Текст книги "От триумфа к катастрофе. Военно-политическое поражение Франции 1940 г. и его истоки"

Поль Рейно.

Источник: Bibliothèque national de France

Как писал сам де Голль, Рейно оценил «всю важность проблемы, он обладал талантом, позволявшим убедить в этом других, и достаточной смелостью, чтобы настаивать на ее решении. К тому же Поль Рейно, хотя он и тогда уже пользовался известностью, производил впечатление человека с большим будущим. Я встретился с ним, изложил ему проблему и с тех пор стал работать с ним вместе»[442]442
  Голль Ш. де. Военные мемуары, с. 38–39.


[Закрыть]. Поддержку де Голлю выразил ряд заметных общественных деятелей. В своей биографии будущего основателя Пятой республики Ж. Лакутюр писал, что этой группе удалось развязать настоящий «крестовый поход» против армейского командования и поддерживавших его политиков [443]443
  Lacouture J. Charles de Gaulle: Le rebelle, 1890–1944. Paris, 1984, p. 251.


[Закрыть]. Это, вероятно, преувеличение, однако обсуждение предложений малоизвестного подполковника действительно превратилось во внутриполитическое событие. В марте 1935 г. при обсуждении в парламенте перехода к двухлетней службе по призыву Рейно подверг жесткой критике армейское командование. «Одну и ту же мелодию на разные голоса», как выразился сам де Голль[444]444
  Голль Ш. де. Военные мемуары, с. 39.


[Закрыть], повторяли на страницах прессы и на последующих заседаниях парламента.

Гамелен и высшие офицеры его штаба отнеслись к предложениям де Голля достаточно сдержанно. Мало кто из них сомневался в перспективах механизации армии. Эта мысль в середине 1930-х гг. давно не была новаторской, а сам де Голль – пионером в этой сфере. Если бы высказанные соображения касались чисто военного аспекта проблемы, то они, вероятно, внесли бы свой важный вклад в уже шедшую дискуссию и не натолкнулись бы на столь упорное неприятие со стороны генералитета. Трудность заключалась в том, что де Голль и Рейно резко политизировали сюжет. Они упрекали Генштаб сухопутных сил в зацикленности на проблеме численности действующей армии и игнорировании тех перспектив ее качественного усиления, которые открывались бы с внедрением технических инноваций[445]445
  Journal officiel de la République française. Débats parlementaires. Chambre des députés. 1935. 16 mars.


[Закрыть]. Подобные обвинения не имели под собой оснований и объяснимо вызвали лишь недовольство армейского командования. Его усугубила тональность текстов подполковника. Он явно позиционировал себя первопроходцем в вопросе применения бронетанковых соединений, обходя вниманием труды своих предшественников – Этьена, Думенка, Вельпри и других. Ни словом не говорилось о той большой работе по моторизации сухопутных сил, которую провел Вейган.

Важной причиной неприятия идей де Голля была проведенная им связь между механизацией и профессионализацией армии. После войны об этом прямо говорил Гамелен: «Именно увязка проблем больших бронетанковых соединений и профессиональной армии навредила проекту создания танковых дивизий при его обсуждении в парламенте и в военных кругах»[446]446
  Rapport fait au nom de la Commission. Vol. 2, p. 385.


[Закрыть]. Командование считало, что де Голль поднимал важную тему, но уводил ее обсуждение в ложное русло. Говорить о профессиональной армии в то время, когда Германия взяла курс на формирование массовых вооруженных сил, означало впадать в опасную иллюзию. Полная профессионализация бронетанковых соединений в любом случае не имела смысла. Профессиональные навыки требовались лишь от тех, кто непосредственно работал со сложной современной техникой, а весь обслуживающий персонал можно подготовить из числа призывников. Де Голль не говорил и о том, где взять деньги на подобную масштабную перестройку вооруженных сил, как вписать в их новую структуру содержание контингентов колониальных войск[447]447
  Bond B., Alexander M. Liddel Hart and De Gaulle, p. 613–618.


