Текст книги "Лиловая кружка. Газетно-сетевой сериал"

Покрышкин оторопел сперва, вытаращился, подбежал к бюсту, зачем-то ощупал бронзовый нос – и расхохотался.

– А точно! Давай, садись, спрашивай, что хочешь! – потянул он меня за стол и достал французский коньяк.

Так вот теперь, когда мне давно уже ничто не стоит запросто обратиться к человеку любого ранга и степени заслуженности и доводилось вот так же аккуратно и нежно (а случалось и жёстче, как было с южнокорейским генконсулом в Петербурге, который так неистово убеждал меня и моих коллег на новогоднем приёме порицать КНДР, что я его поздравил, с поднятием тоста во время фуршета за суперталантливый корейский народ, с созданием северными соседями ядерного оружия) сбивать спесь со многих самовлюблёнцев, и самому уже трудно поверить, что были времена, когда даже «на телевизор» стеснялся попроситься.

В начале 60-х в нашей семье ещё не было телевизора, хотя вокруг у многих уже были – и папа хворал, и очереди за телеприёмниками были немалыми (не живые, заочные; когда очередь подходила, из магазина присылали открытку), да и денег в семье, где работала одна мама, было негусто, несмотря на кое-какие папины сбережения, которые мама, получив к ним доступ по папиной доверенности, когда он слёг, очень расчётливо и экономно «отщипывала», чтобы нам всем не протянуть ноги. И вот бегаем мы с приятелями как оглашенные по двору – и вдруг:

– Алик, Тимур – «Капитан Тенкеш»! – это наша соседка через стенку, добрейшая тётя Саида Дадабаева, да продлит Аллах её дни.

– Вова, Саша – идите, фильм начинается! – а это тётя Лиля Мишуткина, мама моих детских товарищей, живших в том же подъезде на третьем этаже.

– Стася-а – кино-о, ты просил позва-ать! – это уже нараспев Жанна Еремеевна, преподавательница транспортного института и мама ещё одного моего друга детства – Стасика Гутермахера, с которым мы жили на одной площадке, пока я не подался во взрослую жизнь, а он, почти следом – в Америку.

И всё – моих закадычных товарищей как корова языком слизнула! Являюсь понурый домой – тоже ведь хочется фильм посмотреть. Да и что одному во дворе без друзей торчать часа полтора.

– Пойди же ты, попросись к тёте Саиде, – говорила, сочувствуя моим мучениям, мама. – Она же обязательно разрешит! Или к Мишуткиным.

Но моё детское сердце ныло, а проситься не позволяло. Сколько раз те же тётя Саида и тётя Лиля говорили и маме, и мне самому, чтобы даже не спрашивал, а бежал к ним вместе с их мальчишками, когда тех звали на «Чапаева», «Тайну острова Бэк-Кап» или «Тайну двух океанов». Но ни разу я так и не смог превозмочь себя, топя острое детское огорчение в чтении книжек, пока ребята не закричат после кино, увидев маму на лоджии (мы жили на первом этаже):

– Тёть Зоя, а Саша выйдет?!

Тогда, до моей последующей трансформации в другой мыслящий вид, не человеческий, Homo scriptoris, было ещё далеко. Но со временем, под воздействием журналистики, она произошла и настолько меня преобразила, что все, кто меня не только сейчас, но даже лет 40 назад хорошо знали и кому я об этом рассказывал, отказывались в подобное верить.

А человеческое исчезает в нас, уж если зашла о том речь, потому, что весь мир и всех людей мы воспринимаем первым делом как источники информации. Это не отменяет ни сочувствия к людям, ни гуманизма вообще. Но, увидев, например, трагическое, тот же фотожурналист сперва сделает неповторимые снимки, а уж потом бросится на выручку. Скажете, некрасиво? Хм… Всё дело в том, что он-то уж точно бросится – а очень многие окружающие гуманнейшие «человеки» – нет…

Нет, журналист это не особенный образ и стиль жизни, а именно другой вид примата. Тут теория Трофима Денисовича Лысенко точно торжествует. Над ним смеялись высоколобые генетики, что он хотел «воспитать» из сорного овсюга культурный овёс. Может и воспитал бы – во всяком случае преобразование внешними условиями человека в журналиста происходит довольно часто. Хотя очень-очень далеко не всегда…

«Старый Мазай» вновь разболтался «в сарае». Начал с пристрастия к обслуживанию людей, да вот увлёкся… А, впрочем, перечитав, вижу, что о том самом и говорил – что обслуживание людей – любое! – надо не только любить, но и заниматься им профессионально. Иначе будут сплошные медвежьи услуги. А это уж ни в какие ворота!

