Текст книги "От триумфа к катастрофе. Военно-политическое поражение Франции 1940 г. и его истоки"

Экономический курс французских правительств строился на принципиально иных основаниях. По словам А. Сови, одного из советников министерства финансов в конце 1930-х гг., впоследствии известного историка экономики, он сводился к тому, чтобы «дать Франции не военную экономику, а простой механизм расширенного воспроизводства богатств»[486]486
  Sauvy A. De Paul Reynaud à Charles De Gaulle. p. 80–81.


[Закрыть]. Со времен финансовых реформ Пуанкаре 1926 г. политика сильной национальной валюты и сбалансированного бюджета способствовала притоку в страну иностранных капиталов. В подвалах Банка Франции накапливался огромный золотой запас, который к началу 1932 г. составлял почти 5000 тонн – четверть всего золота в мире[487]487
  Jackson J. The Politics of Depression in France, p. 25.


[Закрыть]. Французское государство рассматривало его как залог своего суверенитета, а также в качестве важного резерва на случай новой большой войны. Как показывал опыт Первой мировой, страна, не располагавшая значительными золотовалютными ресурсами, была обречена вести войны в долг, со всеми вытекающими отсюда неблагоприятными последствиями для послевоенной стабилизации.

Стабильность валюты и низкая инфляция позволяли поддерживать уровень жизни населения на относительно высоком уровне, что для французских элит имело особое политическое значение. «Нет ничего более трудного, – писал в этой связи Сови, – чем заставить народ, тем более такой, как французы, осознанно, хладнокровно и добровольно принять режим строгой экономии»[488]488
  Sauvy A. Histoire économique de la France entre les deux guerres, p. 325.


[Закрыть]. Идея возвращения в «прекрасную эпоху» начала столетия консолидировала электорат, смягчала психологическую травму военных лет и выбивала почву из-под ног экстремистов на левом (коммунисты), а с начала 1930-х гг. и на правом (радикальные националисты) флангах. Девальвация, которую повлекла бы за собой реализация масштабной программы перевооружения, ставила под угрозу эти основы внутриполитической стабильности Третьей республики, в том числе главную из них – стоимость жизни. Французские правительства продолжали придерживаться дефляционного курса даже в ситуации глубокого кризиса начала 1930-х гг., когда ведущие державы, начиная с США и Великобритании, отказались от золотого стандарта и девальвировали свои валюты. Л. Жермен-Мартен, министр финансов в кабинетах Думерга и Фландена, так объяснял действия правительства: «Я отказывался проводить девальвацию в 1934 г., так как считал, что для успешной реализации этой меры необходимо, прежде всего, подумать о ее последствиях для экономики, объемов экспорта, состояния производства и политического спокойствия»[489]489
  Rapport fait au nom de la Commission. Vol. 3, p. 698–699.


[Закрыть].

Экономический либерализм для Франции заключался, таким образом, не только в сохранении свободного рынка, нерегулируемой промышленности, положительного внешнеторгового баланса. Он рассматривался в качестве залога национального суверенитета и внутриполитического мира. Имелись ли среди военных те, кто считал, что этой догмой можно пожертвовать ради укрепления обороноспособности страны? Гамелен не относился к числу теоретиков военной экономики. Этот вопрос, как и внешнеполитические сюжеты, он оставлял на усмотрение политиков. «Командующий французскими сухопутными силами, – отмечает Дж. Майоло, – хотел, чтобы правительство решило вопрос промышленного обеспечения военных приготовлений. и дало армии возможность самостоятельно определяться с тем, каким оружием она собирается воевать»[490]490
  Maiolo J. Cry Havoc, p. 165–166.


[Закрыть].

Среди французских высших офицеров не оказалось фигуры, подобной Г. Томасу, руководителю военно-экономического управления военного министерства Германии, который к концу 1930-х гг. сформулировал собственное видение того, как должна быть устроена экономика, нацеленная на ведение войны, и последовательно отстаивал его в дискуссиях с первыми лицами государства[491]491
  Туз А. Цена разрушения, с. 380–381.


