Текст книги "Чекан для воеводы (сборник)"

Наследство фельдмаршала

«…У Елизаветы было два плана, чтобы взойти на российский престол. Первый заключался в том, чтобы достигнуть его с помощью Швеции, которой за такую помощь были поданы большие надежды, интерпретируемые шведами в том смысле, будто Елизавета после восшествия на престол хотела отдать Швеции все завоевания ее отца, Петра Великого, но принцесса понимала это совсем не так.

Другой ее план состоял в том, чтобы привлечь на свою сторону гвардию раздачей крупной суммы денег в день крещения и водосвятия 6 января 1742 года, день, когда по обыкновению, собиралась гвардия Санкт-Петербурга. Эти проекты были известны французскому посланнику господину де ла Шетарди, снабдившему принцессу значительными суммами.

Но когда правительнице Анне было сообщено об этом заговоре письмом, переданным ей 20 ноября 1741 года, где ей советовали присматривать за принцессой Елизаветой и арестовать Лестока, и когда в день приема 23 ноября правительница имела неосторожность поделиться этими уведомлениями с принцессой Елизаветой, Лесток стал убеждать принцессу не откладывать более исполнение своего плана, чтобы оградить личную свободу и жизнь своих верных слуг.

Приказ, изданный в то время, по которому большая часть гвардии должна была быть готова выступить в Финляндию, явился благоприятной оказией для выполнения этого проекта. По правде говоря, Лесток не мог привлечь на сторону принцессы ни одного офицера, но многие солдаты гвардейского Преображенского полка были на ее стороне, и у Лестока было несколько шпионов, информировавших его обо всем, что происходило при дворе. Он убедил принцессу осуществить свой план в ночь с 24 на 25 ноября.

В одиннадцать часов вечера он пошел к маркизу де ла Шетарди, чтобы получить у него деньги, но не открыл ему своих истинных намерений. Через своих шпионов Лесток узнал в полночь, что во дворце все тихо и спокойно и что там находится только обычный караул.

Принцессе не хватало мужества, и Лестоку стоило немалых трудов вдохновить ее. Наконец она воодушевилась и, совершив горячую молитву и принеся обеты перед образом Святой Девы и надев, по настоянию Лестока, орден Св. Екатерины, села в сани, на запятки которых встали Воронцов и Лесток. Уже бывшие на ее стороне солдаты были посланы в канцелярию Преображенского полка, чтобы склонить там караул на сторону принцессы и объявить им о ее прибытии.

Когда она приехала, все солдаты принесли ей присягу на верность и затем в количестве двухсот-трехсот человек проводили в императорский дворец. Когда Елизавета была недалеко от дворца, Лесток отделил три отряда по двадцать пять человек, чтобы схватить господина фельдмаршала графа Миниха, графа Остермана и вице-канцлера Головкина.

С другими солдатами принцесса отправилась прямо во дворец. Во дворце Лесток распределил гвардейцев так, чтобы занять все входы, в чем караул ему не воспрепятствовал. Принцесса Елизавета отправилась на дворцовую караульню, где гвардейцы на коленях принесли ей клятву на верность, при этом господа Воронцов и Лесток оставались при ней.

Тридцать гренадер получили приказ проникнуть в покои, где правительница спала в одной постели со своим мужем. Оба были схвачены и перевезены во дворец принцессы Елизаветы, где было собрано все семейство новой правительницы, перед которым выстроились полки гвардии, чтобы принести присягу.

Незадолго до этого Лесток в сопровождении нескольких солдат отправился к принцу Гессен-Гамбургскому, ничего не знавшему о случившемся, и к фельдмаршалу графу Ласси, которому не доверяли, чтобы известить их об этом перевороте.