[Закрыть]. Не менее серьезными оказались и политические последствия его предложений. Призыв к созданию профессиональных вооруженных сил тут же вызвал аллюзии к политическим амбициям армии, которая, таким образом, из «вооруженной нации» превращалась в закрытую корпорацию. Ни Гамелен, ни кто бы то ни было из его сотрудников не искали конфликта с политической властью, к которому потенциально могли привести мысли, высказанные де Голлем.

Политизация проблемы военного строительства в ходе обсуждения положений работы «Профессиональная армия» привела к очередному витку военно-гражданского противостояния. Главная проблема армии заключалась не столько в призывной системе ее комплектации, сколько в нехватке современного вооружения. Увязка вопроса механизации с темой создания профессиональных вооруженных сил порождала ненужные дискуссии и давала дополнительные доводы тем, кто в принципе выступал против ускоренного развития бронетанковых войск. Генералы Ж. Дюфьё и Р. Альтмайер, главные инспекторы пехоты и кавалерии, продолжали доказывать, что танк является сугубо вспомогательным боевым средством и, справедливо критикуя идею де Голля о всеобщей профессионализации армии, били, тем самым, по второй, вполне перспективой составляющей его замысла[448]448
  Alexander M. S. The Republic in Danger, p. 39.


[Закрыть]. Сторонники чисто оборонительной доктрины восприняли новые предложения как опасное прожектерство. «Как можно полагать, что мы все еще думаем о наступлении, когда мы потратили миллиарды на укрепление границы? Окажемся ли мы настолько безумными, чтобы, непонятно ради чего рискуя, перейти ее?», – риторически вопрошал после выступления Рейно военный министр Л. Морэн[449]449
  Цит. по: Doise J., Vaïsse M. Diplomatie et outil militaire, p. 376.


[Закрыть].

В свете идей автора «Профессиональной армии» танк представал как оружие агрессивной наступательной войны, что на фоне все еще господствовавших во французском обществе пацифистских настроений было равносильно приговору. Когда де Голль и Рейно озвучивали свои предложения, в Германии еще не началось создание первых танковых дивизий, и их боевой потенциал оставался неясен. В то же время политические издержки строительства мощных бронетанковых сил могли в глазах французских политиков перевесить все остальное. В 1935 г. Гамелен доказывал скептически настроенному военному министру Фабри необходимость увеличения производства танков B[450]450
  Gamelin M. Servir. Vol. 1, p. 263–264.


[Закрыть]. Очевидно, что общий фон, созданный выступлениями де Голля и Рейно, мало способствовал его успеху. Кроме того, на бронетанковые силы в контексте их предлагавшейся профессионализации многие начали смотреть как на «преторианскую гвардию» режима. Сам де Голль в письмах допускал, что одной из задач проектируемой профессиональной армии станет наведение порядка внутри страны[451]451
  Connors J. D. Paul Reynaud and French National Defense, 1933–1939. A Dissertation Submitted to the Faculty of the Graduate School of Loyola University of Chicago in Partial Fulfillment of the Requirements for the Degree of Doctor of Philosophy, 1977, p. 15–16.


[Закрыть]. Левые депутаты, таким образом, получили дополнительный аргумент голосовать против военного бюджета, который предполагал бы серьезное наращивание бронетанковых сил.

Едва приняв командование армией, Гамелен, таким образом, оказался в ситуации, создавшей дополнительные трудности для диалога с гражданской властью по вопросам военного строительства. Обстоятельства и без того складывались непросто. Весной 1935 г. французская экономика достигла низшей точки падения. В апреле индекс промышленного производства обновил минимум 1932 г. Кризис охватил все отрасли промышленности. Количество безработных превышало 400 000 человек. Покупательная способность сельского населения упала на треть по сравнению с 1931 г. [452]452
  Jackson J. The Politics of Depression in France, 1932–1936. Cambridge, 2002, p. 100.