[Закрыть]. Гамелен не был и тем сторонником построения военной экономики, каковым являлся М. Н. Тухачевский, заместитель наркома обороны СССР. В феврале 1936 г. французский главнокомандующий принимал советского маршала в Париже. В программу визита входил осмотр прототипов современных танков. В ходе последующего обмена мнениями между двумя военачальниками состоялся примечательный диалог. Гамелен впоследствии вспоминал: «[Тухачевскому – авт.] было особенно интересно ознакомиться с нашей новейшей бронетехникой. “Это очень хорошо, – заявил он мне, – Вам нужно заказывать их быстрее и в большом количестве”. Смеясь, я ответил на это: “Я заказываю их столько, сколько могу, то есть в той мере, которую мне позволяет финансирование, так как я, к сожалению, не ведаю деньгами”. “Вот здесь проявляется преимущество большевистского строя. Ведь я получаю все, что попрошу”, – заметил он»[492]492
  Gamelin M. Servir. Vol.2, p. 196.


[Закрыть].

Роль «военного технократа» во Франции пытался играть генерал Б. Серриньи, офицер, близкий к Петэну, в 1920-е гг. исполнявший обязанности начальника секретариата ВСНО. Он предлагал создать на базе Совета суперорган, который ведал бы всеми вопросами подготовки страны к войне и обладал правом вмешиваться в любую сферу государственного управления и общественной жизни. Под его контроль предлагалось поставить все отраслевые объединения, крупные монополии, профсоюзы. Он должен был регулировать уровень цен на товары и сырье, определять уровень заработных плат и даже формировать таможенную политику. Предполагалось разделить территорию страны на экономические регионы, которые совпадали бы с военными, возникшими по итогам реформ 1927–1928 гг., и играли бы роль организационной рамки для мобилизации местных ресурсов на военные нужды. «Современное государство, находящееся в состоянии войны, представляет в целом огромный укрепленный лагерь, первая задача которого – держаться как можно дольше. Его оборона зависит от того, насколько успешным окажется объединение усилий всех защитников»[493]493
  Serrigny B. L’organisation de la nation pour le temps de guerre // Revue des Deux Mondes, 1923, vol. 18, no. 3, p. 597–598.


[Закрыть], – подытоживал Серриньи.

Предложения генерала, однако, столкнулись с почти единодушным неприятием. «Армия и флот, – поясняет Дж. Майоло, – не хотели оказаться в подчинении у новой инстанции верховного командования, а также не желали терять свое влияние на процесс разработки и закупки вооружений. Гражданские власти, ведавшие финансами и промышленностью, отвергли долго обсуждавшийся законопроект о мобилизации, предложенный Серриньи, так как его одобрение могло привести к “полной национализации торговли, промышленности и сельского хозяйства”. Как они доказывали, “даже в условиях тотальной войны требовалось более гибкая и либеральная организация”»[494]494
  Maiolo J. Cry Havoc, p. 165.


[Закрыть]. Министерство вооружений во Франции так и не было создано до 1939 г. Политические соображения и ведомственные интересы парализовали движение в направлении централизации управления подготовкой к войне. На этом фоне реализация первой масштабной программы перевооружения французской армии в 1935 г. не могла не столкнуться с серьезными препятствиями.

После принятого весной 1934 г. решения Высшего военного совета заменить парк устаревших танков FT-17 новыми машинами был объявлен конкурс, в котором приняло участие несколько французских фирм. При испытаниях стало очевидным неприятное для военных обстоятельство: за годы простоя производственные мощности частных фирм, предназначенные для изготовления бронетехники, деградировали настолько, что ни одна из них не смогла представить образец, который устроил бы армейское командование. Машины фирм «Гочкис» и «Рено» страдали серьезными конструкционными недостатками. Компании «Батиньоль» и «FCM» не смогли в отведенный срок представить готовый к испытаниям прототип танка. Лишь первым двум производителям удалось доработать предложенные модели до приемлемого состояния. Этот факт имел очевидное объяснение: большинство французских частных фирм не располагали достаточным объемом мощностей, инженерных ресурсов и современной техники, чтобы резервировать их значительную часть под выполнение государственного заказа. Только такие большие концерны, как «Рено» обладали соответствующими возможностями[495]495
  Alexander M. S. The Republic in Danger, p. 62.


[Закрыть]. Однако крупных производителей во Франции было мало, что создавало серьезные трудности для военных как заказчиков боевой техники.

