Текст книги "От триумфа к катастрофе. Военно-политическое поражение Франции 1940 г. и его истоки"

Глава III
Тупики французского военного строительства(1935 г.)

В начале 1935 г. Вейган ушел в отставку с поста заместителя председателя Высшего военного совета. Его преемником стал Гамелен, который при этом сохранил за собой должность начальника Генштаба сухопутных сил. Впервые с 1911 г. командование французской армией оказалось в одних руках. Эта давно назревшая реформа была невозможна до тех пор, пока главнокомандующим сухопутными силами оставался человек, чья лояльность республиканскому строю вызывала сомнения. Гамелен имел иную репутацию, чем его предшественник. «Генерал Гамлэн[389]389
  Так в тексте документа.


[Закрыть], сменивший Вейгана в должности Начальника Генштаба[390]390
  Речь идет о замене Вейгана в качестве заместителя председателя Высшего военного совета.


[Закрыть], пользуется репутацией значительно более гибкого человека, недели его предшественник. Гамлэн – левый республиканец, масон, большой дипломат… Во всяком случае, для Фландэна и Лаваля[391]391
  П. Э. Фланден и П. Лаваль – председатели Совета министров Франции в середине 1930-х гг.


[Закрыть] Гамлэн является гораздо более подходящим партнером, нежели старик Вейган»[392]392
  АВП РФ. Ф. 05. Оп. 15. П. 110. Д. 95. Л. 20.


[Закрыть], – сообщал в январе 1935 г. своем письме в Москву советский полпред в Париже В.П. Потемкин.

К началу 1935 г. взаимоотношения между Вейганом и Гамеленом являлись наглядной иллюстрацией того, к каким последствиям приводит разделенная структура командования армией в ситуации острого конфликта между военной и гражданской ветвями руководства страны. Начальник Генштаба считал, что армейское командование не может полноценно готовить страну к войне, находясь в постоянном конфликте с правительством. При открытии Женевской конференции в 1932 г. Гамелен говорил Вейгану: «Мы можем вмешиваться в дискуссии, лишь честно сотрудничая с министрами, не чиня им систематически препятствий, не бойкотируя их. Жесткая оппозиция этой линии ни к чему не приведет, лишь к риску того, что правительство обойдется без нас. Воздержитесь от вмешательства, если дела пойдут плохо»[393]393
  Gamelin M. Servir. Vol. 2, p. 57–58.


[Закрыть].

Подобная позиция на первых порах не вызывала возражений у главнокомандующего. До 1932 г. он тесно сотрудничал с Гамеленом и, как правило, выступал с ним единым фронтом в дискуссиях по вопросам строительства вооруженных сил. Ситуация поменялась после начала конфликта между военным и политическим руководством по проблеме разоружения. Вейган упрекал Гамелена в карьеризме, нежелании идти на конфликт с правительством из соображений личной выгоды. «Сдержанность, граничащая с недоверием со стороны моего непосредственного сотрудника, который ни разу не продемонстрировал энтузиазма или живого импульса, серьезно осложнили мою работу в последние два года нахождения на посту командующего, тем более что мне становилось все труднее договариваться с министром» [394]394
  Weygand M. Mémoires, p. 397.


[Закрыть], – отмечал в мемуарах Вейган. Накануне выхода в отставку он отказался рекомендовать Гамелена в качестве своего преемника, однако политическая лояльность последнего перевесила все возражения[395]395
  Guelton F. Les hautes instances de la Défense nationale, p. 61.


[Закрыть]. 18 января 1935 г. Гамелен стал заместителем председателя Высшего военного совета, сохранив при этом руководство Генеральным штабом. Таким образом, он соединил в своих руках два главных армейских поста.

Эти события совпали с важными для Франции изменениями на международной арене: Германия переходила к открытой фазе военного строительства. В марте 1935 г. Гитлер объявил о введении всеобщей воинской обязанности и планах создать сухопутную армию мирного времени численностью в 36 дивизий (500 000 человек). Одновременно начали формироваться германские военно-воздушные силы (Люфтваффе). К октябрю Вермахт располагал тремя бронетанковыми дивизиями[396]396
  Гудериан Г. Воспоминания солдата. Смоленск, 1999, с. 41.


[Закрыть]. Военные ограничения Версаля, таким образом, окончательно ушли в прошлое. В январе 1935 г. в Сааре произошел плебисцит, и по его итогам эта территория, контроль над которой являлся одной из целей Клемансо в 1919 г., вернулась в состав Германии.

