Текст книги "Большевики и коммунисты. Советская Россия, Коминтерн и КПГ в борьбе за германскую революцию 1918–1923 гг."
Автор книги: Александр Ватлин
Жанр: Исторические приключения, Приключения
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 8 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
Уже 23 сентября 1918 г. в Министерстве внутренних дел Германии состоялось первое совещание заинтересованных ведомств, посвященное подпольной деятельности советского полпредства. После того как военные и дипломаты перечислили список его прегрешений, стало очевидно, что их не хватит для сколько-нибудь значимых протестов на высшем уровне. В результате все ограничилось бюрократической рекомендацией «по возможности сосредоточить усилия на выявлении полезных материалов, которые могут быть использованы в качестве доказательной базы»[317]317
PААА. R 2037.
[Закрыть]. Советское полпредство, которое и ранее находилось в плотном кольце полицейских агентов, стало превращаться в осажденную крепость.
После того как поражение Германии стало очевидным фактом, немецким дипломатам уже нечего было терять. 16 октября 1918 г. статс-секретарь Вильгельм Зольф (ставший последним главой МИДа в империи Гогенцоллернов) писал представителю своего ведомства в ставке Верховного командования: мы поддерживали с большевиками «корректные отношения», пока их действия сковывали военные силы Антанты. Сейчас же, когда мы переводим нашу политику на рельсы мира, возникает вопрос, не стоит ли изменить наш подход к большевикам, которые все поставили на карту германской революции. Об этом свидетельствуют демонстрации независимцев на Унтер-ден-Линден, митинги и братания на фронте. «Кажется, что только полный разрыв отношений сможет разорвать те нити, которые тянутся к нам из России»[318]318
Цит. по: Baumgart W. Op. cit. S. 406–407.
[Закрыть].
За высылку полпредства России высказался 19 октября в письме рейхсканцлеру министр внутренних дел, аналогичное решение приняло совещание имперских статс-секретарей, состоявшееся 28 октября 1918 г.[319]319
Советско-германские отношения. С. 659–662.
[Закрыть] В Москве не было секретом, что германское правительство искало только подходящий повод, для того чтобы тем или иным способом прекратить деятельность советских дипломатов[320]320
Радек говорил об этом Альфонсу Паке во время встречи в Москве 3 ноября 1918 г. (Von Brest-Litovsk zur deutschen Novemberrevolution. S. 203).
[Закрыть]. В изложении Рудольфа Надольного, отвечавшего в МИДе за «русскую политику», этот процесс выглядел так: «В ходе заседания в прусском Министерстве внутренних дел 3 ноября я доложил, что в Петербург были посланы тридцать ящиков с винтовками для защиты тамошнего генконсульства. На вокзале в Петербурге один из ящиков разбился, и оружие было обнаружено. Я закончил свое выступление словами: „У нас, конечно, ящик никогда бы не разбился“»[321]321
Nadolny R. Mein Beitrag. Erinnerungen eines Botschafters des Deutschen Reiches. Wiesbaden, 1955. S. 62.
[Закрыть].
Уже на следующий день при разгрузке в Берлине советского дипломатического багажа случилось то же самое. Из разбившегося ящика высыпалась пропагандистская литература на немецком языке. Зольф тут же вызвал в МИД Иоффе и предложил советским дипломатам в течение 8 дней покинуть Германию. Недельный срок на сборы оказался фикцией, военные власти настояли на немедленной высылке. В четыре часа утра 6 ноября советские дипломаты были под конвоем выведены из здания на Унтер-ден-Линден и посажены в специальный поезд, который направился на восток. Накануне отъезда Иоффе передал члену НСДПГ Оскару Кону, работавшему в полпредстве юридическим консультантом, всю имеющуюся наличность – полмиллиона марок, а также доверенность на 10 млн царских рублей, депонированных в берлинском банке. «Кону было предоставлено право распоряжаться [этими деньгами. – А. В.] в интересах германской революции»[322]322
Иоффе А. Германская революция и Российское посольство. С. 45. Судьба этих денег была решена лишь после подписания Рапальского договора в апреле 1922 г.
[Закрыть].