Несколько дней спустя вся герцогская Брауншвейгская фамилия вместе с фрейлиной Юлией Менгден была перевезена в Ригу, где провела полтора года в крепости, а оттуда в крепость Динамюнде, где также оставалась полтора года. Оттуда они были перевезены в Холмогоры, где находились все вместе до смерти принцессы Анны, после чего принц Иван был переведен в Шлиссельбург, где в марте 1762 года его увидел и говорил с ним император Петр Третий. Императрица Елизавета виделась и разговаривала с принцем Иваном несколько ранее в Петербурге в доме графа Шувалова».

(Из уточняющих подстрочных примечаний к рукописи «Ebauche pour donner une idee de la forme du gouvernement de l΄empire de Russie», изданной в 1774 году в Копенгагене. «Бурхард Христофор Миних. Очерк, дающий представление об образе правления Российской империи». На страницах книги даны подстрочные примечания уточняющего характера, сделанные неизвестным, скрывшимся под инициалами «М.Б.» Возможно, это редактор и издатель книги. Перевод с французского осуществлен кандидатом филологических наук Е.Ю. Бок в 1991 году для книги «Безвременье и временщики. Воспоминания об «эпохе дворцовых переворотов» (1720 – 1760-е годы)», вышедшей в Ленинградском отделении издательства «Художественная литература».)

Личный лейб-медик императрицы Елизаветы Петровны Лесток в то достославное весеннее утро 1746 года находился в превосходном расположении духа. Совсем недавно он плотно позавтракал, потом ему сообщили, что царственная пациентка очнулась от сна и ждет не дождется его в спальне на втором этаже, чтобы видеть его и говорить с ним. «Самое время посоветовать матушке-императрице, как зовут-величают ее гвардейцы-преображенцы, порадеть моей доброй знакомой Ингрид, которая после смерти своего мужа графа Головина должна стать владелицей огромного имущества на территории этой бесконечной заснеженной России. А тогда уж она и обо мне не забудет…»

Разговор в царственной опочивальне на этот раз касался причин, порождавших изжогу у императрицы, ну и, конечно, излюбленной ее темы – бессонницы. Спала Елизавета Петровна действительно очень мало, каких-нибудь два-три часа, засыпая в шесть часов утра. При этом она каждую ночь меняла спальни, приказывая перенести свою кровать из одного помещения в другое, опасаясь дворцового переворота, каковой пять лет тому назад совершила сама, устранив со своего пути к российскому трону регентшу Анну Леопольдовну.

– Ваша бессонница порождена беспокойными мыслями, а также воспоминаниями. Старайтесь больше занимать себя приятными делами и мыслями о них, – посоветовал императрице доверенный лейб-медик.

– Может, пригласить графа Алексея Григорьевича Разумовского? – вслух подумала императрица. – Вместе споем, а потом обсудим с моим милым камердинером приобретение новых нарядов для моего гардероба. У меня пятнадцать тысяч платьев, но мне совершенно нечего сегодня надеть!.. Ты же знаешь, дорогой друг, я больше одного раза платья не надеваю.

«Хорош камердинер! – усмехнулся про себя Лесток. – Камердинером Алеша Розум был еще в тридцатых годах, а нынче он всемогущий фаворит императрицы Елизаветы. Но надо отдать ему должное – он терпеть не может дворцовых интриг и потому предпочитает наведываться в Зимний только, когда его позовут».

– Да, ваше величество! Думайте о приятном, – повторил лейб-медик, отвесив низкий поклон своей царственной пациентке. – А днем обязательно примите мою микстуру – это настойка из целебных трав, собранных лично мною с Аптекарского огорода, учрежденного еще вашим драгоценным батюшкой. Сия микстура весьма пользительна для успокоения и отрешения от всяческих забот прошлого и настоящего.

– Ну, ты и наговорил! И все же, пожалуй, я в очередной раз доверюсь твоим советам, как сделала это пять лет назад…

«Да, пять лет назад я дал дочери Петра очень ценный совет! – величаясь, самодовольно подумал про себя Лесток. – Я уговорил ее совершить дворцовый переворот, ни больше ни меньше. Французский поверенный граф де ла Шетарди пообещал за это озолотить меня, но что-то до сих пор золота от него в мой карман не перепало… Определенно, пора походатайствовать перед императрицей за новоявленную графиню Головину из… Швеции! Она-то не такая скупердяйка, как этот несносный Шетарди!»