22 марта в Париже состоялось заседание Высокого военного комитета, на котором обсуждалась стратегическая ситуация в Европе, сложившаяся после перехода Германии к открытой фазе перевооружения. Председатель Совета министров правоцентрист П.-Э. Фланден говорил об уязвимости Франции. Он опасался внезапного нападения Германии на Эльзас до того, как будет полностью окончена «линия Мажино». По его мнению, в Берлине в окружении Гитлера действовали «безумные люди», способные на все, а Франции следовало готовиться к возможному столкновению в политическом, экономическом и военном плане[397]397
  Alexander M. S. The Republic in Danger, p. 44.


[Закрыть]. На следующем заседании 5 апреля жесткую позицию занял даже традиционно осторожный П. Лаваль, преемник Барту на посту главы МИД. Он заявил, что настало время решить, готова ли Франция в будущем силой противостоять попыткам разрушить Версальский договор [398]398
  Jackson P. France and the Nazi Menace, p. 155.


[Закрыть].

В ответ на решение Гитлера перейти к активному восстановлению германской военной мощи в апреле 1935 г. в итальянском городе Стреза по предложению Муссолини состоялась встреча на высшем уровне, в которой приняли участие представители Франции, Великобритании и Италии[399]399
  А. Д. Богатуров (ред.). Системная история международных отношений в четырех томах. События и документы. 1918–2000. Т. 1. События. 1918–1945. М., 2000, с. 283–284.


[Закрыть]. В Берлине опасались, что в Стрезе сформируется объединенный фронт держав, нацеленный на сдерживание германского реваншизма. Однако переговоры приняли совсем иной оборот. Итальянцы были озабочены перевооружением Третьего Рейха и его проникновением в юго-восточную Европу, однако усматривали в этом и положительную сторону с точки зрения собственных растущих экспансионистских амбиций в Средиземноморье и Африке. Премьер-министр Великобритании Р. Макдональд рассчитывал в будущем достичь большого соглашения с Германией, способного урегулировать все противоречия между двумя странами. Жесткое осуждение Берлина могло сорвать эти планы, и британская делегация маневрировала, стараясь сохранить лишь видимость взаимодействия с Парижем и Римом.

Фланден и Лаваль настаивали на применении в отношении Германии международных санкций, но не хотели действовать в одиночку.

Попыткой привести к общему знаменателю эти расходящиеся интересы стала итоговая декларация конференции, в которой заявлялось о решимости держав поддерживать мир в Европе всеми доступными средствами. Однако «фронт Стрезы» оказался лишь ширмой. За ней с подачи Лондона предпринимались попытки договориться с Германией об условиях ее возвращения в Лигу Наций и на Женевскую конференцию по разоружению, продолжение которой после мартовских решений Гитлера утратило всякий смысл[400]400
  Steiner Z. The Triumph of the Dark. European International History, 1933–1939. New York, 2011, p. 408.


[Закрыть].

Французская дипломатия по-прежнему находилась в поисках пути выхода из того тупика, в котором оказалась в начале 1930-х гг. Биография Лаваля, руководившего ею в 1934–1936 гг., была омрачена его активным участием в руководстве коллаборационистского режима Виши в 1940–1944 г., что наложило след на восприятие этой личности историками. В то же время, как писал У. Черчилль, последующая деятельность Лаваля «не должна заслонять тот факт, что он обладал личной силой и способностями. У него были ясные и адекватные взгляды» [401]401
  Churchill W. S. The Second World War. Vol. 1, p. 96.


[Закрыть]. Из своего жизненного опыта новый министр вынес уверенное неприятие войны. Как отмечал сам Лаваль, против нее протестовал весь его «крестьянский здравый смысл», который он усвоил в ранней молодости, прошедшей во французской Оверни[402]402
  Kupferman F. Laval. Paris, 2015, p. 232.


[Закрыть]. Эти настроения лишь укрепились в те годы, когда будущий министр состоял членом СФИО. В 1933 г. он заявлял: «Да, я желаю мира, и я сделаю все для этого, потому что не хочу, чтобы моя страна была разрушена, и мы однажды прочитали на указателе, установленном на берегу Сены: “Здесь был Париж”»[403]403
  Цит. по: Ibid., p. 152.


[Закрыть].