В следующий раз поподробнее об обслуживании поговорим. А пока сделаем передышку.

8. Личински с горчицей

Да, так вот об обслуживании, как я обещал в конце предыдущей, 7-й уже серии. Кстати, уже разместив её в соцсетях (она, к слову, публиковалась одновременно в филиалах моей «Каморки старого репортёра», а также на моих личных страницах в нескольких соцсетях), я вдруг снова внезапно провалился через вязкий гель времени и увидел себя в 70-х годах в том самом ташкентском ЦУМе, где, как вы помните из Пролога этого сериала, не раз покупал карденовские костюмы, не только не подозревая, что они – карденовские, но и о самом Пьере Кардене даже ещё ничего не слыхав. И вот иду я по необъятному торговому залу первого этажа к эскалатору и вижу у круглой колонны, неподалёку от отдела часов столик с белой табличкой «Администратор» (слово красиво выведено чёрной тушью широким плакатным пером), за которым сидит высокий предпенсионного возраста мужчина в тёмном костюме с красной повязкой на рукаве, на которой та же надпись, только белой краской.

Был, был в ташкентском ЦУМе тот самый «старший приказчик», что занимался исключительно тем, что давал ответы на любые вопросы покупателей, – и больше не занимался ничем! Возврат товаров осуществлялся тогда через отделы, общих касс на весь торговый зал и в помине не было: чеки выбивали сами продавцы, а курить, насколько я помню, администратор не ходил. Так что всё своё внимание, в отличие от администраторов колпинского «Строителя» на Веры Слуцкой (намеренно часто это подчёркиваю, поскольку магазин той же сети в Колпине есть и на Тверской – а как там обстоят дела, не знаю; я лишь однажды покупал там личинку для дверного замка взамен забарахлившей и, кстати, вполне доволен той, теперь уже давней покупкой: замок работает изрядно), он уделял покупателям. А подходили к нему то и дело: ЦУМ – универмаг столичный, и в него стремились, естественно, заглянуть за подарками и обновками командировочные со всех концов республики, да и все приезжие, даже москвичи. А уж «гости» из подступавших к самому Ташкенту казахских районов, где, по слухам, снабжение было ни к чёрту, паслись там ежедневно.

Сказал про личинку, и в руках у меня оказались уже две нити повествования на тему обслуживания. Завершу всё же первую: даже в советское время, с его недружелюбным продавщицким слоганом «вас много, а я одна», в главном ташкентском универмаге, перехватившем товарооборотное первенство у дореволюционного пассажа Ариф-Ходжи на Карла Маркса ещё до того, как тот был безжалостно разрушен землетрясением 1966 года, в 70-х прекрасно наладили неформальное взаимодействие с покупателем. Теперь припоминаю, что и сам обращался к этому приветливому человеку, когда собрался купить чапан, но не был уверен, что чапаны продаются в столь сверхсовременном, по тем временам, магазине. А оказалось, они прекрасно соседствуют карденовским «прет-а-порте» в том же отделе мужской одежды на втором этаже (третий этаж был тогда отведён под товары для женщин), просто я никогда их прежде не замечал, да и в ЦУМЕ бывал очень редко. Эх, и славный у меня был чапанчик, синий, в рубчик, за 25 целковых. Я провожал в нём вечерами до остановки гостей – у нас в Ташкенте было принято провожать, да и дома ходил. Очень славный!

А вот теперь – о замковой личинке. Она мне напомнила, что общение с покупателями дало много и мне самому, человеку в общем-то весьма ограниченному в бытовом так сказать разрезе: весь «пар» энергии всегда уходил и уходит в журналистский «свисток». Я, конечно, могу забить гвоздь, и не раз и не два забивал, но в общем и целом довольно далёк от романтической прозы жизни.