Лесток снова поклонился и сделал вид, что собирается удалиться, но у самых дверей как бы невзначай произнес:

– Ваше величество, позвольте замолвить слово за безутешную вдову с двумя дочерьми, прибывшую из Стокгольма в Санкт-Петербург…

– Что еще за вдова? – позевывая, спросила Елизавета Петровна.

– О, это весьма уважаемая графиня Головина, вдова адмирала Николая Федоровича Головина, скончавшегося прошлой осенью в Гамбурге…

– Головин… – задумчиво произнесла императрица, разглаживая морщинки на лбу. – Это не сын ли генерал-фельдмаршала Федора Алексеевича Головина?

– Да, ваше величество! Младший сын.

– Отчего он умер?

– От кровохарканья. Извольте заметить, болезнь сия мало изучена и очень опасна…

– И чего же добивается твоя протеже?

– Так себе, совсем немногого. Она желала бы вступить в права на наследство семейства Головиных, движимое и недвижимое.

– Только-то и всего? – пожевала губами Елизавета, будто пробуя слова Лестока на вкус. – Ну и пускай себе вступает… Хотя постой-ка, друг мой! Как мне помнится, у этого самого Николая Федоровича уже была жена – графиня Анна Федоровна – и дочь, которую зовут… Запамятовала… Вспомнила! Катенька. Такая милая девочка…

– Не совсем так, ваше величество, – осторожно заметил Лесток. – Даже совсем не так. У адмирала Николая Федоровича Головина, извольте заметить, была жена Анна, но она умерла родами, а со шведкой Ингрид адмирал сочетался вторым браком уже по католическому обряду, от которого было прижито двое детей, а именно две девочки, и потому…

– Ты меня окончательно запутал! – замахала руками императрица так, будто отгоняла от себя назойливых мух. – Начнем сызнова! Генерал-фельдмаршал Головин был почитаем моим отцом, и я не хочу быть неблагодарной к его потомкам. Значит, Николай – это младший сын Федора Алексеевича, но у него же были еще сыновья. Я точно помню! Кажется, граф Иван Федорович и граф Александр Федорович…

– Последние давно умерли, – сделав скорбную мину, покачал головой Лесток.

– Так, хорошо! Этих похоронили. А Катенька?.. Милая такая девочка… Да! Она же принцесса Голштейн-Бекская! Это вам не просто так! Она является правнучкой генерал-фельдмаршала Федора Алексеевича Головина, поскольку рождена в браке от принца Петра Голштейн-Бекского и дочери адмирала Николая Федоровича Головина Натальи Николаевны. А кто же тогда был матерью самой Натальи Николаевны? Анна Федоровна! И эта самая Анна Федоровна, стало быть, и является законной вдовой адмирала…

– Но она же умерла родами! – вставил лейб-медик.

– Опять ты меня сбиваешь! Ох, что-то я совсем запуталась в этих династических союзах… Короче! Принцесса Екатерина, милая девочка, и является законной наследницей всех богатств наипервейшего фельдмаршала у моего батюшки. Впрочем, возможно, я и ошибаюсь. Но я обещаю, разобраться во всех этих хитросплетениях! И скорее всего твоя просьба в отношении графини Ингрид Головиной, милый друг, будет исполнена… Но Боже мой, что-то уж очень много графинь Головиных развелось!.. И все хотят заполучить наследство бедного покойного фельдмаршала!

Выйдя из опочивальни императрицы, лейб-медик бодро зашагал в свои апартаменты, собираясь приступить к изготовлению новых микстур. На широкой дворцовой лестнице он нос к носу столкнулся с канцлером, действительным тайным советником Алексеем Бестужевым-Рюминым, который поднимался к императрице для утреннего доклада.