В 1931–1932 гг. Лаваль возглавлял правительство и впервые занимался внешней политикой, претендуя на лавры политического наследника Бриана, который в это время руководил французской дипломатией, но уже готовился покинуть властный Олимп. Заняв кабинет на Кэ д’Орсэ в 1934 г., Лаваль вел дела в бриановской манере. Он так же «избегал бумажной работы, игнорировал профессиональных дипломатов, подчеркивал свое умение импровизировать, верил в эффективность личных контактов и стремился уйти от ситуации, при которой мог бы оказаться ограничен рамками заранее выбранной переговорной схемы»[404]404
  Kupferman F. Pierre Laval diplomate // Politique étrangère, 1986, vol. 51, no. 1, p. 59.


[Закрыть]. Он плохо ладил с генеральным секретарем МИД А. Леже и, при всем своем пацифизме, скептически относился к перспективам Лиги Наций. Лаваль делал ставку на прямые переговоры, считая, что сможет эффективно маневрировать на международной арене и, таким образом, добиться мира для Франции.

«Он обладал редким по силе интеллектом, но был скорее хитрым, чем компетентным. Уходя от четких решений, он предпочитал оставаться “другом для всех”»[405]405
  Duroselle J.-B. La Décadence, p. 125.


[Закрыть], – констатирует Ж.-Б. Дюрозель. Как отмечал Поль-Бонкур, «его тактика сводилась к тому, чтобы с одной стороны понемногу зондировать Германию и Италию, а с другой – поддерживать отношения с Лигой Наций и нашими восточными союзниками, которые на нее опирались»[406]406
  Цит. по: Duroselle J.-B. Histoire diplomatique de 1919 à nos jours. Paris, 1978, p. 177.


[Закрыть]. В то же время Лаваль не видел явной альтернативы локарнской политике. Его цель состояла в том, чтобы возродить ее, дополнив двусторонними соглашениями с теми силами, от которых зависел мир на континенте. В этом отношении она имела параллели с политикой Барту. В конце 1934 г. на столе у нового министра лежали два проекта, над которыми работал его предшественник – франко-итальянское соглашение и Восточный пакт с участием Советского Союза[407]407
  Kupferman F. Laval, p. 138.


[Закрыть].

В начале января 1935 г. Лаваль прибыл с визитом в Рим. В ходе переговоров с Муссолини стороны согласовали текст договора, который должен был лечь в основу долгосрочного тесного сотрудничества между двумя странами. В обмен на обязательство координировать свою политику с Францией в случае начала германского перевооружения Италия получала ряд территорий на границе Ливии и Сомали, а также заручалась французским согласием на экономическую экспансию в Эфиопии. Помимо этого Париж и Рим согласились с необходимостью коллективной поддержки независимости Австрии[408]408
  Белоусов Л. С. Муссолини, с. 205.


[Закрыть]. В ходе дальнейших переговоров речь шла о нормализации отношений между Италией и Югославией, французским союзником, совместных действиях в случае объявления в Германии мобилизации и возможном заключении военной конвенции[409]409
  Duroselle J.-B. La Décadence, p. 132–134.


[Закрыть]. Дипломаты двух стран говорили о перспективах заключения формального франко-итальянского союза, однако к лету переговоры застыли на уровне консультаций, так и не получив продолжения.

Переговоры Лаваля (крайний справа) со Сталиным; третий слева – нарком по иностранным делам М. М. Литвинов. Источник: Правда. 1935. 15 мая.

Одновременно Лаваль продолжал контакты с Советским Союзом, начатые Барту. Ввиду нежелания Берлина и Варшавы связывать себя обязательствами в рамках Восточного пакта Лаваль согласился с вариантом двустороннего франко-советского соглашения. Этот проект представлял собой глубокую модификацию первоначального французского замысла, хотя общая идея оставалась прежней: вписать взаимодействие с Москвой в рамки системы коллективной безопасности, обусловив его соблюдением устава Лиги Наций и статей Локарнских соглашений. Здесь возникли значительные затруднения, так как советский нарком по иностранным делам М. М. Литвинов, реализовывая указания Политбюро ЦК ВКП (б), настаивал на заключении договора, максимально похожего на классический военно-политический союз, то есть предполагавшего немедленную автоматическую взаимопомощь в случае агрессии. В результате тяжелых переговоров 2 мая 1935 г. Лаваль и советский полпред В. П. Потемкин подписали франко-советский пакт о взаимопомощи[410]410
  Белоусова З. С. Франция и европейская безопасность, 1929–1939. М., 1976, с. 200–210.


[Закрыть]. Договоренности были подтверждены в ходе визита главы французского МИД в Москву, состоявшегося 13–15 мая.