Потеряв все козыри, связанные с военной силой, Берлин лихорадочно осваивал новую роль, которая должна была понравиться победителям – роль защитного вала против угрозы «мирового большевизма». Карл Радек писал в своих воспоминаниях: когда пришла весть о высылке советского полпредства, мы считали причиной такого враждебного шага то, что «социал-демократы боятся нашей агитации. Ильич иначе толковал дело: „Германия капитулирует перед Антантой и предлагает ей свои услуги для борьбы с русской революцией“»[323]323
Радек К. Немецкий Ноябрь. М., 1927. С. 7.
[Закрыть]. Догадки Ленина были недалеки от истины. 8 ноября Зольф телеграфировал главе германской делегации на переговорах о перемирии Матиасу Эрцбергеру: «Сообщения из нейтральных стран позволяют предположить, что во Франции, Англии и Италии растет страх перед большевизмом, и эта общая угроза будет содействовать заключению мира. Как сообщают, прежде всего в Англии сообщение о высылке Иоффе было воспринято с облегчением. Может быть, Ваше превосходительство сможет использовать эту новость в ходе переговоров о перемирии»[324]324
PAAA. R 19594.
[Закрыть].
К этому моменту поезд с сотрудниками полпредства добрался до станции Борисов, которая находилась на демаркационной линии, определенной Брестским миром. Иоффе впервые получил возможность переговорить по телефону с Чичериным и Радеком, которые, как и он сам, находились в полном неведении относительно последних событий в Берлине. Советским дипломатам еще в течение десяти дней пришлось ждать поезд из Москвы, на котором в Оршу приехали сотрудники генерального консульства Германии.
Рассказ о высылке советского полпредства, ставшей одним из заметных проявлений кризиса «старого режима», был бы неполным без упоминания той оценки, которую это событие получило в Кремле. 6 ноября 1918 г. на съезде Советов Ленин так обосновал причину разрыва отношений двух стран: «…германское правительство превосходно знало, что в русском посольстве пользовались гостеприимством германские социалисты, а не те, кто стоял за германский империализм, такие люди порога русского посольства не переступали… И если теперь правительство делает этот жест, то не потому, чтобы что-то изменилось, а потому, что оно раньше считало себя более сильным и не боялось, чтобы из-за одного дома, зажженного на улицах Берлина, загорелась вся Германия. Германское правительство потеряло голову, и, когда горит вся Германия, оно думает, что погасит пожар, направляя свои полицейские кишки на один дом». И далее докладчик определил вторую причину такого шага: «Если германское правительство собирается объявить разрыв дипломатических сношений, то мы скажем, что это мы знали, что оно всеми силами стремится к союзу с англо-французскими империалистами»[325]325
Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 37. С. 150.
[Закрыть].
Ленин оказался прав лишь наполовину. Его расчет на то, что начавшаяся революция будет пролетарской и автоматически приведет Германию к союзу с Советской Россией, был перечеркнут не контрреволюционной военщиной, а подавляющим большинством немецких социалистов, отказавшихся от следования «русскому примеру». Этот факт стал катализатором дальнейшего раскола рабочего движения европейских стран и организационного оформления противоположного полюса – Коммунистического Интернационала. Но в ноябре 1918 г. в Москве все еще были уверены в том, что германский Февраль продлится недолго, сменившись германским Октябрем.
Германская республика, но какая?
Динамика революционного процесса в первой декаде ноября опережала самые смелые мечты политических радикалов. За неделю были сметены почти все правящие династии, лозунг отставки кайзера и превращения империи в «свободное государство» потерял свою устрашающую силу и выглядел задачей завтрашнего дня. Социал-демократы большинства усилили давление на Макса Баденского, требуя от него решительных действий, чтобы сдержать наступление «красного хаоса». Шейдеман, ставший в правительстве статс-секретарем без портфеля, признавал, что общественное мнение шло гораздо дальше парламентской оппозиции. «Вопрос об отречении императора обсуждался везде, в публичных и частных собраниях, за каждым столиком в кафе, в каждой конторе, на железных дорогах и в трамвае». Сам Шейдеман на прямой вопрос канцлера ответил, что «не хотел бы взрывать кабинет требованием отречения императора»[326]326
Шейдеман Ф. Указ. соч. С. 262.
[Закрыть].
Поскольку вопрос о завершении военных действий на Западном фронте был уже предрешен, главные требования касались внутриполитической сферы. Ставка делалась на то, что либеральное крыло «верхов» возьмет инициативу в свои руки и проведет назревшие реформы, к которым социал-демократия призывала еще в довоенные годы. Первым пунктом в списке требований, который лидеры партии передали канцлеру 7 ноября 1918 г., значилась отмена запрета на демонстрацию солидарности с российским пролетариатом, которую в день годовщины Октября по призыву НСДПГ должны были провести берлинские рабочие[327]327
Laschitza A. Op. cit. S. 384.