«Рено», а также некоторые другие производители, например, «Шнейдер» в части изготовления ряда артиллерийских систем, «Панар» – бронетранспортеров[496]496
  Dutailly H. Une puissance militaire illusoire, 1930–1939 // G. Pedroncini (dir.). Histoire militaire de la France, p. 352.


[Закрыть] превращались в монополистов на рынке ключевых типов вооружений. Заключение договоров с ними было сопряжено с целым рядом затруднений. Жакомэ поясняет: «Прежде чем заключить договор, предприниматели инициировали долгие обсуждения, ставя под вопрос технические характеристики, цену одного экземпляра продукции, сроки поставки, порядок пересмотра цен, поставку запасных частей… Предприниматель знал, что контракт от него не уйдет и на каждом этапе переговоров колоссально завышал цены. Правительство не могло с этим согласиться без риска быть обвиненным в расточительстве государственных средств»[497]497
  Jacomet R. L’Armement de la France, p. 79.


[Закрыть].

По итогам испытаний прототипов новой бронетехники было принято решение о закупке легких танков у фирмы «Рено». Танк R-35 весил 10 тонн, имел броню толщиной 40 мм, пушку калибром 37 мм и пулемет. Заказ на R-35 в количестве 300 машин был оформлен в апреле 1935 г.[498]498
  Gamelin M. Servir. Vol. 2, p. 187.


[Закрыть]. Однако Гамелен понимал, что от момента заключения контракта до поступления первых машин в распоряжение армии пройдет не менее года. Даже «Рено», будучи крупнейшим производителем транспортных средств в стране, не мог сходу приступить к реализации государственного заказа. Ему требовались дополнительные инвестиции в производственные мощности, так как существующие были по большей части загружены под изготовление гражданской продукции. После 1918 г. фирма выполняла исключительно зарубежные военные заказы, реализуя на внешнем рынке 24 наименования боевой подвижной техники. Правительство и командование армии зачастую препятствовали этой деятельности, опасаясь утечки оборонных технологий за границу[499]499
  Clarke J. J. The Nationalization of War Industries in France, 1936–1937: A Case Study // The Journal of Modern History, 1977, vol. 49, no. 3, p. 414–416.


[Закрыть]. В условиях многолетнего отсутствия заказов от военного министерства заводы фирмы переключились на выпуск легковых машин и грузовиков. В первой половине 1930-х гг. финансовое положение «Рено» укреплялось, что усиливало его позиции в переговорах с правительством и армейским командованием.

Французский легкий танк Renault R-35. Источник: Фото автора

Те условия, которые военные предлагали «Рено», с коммерческой точки зрения не отличались привлекательностью. Изготовление небольших серий танков делало нерентабельными вложения в новые производственные линии и не оправдывало перевода старых линий с выпуска гражданской продукции на обслуживание военных заказов. Это же обстоятельство не позволяло снижать издержки на единицу продукции, что вело к ее удорожанию. Каждый танк В-1, сходивший с конвейеров завода «Рено» в Бийанкуре, обходился государству в 2 млн. франков[500]500
  Alexander M. S. The Republic in Danger, p. 69.


[Закрыть]. Чиновники военного министерства и представители командования ввиду столь высоких затрат лишь убеждались в необходимости размещения заказов малыми сериями, так как техника стремительно устаревала.

Вследствие финансовых ограничений военное министерство требовало от исполнителя заказа детального объяснения малейших расходов. Практиковалась оплата заказа лишь после поставки готовой продукции. В том случае, если очередной транш финансирования военной программы запаздывал или оказывался под секвестром, возникала угроза срыва всего заказа. При наличии множества субподрядчиков у фирмы-изготовителя, что было неизбежно в силу специфики французской экономики с ее низким уровнем концентрации производства, она сталкивалась с большими рисками. При этом правительство считало себя собственником всех предварительных разработок, проведенных в конструкторских бюро частных фирм, и оставляло за собой право передать их другому исполнителю, если возникали претензии к срокам и качеству исполнения заказа [501]501
  Clarke J. J. The Nationalization of War Industries in France, 1936–1937, p. 416–422.


[Закрыть].