[Закрыть] Бюджет 1935 г. был составлен с дефицитом в 11 млрд. франков. Фланден проводил старую политику сокращения расходов. В июне, возглавив правительство, ее продолжил Лаваль. При назначении в парламенте он получил чрезвычайные полномочия, которые позволяли кабинету министров принимать необходимые решения без предварительного согласия депутатов. Секвестру подверглись почти все расходные статьи. «Поддерживать равновесие бюджета, – говорил о финансовой политике Лаваля Эррио, – это лучшая услуга, которую можно оказать Республике»[453]453
  Цит. по: Kupferman F. Laval, p. 160.


[Закрыть].

В 1935 г. военные рассчитывали начать выполнение программы перевооружения, согласованной Вейганом, Петэном и Морэном. Общие затраты по ней оценивались в 4,6 млрд. франков на пять лет. Первый транш вместе с текущим военным бюджетом должен был составить 1,8 млрд.[454]454
  Gamelin M. Servir. Vol. 2, p. 183.


[Закрыть] Предполагалось, что за счет этих средство будут профинансированы работы по разработке и запуску в серию новых типов бронетехники, а также «подготовка промышленной мобилизации» – оздоровление военной промышленности, пришедшей в упадок после 1918 г. и пострадавшей от последствий экономического кризиса, подготовка к ее переводу на военные рельсы[455]455
  Jacomet R. L’Armement de la France, p. 111.


[Закрыть]. Однако уже в начале года стало ясно, что этим планам не суждено реализоваться. 22 января 1935 г., на следующий день после своего назначения, Гамелен нанес визит Лавалю. «Он уверил меня, – вспоминал генерал, – что при любых обстоятельствах поддержит предложения по обеспечению национальной обороны. Но он попросил меня формулировать их прямо и не просить лишнего; последующие политические шаги должно было предпринимать правительство» [456]456
  Gamelin M. Servir. Vol. 2, p. 155.


[Закрыть].

Уже в апреле кабинет министров согласовал сокращение текущего военного бюджета до 500 млн. франков. К июню он уменьшился еще на 100 млн. Реализация программы перевооружения растягивалась по времени с целью сокращения ежегодной нагрузки на военный бюджет[457]457
  Alexander M. S. The Republic in Danger, p. 57.


[Закрыть]. В июне 1935 г. урезанный военный бюджет на 1935–1936 гг. обсуждался в Палате депутатов. Военные принимали минимальное участие в его подготовке, однако и в таком виде он вызвал резкие возражения представителей левых и левоцентристских партий. Столкнувшись с острой критикой со стороны социалистов, кабинет министров пошел на еще большие уступки в вопросе финансирования программы перевооружения армии. В июле председатель Совета министров Лаваль заявил о том, что помимо уже выделенных денег армия не получит новых ассигнований до тех пор, пока не соберется распущенный на летние каникулы парламент[458]458
  Ibid., p. 59–60.


[Закрыть].

Для Лаваля во главе угла стояли политические соображения. Проблема перевооружения являлась одной из наиболее «токсичных» с этой точки зрения. Растущая угроза извне требовала активизации военного строительства, но ни в обществе, ни среди политиков до сих пор не сложилось консенсуса по этому вопросу. Пацифистские настроения оставались сильны. Левые и центристы, обладавшие серьезным весом в Палате депутатов, исходили из того, что потенциал международного урегулирования в рамках системы коллективной безопасности далеко не исчерпан[459]459
  Вершинин А. А. Дилемма Жореса: социалистический пацифизм во Франции в 1905–1940 годах // А. С. Медяков (ред.). Франция и Европа в XX–XXI вв. К юбилею Натальи Николаевны Наумовой. М., 2018, с. 36.


[Закрыть]. Модальность финансирования программы перевооружения представляла собой своего рода компромисс: средства резервировались, но, в случае необходимости, в первую очередь попадали под секвестр и выделялись так, чтобы последнее слово в формировании военного бюджета оставалось за парламентом. В условиях Франции это не только создавало сложности с выполнением плановых заданий по выпуску военной продукции. Еще более неблагоприятным было другое обстоятельство: под угрозой срыва оказывался уже упомянутый план «подготовки промышленной мобилизации».