[Закрыть].
В то время как СДПГ обещала удержать рабочие массы от выхода на улицу, радикальные социалисты, перешедшие в партию независимцев, ставили вопрос о захвате власти, хотя и имели весьма смутные представления о том, как этот процесс будет выглядеть на практике. Их взоры были обращены на интеллектуалов из группы «Спартак», которые формально оставались членами НСДПГ, но вырабатывали самостоятельную политическую линию. 7 ноября появился призыв «Спартака» к выборам в Советы по всей Германии и передаче их уполномоченным всей полноты власти, а также к установлению прочной связи с Советской Россией[328]328
Час действия настал! // «Спартак» во время войны. С. 213–214.
[Закрыть].
Аналогичную позицию занимали и бременские левые социалисты. 9 ноября их газета опубликовала программу минимальных требований, начинавшуюся словами: «Рабочие Советы в союзе с солдатскими образуют основу для борьбы за захват политической власти. Избранный рабочим Советом комитет действия должен взять в свои руки контроль над всеми подразделениями старого управленческого аппарата». Бременцы призывали немецких рабочих следовать примеру большевиков. «Посмотрите на своих братьев в России. Действовать спокойно, твердо и целеустремленно. Никаких коалиций, никаких компромиссов!.. Смерть капитализму! За коммунистическую республику! Да здравствует мировая революция!»[329]329
Arbeiterpolitik (Bremen). 1918. 9. November.
[Закрыть]
Как и в любой другой европейской революции нового времени, все зависело от выступления сторонников перемен в столице. 8 ноября на совете революционных старост после известий об арестах некоторых из его членов было решено выступить на следующий день, в субботу. Соответствующее воззвание подписали от имени Исполкома рабочих и солдатских депутатов, хотя его еще не существовало. Следование «русскому примеру» было налицо. Правда, в воззвании целью рабочих называлось установление социалистической республики, а не передача всей власти Советам.
9 ноября газета «Форвертс» вышла с призывом дождаться результатов ультиматума, предъявленного кайзеру оппозицией. Но было уже поздно. С утра демонстрации рабочих стали стягиваться в центр города, из которого исчезли полицейские и военные патрули. За несколькими исключениями рабочим вождям удалось проникнуть в казармы берлинского гарнизона. Секретарь берлинской организации СДПГ Отто Вельс счел за лучшее возглавить движение, провозгласив от имени партийного руководства всеобщую забастовку[330]330
Винклер Г. А. Веймар 1918–1933: История первой немецкой демократии. М., 2013. С. 33.
[Закрыть]. Распропагандированные солдаты с оружием в руках вливались в ряды демонстрантов. К полудню ими было захвачено здание полицейского президиума на Александерплатц, а также городская ратуша.
Провозглашение демократической республики Шейдеманом, а социалистической – Карлом Либкнехтом почти совпало по времени, хотя один выступал из окна рейхстага, а другой – с балкона королевского дворца. В тот день революционной эйфории мало кто обратил внимание на различие формулировок, которое вскоре окажется роковым. Рабочие спешили на предприятия, чтобы принять участие в выборах депутатов Берлинского Совета, праздная публика читала прокламацию о том, что в ожидании отставки кайзера Макс Баденский передал полномочия рейхсканцлера председателю СДПГ Фридриху Эберту. Пришедшее из ставки в Спа известие об отставке кайзера уже воспринималось победителями как нечто само собой разумеющееся.
Перетекание власти из лагеря «старого режима» в лагерь революции прошло, на удивление, гладко. Правда, речь шла только о фигуре рейхсканцлера – должности, которая уже на следующий день исчезнет из политического лексикона новой Германии (следующим после Эберта рейхсканцлером стал его товарищ по партии Шейдеман, продержавшийся на этом посту «целых» пять месяцев, с февраля по июль 1919 г.). Вопрос о том, как будет выглядеть и как будет называться революционное правительство, стоял на заседании Правления НСДПГ 9 ноября. Как позже отметил один из его участников, принятие на себя правительственной ответственности «являлось, в силу вещей, не ошибкой, а тяжелой необходимостью»[331]331
Штребель Г. Германская революция, ее несчастье и ее спасение. Прага, 1921. С. 40.