– Добрый день! (что хорошо, в Питере, как и в Ташкенте, принято здороваться, обращаясь к незнакомому человеку) – подходит ко мне чуть моложе меня мужчина. – Объясните, пожалуйста, чтобы зря не блуждать, где тут у вас продаются личинки.

Я растерялся. Конечно, кое-что для сада-огорода в «Строителе» есть: семена, грунт, средства от всяких вредителей, садовый инвентарь, но вот личинки…

– Вот такие, – даже не догадавшись о причине моего замешательства, достал мужчина из кармана прозрачный полиэтиленовый пакетик с замочной вставкой.

– Ах вот оно что – вставки! – обрадовался я. – Вон они, сразу за замками – любые, их там море всяких – наверняка и такая, как ваша, найдётся. А что, их разве ещё и личинками называют?

– Это их правильное название, – улыбнулся мужчина.

– Надо же – никогда не слышал! Спасибо, теперь буду знать.

Спустя минут 10 кто-то тронул меня за локоть, когда я ставил в горку пустую корзину.

– Спасибо, нашёл точно такую, как нужно! – я узнал моего «просветителя», когда обернулся. – Всего доброго!

– И вам тоже хорошего дня!

Другой случай из той же серии – на следующий день.

– А где у вас тут продаётся горчица?

Меня всегда умиляют такие зачины – с пресловутого «а»; ещё мама учила, что это, конечно, не страшно, но уж очень простецки. Пожилая покупательница явно из области, хотя, впрочем, и в Колпине куда большее влияние на бытовую культуру всегда оказывал Ижорский завод, чем Эрмитаж.

– Сожалею, – не подав виду, отвечаю я даме, – но у нас никаких пищевых продуктов не водится – только строительные и хозяйственные товары.

– Но у вас же всегда были средства для сада! – поднимает подкрашенные бровки немолодая огородница.

– Что верно, то верно, – киваю. – И теперь они есть. – И выпроваживаю как можно любезнее: – А вот горчица всё же рядом в «Пятёрочке».

– Да что вы мне говорите! – вспыхивает дама. – Я сама же тут покупала!

– Любопытно, – говорю, – схожу-ка я с вами и посмотрю – всё равно мне за залом приглядывать надо.

В дачный сезон садово-огородные товары ставят прямо у входа – ближе только банки для консервирования. Подходим к средствам против вредителей. Дама долго и тщательно изучает коробки, потом говорит:

– Я сразу увидела, что её нет – я запомнила упаковку.

Ох уж эта женская логика!

Она явно поняла смысл моей улыбки и в благодарность, наверное, что я воздержался от комментария, прочитала мне целую лекцию о том, что, оказывается, горчица применяется в саду и на огороде в качестве сидерата – зелёного удобрения, а также дезинфицирующего вещества и средства от вредителей.

– Неужто вы не знали прежде? – изумилась она и бросила кокетливый взгляд: – А вы меня не разыгрываете?

Кокетничать мне на работе некогда, я развёл многозначительно – хоть так понимай, хоть этак – руками и вернулся на пост у стойки администратора.

Третий садовый сюжет – теперь уже как бы с обратным знаком.

– Здравствуйте, мне нужен серп! – сразу берёт быка за рога тоже дама, но с каким-то не то что затравленным, но не самостоятельным взглядом. – Серп, понимаете?

– Понимаю, конечно.

– Он сверху такой, сбоку – вот такой, а внизу ручка.

– Да знаю я, что такое серп, – складываю клятвенно руки и цитирую стишок антисоветского содержания, слышанный в юности: – «Слева – молот, справа – серп, это наш советский герб».

– А, ну да, – доходит до неё. – Только мы им не жнём, – машет она для убедительности рукой, выдавая тем самым, что знакома не только с началом стишка, но и с его непечатным продолжением, – мы им, как покосим садовый участок триммером, окашиваем траву вокруг деревьев, чтобы было аккуратно. А он взял, да сломался.

– Жёсткая у вас однако трава, – говорю, прикидывая, что же такое надо «косить», чтобы серп изломать – не иначе как камень. – Только не знаю, есть ли у нас серпы – косы точно есть.