– Хотите услышать презабавный анекдот, по-вашему – байку? – спросил Лесток Алексея Петровича, радостно потирая руки. – Ну, извольте! Гренадерский поручик на праздник дает рубль денщику и говорит: «Иди, гренадер, найди себе девку поздоровее!» Утром поручик видит своего денщика с синяком под глазом и спрашивает: «Ну как, гренадер, девку себе нашел здоровую?» «Нашел, – отвечает денщик. – Такая здоровая, что я насилу рупь обратно у нее отобрал…» Хря-хря-хря! – залился «хрюком» Лесток. – Такая смешная русская байка…

Бестужев-Рюмин, сдержанно улыбнувшись, проговорил:

– А вы, мсье, как я погляжу, хорошо по-русски изъясняться научились. Даже байку от анекдота можете отличить… А ведь ваши французы русских анекдотов никогда не понимали.

«Зато англичане, австрийцы да саксонцы, к которым ты изрядно благоволишь, слишком уж хорошо знают, что им надо заполучить от России», – подумал Лесток, продолжив свой путь.

– …Говорят, что графиня Головина у нас объявилась? – прямо спросила императрица у канцлера Бестужева-Рюмина, когда тот закончил свой доклад о важных государственных делах. – Слишком много понаехало к нам всяких-разных заморских графинь. Теперь вот эта шведка по имени Ингрид!.. Она хочет прибрать к рукам одно из самых богатых наследств, оставшихся от семейства генерал-фельдмаршала Головина. Ты уж, Алексей Петрович, разберись, что к чему, и мне доложи. А то ведь таким манером, не ровен час, и все русские богатства иноплеменники растащат. Разберись!

– Разберусь, ваше величество. Всенепременно разберусь, – пообещал канцлер, пятясь на полусогнутых к выходу.

Канцлеру Бестужеву-Рюмину лучше всего думалось о делах государственных, когда он стоял у окна своего кабинета и смотрел на холодные воды Невы, свободно текущие вдаль. Эта привычка – смотреть в окно и думать – укоренилась в нем еще с 1740 года. Тогда Алексей Петрович чуть было не покинул этот бренный мир, будучи приговоренным к смертной казни «чрез удавление за шею». И все из-за его преданного служения всемогущему любимцу Ее Императорского Величества Анны Иоанновны герцогу Бирону. Саму императрицу Бестужев-Рюмин, обучавшийся в Копенгагене и Берлине, а потом служивший на дипломатическом поприще сначала в Голландии и Англии, а затем в Дании и Гамбурге, почитал безмерно, зная ее «вклад в искусства российские». При Анне Иоанновне в России появилась первая опера, поставленная итальянцами, первая балетная школа француза Жана-Батиста Ланде. А еще Анна Иоанновна страсть как любила устраивать свадьбы для верноподданных, и потому среди ближайшего окружения ее за глаза называли «всероссийской свахой». Видимо, воспоминания о собственной неудаче в семейной жизни породили у императрицы острое желание осчастливливать других.

«Все хорошее, к сожалению, быстро проходит, – думал Бестужев-Рюмин. – Вот и эпоха Анны Иоанновны канула в вечность. А ведь незадолго до собственной смерти императрица подписала завещание в пользу внучатого племянника, который только-только народился на свет. Звали его Иоанн Антонович. Регентом же вплоть до его совершеннолетия назначила герцога Бирона. Скончалась Анна Иоанновна от почечных колик…

Поговаривали, что холодной осенью 1740-го во дворце появился призрак императрицы. Анна Иоанновна, разбуженная перепуганной насмерть фрейлиной Шумской, вышла из опочивальни, чтобы самой посмотреть “на всякие там глупости этой придворной дурехи” и… увидела саму себя. “Это моя смерть”, – произнесла она тогда, страшно побледнев.