Текст частично учитывал советские пожелания, так как предполагал возможность оказания помощи без решения Совета Лиги Наций, однако увязывал выполнение Францией ее обязательств с буквой Локарнских соглашений, что в значительной степени обесценивало эффективность договора[411]411
  Soutou G.-H. Les relations franco-soviétiques, 1932–1935, p. 48–52.


[Закрыть]. В целом, он следовал в русле идей коллективной безопасности, что влекло за собой неизбежные стратегические издержки. Правовой департамент Кэ д’Орсэ однозначно характеризовал советско-французский пакт: «Франция реализовывала политику коллективной безопасности с опорой на Лигу Наций. К тем компонентам коллективной безопасности, которые возникали по факту существования Лиги Наций, она добавила ряд политических соглашений, в частности франко-советский пакт… Договор о взаимопомощи не является эквивалентом договора об оборонительном союзе; это договор о взаимопомощи перед лицом возможного противника, договор, имеющий целью подкрепить те общие усилия для противодействия агрессору, которые обусловлены уставом Лиги Наций» [412]412
  Documents diplomatiques français, 1932–1939. 2-e série (1936–1939). T. 13, p. 455456.


[Закрыть].

В конечном итоге обе попытки вывести Францию из стратегического тупика путем дипломатического маневрирования потерпели неудачу. Муссолини и И. В. Сталин исходили из неизбежности войны в ближайшем будущем и предлагали Парижу сотрудничество, которое учитывало, прежде всего, национальные интересы договаривающихся стран. Французы же, принимая военную опасность за точку отсчета, последовательно придерживались бриановской политики коллективной безопасности, которая окончательно теряла смысл. Как отмечает биограф Лаваля, он «стремился избежать всего, что может высечь искру войны». Все переговоры, которые он вел в Риме, Москве, Праге, Белграде, должны были создать ситуацию, при которой война оказалась бы невозможной: «Он считал, что Франция, доминируя в европейской дипломатии, заставит Гитлера отказаться от реализации программы, очерченной в “Майн Кампф”»[413]413
  Kupferman F. Laval, p. 138, 142.


[Закрыть]. Идея договариваться о союзе, не собираясь приводить его в действие, таила в себе серьезную опасность для мира в Европе. На этом фоне еще менее убедительными выглядели намерения Лаваля добиться взаимопонимания с самой Германией. Беспрепятственную «сдачу» Саара в Берлине восприняли как должное. Попытки привлечь немцев к участию в Восточном пакте после того, как Гитлер вышел из Лиги Наций, были обречены на провал. Политика «малых шагов» навстречу всем ведущим акторам европейской политики, которую реализовывал Лаваль, не имела перспектив[414]414
  Duroselle J.-B. La Décadence, p. 123–125.


[Закрыть].

Вторым ключевым обстоятельством, влиявшим на французскую внешнюю политику, оставалась ее приоритетная ориентация на сотрудничество с Великобританией. В Уайтхолле с подозрением относились к любой дипломатической комбинации, которая предполагала бы формирование на континенте центра силы, реализующего самостоятельную от Лондона политику в отношении Берлина. Приоритетом, как и прежде, являлось возвращение Германии в клуб европейских держав на правах одного из главных его членов. Таким образом должна была функционировать система сдержек и противовесов, которая не дала бы какой-либо одной стране доминировать в Старом свете [415]415
  А. Д. Богатуров (ред.). Системная история международных отношений, с. 281.


[Закрыть]. Проект восточного Локарно или эффективный франко-советский союз не могли не столкнуться с враждебным отношением к ним со стороны Германии, а значит играли, с британской точки зрения, деструктивную роль.

Курс Парижа на сближение с Римом натолкнулся на британское противодействие летом 1935 г. в ходе разгоравшегося итало-эфиопского конфликта. Не будучи заинтересованной в усилении позиций Италии в Восточной Африке, Великобритания требовала от Франции осуждения итальянской экспансии и содействия в случае эскалации кризиса. Однако предложения Лаваля об обмене французской поддержки против Италии на дополнительные британские гарантии на случай агрессии Германии в Европе отвергались как не относящиеся к делу[416]416
  Steiner Z. The Triumph of the Dark, p. 109.