Помимо этого, правительство настаивало на переносе производств, занятых выполнением оборонного заказа, вглубь страны. В ходе переговоров с «Рено» поднимался вопрос о целесообразности перебазирования мощностей по изготовлению танков из Парижского региона, где они могли стать целью воздушных ударов с территории Германии, в г. Ле-Ман на северо-западе страны. «Рено» уже имел там предприятие по производству гражданских автомобилей, но его расширение явно не входило в планы фирмы. С коммерческой точки зрения вывод мощностей из Парижского региона имел целый ряд издержек: нарушались устоявшиеся производственные цепочки, заводы отдалялись от источников квалифицированной рабочей силы и основных рынков сбыта продукции. Руководство фирмы обуславливало перемещение производства выделением отдельного финансирования общим объемом до миллиарда франков, на что правительство пойти не могло. Никаких иных инструментов давления на предпринимателей, кроме угрозы национализации, у правительства не было, но эта мера долгое время оставалась политически неприемлемой[502]502
  Alexander M. S. The Republic in Danger, p. 66–68.


[Закрыть].

И крупные предприниматели, и военное министерство имели все причины быть недовольными друг другом: их интересы не только не совпадали, но и вступали во взаимное противоречие. Правительство и военные подозревали «торговцев пушками» в стремлении к легкому заработку и упрекали их в пренебрежительном отношении к государственным заказам. В январе 1936 г. генерал Дассо отмечал, что вооружения, произведенные «Рено», «поступают позже, чем это установлено графиком»: «“Рено” провоцирует эти задержки, так как старается растянуть по времени выполнение заказов… чтобы снять нагрузку на рабочую силу и оборудование» [503]503
  Цит. по: Ibid., p. 70.


[Закрыть]. Парламентарии открыто обвиняли промышленников в отсутствии патриотизма.

Бизнесмены, в свою очередь, не доверяли государству, которое не давало никакой гарантии стабильного финансирования и предсказуемых требований к конечному продукту. Министерство и армейское командование пытались решить проблему рыночным способом – найдя альтернативных поставщиков. В ноябре 1935 г. был заключен контакт с фирмой «Гочкис» на поставку 200 танков H-35, которые по своим тактико-техническим характеристикам были близки машинам R-35. «Рено» сразу сбросил цену на свою машину с 250 000 франков до 190 000[504]504
  Jacomet R. L’Armement de la France, p. 79.


[Закрыть]. При этом министерству приходилось преодолевать сопротивление части генералитета, которая имела собственный взгляд на то, какие танки нужны французской армии. Управление пехоты сухопутных сил считало машину R-35 исключительно удачной, несмотря на ее высокую стоимость. Незамысловатость ее исполнения и простоту в освоении экипажем они предпочитали скорости и большему радиусу действия танка H-35, которые достигались за счет усложнения конструкции. Фабри, в конечном итоге, удалость продавить свое решение. Однако эксплуатация нескольких моделей одновременно имела очевидные минусы, так как усложняла процесс обучения экипажей, техническое снабжение и обслуживание танков[505]505
  Alexander M. S. The Republic in Danger, p. 69–70.


[Закрыть].

К концу 1935 г. все доступные мощности французского военно-промышленного комплекса были заняты выполнением текущего оборонного заказа, крупнейшего со времен Первой мировой войны, но не настолько масштабного, чтобы полностью обновить материальную часть сухопутных сил. Его резервы оказались фактически исчерпаны на стадии, когда перестройка вооруженных сил лишь начиналась. Параллельно с перевооружением армии реализовывалась первая большая военно-воздушная программа. В 1934 г. стартовал «План I», который предполагал строительство за три года 1360 боевых самолетов первой линии – 350 средних бомбардировщиков, столько же истребителей и 410 разведчиков. Авиационный парк должен был состоять из новых машин – Potez 63, Breguet Br.690 (бомбардировщики) и Bloch MB.152 (истребитель). Однако Генштаб ВВС и профильное министерство, зарезервировавшие под выполнение «Плана I» 4 млрд. франков, столкнулись с теми же проблемами, что и армейское командование. «Министерство авиации, – поясняет французский исследователь, – имело дело с устаревшей, неспособной выполнить заказ промышленностью, которая, испытывая нехватку средств, неохотно модернизировала оборудование и мало инвестировала в приобретение новой специальной техники»[506]506
  Carlier C. Le destin manqué de l’aéronautique française, p. 417.