Бирон же не отходил от постели умиравшей императрицы до самого ее последнего вздоха, стоя на коленях и обливаясь непритворными слезами.

– Не бойся, – произнесла умиравшая герцогу, и это были ее последние слова…»

Из Гамбурга Бестужева-Рюмина вызвал герцог Бирон в Санкт-Петербург, назначив его на высокую должность в кабинет министров, созданный еще в ноябре 1731 года. Алексей Петрович, считавший это назначение за великое благодеяние, поддержал Бирона, когда над головой всемогущего регента стали сгущаться тучи. За что и был приговорен к смертной казни и отправлен в Шлиссельбургскую крепость для исполнения приговора…

Воспоминания канцлера были прерваны появлением у парадного подъезда сената, учрежденного новой императрицей взамен кабинета министров по образу и подобию государственного управления, существовавшего при Петре Великом, богатого экипажа, из которого сначала бодро выскочил какой-то дворянчик, чей наряд скрывал длиннополый черный плащ, а затем появилась пышно, но безвкусно одетая дама. Они о чем-то переговорили между собой, и дама направилась в здание сената, а дворянин в черном плаще, заложив руки за спину, принялся неторопливо прогуливаться вокруг кареты.

«Кто это?.. Да неужто?! – по этой походке и манере держаться Бестужев-Рюмин сразу признал в этом “дворянчике” своего собственного палача. Да, палача! – Это он, он! Сомнений нет. Точно так же он семенил, заложив руки за спину, по моей камере, когда снимал мерку для гробовщика. И делал он все это с таким нескрываемым удовольствием, будто испытывал чувство оргазма. Проклятый садист! А мне так хотелось поглядеть в лицо тому, кто через день-два затянет мертвую петлю на моей шее. Но я не мог этого сделать, потому что лицо палача было закрыто черной маской…

И все же мне удалось увидеть палача без маски! Это произошло часа через два после его ухода, когда я смотрел из зарешеченного оконца камеры во двор, где весело трудились плотники, возводившие виселицу. Палач подошел к ним, дал какие-то указания, а затем засеменил прочь, медленно стягивая маску с лица. Потом он обернулся, глянул в сторону моего оконца и заржал. Именно заржал, а не засмеялся! Подобного дьявольского смеха мне не забыть никогда…»

– Ваше сиятельство! Прибыла графиня Головина на аудиенцию, – услышал канцлер за своей спиной голос секретаря. – Ей назначено…

– Проси, – утерев холодный пот со лба, произнес Бестужев-Рюмин и, отвернувшись от окна, пошел навстречу очередной просительнице.

Особой красотой лицо «графини Головиной» отмечено не было: типичная шведка с холодным взглядом мутных серых глазок, с намертво примороженной к губам улыбкой, которую можно было бы расценить и как подобострастную, и как презрительную.

– Мое дело не отнимет у вас, ваше сиятельство, много времени, – произнесла дама, слегка картавя на довольно сносном, впрочем, русском языке. – Дело пустяк… пустячное… пустяковое… – запуталась она в определениях, но тут же продолжила: – Я хотела бы, всего-навсего, вступить в законные наследственные права на движимое и недвижимое имущество в Российской империи, завещанное мне и моим дочкам усопшим мужем графом Николаем Федоровичем Головиным – адмиралом флота российского. Письменное прошение и все необходимые документы я передала чиновникам, но они направили меня к вашему сиятельству, сказав, что без вашего на то дозволения не могут решить этого вопроса…

– Вашему делу будет дан законный ход, не сомневайтесь, – рассеянно пообещал канцлер. Заметив, что дама собирается уйти, поинтересовался: – Вы одна прибыли в Россию?

– Нет, как можно! Меня сопровождает ближайший друг моего мужа-покойника. Вы же понимаете, что бедной вдове в наши тревожные времена нельзя отправляться в дальний путь одной… Малолетних дочерей же я с собой везти не рискнула и оставила их на попечении служанки.