– Есть-есть! – кричит с первой кассы администраторша, подменяющая как раз ушившуюся в «Пятёрочку» кассиршу. – Только сейчас вроде кончились. Посмотрите на всякий случай там, рядом с косами.

Дама уходит и сразу возвращается.

– Есть там серпы. Только по 289 рублей – это ж уму непостижимо! Какие дорогие стали!

Я развожу руками:

– Мне не с чем сравнивать…

– А мне есть! – вдруг ожесточается дама. – Мы тот свой вообще за 50 покупали!

– И сломали в первое же лето? Жаль.

– Почему – в первое?! Он нам чуть не тридцать лет служил.

Тогда он поди у вас золотой, думаю я, вспоминая начало 90-х. Помнится, жена говорила, что если бы она была уверена, что у нас гарантированно будет 50 рублей в неделю, ни о чём бы не переживала. А нас в семье было пятеро.

– Во сколько вы открываетесь? – отвлекает меня дама от воспоминаний.

– В 10 утра, – отвечаю учтиво. – Но к утру серпы вряд ли подешевеют.

– Мужа спрошу, – не сечёт она юмора. – А то ещё выгонит с ним, если куплю, что такие деньжищи потратила. Пусть сам, если решит, завтра по дороге на дачу покупает. А нет – будем старым окашивать.

– Так он же сломался! – напоминаю, а у самого в голове включается «Песня Земфиры» Верстовского: «Старый муж – грозный муж».

– Не до конца…

Итак, благодаря охранницкой работе я уже знаю, что такое личинка в скобяном деле, горчица – в садовом, да ещё и порядочно освежил в памяти облик и назначение серпа. Жаль всё же, если это изящное, а главное символичное орудие труда классового союзника пролетариата станет яблоком раздора между супругами.

Но предаваться грусти некогда – надо не только бдеть, но и сглаживать промахи персонала, да и покупателей – тоже.

– У вас лампочки есть? – спрашивает, пусть не здороваясь, но очень любезно молодая женщина с двумя дочками.

– Сколько угодно!

Она дарит меня улыбкой, которую я транслирую, от греха, себе тридцатилетнему – но не уверен, правда, что дойдёт.

Уже перед самым моим уходом в «закрома» магазина, на тапочное сидение, когда в глубине зала показался идущий из дежурки на смену Батырджан, выходит троица с кислым видом.

– До свидания! – стройным хором. Потом соло мамаши: – Таких, как нам нужно, нет. – И показывает крохотулю с маленьким цоколем.

– А вы у продавца спрашивали?

– Нет, постеснялась – неудобно, что сама не знаю, – смущённо признаётся лучезарка, как я мысленно её окрестил. Впрочем, может я и не нынешний, а тот, из 82-го. – Сама походила, посмотрела на витринах – не нашла…

– Да разве ж так можно?! Товара немерено, очень легко проглядеть. Вы спросите у продавца – во-он там в глубине зала девушка в синем жилете и футболке с жёлтыми рукавами – продавец превосходный, я давно у неё покупаю, она всё вам отыщет!

– Правда? – недоверчиво вскидывает женщина глаза булгаковской Маргариты и почти улетает, но только одетая, велев дочерям ждать у выхода.

Вижу, как Анечка Бобкова, жена сына моей квартирной хозяйки и мама моего пятилетнего тёзки – большого моего друга, берёт у неё из рук перегоревшую лампочку и порывисто ведёт к застеклённому стеллажу.

– Правда, есть! – обалдело признаётся лучезарка, подходя к кассе. – И всего 24 рубля. А я так и ушла бы… Спасибо!

Администраторше опять это, чувствую, не по вкусу, судя по кислой мине. А чего б не порадоваться? Покупатель деньги оставил – и что с того, что всего 24 рубля. А ведь мог же и их унести.

Действие то же. Картина вторая. Мужчина теперь, но реквизит не лампочка, а батарейка.

– Где у вас батарейки?

– Вот прямо напротив третьей кассы и с торца того же стеллажа.

Подошёл к стеллажу, мазнул его взглядом – и к выходу.