[Закрыть]. В конечном итоге Франции пришлось пойти навстречу британским требованиям, что явно не шло на пользу ее отношениям с Италией. Лондон же оставлял за собой полную свободу рук. В июне 1935 г. без всяких предварительных консультаций с Парижем было подписано двустороннее англо-германское морское соглашение, которое позволяло Третьему Рейху построить флот, составляющий 35 % от британского[417]417
  Капитонова Н. К., Романова Е. В. История внешней политики Великобритании. М., 2016, с. 358–360.


[Закрыть]. Развитие международной обстановки говорило о том, что Франции необходимо избавляться от обременительной британской опеки, однако французская политика безопасности по-прежнему строилась на императиве первоочередного сотрудничества с Великобританией.

Гамелен, в отличие от Вейгана, не выстраивал собственного видения того, в каком русле должна развиваться внешняя политика Франции, отдавая здесь полный приоритет гражданским властям. Стратегические взгляды армейского командования колебались вместе с общей линией французского позиционирования на международной арене. Перспектива сотрудничества с Италией вызвала у генерала определенные надежды на то, что Франции удастся диверсифицировать свою систему альянсов, по поводу эффективности которой оставались серьезные вопросы. Гамелен писал в мемуарах: «Я всегда был сторонником франко-итальянского сотрудничества… [и – авт.] считал, что система взаимодействия между Францией и Великобританией получила бы свой завершенный вид после присоединения к ней Италии»[418]418
  Gamelin M. Servir. Vol. 2, p. 161.


[Закрыть]. В июне 1935 г. состоялся его визит в Рим, в ходе которого обсуждалась возможность заключения франко-итальянской военной конвенции. Предполагалось, что в случае обострения отношений с Германией итальянский корпус будет размещен у Бельфора, а французский – в районе Венеции. Италия должна была обеспечить логистическую связь между Францией и ее союзниками в Центральной и Юго-Восточной Европе. За счет ослабления итальянского участка границы французы планировали усилить войска на Рейне на 15–16 дивизий[419]419
  Alexander M. S. The Republic in Danger, p. 52.


[Закрыть]. Однако необходимость делать выбор между Италией и Великобританией обесценила эти планы: к осени 1935 г. двусторонние консультации прекратились, несмотря на продолжавшийся итальянский зондаж. Как отмечает французский историк С. Катрос, «Генеральный штаб последовательно, какое бы правительство ни находилось у власти, выступал сторонником франко-итальянского соглашения. Его влияние было ограничено политическими обстоятельствами, которые оставляли мало места для реализации надежд Генерального штаба в сфере франко-итальянских отношений»[420]420
  Catros S. Le général Gamelin et l’Etat-major de l’Armée dans le processus décisionnel en politique étrangère (1935–1938). Mémoire de master. Université de Paris-Sorbonne (Paris IV). UFR d’histoire. 2009, p. 46.


[Закрыть].

К перспективам сотрудничества с СССР армейское командование относилось гораздо более сдержанно. В отличие от Вейгана Гамелен не имел определенной позиции по поводу целесообразности военного сотрудничества с Москвой и ориентировался на те мнения, которые высказывало его окружение. Офицеры, близкие к подполковнику де Латру де Тассиньи, по-прежнему верили в необходимость франко-советского сближения. Осенью 1935 г. заместитель начальника Генштаба сухопутных сил генерал Л. Луазо предпринял поездку в Советский Союз для участия в больших маневрах Красной Армии на Украине. По ее итогам он составил подробный отчет, в котором доказывал целесообразность военного сотрудничества с СССР. Луазо был впечатлен увиденным: в ходе учений советские самолеты менее чем за восемь минут выбросили две волны десанта общей численностью в 1000 человек. Ничего подобного до тех пор не организовывала ни одна армия. Вывод генерала звучал однозначно: «Я вернулся домой убежденный в том, что перед лицом очевидной опасности для мира в Европе, которую скоро спровоцируют гитлеровские амбиции, в ситуации невозможности для Франции противостоять этой опасности в одиночку. военное соглашение с Россией не только необходимо, но и легко достижимо».[421]421
  LoizeauL. Une mission militaire en URSS // Revue des deux mondes, 8, 15 sept. 1955, p. 276.


[Закрыть]

Два других заместителя Гамелена, генералы Л.-А. Кольсон и В.-А. Швейсгут, наоборот, считали, что сближение с Москвой бесполезно и даже может принести вред. Они отмечали, что СССР не имел общей границы с Германией и, следовательно, не мог прийти Франции на помощь, как это сделала царская армия в августе 1914 г. Боевые качества РККА также вызывали у них определенный скепсис. Генерал Швейсгут, в сентябре 1936 г. наблюдавший в качестве гостя за большими учениями Белорусского особого военного округа так отзывался о Красной Армии: «Со своим современным вооружением и наступательным боевым духом, по крайней мере, среди офицеров, она кажется сильной, однако она недостаточно подготовлена к тому, чтобы вести войну против великой европейской державы». [422]422
  Цит. по: Alexander M. The Republic in Danger, p. 299.