– Имя, звание вашего провожатого назовите, – быстро потребовал Алексей Петрович.

– Господин Губельт Аристарх Иоганнович, отставной майор артиллерии на русской службе, – ответила графиня, сделав книксен.

– Вы свободны. Все документы получите через некоторое время в надлежащем порядке. А пока знакомьтесь с нашей северной столицей, побывайте в первопрестольной, осмотрите свои будущие владения, каковые простираются, как я понимаю, во многих наших губерниях. У покойного адмирала Николая Федоровича – сына нашего прославленного генерал-фельдмаршала Головина – было весьма значительное состояние. И оно вскоре перейдет в ваши руки, – произнес канцлер, добавив в конце всего одно слово: – Возможно…

Сразу после ухода просительницы, канцлер распорядился установить наблюдение за новоявленной графиней Головиной и особенно следить за ее кавалером, но последний будто в воду канул, словно и не было его никогда среди живых. Так, по крайней мере, доложил слуга, следивший за Головиной.

– Графиня остановилась в доме у семейства Свенсонов, своих одноплеменников, – сказал он. – Никаких следов ее кавалера найти не удалось. В последний раз его видели гвардейцы у здания сената, а потом… Это какой-то дьявол, а не человек! Никаких следов после себя не оставил…

– Раз в этом замешана нечистая сила, то срочно найди и доставь ко мне барона Штальберга, – распорядился канцлер, почувствовавший, что дело с наследством фельдмаршала принимает опасный оборот. Про себя он подумал: «Для Экзорциста нашлась серьезная работа!».

Двое подозрительных оборванцев, укрывшихся от чужих взоров за толстым – в два обхвата – стволом столетнего дуба, росшего у дома-развалюшки с вывеской «У Антипа», вели между собой неспешную беседу.

– Где же этот чертов моряк с английской бригантины? Федька Нож уверял, что он квартирует именно в этом кабаке, который содержит Антип Старов… – нетерпеливо проговорил худой длинноногий тип с черной повязкой на левом глазу.

– Федька клялся и божился, что видел у этого тухлого леща с английской посудины кучу золотых монет, – сказал второй коротышка, к левой руке которого словно прирос черенок ножа с лезвием устрашающих размеров. – Только сдается мне, что Федька навел нас на этого английского морского бродягу совсем не из-за его звонкой наличности…

– А из-за чего же тогда? – недоуменно воззрился на своего напарника длинный оборванец.

– Ты видел человека в черном плаще, заглянувшего в наш портовый кабак ближе к вечеру? Он и указал Федьке на этого англичанина, который наливался брагой с еще одним собутыльником – в простой мужицкой одежде. Я собственными ушами слышал, как этот Черный плащ велел нашему Ножу прикончить выпивоху как последнюю собаку.

– Иди ты! – не поверил одноглазый.

– Зуб даю! – поклялся коротышка. – Ну, может, и не этого… Я что, всех их помнить обязан?..

– Вот это да! Видать, важная птица этот самый Черный плащ, раз его послушался наш атаман Нож, одно прозвище которого наводит страх на весь Питер и окрестности. А я думал…

– Заткнись! – прошипел коротышка. – Англичанин на подходе… Отвлеки его, а я, как всегда, хвачу его сзади дубиной по башке!

– Все будет в лучшем виде, Хрыч, я его «приголублю», – ответил одноглазый, выходя из укрытия и загораживая дорогу невысокому человеку в форме английского военного моряка, нетвердой походкой направлявшемуся в очередной кабак за территорией порта.

– Что тебе надо, пиратская морда? – по-английски спросил моряк у одноглазого, неожиданно возникшего у него на пути. – Ты хочешь промочить глотку вместе со старым морским волком Джонатаном? Пойдем со мной, пиратская морда! Я сегодня добрый и угощаю каждого негодяя в этом порту…

Больше он ничего сказать не успел, потому что коротышка Хрыч, подкравшийся сзади, сокрушил твердый английский череп ударом дубины.

