Текст книги "Лиловая кружка. Газетно-сетевой сериал"

– Если хочешь, поджарю ещё! – крикнула Барб из их с Дэном спальни, смежной с главной необъятной комнатой, где я завтракал (американцы не едят на кухнях – и моя мама не ела, считая это плебейством), откуда без всякой прихожей был выход на терраску – точно такую, как в каждом фильме о Среднем Западе. Сама Барб, как я понял, искала утюг – и точно скоро вышла с ним и гладильной доской, катя её на колёсиках.

Я доел, поблагодарил и сходил за рубашкой.

– Давай я поглажу – ещё не забыла, – любезно предложила Барб, но я отказался, спросив только:

– В каком смысле – «не забыла»?

– А мы же давно уж не гладим одежду. Вешаем после стирки на плечики – ты же видел за стиральной машиной у нас занавеска? Вот там и висит настиранная одежда – и свою туда вешай. Снял нужную вещь, надел на себя – и пошёл.

Я тогда удивился, но после первой же стирки собственных вещей в тот же вечер, убедился, что эйловский – и всех американцев, если они только не собираются на приём в Белый дом – обычай не от лени. Их стиральные машины, такие же громоздкие и поместительные, как холодильники «Дженерал электрик», с которых в конце 40-х был скопирован наш знаменитый пузатый «ЗИЛ», производства всемирно известной фирмы «Мейтэг», штаб-квартира которой и большая часть производства как раз находится в Ньютоне – собственно это его градообразующее, как у нас бы сказали, предприятие, ибо там кормится чуть не полгорода, – так вот их стиральные машины с вертикальной загрузкой уже тогда, более 20 лет назад, имели такую пузырьковую технологию, что вещи, загруженные в стопятьсотлитровый барабан в немыслимом количестве, совершенно не мялись! Так что гладил я тогда в Америке первый и последний раз.

Так о чём я? Ах да!

– Я её постирал, – говорю, налюбовавшись на отутюженную с вечера рубашку, – но листик с телефонам Юры перед этим вынул – это у моего молодого соседа по квартире, Антона, зажигалки в стиральной машине взрываются в брюках, а я уже вышел из этого возраста.

Михаил на глазах заедал лимон мёдом – чуть ли не ложками. Я протянул ему тот листок, он сразу вернул Юре через сбербанковское приложение полстоимости велосипеда, потом позвонил ему, они посмеялись, и он отправился к нему меняться наконец железными конями.

Вот теперь точно в этой истории всё!

15. ПОЕЗД ДО ХОГСМИТА

«„…я увольняюсь – у меня завтра поезд до Хогсмита“. И ведь прямо как в воду глядел!»

Это я цитирую конец 13-й серии, завершавший рассказ о старшекласснице, отправленной в магазин «Строитель» папой за наждачной бумагой, которую она видела чуть не впервые в жизни. И написал неслучайно.

Всё-таки жизнь гениальный драматург! Начиная этот сериал, я не раз размышлял, как его ловчее завершить, чтобы не утомлять читателя повествованиями о событиях первого года моей работы охранником, потом – второго… А она уже всё обдумала и решила, хотя когда у меня сорвалась с языка та шутливая фраза, я даже не подозревал о её творческом замысле и потому думать не думал, что 3 сентября срок моей смены профессии кончится – а с ним и этот сериал.

3 сентября меня по графику вообще не должно было быть в магазине. Но накануне позвонил Манон и опять попросил подменить: он оформлял какие-то важные для семьи документы, а нотариусы после отпусков почему-то все разом начинали работать только 3-го. И я, как всегда, с радостью согласился

А второй день моей плановой «триады» – 1 сентября – начался, как обычно. Правда, утром вернулась на прежнюю должность бывший администратор Екатерина Колесникова, которой мне с вечера оставили ключи от администраторского общего кабинета и сто раз повторили на все лады, чтобы ей их отдал.

– И не волнуйтесь, – наставляли меня, как ребёнка, – она, позвонит и назовётся, тогда уже и откройте.