[Закрыть]

Аналитики Генштаба, опираясь на информацию различных и не всегда проверенных источников, рисовали достаточно предвзятую картину советских вооруженных сил. Вывод одного из их докладов, содержание которого стало известно советской военной разведке, звучал однозначно: «Красная армия способна только на напряжение в течение 2-3-х месяцев против второклассного противника».[423]423
  РГВА. Ф. 33987. Оп. 3а. Д. 740. Л. 116.


[Закрыть] Французские спецслужбы предупреждали о внешнеполитических рисках сближения с РККА. Второе бюро Генштаба сухопутных сил в специальной записке сообщало, что Германия увидит в нем угрозу стратегического окружения, а Польша и Румыния усомнятся в надежности Франции как партнера на международной арене. Последнее было недопустимо. «Польский союз, – констатировало Второе бюро, – должен иметь преимущество перед русским союзом с политической точки зрения».[424]424
  Цит. по Buffotot P. The French high command and the Franco-Soviet alliance 19331939 // Journal of Strategic Studies, 1982, vol. 5, issue 4, p. 549.


[Закрыть]

Гамелен не сбрасывал со счетов фактор советской мощи. Когда в сентябре 1939 г. Советский Союз ввел свои войска в Польшу, Даладье, занимавший пост председателя Совета министров, поинтересовался у главнокомандующего, «является ли Россия на самом деле силой». Ответ генерала звучал однозначно: «Масса в 150 миллионов человек – это всегда сила». [425]425
  Alexander M. The Republic in Danger, p. 295.


[Закрыть] Он не исключал априори возможности того или иного реального военного взаимодействия с Советским Союзом. В 1936 г. гостем Гамелена был маршал М.Н. Тухачевский, с которым генерал договорился «интенсифицировать контакты между двумя армиями».[426]426
  Gamelin M. Servir. Vol. 2, p. 196.


[Закрыть]Впрочем, в этих словах было больше политики, чем реальных намерений. С точки зрения Генштаба сближение Франции с СССР преследовало сугубо негативную цель: «Прежде всего и в первую очередь, воспрепятствовать германо-русскому сотрудничеству, которое сначала привело бы к новому разделу Польши, а впоследствии – к переустройству Центральной Европы и Балкан, то есть – к полной трансформации европейского порядка»[427]427
  Ibid., p. 132.


[Закрыть]. Подобный подход едва ли мог сочетаться с эффективным взаимодействием с Москвой.

Система «тыловых союзов» во французской стратегии по-прежнему оставалась скорее ношей, чем активом. Сотрудничество с Польшей, которое армейское командование считало более перспективным, чем сближение с Советским Союзом, сталкивалось с нежеланием Варшавы превращаться в младшего партнера Парижа. Соглашения между Францией, Чехословакией, Румынией и Югославией вообще не имели военной составляющей. В январе 1934 г. Гамелен отмечал, что в случае войны с Германией Франция должна рассчитывать, прежде всего, на свои силы, не полагаясь на поддержку «тыловых союзников». В январе 1935 г. это же мнение прозвучало на заседании Высокого военного комитета[428]428
  Alexander M. The Republic in Danger, p. 215.


[Закрыть].

Прорыва на внешнеполитическом фронте, способного вывести французскую стратегию из тупика, не намечалось. «Французская армия не могла самостоятельно противостоять германской. Генштаб осознавал эту опасность, а также необходимость для Франции заручиться помощью союзников. Но генерал Гамелен, впавший в противоречия и колебавшийся, не находил поддержки со стороны многочисленных правительств, которые также испытывали колебания, и главное – сталкивался с проблемами, порождаемыми самой эволюцией международных отношений. Они приводили к тому, что Франция, за исключением очень непродолжительных периодов, не имела на руках всех своих козырей»[429]429
  Doise J., Vaïsse M. Diplomatie et outil militaire, p. 368.


[Закрыть], – отмечают Ж. Дуаз и М. Вайс. На поверхности оставалось лишь одно, наиболее очевидное решение – всеми возможными путями укреплять вооруженные силы в надежде поддержать хотя бы условный паритет с германской мощью.