– Готов? Готов! – радостно потер руки одноглазый, прежде чем начать обшаривать одежду на теле убитого. – После твоего славного удара, Хрыч, еще никто не выживал. Ну, где там наше золотишко?..

И оба громилы стали нетерпеливо обыскивать англичанина.

– Господа висельники, советую вам покаяться в ваших многих грехах перед смертью, – услышали они у себя над головой некий глас, и от неожиданности чуть было не лишились дара речи.

В следующий момент, отскочив от убитого как от зачумленного, громилы схватились за свое оружие: одноглазый за топор, который держал за поясом, а коротышка – за нож, больше напоминавший тесак для разделки мясных туш на скотобойне. Перед собой они разглядели того самого «мужика» в деревенском зипуне, которого видели вместе с англичанином в портовом кабаке у Федьки Ножа.

– Это ты, деревенский пень, решил нас напугать? – захохотал одноглазый верзила, демонстративно пробуя лезвие топора на остроту.

– Постой, Дрына, – задумчиво произнес коротышка Хрыч. – Сдается мне, что Федька Нож велел нам «приголубить» именно этого мужика, а совсем не того, кого мы уже «приголубили»… Но откуда у него, сиволапого деревенщины, английское золото?.. Хотя какая, к черту, разница, откуда, кого и сколько надо «приголубить»? Давай разделаемся и с этим сиволапым. Дрына, заходи справа!

«Мужик» стоял не шевелясь и в его руках не было никакого оружия, что обоих громил только раззадорило. Одновременно они кинулись на «легкую добычу», как изголодавшиеся волки и прежде, чем умереть, очень удивились, когда «мужика», которого они были готовы разорвать в клочья, на месте не оказалось. Но их оружие само нашло для себя жертвы. Дрына со всех сил рубанул топором по шее коротышку, а Хрыч, в свою очередь, проткнул Дрыну тесаком с заостренным концом…

– Видит Бог, я не повинен в смерти этих заблудших козлищ, неведомо как затесавшихся в стадо верных овец Христовых, – только и прошептал «мужик», покаянно подняв глаза к небу. Затем он направился к кабаку и скрылся за его скрипучей дверью, не заметив, что английский матрос к тому времени уже оклемался, поднялся на ноги и, недоуменно почесав в затылке, вразвалочку отправился в порт…

«У Антипа» «мужика» встретил сам хозяин Антип Старов и раскланялся перед ним, как перед очень важным вельможей.

– Василий Васильевич, рад вас снова видеть в добром здравии. Ваша комната ждет вас и ваша карета готова. Только прикажите, и она будет ждать вас у входа, – угодливо проговорил Антип – толстый, как боров, мужчина с лысой, как пушечное ядро, головой.

– Сначала приберись немного, – не приказал, а посоветовал «Василий Васильевич», или Экзорцист, как гораздо чаще называл его канцлер, так же будем называть для большей простоты и мы. – Вечно у тебя во дворе мертвяки смердят… Вот и сейчас сразу трое валяются, да еще на самом видном месте!..

– Не извольте беспокоиться, – засуетился хозяин кабака. – Все будет чисто и благолепно. Эй, Ванька! Эй, Семка! Чтобы к выходу господина Бодунова во дворе все было прибрано! Все чин чинарем, не извольте беспокоиться…

Последние слова Антипом Старовым были сказаны в пустоту, поскольку человек в простой мужицкой одежде уже скрылся за дверью «самого роскошного номера» кабака, служившего заодно и в качестве постоялого двора, названного именем его хозяина.