[Закрыть].
На тот момент казалось, что в руках независимых оказались все козыри, ведь в отличие от социал-демократов большинства они не были скомпрометированы ни одобрением империалистической войны, ни сотрудничеством с кайзеровскими властями. Однако лидеры партии, выросшие в рамках пусть ограниченного, но все же парламентаризма, предпочли уйти от единоличной ответственности и сформировать максимально широкую коалицию. Ровно год назад среди захвативших власть большевиков имела хождение идея создания «однородного социалистического правительства». Его сторонники в руководстве РСДРП(б) видели в этом гарантию сохранения демократического характера Российской революции. «Мы обманули массы, пообещав им советское правительство», утверждал оппонент Ленина и Троцкого Д. Б. Рязанов[332]332
Протоколы ЦК РСДРП(б). С. 128.
[Закрыть]. Очевидно, что лидеры НСДПГ имели перед своими глазами и этот опыт, неудача которого привела к неограниченной диктатуре одной партии. Решающее заседание проходило в здании рейхстага, причем в комнату постоянно врывались солдатские делегации, «настоятельно требовавшие единения», т. е. сотрудничества двух социалистических партий[333]333
Барт Э. Указ. соч. С. 76.
[Закрыть].
В середине дня независимцы получили предложение фракции СДПГ об образовании революционного правительства из шести человек на паритетных началах. Статс-секретари кайзеровского правительства должны были остаться на своих постах в роли «отраслевых министров». Это вызвало взрыв возмущения независимцев, настаивавших на том, чтобы вся полнота власти была сосредоточена в руках рабочих и солдатских Советов. Такое толкование характера новой власти казалось их оппонентам из рядов социал-демократии калькой с российского опыта. Чтобы подсластить пилюлю, они предложили назвать коалиционное правительство Советом народных уполномоченных, что вызывало прямые ассоциации с правительством большевиков.
Соглашение двух партий было достигнуто только после полудня 10 ноября, когда в Берлин вернулся Гуго Гаазе[334]334
Винклер Г. А. Указ. соч. С. 40. Гуго Гаазе 9 ноября находился в Киле, и «без него партия не решалась на какие-то действия» (Там же. С. 34).
[Закрыть]. В «шестерку» от независимцев вошли Барт, Гаазе и Либкнехт, но последний на следующее утро отказался и был заменен Вильгельмом Дитманом. Позже Либкнехт так объяснил перемену своего решения: «Я не вошел в правительство потому, что требовал для рабочих и солдатских Советов единственно решающей политической власти»[335]335
Либкнехт К. Избранные речи, письма и статьи. М., 1961. С. 451.
[Закрыть]. Вечером 9 ноября на заводах и фабриках начались выборы на съезд Советов рабочих и солдатских депутатов Берлина, который должен был начать свою работу уже на следующий день. Вероятно, Либкнехт рассчитывал на то, что съезд даст ему и его соратникам более прочную легитимацию, нежели закулисные соглашения внутри партийной верхушки.
Первое заседание Берлинского Совета рабочих и солдатских депутатов открылось вечером 10 ноября в цирке Буша. Хотя был установлен регламент (один представитель от 1000 рабочих и солдат), проверить мандаты не было возможности, и среди участников собрания доминировали солдатские депутаты, в силу армейской дисциплины подконтрольные лидерам СДПГ. Слово получили Эберт и Либкнехт, озвучившие полярные взгляды на перспективу революции. Собрание приняло резолюцию о принятии на себя властных полномочий до избрания Всегерманского Совета, провозгласило Германию социалистической республикой и потребовало немедленного восстановления дипломатических отношений с Советской Россией[336]336
Совет «с восхищением смотрит на русских рабочих и солдат, идущих впереди по пути революции; он гордится тем, что немецкие рабочие и солдаты последовали их примеру и этим оправдали старую славу передовых борцов Интернационала» (Proklamation des Berliner Arbeiter– und Soldatenrats vom 10. November 1918 // Ursachen und Folgen. Vom deutschen Zusammenbruch bis zur staatlichen Neuordnung. Eine Urkunden– und Dokumentensammlung zur Zeitgeschichte. Dritter Band. Der Weg in die Weimarer Republik. Berlin, o. J. S. 10).