Вот уж была нужда волноваться! Я встаю на дежурстве, как дома, ни свет ни заря, а с 8 уже то и дело посматриваю на стрим с камер видеонаблюдения вокруг здания, а главное – над обоими входами. Вижу всегда, как минут за 20 до положенных 9-и на скамейку курильщиков плюхается уборщица Олеся (тоже странно: к ней как-то на работу приходила с дедом внучка гораздо старше моего внучка, а её все кругом называют упорно Олесей – видимо, так себя уж поставила), и сквозь тонкую щелку под дверью начинает тянуть сигаретным дымком. Потом к ней присоединяется кто-то из продавцов – чаще всех Аня Бобкова, невестка моей квартирной хозяйки: живёт ещё ближе меня к магазину, так что весь путь у неё до работы – две минуты. И дым становится в два раза гуще. Иногда пораньше приходит администратор Цветкова, но она своим вайпером погоды не делает. Так что если бы новенькая оказалась она не она, работники магазина такого б не попустили и дали мне знать. Только кому это надо – с утра выдавать себя за другую…

Екатерина Викторовна однако пошла не в коллег. В первый же день работы звонит мне на служебный: «Здравствуйте, это Катя Колесникова – вам сказали?» – «Сказали…» – «Я немного опаздываю, так что позвоню в дверь после 9-и». – Да, пожалуйста, хоть когда – я не директор отмечать ваше время прихода».

Вскоре вижу молоденькую пышку, решительно подходящую к опечатанной задней двери и снимающую пломбу. Звонок. «Это Катя», – опять «Катя»! – «Вижу на мониторе. Входите».

Щёлкаю ключом и распахиваю перед ней и клубящимися у неё за спиной продавцами дверь, благо задвижка заранее отодвинута, как и убрана железяка, что, помните, ставится на ночь для упрочнения запора.

Сразу, чтобы исключить впредь амикошонство, допущенное другим администратором – Татьяной Цветковой, позволившей себе в первый же день обратиться ко мне по имени, да ещё уменьшительному, я спросил новенькую, как её имя и отчество.

– Екатерина Васильевна, – немного удивлённо ответила та, вероятно, впервые в жизни отвечая на подобный вопрос.

– А меня – Александр Васильевич. – И прибавил: – как Суворова, помните?

Она кивнула, но, конечно, не помнила, судя по пустому взгляду и полуоткрытому рту. Но мне-то что – мне главное, чтобы установилась формально-уважительная дистанция, которую я всегда незримо, но твёрдо держу с теми, с кем не настолько близок, чтобы хлопать друг друга по плечу – а таких в моей жизни было считанное число, а сейчас и вообще нет. Я даже учителя Льва Савельева, с которым мы очень сблизились по-человечески и который не раз предлагал мне, потом уже – даже обиженно, перейти на «ты», звал только Львом Александровичем и на «вы». Есть и ещё много людей, с которыми у меня в разное время были весьма тесные дружеские отношения, но я обращался к ним по имени-отчеству, хотя они-то давно уж, как тот же Савельев, мне-то «тыкали» и звали Сашей. Но там это было в общем оправданно, а чтобы какая-то соплистка в хозяйственной лавочке – это увольте!

Дальше что? А, ещё одно забавное происшествие! Едва сменив в полдень Батыра в торговом зале, вижу, как вбегает высокий громоздкий мужчина, которого запомнил из-за его комплекции. Он ещё напокупал вскоре после открытия магазина много реек и досок, а потом долго и тщательно их паковал. Ещё посоветовал не выбрасывать чек – вдруг надумает возвращать купленное, но он лишь махнул рукой.

– Понадобился всё-таки чек? – подхожу. – Да вы не ройтесь: администратор легко его найдёт в компе, раз вы только что покупали.

– Да не чек! – огрызнулся мужчина, а сам рьяно копается в куче бумажек в корзине, что та землеройка. – Пятихатку я выбросил! – добавил он глухо.

Вот это да!