Военные не случайно уделяли ему особое внимание. Французский военно-промышленный сектор находился не в лучшем состоянии и мало соответствовал задачам форсированного наращивания современных вооружений. «Французская промышленность, – отмечал Жакомэ, – придерживалась традиционной модели организации производства, которое с технической точки зрения явно устарело. Его характеризовала слабая степень концентрации, многообразие изготавливаемой номенклатуры на большинстве предприятий, разнобой типов и моделей продукции, недостаточная производительность внедренных схем организации труда, ветхость помещений и оборудования»[460]460
  Jacomet R. L’Armement de la France, p. 50.


[Закрыть]. В начале 1930-х гг. во Франции имелось 550 000 металлорежущих станков – меньше, чем в любой другой развитой индустриальной стране. Для сравнения: в Германии в 1930 г. функционировало 700 000 машин такого типа, а в США – более 1 млн.[461]461
  Ristuccia C. A., Tooze A. Machine tools and mass production in the armaments boom: Germany and the United States, 1929–1944 // Economic History Review, 2013, vol. 66, issue 4, p. 960.


[Закрыть] Их средний возраст составлял 20 лет, против 7 лет в Германии и 3 лет в США.

Французское станкостроение насчитывало всего 10 000 рабочих, то время как даже в Швейцарии в этой отрасли было занято 20 000 человек, а в Германии – 70 000. Из 180 французских заводов, производивших станки, лишь четыре имели более 500 рабочих. Каждый год предприятия изготавливали 20 000 станков, что не позволяло полноценно обновлять имеющиеся фонды и обуславливало наращивание импорта. Однако при отсутствии государственных военных заказов регулярная модернизация производства не имела экономического смысла. Даладье, занявший пост военного министра в мае 1936 г., констатировал: «Долгое время Франция не производила современного вооружения, и следствием этого стал очевидный упадок военной промышленности»[462]462
  Rapport fait au nom de la Commission. Vol. 1, p. 17.


[Закрыть]. Огромные запасы вооружения, оставшиеся после 1918 г., не только тормозили переоснащение армии, но и препятствовали развитию военного производства.

Наиболее технологичные и важные для современной армии военные производства во Франции после Первой мировой войны оставались в руках частного капитала. Не имея заказов от правительства и лишь частично загружая мощности для удовлетворения спроса со стороны иностранных государств, они приходили в упадок. Сталелитейные заводы, за исключением предприятий фирмы «Шнейдер», прекратили изготавливать пушечную сталь. Жакомэ в мемуарах приводит пример артиллерийского завода в Гавре, где функционирование производственной линии, не обеспеченной современным оборудованием, держалось исключительно на выучке и энтузиазме инженеров и рядовых работников[463]463
  Jacomet R. L’Armement de la France, p. 52.


[Закрыть]. Даладье вспоминал свое удивление после посещения цехов фирмы «Гочкис», в которых артиллерийские орудия изготавливались полукустарным способом, скорее при помощи напильника, чем станка[464]464
  Rapport fait au nom de la Commission. Vol. 1, p. 18.


[Закрыть]. Организация труда, эффективность производственных цепочек и кооперации, поставки сырья испытывали на себе все негативные последствия подобного положения дел.

Во Франции практически отсутствовало промышленное военное авиастроение. Л. Блюм, возглавлявший французское правительство в 1936–1937 гг. и в этом качестве сталкивавшийся с проблемами перевооружения армии, так описывал ситуацию со строительством боевых самолетов: «По представлению конструкторов мы заказывали прототипы, которые казались наилучшими, очень дорого платили за них, копировали их в небольшом количестве, подготавливали и размножали рабочие чертежи, при необходимости заказывали станки, необходимые при их производстве, но не пускали их в серию. Появлялись другие, более совершенные прототипы, и мы, в свою очередь, заказывали их. Таким образом, у нас в распоряжении всегда имелся прототип последней модели, и если бы разразилась войны, то мы могли бы тогда, лишь тогда, запустить его в серию»[465]465
  Ibid., p. 225.


[Закрыть]. Подобная система позволяла экономить ресурсы, но ее наличие консервировало ситуацию, при которой во Франции не было ни одного крупного завода, производящего боевые самолеты.