[Закрыть]. Под давлением товарищей по партии, в том числе и Карла Либкнехта, председательствовавший Барт согласился с паритетным представительством в Исполкоме Совета представителей двух социалистических партий[337]337
С учетом солдатских представителей соотношение сил в Исполкоме составляло семь независимцев против четырнадцати социал-демократов большинства (Барт Э. Указ. соч. С. 82–83).
[Закрыть]. В дальнейшем этот орган, которому были формально подотчетны народные уполномоченные, погряз в бесплодных дискуссиях и фактически оставил революционное правительство на произвол судьбы.
Параллели между динамикой Российской и Германской революций в те дни лежали на поверхности, они были доступны пониманию даже фронтовиков, долгое время отрезанных от объективной информации о событиях в России. В воспоминаниях председателя солдатского Совета Четвертой армии Людвига Левинсона есть интересная характеристика ноябрьских настроений в войсках: «Как молния родилась историческая параллель: князь Львов, Керенский, Ленин в России, принц Макс Баденский, Эберт, Либкнехт в Германии»[338]338
Lewinsohn L. Die Revolution an der Westfront. Charlottenburg, o. J. Zit. nach: Lösche P. Op. cit. S. 173.
[Закрыть].
Положение «шестерки» в первые дни после свержения монархии было ничем не лучше, чем положение Керенского в Петрограде осенью 1917 г. Как справедливо отмечает немецкий историк Хаген Шульце, «решительным действиям спартаковцев против правительства СНУ смог бы противостоять только швейцар на входе в рейхсканцелярию»[339]339
Schulze H. Op. cit. S. 167.
[Закрыть]. Однако за внешними параллелями скрывалось принципиальное различие. Поскольку создаваемые по всей Германии Советы «действовали в русле политической линии социал-демократов большинства, развитие двоевластия в Германии по русскому образцу 1917 г., где радикальные Советы противостояли Временному правительству, выглядело совершенно невероятным». Они «рассматривали свое образование по большей части как временную меру, а не как модель „чистой“ демократии»[340]340
Винклер Г. А. Указ. соч. С. 43.
[Закрыть].
Телеграмма сотрудника Петроградского телеграфного агентства в Берлине В. А. Марковского, отправленная 10 ноября в Москву, давала наглядное представление о том, насколько разнонаправленными были цели участников революционной коалиции: «…улицы Берлина выглядят так же, как петербургские улицы в Феврале… Кайзеровский дворец занят под руководством Либкнехта и провозглашен национальной собственностью. Над дворцом, равно как и над Бранденбургскими воротами, реет красное знамя… Независимцы требуют [провозглашения] социалистической республики, передачи власти в руки рабочих и крестьян. Шейдемановцы отвечают требованием созыва Конституционного собрания, которое решит вопрос о будущей государственной форме»[341]341
АВП РФ. Ф. 82. Оп. 1. П. 13. Д. 56. Л. 3.
[Закрыть].
На левом фланге революционного лагеря также происходили серьезные перемены. 11 ноября по инициативе Либкнехта состоялась конференция спартаковцев, принявшая новое название – «Союз Спартака»[342]342
Драбкин Я. С. Ноябрьская революция в Германии. М., 1967. С. 128.
[Закрыть]. Смена названия выдавала претензию на идейное лидерство в НСДПГ, массовая база которой требовала от партийного правления решительных действий. Параллельно спартаковцами велось активное строительство собственной партийной организации на случай, если не предстоявшем съезде независимцев дело дойдет до раскола. При этом они пользовались деньгами из фонда, оставленного Иоффе Оскару Кону для помощи российским военнопленным[343]343
См.: письмо Йогихеса Ленину от 4 февраля 1919 г. // Коминтерн и идея мировой революции: документы. М., 1998. С. 99–100.
[Закрыть]. В крупнейшие города страны направляли эмиссаров, которые должны были ускорить процесс национального сплочения левых радикалов. Карл Радек, который был свидетелем этой работы, особо выделял заслуги Лео Йогихеса: «Ежедневно через его комнату в бюро союза Спартака проходила чуть ли не вся партия. Каждого делегата из провинции отправляли в эту реторту, и он выходил оттуда с мнением, соответственно своему темпераменту: или что партийная организация находится в вернейших руках, или что она стонет под гнетом диктатуры»[344]344
Радек К. Роза Люксембург, Карл Либкнехт, Лео Йогихес. С. 67.