– Должна точно там быть, – уверенно говорю, наблюдая за его порывистыми движениями: жалко же «пятихатку», понятно. – Уборщица ещё не опорожняла корзины, раз они не наполнились.

Наконец он разгибается – счастливый, с пятисотрублёвой купюрой в руке:

– Вот она!

– Поздравлю! Но как же вы так оплошали?

– Да в руке вместе с чеком была какая-то реклама, что на кассе сунули, и, видимо, сдача. Я и выкинул, не заметив – торопился.

Едва проводил счастливца глазами, игриво зовёт симпатичная женщина:

– Вы мне не поможете? – так интимно, словно сейчас попросит застегнуть на платье молнию на спине, начинающуюся ниже копчика.

– Смотря в чём, – отвечаю ей в тон.

Она стреляет глазами и подчёркивает мимикой ямочки, как у чеховской вдовушки-помещицы Поповой, на щеках. Знаем мы эти ямочки!

– У меня никак не получается перевязать эти обои.

На упаковочном столе перед ней три рулона, которые она неуклюже обмотала синтетическим шпагатом.

– Кто же их перевязывает! – вырывается у меня.

– Ну, а как же нести? – растерянно молвит «Попова», и мне начинает казаться, что мы прямо тут, посреди магазина, разыгрываем «Медведя».

– Эх, поэтическое созданье: кисея, эфир, полубогиня.., – ворчу я. – Если обои верёвками перевязать, они же изомнут рулоны, а то и прорвут! Их надо в стретч хорошенечко завернуть.

– Точно! – экзальтированно восклицает она и порывисто хватает меня за руку, а когда я поворачиваюсь, смеясь и лукаво заглядывая мне в глаза, продолжает: – А заглянешь в душу – обыкновеннейший крокодил!

– Вы, однако, игривы мадам.., – я слегка отстраняюсь – мне нужно пространство, чтобы начать упаковку. – Я вовсе не это хотел сказать.

– Ну и ладно, – легко соглашается «Попова». – А как ловко у вас получается – что значит, за дело берётся мужчина! Вот только как же нести – ручку бы…

– Будет, – обещаю, – и ручка!

Поверх толстого слоя стретча щедро наматываю, с припуском – через свой кулак, скотч, обрезаю и обминаю припуск так, что получается довольно удобная ручка.

– Как здорово! – чуть не приплясывает «вдовушка». – Я вам так благодарна!

Подаю ей свёрток с обоями и говорю на прощанье:

– Только Тоби там не лишайте овса!

Она ещё более игриво смеётся и уходит, играя ногами ноктюрн.

А её большая цветастая океевская сумка остаётся на упаковочном столе…

…Вернулась она через полчаса. Смеётся уже от дверей.

– Селёдку-то я оставила!

– Какую селёдку? – достаю её сумку из нашей технологической ячейки, где припрятал.

– Да я же купила селёдку на рынке до этого! – радостно оповестила она меня. – Приехала домой, зашла у себя в «Дикси» за растительным маслом и луком, чтобы её заправить, хвать, а селёдки-то нет – одни обои. Если бы не моя любимая селёдочка, то не стала б и возвращаться – сумок и дома полно!

– Селёдка вам дорого обошлась, – замечаю сочувственно. – На 80 рублей дороже: две автобусные поездки.

Она сморщила носик.

– И верно! А ведь так радовалась, что купила тут дёшево и сэкономила.

Попрощались. Стою спиной к столбикам-датчикам, что за кассами. С огромным красивым букетом приближается дама. Решительно так – и георгинами в грудь упирается.

– Это мне? – говорю удивлённо. – Неожиданно, право…

Она чуть не выронила букет и давай смеяться:

– Нет, не вам – сегодня же День знаний! Я вот хотела зайти, кое-что взять, а тут вы на дороге…

– Так вход же вон там, – показываю на транспарант. – Разочарован: георгины роскошные.

– Вам тоже подарят! А эти – сыночку, в понедельник в 10-й пойдёт.

Тут из-за спины, из недр своего фанерного «донжона», окликает Екатерина Викторовна – новоиспечённый старый администратор:

– Не знаете какое метро ближе к Ледовому дворцу?