Техническая деградация военного машиностроения обуславливала огромные задержки с разработкой и принятием прототипов вооружений. Жакомэ приводил факты, которые говорили сами за себя. В 1926 г. военное министерство объявило конкурс на разработку новой многозарядной винтовки для французской армии. Первые опытные образцы поступили лишь в начале 1928 г. Их испытание затянулось до конца года и показало неудовлетворительное качество представленных винтовок. В 1929 г. оружейные заводы Тюля, Шательро и Сент-Этьена получили заказ на разработку новых прототипов, которые окончательно представили в 1932 г. После испытаний предпочтение было отдано винтовке из Сент-Этьена, которую предложили доработать с учетом конструкционных особенностей двух других образцов. В 1933 г. опытная партия из 180 винтовок поступила в войска, где прошла дополнительные испытания. Окончательно оружие было принято на вооружение в 1936 г., то есть через 10 лет после выдачи технического задания. На разработку прототипа 75-мм зенитного орудия ушло три года, испытания заняли пять лет, на запуск в серию ушло три года. Подобная ситуация складывалась и в танкостроении. По воспоминаниям Жакомэ, армия уже в 1933 г. была готова принять для испытания прототипы новых легких танков, однако бюрократические проволочки, а также слабость инженерной и производственной базы привели к задержке в два года [466]466
  Ibid., p. 192, 196.


[Закрыть].

В таких условиях масштабную программу перевооружения можно было реализовать, лишь сконцентрировав для этой цели все имевшиеся ресурсы. Периодические сокращения военного бюджета, политическая нестабильность, парализовавшая работу министерств и парламента, мало способствовали решению этой задачи. Частный капитал, владевший основными военно-производственными мощностями, шел на риск, берясь за выполнение заказа, контракт по которому, как правило, подписывался позже намеченных сроков, оплата могла поступить с серьезной задержкой или не прийти в текущем году вовсе. 9 июля 1935 г. правительство решило выделить 600 млн. франков на выполнение первоочередных задач, поставленных программой перевооружения. Однако закон, позволявший провести платежи по контрактам на сумму от 500 млн., был принят депутатами лишь 31 декабря этого же года. По итогам 1935 г. неиспользованными остались 60 % средств по программе перевооружения, которые были перенесены на 1936 г. или направлены на иные цели, в частности, развитие дорожной сети Парижского региона[467]467
  Jacomet R. L’Armement de la France, p. 112–113.


[Закрыть].

Проблемы с финансированием делали бессмысленными долгосрочные инвестиции в расширение военного производства. Ставка политического руководства страны на сохранение мира любой ценой формировала у бизнесменов принципиально иные ожидания. Л. Рено в 1934 г. писал: «Процветание, мир, дороговизна, безработица – вот четыре реальности, которые должны волновать и заботить французов». Как отмечает его биограф, крупнейший французский предприниматель в полной мере разделял пацифистские настроения: «Если дело идет к войне, то обществу предстоит вновь пережить ужасы 1914–1918 годов. Но как им противостоять? Для того чтобы одержать победу в Первой мировой, потребовалось разрушить Францию, послать на гибель целое поколение и призвать на помощь заграницу. Луи Рено больше не верил, что у Франции есть шансы на новую победу». Для него «Германия была возрождающейся страной, более могущественной, более организованной, чем Франция, где исчезал вкус к работе» [468]468
  Шадо Э. Луи Рено, с. 92–93.


[Закрыть].

Рено работал, рассчитывая на безальтернативный мир, и активно наращивал производство гражданских автомобилей, преодолевая последствия Великой депрессии и борясь со своими конкурентами: «В 1929 г. менее одной машины из пяти приходилось на эту марку, а теперь [к концу 1934 г. – авт.] – три из продаваемых десяти. Четыре грузовика из десяти носили клеймо в виде ромба»[469]469
  Там же, с. 70.


[Закрыть]. В 1935 г. производство автомобилей «Рено» на 8 % превысило уровень 1929 г. Помимо своего базового завода в парижском пригороде Бийанкур фирма построила еще один, а также начала проникать в сферу авиастроения[470]470
  Fridenson P. Histoire des usines Renault. T. 1. Paris, 1972, p. 196–203, 213–230.