[Закрыть].

В 1935 г. во французском авиастроении действовало около 40 предприятий, на которых было занято 32 000 рабочих, ежегодно изготавливавших не более 300 самолетов. Производственный процесс сохранял во многом кустарный характер. По данным Вейгана, которые он озвучил в своем докладе перед высшими офицерами британской армии в июле 1939 г., стоимость всего оборудования авиастроительных предприятий Франции в 1937 г. составляла скромные 60 млн. франков[507]507
  Weygand M. How France is Defended, p. 471.


[Закрыть]. На заводе фирмы «Девуатин», одного из основных французских производителей авиационной техники, имелось лишь семь токарных, три фрезерных и два поперечно-строгальных станка[508]508
  Wieviorka O. Démobilisation, effondrement, renaissance, p. 351.


[Закрыть]. Части фюзеляжа самолета изготавливались не машинным способом, а путем резки листов металла механическими ножницами с их последующей ручной обработкой молотком. Во французском авиастроении не произошло массового внедрения современных металлорежущих станков, которое в автомобильной индустрии к 1937 г. позволило почти в 10 раз увеличить производительность труда по сравнению с 1920 г.[509]509
  Frankenstein R. Intervention étatique et réarmement en France, 1935–1939 // Revue économique, 1980, vol. 31, no 4, p. 753–754.


[Закрыть]

Выравнивание фюзеляжа французского самолета Dewoitine D.333. Источник: L’Illustration. 1934. 17 novembre

Проблема, таким образом, заключалась не только в нехватке финансирования и порядке его выделения. Если бы Лаваль во второй половине 1935 г. проводил через парламент регулярные транши, которые покрывали бы затраты по текущим договорам, это оказало бы серьезную поддержку военному министерству и армейскому командованию в ходе переговоров с «Рено» и другими крупными поставщиками, но не помогло бы поднять общий уровень французской тяжелой промышленности и машиностроения. В 1933 г. ими был освоен лишь 41 % финансирования, выделенного на перевооружение, в 1934 – 67 %, в 1935 г. – 40 %[510]510
  Wieviorka O. Démobilisation, effondrement, renaissance, p. 347.


[Закрыть]. Правительство, которое под нажимом военных и ввиду роста внешней угрозы выделяло на армию все больший объем средств, создавало ситуацию «бутылочного горла», когда около половины денег, направленных на перевооружение, не получалось конвертировать в танки, пушки и самолеты. Выход был очевиден – форсированная модернизация промышленности. Но осуществить ее можно было лишь путем увеличения числа предприятий, находящихся в государственной собственности, и, в целом, усилением контроля над экономикой. Для политического режима Третьей республики здесь крылся серьезный вызов.

Лаваль склонялся к мысли о том, что все эти проблемы не имели удовлетворительного решения. Франция, по его мнению, была слишком слаба, чтобы проводить жесткую политику на мировой арене. Демографическая ситуация оставляла желать лучшего. Экономический кризис ударил по государственным финансам. Французская промышленность по-прежнему уступала германской. В этом свете курс на соглашение с Берлином казался наиболее предпочтительным. Его успех избавил бы Францию от необходимости ввязываться в затратную и рискованную гонку вооружений. Экономическая, внешняя и оборонная политика Лаваля, таким образом, дополняли друг друга и преследовали единую цель. При этом сокращение военного бюджета само по себе могло бы свидетельствовать о мирных намерениях Парижа. В ноябре 1935 г. на заседании Высокого военного комитета Лаваль изложил свои взгляды на международную обстановку. По его мнению, разлад с Италией по вопросу об Эфиопии, сохранявшееся недопонимание с Великобританией и сложности в отношениях с СССР делали безальтернативной необходимость диалога с Германией. Присутствовавший на заседании Гамелен записал в дневнике слова председателя правительства: «Гитлер много раз демонстрировал желание жить в мире с Францией. Сегодня и нашим самым большим желанием является мирное сосуществование с Германией, но только если она удовлетворится своими нынешними границами. И Гитлер уже заявил об этом»[511]511
  Gamelin M. Servir. Vol. 2, p. 180.