– Надо ж, и тут нет в продаже. Где ещё можно купить батарейки?

– Да где угодно – на кассах во всех магазинах. – И добавляю, понизив голос: – В «Фикс-прайсе» так вообще по 55 рэ за набор – не то что у нас.

– Пятьдесят пять чего, простите? – деликатно переспрашивает мужчина, родившийся, чего я не учёл, когда рубли в таком контексте перестали называть «рэ», и я уточняю.

– Да мне цена не важна – мне вот какую малюсенькую надо, а нигде не найду, – и достаёт в половину мизинчиковой по длине – я таких и не видел.

– Всё же спросите у продавца, – рекомендую.

– Да всё вроде же на виду…

Но идёт, отыскивает Николая, работающего в «Строителе» последний день. Вот знаток был! Сколько я у него всякого покупал – и не разу не огорчил. Где-то ж он теперь…

Не успел оглянуться, как счастливый мужчина уже платит за нужную батарейку.

– Спасибо! А ведь я был уверен, что нет!

– Не стесняйтесь спрашивать у продавцов – у нас они превосходные, – говорю ему на прощанье.

Напоследок нынче – интермедия «Как я продал икебану».

Часто бывает, что покупатель наберёт и того, и другого, а у кассы одумается: либо это ему вовсе не нужно, либо денег достаточных нет – и оставляет. Ближнее – мелкую электрику или скобяное – разносим мы, охранники, по пути в дежурку на «отстой», либо их сразу прихватывают, проходя мимо, сами продавцы этой номенклатуры. А то, что выставлено в магазине подальше – в отделах посуды, красок, а тем более – на втором этаже, где сантехника, кассиры время от времени ставят на бортик стойки администратора – до тех пор, пока их не заберут соответствующие продавцы.

А вот икебана стояла на стойке администратора, почему-то называемой ими «ресепшеном», как в гостинице, да ещё – иностранной, уже и тогда, когда я заступил на первую вахту. На мой вкус, полное фуфло, отчего, видимо, её даже ленились отнести на исходное место после того, как кто-то одумался и отверг это барахло.

Однако же на всякого мудреца довольно простоты. На второй трёхсменный цикл моей работы (день-ночь-день) одна женщина, долго бродившая с мужем по магазину и набравшая столько всякого хлама, что эта икебана – уж явный перебор, возжелала её приобрести. А поскольку сия икебана стояла, как я вам докладывал, на бортике стойки администратора, к ней дама и ткнулась. Но администратору было не до того: она опять где-то пропадала, и теперь её обступили несколько покупателей, принёсших товар на возврат. А дело это хоть и не сложное, но муторное: покупателю следует заполнить банк заявления, а администратору, если у того нет чека, найти его в компьютере по памяти покупателя. И хорошо, если тот платил картой и сохранил сообщение мобильного банка, тогда дату и время покупки установить просто. А если наличными и потом воздавал должное Бахусу, отчего в памяти полная мешанина…

Словом, у стойки одна пишет заявление, другой взнуздывает память, третий нервно топчется в очереди. А тут эта дама с икебаной! Администраторша, пытаясь делать несколько дел сразу, не прочухала и отправила её в кассы. А в кассах – недоумение. Начинается переклик-перебранка через мою голову между кассирами и дамой, которая с досады постепенно приходит в неистовство.

– Что вы хотели, простите? – подхожу к ней, чтобы лучше понять, ибо, занятый своим делом, не зафиксировал начала мизансцены.

– Хочу эту икебану! – зычным голосом возглашает дама, надрывая ухо мужу, который явно проклинает всё на свете, чуя, что вдобавок ко всему набранному супружницей барахлу придётся раскошелиться ещё и за дурацкую икебану. – А она, – указующий перст выкидывается в сторону виска администраторши, – отправляет к кассирам.

– Пойдём, – тихо дёргает её муж, надеясь, что пронесёт. – Видишь же, люди заняты.

Не пронесёт!

– Так нет же проблемы, – говорю даме я. Иду, снимаю с бортика икебану и подношу её к кассе, поскольку у обоих супругов заняты все руки.