[Закрыть]. Аналогичным образом вели себя и другие предприниматели, предпочитая делать вложения в гражданское машиностроение, что еще сильнее сокращало производственную базу военной промышленности. «На фоне неясных экономических перспектив, – отмечает Дж. Майоло, – невозможно было убедить предпринимателей, занятых изготовлением вооружения, четко придерживаться действующих контрактов или инвестировать в создание дополнительных мощностей с целью расширения в будущем массового производства»[471]471
  Maiolo J. Cry Havoc, p. 166.


[Закрыть].

Луи Рено.

Источник: Omnia / Wikimedia Commons

Ситуацию усугублял тот факт, что во Франции не существовало эффективной системы взаимодействия между правительством, командованием вооруженных сил и промышленниками по вопросам организации военного производства. В годы Первой мировой войны в стране действовал развитый механизм регулирования промышленности, ядром которого являлся артиллерийский департамент военного министерства. Он «решал, какие заводы и мастерские должны были переводиться на обслуживание военных нужд, организовывал производство, определял технические и операционные характеристики вооружений и подтверждал их соответствие и качество»[472]472
  Cochet F. La Grande Guerre, p. 209–210.


[Закрыть]. В 1916 г. функции департамента перешли к специально образованному министерству вооружений, которое стало суперведомством, ответственным за координацию усилий промышленности для ведения войны в части мобилизации индустриальных ресурсов, сырья и рабочей силы. Однако сразу после окончания войны эта огромная бюрократическая машина была ликвидирована – министерство вооружений упразднили, а страна повернулась к экономическому либерализму, исключавшему активное вовлечение государства.

В 1920-е гг. стабильная работа военно-промышленного комплекса была парализована не только отсутствием государственных заказов, но и острой аппаратной борьбой по вопросу о том, кто именно должен решать, какое именно оружие и в каком количестве нужно производить. Командование армии считало, что последнее слово необходимо оставить за ним: генералы хотели сами определять типы и характеристики вооружений, а также контролировать их изготовление. Их оппоненты полагали, что за военными надо оставить лишь право задавать условия боевого применения того или иного оружия. Всю последующую техническую работу должны были брать на себя гражданские специалисты. Результатом этой борьбы стало создание в первой половине 1930-х гг. громоздкой системы институционального взаимодействия по вопросам военного производства, перешедшей в непосредственное ведение двух структур: управления по производству вооружений в составе военного министерства и отдела вооружений и технических исследований, являвшегося частью Генштаба сухопутных сил. Одновременно формировался отдельный корпус инженеров по производству вооружений, независимый от армейского командования и имевший собственную иерархию званий. Его сотрудниками комплектовались все двадцать подразделений военного министерства, относившихся к военному производству.

Жакомэ описывает, как виделось функционирование этой системы на практике: «Управление по производству вооружений занимается разработками, следуя указаниям Генерального штаба армии; оно само отвечает за ход производственного процесса, но между ним и Генеральным штабом армии, а также управлениями соответствующих видов сухопутных сил должно сохраняться тесное взаимодействие… Военные инженеры должны были привлекаться на стадии формулирования замысла, так как они обладали глубокими познаниями в той экспериментальной сфере, каковой являлось изготовление вооружений. Управления видов сухопутных сил проводили испытания готовых вооружений»[473]473
  Jacomet R. L’Armement de la France, p. 60.


[Закрыть]. Столь сложная система, предполагавшая тесное межведомственное сотрудничество, не могла быть эффективной. «Генеральный штаб армии, собиравший запросы управлений видов вооруженных сил и представляющий таким образом командование в отношениях с заказчиками, отныне являлся не более чем “клиентом”, который делает заказ, но не вмешивается в процесс его выполнения» [474]474
  Gamelin M. Servir. Vol.2, p. 190.


[Закрыть], – констатировал Гамелен. Фактически министерское управление становилось основным центром принятия решений в вопросе перевооружения армии, а его секция технических исследований подменяла собой профильный департамент Генштаба[475]475
  Young R. J. In Command of France, p. 189.