[Закрыть].
Пока независимцы вели переговоры о формировании коалиции, спартаковцы захватили редакцию газеты «Берлинер Локаль-Анцайгер» и начали выпускать собственный печатный орган «Роте Фане». Первый номер газеты извещал «наших русских братьев, что берлинские рабочие отпраздновали первую годовщину русской революции свершением германской революции». Из номера в номер превозносился политический опыт большевиков, постоянно звучали призывы к его повторению на немецкой земле. Следует согласиться с тем, что образ Советской России в газете «был подчинен агитационным задачам. Негативные явления замалчивались, искажались или оправдывались. Советская действительность идеализировалась»[345]345
Merz K.-U. Das Schreckbild. Deutschland und der Bolschewismus 1917 bis 1921. Berlin; Frankfurt am Main, 1995. S. 473.
[Закрыть]. Из статей Розы Люксембург исчезли малейшие критические нотки в адрес «наших русских братьев». В основе такой перемены взглядов лежали те же прагматические соображения, исходя из которых она летом 1918 г. принялась за написание книги о диктатуре ленинской партии. После выхода из тюрьмы Роза Люксембург «изменила свое отношение к большевистским методам и тактике», утверждали ее соратники[346]346
Это были слова Лео Йогихеса в передаче Клары Цеткин (Цеткин К. Роза Люксембург и русская революция. М., 1923. С. 14).
[Закрыть].
На первом этапе революции немедленное провозглашение советской республики не являлось лозунгом даже в пропаганде спартаковцев. Принимая в качестве мерила всех вещей логику Российской революции, они считали, что «меньшевистский» состав Берлинского Совета быстро разоблачит себя перед радикально настроенными массами. Избранный 10 ноября Исполком оправдывал подобные расчеты – вошедшие в его состав рабочие и солдаты не имели даже минимального политического опыта, избранный председателем Р. Мюллер метал громы и молнии, но так и не смог наладить продуктивной работы сотрудников своего аппарата. Для того чтобы чувствовать себя в безопасности от давления Исполкома Берлинского Совета, поселившимся в рейхсканцелярии членам СНУ не нужен был даже швейцар.
Народные уполномоченные мало походили на первый состав Временного правительства в России, в котором не было ни одного социалиста. Это давало им больший кредит доверия в социальных низах, к тому же они могли опереться на продолжавший свою будничную работу бюрократический аппарат в центре и на местах. Левые радикалы были обречены на пассивное ожидание ошибок и преступлений новой исполнительной власти для того, чтобы убедить массы в ее недееспособности. Затем следовало трансформировать это убеждение в тезис о предательстве классовых интересов пролетариата и вновь вывести рабочих и крестьян на улицу, на сей раз под лозунгом «Долой лакеев буржуазии!».
Такая стратегия делала упор на стихийный процесс формирования нового массового сознания, который могли лишь отчасти ускорить ежедневные демонстрации и радикальные лозунги. Даже если спартаковцы и мечтали о «партии профессиональных революционеров» по типу ленинской, ни кадровых ресурсов, ни ментальной базы для нее в революционной Германии не было. Повсеместно возникавшие Советы (они создавались даже в министерствах и университетах, и в один из таких Советов вошел Макс Вебер) являлись чем угодно, только не альтернативой правительству СНУ.
Раздувая страх состоятельных кругов перед «красной анархией», словесный радикализм левых играл на руку социал-демократии большинства, на какой-то момент выпустившей из своих рук нити массового влияния. После мощной антисоветской пропаганды последнего года войны обыватели испытывали шок от одной мысли о том, что события, произошедшие в России, теперь повторятся и в Германии. Сами левые признавали, что Либкнехт и Люксембург «дали втянуть себя в политику слепого озлобления и преувеличенно ярого радикализма»[347]347
Штребель Г. Указ. соч. С. 50.
[Закрыть]. Еще более резкую оценку дала «революционной гимнастике» в 1923 г. Клара Цеткин: «Советы рабочих и солдатских депутатов не сумели использовать власть, переданную им революцией, и предоставили ее сперва правительству Народных уполномоченных, а затем Национальному собранию, подобно дикарям, которые не знают, что им делать с огнестрельным оружием»[348]348
Цеткин К. Роза Люксембург и русская революция. С. 70.
[Закрыть].
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?