– Вот, могут же работать, если захотят! – взглядом патриция хлопает меня по плечу любительница куцых икебан, а муж обдаёт ненавистным.

– Что, икебану продали?! – изумляется администраторша, вернувшись на рабочее место, когда выдала последнему покупателю деньги за возвращённый товар. – Надо же, сколько она тут стояла!.. А я и не поняла, что той женщине нужно – думала, она спрашивает, где за икебану платить.

Моя роль не была отмечена, но я ведь и не служу в магазине. А по тому ведомству, где служу, продажа икебаны всем глубоко до лампочки. Или так теперь тоже не говорят?

9. ЗАВЕЩАНИЕ МИСТЕРА КЛЕМЕНСА

Но не всё же нам в торговом зале топтаться – пора отвести вас в служебную часть «моего» магазина, где обустроена дежурка охранников.

«Обустроена» – это я сильно, пожалуй, сказал – на два порядка сильнее, чем следует. Ни черта она не обустроена! Тесная конура, где ночью даже нет возможности соорудить лежбище так, чтобы вытянуться во весь рост. Я всю ночь эмбрионю или свешиваю, как бы сказала моя учительница русского языка и литературы в старших классах ташкентской школы №164 Елена Ивановна Муждабаева, «лыжи» – она вечно боялась споткнуться о мой 44-й размер, поскольку он никак не хотел умещаться под первой партой, за которой мы сидели с Леной Яламой.

Я уже упоминал в самом начале, что сразу за входом в магазинное пространство с заднего крыльца расположено, изначально, довольно просторное помещение, из которого через двустворчатую дверь в глубине и направо можно попасть в торговый зал, а через обычную прямо – в длинный коридор, заканчивающийся туалетом унисекс. Но так было, когда здание это построили. Что в этой части огромного двухэтажного комплекса, где поместился и рынок, и всякие лавочки, и аптека, и мебельные салоны, и магазин «Пятёрочка», располагалось изначально, мне неведомо, но в период моей жизни в Колпине на этом месте магазин «Строитель» уже был. И чтобы создать служебно-бытовой закуток для его охранников, в «предбаннике» с кондачка выгородили дежурку, а остальное помещение отдали под приёмку товаров. Отгорожена дежурка лишь только стенами, не больно-то и высокими, а потолка не имеет, так что выше примерно двух с половиной метров это всё то же единое помещение.

Я долго приглядывался к нему, особенно в ночные смены, когда времени для аналитики больше, и пришёл к выводу, что при «обустройстве» дежурки выбрали самый нелепый вариант её выгородки. И хотя вход в неё (запирающийся на замок, даром что нет потолка, что, конечно, комично!), почти смежный с задней дверью магазина, скошен, всё равно выгруженные из фур и пикапов поставщиков товары грузчикам транспортировать не удобно: приходится огибать охранницкий «флюс», прежде чем доберёшься до входа в торговый зал. Впрочем, в зал товары сразу не везут, а прежде подвозят к приёмщице, которая, как и кассиры на ваших покупках, отыскивает на больших и малых упаковках шрихкоды и ручным сканером вводит зашифрованную в них информацию в складской компьютер.

Стол приёмщицы стоит через узкий проход от дежурки, и если в нём ставят тачанку с обильным товаром, то просочиться мимо можно только предельно субтильным, коих в личном составе «Строителя» не основное число. Пока приёмщица «пропикает» своим сканером каждую упаковку, у курильщиков уши порой сворачиваются в трубочку. Но работе это на пользу, да и мы, охранники, не в обиде. Ибо курильщики для нас с Маноном, людей некурящих, такое же зло, как вши в солдатских окопах. Они редко когда утруждаются пройти пару лишних шагов до скамейки под табличкой «Место для курения», а останавливаются чаще всего прямо на крыльце, едва выйдя наружу, да ещё и не закрывают за собой заднюю дверь. И весь их мерзкий дым, при нашем-то ветреном климате, прёт прямо внутрь магазина – через стоящую почти поперёк входа дежурку. А в дождливую пору их и упрекать-то совестно, ибо место для курения не накрыто даже утлым навесом…

Я с первой же смены своей начал пытаться противостоять собственному пассивному курению, пытаясь деликатно урезонить не привыкших уважать чужие интересы продавцов, уборщиц, бухгалтеров – вплоть до старшего администратора Татьяны Викторовны Беловоловой. Что касается последней, я вообще диву даюсь: всех пересидит-перекурит по три раза – прямо как я в детстве всех за день перегуливал во дворе. Но то детство, а какие в ту пору обязанности и ответственность на каникулах и в воскресенье!..