[Закрыть].

Такой курс в отношении основного потенциального противника на фоне срывающейся программы перевооружения мог лишь углубить конфликт между военными и гражданскими властями, несмотря на стремление главнокомандующего наладить отношения с политиками. 22 января на встрече с Лавалем в ответ на его пожелание «не просить лишнего» Гамелен представил детальный отчет о германских военных приготовлениях. Он считал, что с Гитлером необходимо говорить на равных. «Однажды, может быть, мы сможем прийти к пониманию с Германией; но это надо делать с высоко поднятой головой, после того, как наша программа технического переоснащения в оборонной сфере будет завершена», – отмечал он[512]512
  Alexander M. S. The Republic in Danger, p. 76.


[Закрыть]. Осенью 1935 г. стало ясно, что политика Лаваля следует по иной траектории. Ноябрьское заседание Высокого военного комитета оставило у Гамелена тяжелое впечатление. Обычно сдержанный, он выразил свои эмоции на страницах дневника: «Вчера вечером я пережил самые тяжелые моменты в своей жизни. Я плачу над судьбой моей страны, которая до сих пор в тяжелые часы находила тех людей, которые были ей необходимы: не только Жоффра, Фоша, но и Пуанкаре и Клемансо, тех, кого сегодня уже не встретишь. Достойна ли Франции нынешняя бесчестная политика постоянного торгашества? Не достойна ли лучшей судьбы наша страна, спасшая мир в 1914 г.? Несчастная нация, где твои вожди?»[513]513
  Gamelin M. Servir. Vol. 2, p. 178, 181.


[Закрыть].

Из той политики, которую к концу 1935 г. проводил кабинет Лаваля, логично вытекало следование старой оборонительной стратегии, покоящейся на вере в повторение борьбы на истощение по сценарию Первой мировой, в силу фортов «линии Мажино» и в необходимость союза с Великобританией. Однако программа масштабного перевооружения с акцентом на укрепление бронетанковых сил, которую отстаивал сначала Вейган, а затем и его преемник, органически предполагала иную логику военного планирования. В 1935 г. это привело к серии острых конфликтов между Гамеленом и военным министром. В начале 1935 г. на заседании Консультативного совета по вооружениям под председательством Гамелена военный министр Фабри заявил, что первоочередное значение имеет переоснащение и укрепление артиллерии, а не бронетанковых сил. Результатом стала дискуссия, в ходе которой министру оппонировали все высшие офицеры[514]514
  Ibid., p. 183.


[Закрыть]. Фабри полагал, что затраты на модернизацию артиллерии можно компенсировать за счет снижения затрат на запуск в серию танков В-1, дорогостоящих, сложных в исполнении и не нашедших очевидного применения ни в пехоте, которая полагалась на легкие машины, ни в кавалерии, которая разрабатывала собственный танк SOMUA.

В октябре дискуссия продолжилась в том же формате. Фабри констатировал, что обновление французских арсеналов задерживается на два года и потребовал срочной инвентаризации имевшегося фонда боеприпасов и мощностей для их производства. Указания на то, что главная проблема армии заключалась в структурных пороках и отсутствии современного вооружения, что лишало ее возможности оперативно, без объявления мобилизации действовать в качестве инструмента защиты национальных интересов, были министром проигнорированы. На следующем заседании Совета Фабри заявил: «Командующий армией, действуя в пределах своей компетенции, на первый план ставит накопление достаточного количества техники для того, чтобы выиграть первое сражение войны, но я, как министр, должен думать о формировании фонда боеприпасов, который позволит проводить дальнейшие операции». Гамелен настаивал на том, что главные усилия должны быть направлены именно на производство техники. В ноябре на заседании Высокого военного комитета Фабри повторил свои соображения: «Германия обладает колоссальным военным потенциалом. Мы не можем приносить в жертву арсеналы и мощности по их пополнению и созданию [нового – авт.] вооружения для армии. Важно сохранить возможность продолжать войну». «Да, но что, если мы проиграем первое сражение?», – прокомментировал эти слова в своем дневнике Гамелен[515]515
  Gamelin M. Servir. Vol. 2, p. 180.


[Закрыть].