Гамелен исходил из того, что их развитию следовало придать новый импульс. Уже в своих первых выступлениях на Высшем военном совете в новом качестве в марте 1935 г. он обозначил приоритеты военного строительства на краткосрочную перспективу: «Возобновление полевых маневров, прерванных в 1933 г., создание семи дивизий мотопехоты, завершение переформирования двух кавалерийских дивизий в легкие механизированные дивизии, увеличение наших запасов топлива, наращивание производства вооружений, усиление войск прикрытия границы, наконец, необходимость увеличения срока воинской службы ввиду наступивших “тощих лет”»[430]430
  Gamelin M. Servir. Vol. 2, p. 152–153.


[Закрыть]. Несмотря на то, что проблема сроков службы по призыву значилась среди ключевых задач, Гамелен считал, что акценты необходимо перенести на наращивание военно-технической мощи. В этом вопросе он шел вслед за Вейганом, но при этом не сомневался, что намеченные темпы перевооружения, в частности, механизации, были недостаточны[431]431
  Alexander M. S. The Republic in Danger, p. 36.


[Закрыть]. За счет конструктивного взаимодействия с гражданской властью он собирался изыскать те ресурсы, которыми не обладал его предшественник. Однако именно здесь ему пришлось столкнуться с первыми серьезными трудностями.

К началу 1935 г. проблемы военного строительства, бросавшееся в глаза несоответствие французских вооруженных сил тем вызовам, которые возникали перед страной, стали столь очевидны, что оказались предметом острой общественно-политической дискуссии, развернувшейся после публикации в 1934 г. книги «Профессиональная армия»[432]432
  Gaulle Ch. de. Vers l’armée de métier. Paris: Berger-Levrault, 1934. Работа была быстро переведена на русский язык: Голль Ш. де. Профессиональная армия.


[Закрыть]малоизвестного тогда подполковника де Голля, сотрудника аппарата Высшего совета национальной обороны. Автор работы точно описал основное противоречие французской оборонной политики: «По тысяче оснований, как практических, так и альтруистических Франция в настоящее время стала Пенелопой международного дела. А отсюда – целая сеть договоров, протоколов и генеральных актов, которыми она пытается оплести мир. Отсюда, по отношению к другим и, в особенности, по отношению к самым беспокойным, предвзятая предупредительность, которую мы называем “европейским духом”. Между тем время идет, а мы не видим, чтобы все эти усилия прибавили что-нибудь существенное в смысле безопасности Франции. мы не в состоянии противопоставить насилию ничего законного и эффективного. За исключением абстрактных обещаний и утверждений жгучие вопросы остаются неразрешенными. В то самое время, когда мы заявляем о необходимости объявить войну вне закона и собираемся похоронить меч, другие приветствуют силу» [433]433
  Голль Ш. де. Профессиональная армия, с. 24.


[Закрыть].

Франция, по мнению де Голля, должна была сделать ставку на укрепление национальных вооруженных сил. Однако многое здесь уже было упущено. Во французской обороне зияли бреши. Де Голль указывал на очевидную уязвимость страны на северо-восточном направлении и недостаточность тех укреплений, которые возводились на франко-германской границе. «Прикрыть Францию можно только путем маневрирования»[434]434
  Там же, с. 28.


[Закрыть], – писал он и далее констатировал, что армия не в состоянии решить эту задачу. Маневренная война должна вестись с помощью современной техники, обслуживание которой усложнилось настолько, что солдат-призывник, проведший в казарме меньше года, не в состоянии ее освоить. У проблемы имелось лишь одно решение – создание полностью профессиональной армии постоянной готовности, ее моторизация и массовое оснащение бронетанковой техникой с формированием самостоятельных мобильных соединений[435]435
  Арзаканян М. Ц. Де Голль. М., 2007, с. 40–42, 45–46.


[Закрыть].

«По сути, – отмечают Ж. Дуаз и М. Вайс, – профессиональная армия представлялась одновременно как средство против болезней “вооруженной нации”, погрузившейся в рутину и всеобъемлющий пацифизм, и как чудесное решение, позволявшее возродить французскую силу и боевой дух» [436]436
  Doise J., Vaïsse M. Diplomatie et outil militaire, p. 375–376.