Сколько дорогого рабочего времени и почему «прокуривает» за день его персонал – это дело, конечно, директора, Дениса Анатольевича Андреева, парня весьма симпатичного и обходительного, по крайней мере, со мной, но, вероятно, не особенно требовательного к подчинённым. И при этом, наверное либо занозистого, либо прижимистого, если от него массово разбегаются высококлассные продавцы. Но на мне все это не сказывается – на мне запросто может сказаться принудительное пассивное табакокурение. А зачем мне оно в мои годы, если от активного я благополучно отвязался ещё 16 с гаком лет назад?

Путь к освобождению, к слову, был не прям, а извилист, следуя завещанию американского мистера Клеменса, а финал – неожидан.

Даже весьма смутно представляющие себе, кто такой Марк Твен, наверняка слышали его знаменитую фразу: «Нет ничего проще, чем бросить курить – я столько раз бросал!» Обычно тут раздаётся щенячий смех и запаливается от предыдущей очередная цигарка. Долго вот так вот смеялся и я, относясь к афоризму великого американца не иначе, как к перлу его остроумия. А потом однажды вдумался и ахнул: да никакая же это не шутка, а готовый рецепт!

Не стану приписывать заядлому курильщику мистеру Клеменсу того, что, возможно, его всемирно известная маска по имени Твен в свою инвективу не вкладывала. Так, выскажу лишь гипотезу, успешно, правда, проверенную на себе любимом.

Вот каков ход был моих рассуждений с применением дедуктивного метода англичанина мистера Холмса. Не может ли статься, задался я однажды (давно, ещё в молодости!) мыслью, что, часто-часто бросая курить, возможно опытным путём «вычислить» день, когда, потушив сигарету, к другим уже притрагиваться не захочется? Конечно, как и мистеру Холмсу, тут надо немного «шурупить» в науках. Всякий образованный человек понимает, что курение это лишь в социальном и бытовом смыслах вредная привычка. А с точки зрения «чистой» науки – обычная, неорганическая даже, химия.

Я очень не люблю брутальных рассуждений, что, мол, никакой имярек не мужик, тра-та-та, коль скоро у него нет силы воли, тра-та-та, раз и навсегда покончить с курением – тра-та-та с особенным нажимом. Сколько же на белом свете действительно мужественных, в самом деле отважных и без сомнения стойких представителей сильного пола, закомплексованных из-за этакой чепухи! Причём тут сила воли, если в организме идут непрерывные химические реакции, подчиняющиеся законам природы, а вовсе не общественной морали?! Неправда ли, это какая-то дремучая лысенковщина – пытаться «воспитывать», как известный мракобес «воспитывал» из овсюга культурный овёс, о чём я вам давеча к случаю напоминал, хрупкую физиологию своего родного, незаменимого и несменяемого организма?

Нет, я предпочитал не испытывать его на излом, а конструктивно сотрудничать с ним – мне лично никогда не улыбалась участь знакомого лётчика-героя (он был у нас в школе вахтёром), который собрал силу воли в кулак, бросил курить – и следом бросил кони от инфаркта. Не правда ли, если альтернатива такова, то лучше уж пожить еще чуток со своей вредной привычкой (не напрягая ею, конечно, окружающих, как бесцеремонно делали до моего появления в «Строителе», – но это ведь так просто и обусловлено не привычками – мало ль у кого они какие, а паки и паки воспитанием)?

Обдумав так или примерно так проблему, я перешёл к опытам, азартно бросая курить по несколько раз в неделю. Брошу – и прислушиваюсь к себе. Нет, увы, и на сей раз привычно сосёт под ложечкой… Ну, что ж, не судьба – и закуриваю снова.