[Закрыть].

Управление по производству вооружений и корпус военных инженеров, помимо всего остального, занимались размещением оборонных заказов на мощностях частных предприятий и контролировали весь процесс их реализации. Однако их фактические возможности осуществлять этот контроль ограничивались отсутствием соответствующего правового и административного механизма, единого для предприятий всех видов. Законы 1929 и 1930 гг. вводили особую процедуру заключения договоров в интересах военного ведомства. Промышленники обязывались подготовить необходимые мощности, государство со своей стороны гарантировало предварительное финансирование по заранее согласованному графику, а также в ряде случаев брало на себя расходы по закупке оборудования и сырья. Подобная схема оказывалась эффективной лишь в том случае, если частный капитал проявлял заинтересованность в оборонных заказах, что, принимая во внимание нестабильность финансирования, необходимость внедрять элементы государственного контроля над производством и ограниченность мощностей, как правило, не соответствовало его намерениям.

Да и в самой среде армейского командования часто наблюдались разногласия по поводу того, какое именно оружие требовалось сухопутным силам. Вейган в свою бытность заместителем председателя Высшего военного совета учредил специальный орган – Консультативный совет по вооружениям, который должен был вырабатывать общие подходы в этом вопросе. В его состав входили начальник Генштаба, инспекторы родов сухопутных сил, директора соответствующих управлений военного министерства, впоследствии – руководитель управления по производству вооружений. Однако консолидированные решения принимались Советом лишь номинально. По словам генерала П. Дассо, который с января 1935 г. в качестве заместителя начальника Генштаба отвечал за перевооружение, в процесс обсуждения характеристик вооружений вмешивались все, от генерального секретаря военного министерства до инженеров профильных подразделений министерства и офицеров управлений родов сухопутных сил. Полномочия начальника Генштаба здесь оспаривал целый ряд лиц, имевших доступ к военному министру и право получения его подписи[476]476
  Rapport fait au nom de la Commission. Vol. 4, p. 1460, 1463.


[Закрыть].

Это не только вело к хаотизации процедуры выработки технического задания и размещения заказа. Представители различных ведомств вмешивались в переговоры с владельцами предприятий, лоббируя те прототипы, которые им казались более перспективными, как в случае с танкам R-35 и H-35, когда свое особое мнение отстаивало управление пехоты сухопутных сил. Предпринимались попытки внести изменения в техническое задание уже на стадии серийного производства. Даладье отмечал в мае 1937 г.: «Бесконечные модификации нашей техники в гораздо большей степени, чем оплошности производителей, ответственны за те задержки, которые мы испытываем. Армейские инспекторы… уделяют чрезмерное внимание усовершенствованию»[477]477
  Цит. по: Alexander M. S. The Republic in Danger, p. 119.


[Закрыть]. В 1935 г. в серию была запущена противотанковая пушка калибром 47-мм. Опытные образцы зарекомендовали себя как крайне эффективные, однако постоянные просьбы военных задним числом их доработать вели к значительным задержкам. В результате, первое серийное орудие поступило в войска лишь в январе 1939 г.[478]478
  Wieviorka O. Démobilisation, effondrement, renaissance, p. 361.


[Закрыть]

По точному замечанию Р. Янга, «никакое оружие не оказывалось в руках французского солдата, не пройдя длительный, изматывающий путь административных мытарств»[479]479
  Young R. J. In Command of France, p. 187.


[Закрыть]. Помимо ведомственных столкновений свое негативное влияние оказывала и обычная бюрократическая канитель. После назначения генеральным секретарем военного министерства в 1936 г. Жакомэ наблюдал следующую картину: «Процедура заключения договоров затягивается до бесконечности, и выделение государственных денег по платежам происходит невероятно медленно. Расследование причин задержек при выполнении заказов, которое я поручил провести. показало, что пакет документов, оформленных во исполнение договора на поставку автомобильной техники, 21 раз передавался из кабинета в кабинет, на что ушло 156 дней. При оформлении заказа на танки SOMUA между приемкой прототипа и заключением договора прошло 417 дней. Казначейство было на последнем издыхании. Вступив в должность генерального секретаря, я начал получать вопиющие жалобы от крупных предпринимателей. В частности, в качестве примера могу привести дом “Панар”, которому государство задолжало 100 миллионов франков»[480]480
  Rapport fait au nom de la Commission. Vol. 1, p. 197.