Проблема, впрочем, заключалась не только в том, что гражданские власти не давали военным необходимое вооружение в нужном количестве, как это часто пытались представить задним числом сами генералы. Четкого понимания того, что делать с новым оружием, у армейского командования по-прежнему не складывалось. Гамелен доводил до конца то, что начал Вейган – весной 1935 г. была сформирована первая легкая механизированная дивизия. Оформленные в конце 1935 – начале 1936 гг. заказы на H-35 и SOMUA, машины, обладавшие высокой скоростью и большим радиусом действия, позволили планировать глубокую механизацию кавалерийского соединения, в котором, помимо броневиков и мотоциклов, теперь предполагалось использовать и танки. Гамелен ставил себе в заслугу создание первого механизированного подразделения французской армии: «Для меня это была возможность вернуться к идее “бронетанковых дивизий”, от которой ушли после 1932 г. Мы ждали, пока развитие техники позволит нам сформировать наиболее мощные части подобного типа за счет “танковых соединений”, которые со времени окончания войны мы придавали пехоте и которые использовались для ее “сопровождения”»[516]516
  Ibid., p. 188.


[Закрыть].

Итогом «развития техники» стал вошедший в серию танк B-1 и его модификации, которые, по мнению армейского командования, лучше всего подходили для комплектации самостоятельных бронетанковых сил. Именно этим объяснялось упорное нежелание Гамелена принимать предложение Фабри об увеличении производства артиллерийских систем за счет сокращения задания по выпуску В-1. Их количество в действующей армии, впрочем, оставалось незначительным: к июню на ходу имелось всего 17 машин[517]517
  Rapport fait au nom de la Commission. Vol. 1, p. 16.


[Закрыть]. Американский военный историк Р. Доути, вероятно, прав, утверждая, что эксперименты по формированию и боевому применению самостоятельных бронетанковых соединений можно было проводить с опорой и на машины других типов, в частности, на «пехотные» танки, современные образцы которых все еще не сошли с конвейера к середине 1936 г., но начали поступать уже к концу года. Однако командование опасалось отбирать танки у пехоты, чьи нужды имели в его глазах ключевое значение[518]518
  Doughty R. A. The Seeds of Disaster, p. 167.


[Закрыть]. Уставы французской армии по-прежнему подчеркивали вспомогательную функцию танка.

Инструкции по применению танков D, одобренные в июле 1934 г., отмечали, что бронетехника может применяться как для поддержки пехоты, так и в составе механизированных соединений, но оговаривалось, что такое соединение должно действовать лишь на начальном этапе сражения против «слабейшего, застигнутого врасплох или дезорганизованного» противника[519]519
  Notice provisoire sur l’emploi des chars D en liaison avec l’infanterie du 3 août 1935. Paris, 1935, p. 4.


[Закрыть]. Боевые танки, не относившиеся к классу легких, могли использоваться массой, но только в рамках батальонов и в качестве первой волны пехотного наступления, либо должны были бороться против вражеской бронетехники. Эта идея была проверена в ходе маневров с привлечением машин В-1, D-2 и R-35. Учения подтвердили, что танк может успешно применяться лишь при условии тесного взаимодействия с пехотой и, прежде всего, артиллерией, которая должна была подавлять противотанковые позиции противника и обеспечивать танку прикрытие. На заседании Высшего военного совета в апреле 1936 г. Гамелен, вопреки тому, что он писал в мемуарах 10 лет спустя, со скепсисом отзывался о перспективах самостоятельных бронетанковых соединений.

Он отмечал, что ни маневры 1932 г., ни последующие полевые учения не доказали эффективности подобных подразделений. Танковая атака может быть успешной против подготовленной обороны лишь в том случае, если она поддержана мощным огнем артиллерии, который подавит противотанковые средства противника. По словам Гамелена, германские танковые дивизии, формирование которых началось в 1935 г., едва ли подходили для прорыва хорошо укрепленной позиции и годились скорее для действия против ослабленной обороны или для развития наступления. Высший военный совет принял решение о создании второй легкой механизированной дивизии, но речи о пересмотре существующих воззрений на боевое применение танков не шло: они по-прежнему рассматривались как одно из средств ведения «методического сражения», которое не предполагало маневрирования крупными мобильными соединениями[520]520
  Doughty R. A. The Seeds of Disaster, p. 169.