Эксперименты мои начались на исходе зимы 85-го, а 8-го августа, сказав себе накануне перед сном в тысячный раз, что «завязываю», я больше курить не захотел… Короче говоря, теперь я знал, что ежегодно в этот день мог распрощаться с «вредной», если угодно, привычкой без всякой надсады для моих потрохов. Не знаю, как правильно это назвать: видимо, организму свойственны некие особые биоритмы, на пиках или спадах которых прерывание химической реакции с участием никотина никак не сказывается на её течении и результатах.

Конечно, всё это чистейший дилетантизм и отсебятина, но, по сравнению с зубодробительной практикой иных «целителей», совершенно безвредные. Во-первых, организм не истязается «воспитанием» деспотической волей, а во-вторых, – если разгаданное мной завещание мистера Клеменса эффекта и не даст, то уж никак не повредит!

Бросив впервые курить 8 августа 85-го года, я не притрагивался к сигаретам целых пять лет. О былом пристрастии мне напоминал лишь снившийся раз в месяц сон, будто кто-то из друзей настойчиво угощает меня какими-то диковинными сигаретами, привезёнными из-за кордона (дань эпохе – «железный занавес» ещё не пал); я долго отказываюсь, объясняя, что бросил курить, но потом малодушно сдаюсь и закуриваю. Тут я всегда просыпался с чувством отвращения к себе, но сразу же умиротворённо засыпал опять, осознав, что это всего лишь безвредный ночной кошмар…

Прошло пять лет, и в июне 90-го я вдруг почувствовал, что невыносимо хочу закурить – уже наяву. Колебался дня три, и всё это время испытывал своего рода «ломку». Поэтому снова пощадил собственный организм и поздно ночью спустился за сигаретами – благо тогда уже появились круглосуточные киоски-«чипки». Мои родившиеся в ту пятилетку дети утром только разинули рты: они и не подозревали, что дым может идти и из их папы тоже…

Был и второй опыт, уже в разгар 90-х, когда я не курил три года – и тоже, как вы догадываетесь, бросил 8 августа, вот только год забылся. Мне кажется, совсем неплохо!

Вы спросите, – а потом? А «потом» – уж совсем фантастический случай.

На сей раз не я бросал курить, а скорее, курение само меня бросило. Выкурив 2 февраля 2003 года последнюю сигарету из пачки, я, при мысли, что надо б сходить в лавочку за новой, внезапно испытал столь сильное отвращение, что и сейчас ещё помню его сногсшибательный привкус во рту.

С тех пор меня как подменили. Мне теперь дико, как какому-то полинезийцу: как это можно совать в рот скрученную бумажку с толчёной травой, поджигать ее прямо у себя под носом и втягивать внутрь этот омерзительный дым. Впрочем, эзотерики ничего удивительного в этом не усмотрели: 1-го февраля 3-го года, сказали они, началась эра Водолея, и человечество подвергается принудительной трансформации. «У вас это выразилось в том, – пояснили мне буднично, – что вас уже на следующий день улучшило путём избавления от курения».

Однако я отвлёкся. О «методе Жабского-Клеменса», как я его в шутку однажды назвал, я рассказывал многим, но над этим в России лишь от души потешались, как над сентенцией Марка Твена, с которой я начал тему. Иное дело – в Америке. Ещё в конце 90-х я написал об этом статью для газеты «Ньютон дэйли ньюс» (The Newton Daily News), выходящей в городе Ньютоне штата Айова (кстати, совсем неподалёку от родного Сэмюэлю Клеменсу штата Миссури), где я тогда частенько печатался.

Статью опубликовали – и посыпались письма, обычные и электронные, от восторженных американов! Метод на себе испытали там многие и практически все вычислили свой собственный «мёртвый» день года, когда хоть курить бросай, хоть чего другое, что в себе не нравится, – всё нипочём. Поэтому, коль скоро нет пророков в своём отечестве, примите во внимание, что метод Жабского-Клеменса апробирован за границей, а значит полезен русским, как всё иностранное. Кто знает, может он там даже и запатентован каким-нибудь очередным оборотистым биллом гейтсом, который, нажив миллиарды на нашем с Марком Твеном «ноу-хау», станет вскоре писаться с большой буквы.