– «Большевиков».

– А от него далеко?

– Да прямо напротив – два шага через скверик.

Оказывается, у неё нынче сын идёт в первый класс, как и мой внучок. А для первоклассников в Ледовом Смольный, как и каждый год, устраивает большое праздничное представление.

– Я вот, – говорю, – на дежурстве, а мой внучок, – смотрю на часы, – уже там. А ваш только собирается? С кем?

– С бабушкой…

Вижу, администраторша сильно расстроена. Слово за слово выясняется, что она снарядила с сыночком свою маму, но спутала Ледовый, что на проспекте Пятилеток на юго-востоке города, с петербургским СКК, стоящим на проспекте Юрия Гагарина, – это через парк Победы от одноимённой станции метро на Московском. Туда они к назначенному времени и приехали, а там, конечно, никаких праздников нет: СКК давно уже используется чаще как торжище – то меха там продают, то выставки-продажи устраивают. Бывают изредка и спортивные состязания. Я был там в последний раз в конце апреля 12-го года на VI Олимпиаде боевых искусств, где, кстати, брал интервью у посла Таиланда, очень восхищавшимся, помнится, мастерством российских мастеров тайского бокса.

Теперь старая и малый тащились на Пятилеток, и Колесникова очень переживала, что опоздают и их не пустят. Мы все часто справлялись у неё, как там дела – уже весь магазин жил этой коллизией. Ведь с «Парка Победы», до которого ещё топать и топать через весь огромный парк, до «Большевиков» так просто не доберёшься – надо вернуться по Московско-Петроградской линии в центр, на станцию «Сенная площадь», перейти на «Спасскую» на другой, Правобережной линии и уже оттуда ехать до предпоследней, «Большевиков» – на всё про всё более получаса. Можно и чуть быстрее, но тогда понадобятся не одна, а две пересадки, что с нарядным ребёнком, конечно же, канитель.

Наконец, позвонили – на месте. Радостная весть тотчас разнеслась по всем отделам. А следом грустная: опоздали и не пустили… Но тут же вновь радость: оказывается, праздничное представление даётся в несколько сеансов, так что всего-то пару часов ждать следующего.

Порадовавшись за Екатерину Васильевну, сменяюсь и иду пить чай в дежурку. Пока закипает чайник, прикрываю заднюю дверь: хоть и солнечно, но уже тянет осенней стылостью, от чего как-то подозрительно першит в горле – я ведь, в отличие от напарников, дежурю по-прежнему в форменке с коротким рукавом – директор не чешется привезти с длинным. Да и свитер, как верно говорит, Манон везти пора, чтобы мне не разболеться.

Вообще-то я простудами не страдаю. Насморк забыл, когда был. Если, как нынче, начинается першение в горле, съедаю дольку лимону – и подступающая хворь пугливо отползает, как шакал от ночного костра. Бывает, и две приходится съесть с перерывом, как теперь. Но, главное, чувствую першение переходит в кашель, что противно.

О, от него у меня есть в заводе прекрасное средство! Звоню Манону, что на 10 минут отлучусь в соседнюю аптеку «Озерки», запираю изнутри, как положено, заднюю дверь, предупредив курцов, среди которых и главбухша, что скоро вернусь. Главбухша злобно дёргается – мол, какой-то там вшивый охранник и вот же, создаёт ей неудобства, надоел уже со своими закидонами, прямо это не говорит, но всей психофизикой выражает – и, бросив: «Схожу за своим ключом», – и едва не снеся меня на пути своим бочкообразным корпусом, бежит за ним, и только потом я наконец-то запираю выход на крыльцо и ухожу.

На душе от главбухшевой психофизики неприятный осадок, но ведь я же ей не привратник. Верно сказала как-то старший администратор Беловолова: у всех, кому положено, ключи от дороги в курилку есть, а остальные пусть дожидаются охрану или, лучше, работают. И всё же вновь вспоминаю трактирщика Паливеца, загремевшего на Панкрац всего лишь из-за загаженного мухами портрета императора, который он убрал от греха в чулан – вернее, даже только за то, что брякнул об этом при тайном агенте полиции Бретшнейдере.