[Закрыть].

Хаотизация процесса перевооружения разворачивалась на фоне отсутствия у органов, ответственных за него, точной информации о том, какими наличными промышленными, трудовыми и сырьевыми резервами располагает государство. Обычным явлением была острая конкуренция между оборонными министерствами за и без того скудные ресурсы. Жакомэ делал тревожный вывод: «Невообразимо, чтобы страна могла эффективно заниматься оснащением вооруженных сил и подготовкой промышленной мобилизации без того, чтобы ведомства, отвечающие за национальную оборону, осуществляли в той или иной форме руководство или, по меньшей мере, контроль и стимулирование производства военного снаряжения. Особо отметим, что это невозможно без наличия механизма распределения сырья, привлечения рабочей силы, без регулирования наземного и морского транспорта. Необходимо также, чтобы государство в некоторой степени могло влиять на потребление, так как национальное производство всегда имеет ограничения»[481]481
  Jacomet R. L’Armement de la France, p. 64.


[Закрыть]. Однако во Франции общественное мнение и основные политические партии считали опыт государственного регулирования 1914–1918 гг. своего рода аномалией и связывали перспективы развития национальной экономики с либеральными рецептами в духе доктрины laissez-faire.

Все это являло собой разительный контраст тому, что в то же время происходило в Германии. Уже в июне 1933 г. германское правительство приняло программу строительства вооруженных сил, экономические параметры которой разработал президент Рейхсбанка Я. Шахт. Она предполагала выделение на нужды обороны 5-10 % национального ВВП на протяжении восьми лет. «В США и Великобритании, – поясняет приводящий эти цифры А. Туз, – подобный уровень военных расходов в мирное время поддерживался лишь в 1950-х гг., в самые напряженные периоды холодной войны и в условиях намного более высокого уровня дохода на душу населения»[482]482
  Туз А. Цена разрушения, с. 91–92.


[Закрыть]. Под реализацию этих широких планов реформировалась вся германская экономика. Произошло ее масштабное огосударствление. «По настоянию Шахта, – отмечает А. И. Патрушев, – была образована Организация промыслового хозяйства, делившаяся на имперские группы: промышленности, торговли, ремесла, банков, страхового дела и энергетики. Ниже располагалась целая паутина более мелких групп. Членство в этой Организации было обязательным, в результате, она контролировала все немецкое хозяйство»[483]483
  Патрушев А. И. Германская история, с. 463.


[Закрыть].

Расходы на вооруженные силы освобождались от обычных процедур бюджетного надзора. Это не могло не иметь издержек в виде роста коррупции, но бизнес получал дополнительный стимул вкладываться в производство товаров военного назначения. Летом 1933 г. Шахт внедрил механизм внебюджетного финансирования оборонной программы за счет специальных векселей, гарантированных государством и обеспеченных капиталом крупнейших германских компаний. Изыскивая средства для инвестиций в военно-промышленный сектор, государство пошло на существенное снижение уровня потребления домохозяйств. Начиная с 1934 г. импорт сырья на военные цели получил приоритет перед закупками в интересах предприятий, работавших для обеспечения потребительских нужд населения. Доля товаров массового спроса, в 1933 г. составлявшая 44,5 % в общем валовом продукте, в 1939 г. упала до 18,9 %. Соответственно, до 81 % выросла доля производства средств производства, прежде всего в военной отрасли[484]484
  Там же, с. 467.


[Закрыть]. К концу 1930-х гг. в виде дополнительных налогов и займов государство смогло «выкачать» из населения почти 60 млрд. марок. «К 1938 г. военные расходы выросли до 20 % национального дохода, чего хватило бы для оплаты даже самой грандиозной жилищной программы», – констатирует А. Туз[485]485
  Туз А. Цена разрушения, с. 226.


[Закрыть].