Пока «Василий Васильевич Бодунов», он же Экзорцист, переодевался в роскошные дворянские одежды, пока ехал в собственной карете с баронским гербом, принадлежавшим древнему саксонскому роду Штальбергов, он беспрестанно перебирал в памяти самые важные события своей жизни: собственное рождение в неказистого вида офицерском возке где-то под Нарвой перед самым сражением русских со шведами, в котором участвовал и был убит его отец, барон Иоганн-Себастьян Штальберг – поручик лейб-гвардии Преображенского полка; жизнь с матушкой Анастасией Ивановной в селе Кручинино, что на Орловщине – вотчине барона Штальберга, дарованной отцу самим великим императором Петром Первым за ратные заслуги; запись в гвардию в младенческом возрасте; службу в Преображенском полку и выход в отставку в звании гвардии подпоручика; постриг в монастыре святого Саввы Сторожевского, что расположен рядом со старинным русским городком Звенигород… И на этом, как казалось монастырскому послушнику Сергию, плотская жизнь его закончилась, он был мертв для грешного мира, клокочущего мерзким адским пламенем нечистых страстей, за спасительными монастырскими стенами, но не тут-то было! Господь Бог даровал ему особые способности излечивать недуги духа и плоти у грешных людей, и иеродиакон Сергий, уже готовившийся принять хиротонию в сан иеромонаха, неожиданно получил благословение старцев на новое послушание вне стен монастыря.

– Ты будешь, брат мой, изгонять дьявола из страждущих, – сказал отец Пантелиймон, настоятель монастыря святого Саввы Сторожевского. – А потому, воин Христов, вооружись постом и молитвой, прими Крест Святой и иди с Божиим миром в грешный мир. Когда выполнишь сие послушание, тогда скажи: «То сделал Ты, Господи, а не я, Твой самый ничтожный из слуг!» Только после этого ты сможешь вернуться назад.

И иеродиакон Сергий отправился в свой последний, как он считал, земной путь как простой странник, каковых на Святой Руси было всегда множество. Он ходил по большим и малым селениям, целительствовал страждущих Божиим словом и лекарственными снадобьями, о которых узнал в монастыре. Там же он научился готовить их из лекарственных растений, что во множестве произрастали прямо под ногами на его нелегком «тесном пути в Царствие Небесное».

Так он ходил и лечил до тех пор, пока одна из его пациенток – богатая купчиха из Кронштадта по фамилии Зверева, из которой он изгонял блудного беса, – не скончалась прямо в своей собственной спальне…

Иеродиакон Сергий сам сдался полицейским властям, взяв всю вину в смерти купчихи на себя. Пока суд да дело, барона Штальберга, чьи чин и звание установили в ходе полицейского дознания, содержали в Шлиссельбургской крепости, где он и познакомился с другим заключенным – графом Бестужевым-Рюминым. Их поместили в одну камеру из-за нехватки мест для содержания заключенных. Оба произвели друг на друга большое впечатление своею неординарностью и непохожестью на прочих смертных.

Именно барон предсказал графу скорое освобождение из тюремных застенков. На что Алексей Петрович только горестно промолвил:

– Да, очень скоро я покину эти стены и отправлюсь на тот свет… Незадолго до вашего сюда водворения палач уже снял мерку с меня для гробовщика…

– Нет, на том свете вас пока еще не ждут, – ответил на это Экзорцист. – И опасаться палача вам не стоит. Вас ждет великое поприще еще на этом свете. Верьте в свое чудесное предназначение и никогда не забывайте благодарить Бога за все его милости.

На следующий день графу Бестужеву-Рюмину официально объявили о замене смертной казни на ссылку в деревенскую глушь…

Карета барона остановилась возле одного из самых богатых домов в центре Санкт-Петербурга. И когда Василий Бодунов, он же дьякон Сергий, он же барон Штальберг, он же Экзорцист, вошел в парадный вход своего собственного особняка, навстречу ему шагнул посланник в расшитой золотом ливрее.

– Я от графа Алексея Петровича, – тихо, вполголоса произнес посланник. – Он разыскивает вас. Вам необходимо отправиться к нему прямо теперь. Дело не терпит отлагательств.