[Закрыть].

Как указывал Рейно, Генштаб сухопутных сил создавал армию, которая основывалась на взаимодействии моторизованных пехотных частей с легкими механизированными соединениями [521]521
  Rapport fait au nom de la Commission. Vol. 1, p. 97.


[Закрыть]. Структурно она ничем не отличалась от армий времен Первой мировой войны. Предполагалась лишь ее модернизация за счет внедрения современной техники, но четкого понимания того, как именно она будет применяться, у военных не сформировалось. «Складывалось впечатление, – констатирует французский военный историк А. Дютайи, – что танки производили лишь для того, чтобы производить танки, так как современная армия должна ими обладать»[522]522
  Dutailly H. Une puissance militaire illusoire, 1930–1939, p. 360.


[Закрыть]. Идея формирования самостоятельных бронетанковых дивизий продолжала обсуждаться, но опыты по ее реализации откладывались до поступления в распоряжение военных достаточного количества танков.

Проблема взаимодействия сухопутных сил и авиации по-прежнему оставалась предметом дискуссии. Четкого мнения о том, как именно следует его развивать, не было. Даже в нашумевших работах подполковника де Голля вопрос воздушной поддержки мобильных соединений не ставился. Лишь старт строительства Люфтваффе в марте 1935 г. заставил французов задуматься о том, как именно немцы могут применить самолеты на поле боя. Военный министр Морэн изложил свои соображения перед профильной комиссией Палаты депутатов: «Мы можем оказаться целью быстрого прорыва силами бронетанковых и моторизованных соединений, двигающихся через брешь во фронте с невиданной скоростью и выводящих из строя наши мобилизационные центры. В это время может быть применена авиация для блокирования поля боя с целью не допустить ввода наших резервов»[523]523
  Цит. по: Alexander M. S. The Republic in Danger, p. 149.


[Закрыть]. Генерал А. Жорж также считал, что немцы могут применять самолеты массами для непосредственной поддержки сухопутных войск. Речь шла о важном пересмотре прежних воззрений, которые отводили авиации лишь вспомогательную роль, не влиявшую коренным образом на исход сражения. Гамелен сам склонялся к мысли о том, что военно-воздушные силы должны тесно взаимодействовать с сухопутными, а также обеспечивать в их интересах господство в воздухе. Однако в середине 1930-х гг. для реализации этих планов уже существовали серьезные препятствия.

Командование ВВС, успешно обособившееся от Генштаба сухопутных сил, и министерство авиации взяли уверенный курс на строительство авиации как полностью самостоятельного в стратегическом плане рода войск. «План I» реализовывался как независимая программа, вдохновлявшаяся скорее идеями генерала Дуэ, чем перспективой новой войны, которую собирались вести Люфтваффе. Воззрения руководства французской авиации на перспективы развития ВВС нашли отражение в докладах членов советской делегации, прибывшей во Францию для участия в армейских маневрах в сентябре 1935 г. «Воздушный министр генерал Денен[524]524
  В 1934–1936 гг. генерал В. Денэн занимал пост министра авиации.


[Закрыть] – носитель идеи самостоятельной воздушной армии, – отмечал глава делегации командарм А. И. Седякин. – Он склонен признать, что когда самостоятельная воздушная армия окрепнет, тогда будет полезно “единое главнокомандование вооруженными силами Франции”. До этого он за самостоятельное воздушное министерство. Ибо в противном случае армия и морской флот раздергают авиацию по армиям, эскадрам, корпусам. И воздушный флот как самостоятельная решающая сила перестанет существовать. Сухопутные генералы, говорил Денен, не понимают стратегического значения самостоятельной воздушной армии»[525]525
  РГВА. Ф. 33987. Оп. 3. Д. 710. Л. 123–124, 214.


[Закрыть]. Как отмечает М. Александер, «получившие атрибуты политической и институциональной автономии военно-воздушные силы. обрели надежную защиту от собственнических притязаний армейских кругов, мысливших категориями воздушной войны, к представителям которых относился и Гамелен»[526]526
  Alexander M. S. The Republic in Danger, p. 148–149.


[Закрыть].