[Закрыть]. Имея такую армию, Франция получала бы возможность проецировать силу на центрально-европейском ТВД и поддерживать своих восточноевропейских союзников. Ее можно было использовать и в качестве интернациональных войск Лиги Наций. Иными словами, мобильной профессиональной армии отводилась та же роль, которую десятилетием раньше играл Рейнский авангард, но лишь до тех пор, пока Рейнская область оставалась демилитаризованной. Самое главное – профессиональные моторизованные войска позволяли компенсировать численное превосходство потенциального противника. 100 000 человек, организованных в 7 моторизованных и механизированных дивизий, прослуживших несколько лет – эта сила, полагал де Голль, могла, по крайней мере, вернуть Франции то стратегическое положение, которое она занимала в середине 1920-х гг.

Предложения де Голля поддержал член Палаты депутатов П. Рейно. Бывший министр, остававшийся не у дел с 1932 г., но желавший вернуться во власть, он «с готовностью ухватился за идеи де Голля, поняв, что они касаются темы, которая привлекает внимание широкой общественности и может способствовать возрождению его политической карьеры»[437]437
  Alexander M. S. The Republic in Danger, p. 37.


[Закрыть]. Автор наиболее полной биографии Рейно французский историк Т. Теллье не случайно назвал его «независимым в политике» (indépendant en politique).[438]438
  Tellier T. Paul Reynaud: Un indépendant en politique (1878–1966). Paris, 2005.


[Закрыть] Формально примыкая к правоцентристам, он предпочитал выступать самостоятельно и позиционировал себя как надпартийный политик, выбрав в качестве образца для подражания Клемансо. Рейно впервые заявил о себе как о государственном деятеле в 1918 г. Тогда по поручению генерального совета департамента Нижние Альпы он подготовил доклад об административной реформе, который вылился в масштабный проект перестройки институтов Третьей республики, предполагавший усиление исполнительной власти и ее освобождение от плотного контроля парламентских партий[439]439
  Tellier T. Paul Reynaud et la réforme de l’État en 1933–1934 // Vingtième Siècle. Revue d’histoire, 2003, vol. 2, no. 78, p. 60.


[Закрыть]. Рейно высказался по чрезвычайно актуальному вопросу: его текст был опубликован и распространен среди местных чиновников. Однако подобная позиция сулила ему непростое будущее в мире французской партийной политики.

Близкий соратник и экономический советник Рейно А. Сови писал о нем: «Он обладал достаточно спорной репутацией. Мало заботясь о своей популярности, даже формально он никогда не избегал неприятной правды. Никогда не идя на уступки, он постепенно заслужил незавидную славу разрушителя иллюзий. Его бросающийся в глаза внешний облик, ассиметричная фигура., его резкие высказывания до нелепости отличались от классической манеры поведения политика, любезно пожимавшего руки и произносившего удачные фразы, которые можно было принять за обещания. Это проявлялось, прежде всего, в его выступлениях по радио, в которых он не выбирал выражений и никого не щадил, сам оказываясь жертвой иллюзии того, что можно убедить, четко излагая факты. Обаяние, уловки, двусмысленные и туманные образы были ему чужды. Он разил истинами, обнаженными, как меч»[440]440
  Sauvy A. De Paul Reynaud à Charles De Gaulle. Un économiste face aux hommes politiques, 1934–1967. Paris, 1972, p. 14.


[Закрыть].

Рейно всегда шел на обострение и для своих выступлений выбирал наиболее противоречивые и сложные проблемы, такие как развитие экономики и международная безопасность. Высказывая мнение, он занимал крайние позиции, резко контрастировавшие со сложившимся в парламенте консенсусом. В 1935 г. он последовательно выступал в поддержку франко-советского пакта о взаимопомощи, расходясь с подавляющим большинством правоцентристов. Фланден, иронизируя, говорил об оси «Москва-Барселонетт», имея в виду родной город Рейно[441]441
  Tellier T. Reynaud Paul // J.-F. Sirinelli (dir.). Dictionnaire historique de la vie politique française, p. 1095.


[Закрыть]. Без ответа, впрочем, оставался главный вопрос: защищал ли «разрушитель иллюзий» свои убеждения или же использовал актуальные сюжеты как орудие политической борьбы, временами спекулируя на очевидном бессилии французской парламентской системы. Как показала его дальнейшая карьера, во главе угла для него стояла задача вхождения во власть. Критикуя Третью республику, он был тесно с ней связан. В середине 1930-х гг. Рейно считал, что внешние и внутренние обстоятельства работают на повышение его политического веса. В этой ситуации он не мог пройти мимо темы, поднятой де Голлем.