Так что какое-то предзнаменование «поезда до Хогсмита» всё же было, но я его не расчёл таковым, хотя сознавал, что рано или поздно «этот Франц-Иосиф нам дорого обойдётся».

В «Озерках» моего излюбленного средства от кашля – сиропа солодки – не оказалось, зато в другой аптеке, что прямо в «Пятёрочке», было! Провизорша немного удивилась, что его спрашивают, на что я ей пояснил, мол, мне это лучше любых берлинхими – один пузырёк десертными ложками по несколько раз в день оприходовал – и следа не останется.

– Двадцать один рубль, – протянула она мне коробочку с пузырьком. – Дешёвое же у вас лечение – прямо завидую.

– А вы не ошиблись? Три года назад, когда я вот так же осенью его последний раз покупал, с меня взяли 34.

Оказалось, всё верно – я даже порадовался: моё лечение не только дёшево, но и с годами лишь дешевеет. Вот бы и всё так…

…Да и 3 сентября, когда прибыл в «Строитель» взамен Манона, тоже ничего не предвещало окончания сериала. Однако, как любят говорить даже не читавшие, а так же и не любящие, как я, булгаковского «Мастера», Аннушка уже пролила масло. Добавлю, что трамвай во всю звенел на стыках, а Берлиоз… принимал сироп солодки в дежурке перед обедом.

На обед у него, тьфу – у меня, были фаршированные мясом блинчики, которые я перестал носить из дома, а приспособился, улучив минутку, покупать рядом, в «Ермолинском», а потом ловко, точно до нужной кондиции, разогревать в микроволновке. Купив, с запасом, 9 штук, когда возвращался из аптеки, 6 отнёс в холодильник, а 3 положил в пластиковый контейнер с низкими бортами и поставил на 2 минуты в микроволновку. Как раз закипел чайник, я его вручную выключил, чтобы попусту не надсаждался, ибо сам отключаться давно не умел (или его отучили чьи-то неумелые ручки), залил кипятком в лиловой кружке излюбленный свой «Ахмад» – и тут в дежурке неслышно материализовался Воланд.

Конечно, когда я обернулся, это был вовсе не демонический «князь тьмы», а вполне себе провинциальный мужичонка-директор, но и как тоже булгаковский Бунша, понимающий об себе не меньше царя Иоанна Васильевича.

– О, Сергей Владимирович, – стал подниматься я, подавая ему руку. – Рад видеть в добром здравии.

– И я вас, Александр Васильевич, – ответил он на рукопожатие. – Только сегодня вспоминал вас добрым словом…

– Приятно! – улыбнулся я, но Бунша не улыбнулся в ответ:

– А потом – и не добрым, – закончил он.

Я рассмеялся, но напряжённо – всё-таки новичок, мало ли где что-то сделал не так:

– Отчего же?

– Спите в дежурке, – насколько был на это способен, проникновенно сказал директор, тараща при этом оловянные глаза и изображая участие. – Устаёте? Не высыпаетесь? Тяжело вам?

– Да с чего же вы взяли? – уже облегчённо рассмеялся я, видя какую он городит нелепицу – явно на понт берёт, как изъясняются в известных кругах.

– Мне позвонили…

Сказав это, он подхватился и куда-то надолго исчез. Когда я уже, мысленно хихикая над услышанным, съел все свои блинчики и даже напился чаю, вернулся, договаривая по дороге по телефону.

– Ну, вы меня и посмешили! – признался я, когда он договорил.

– Но это совсем не смешно, – опять заоловянились его глаза.

– Да бросьте вы, – махнул я рукой благодушно, продолжая расценивать его инвективу как дешёвый понт. Просто не понимает, с кем имеет дело, вот и шутит, как с простаком – для пущей острастки. – Ну, чего-нибудь бы серьёзнее сочинили. Я уж заволновался, вдруг что-то где-то не запер или в роде того. А вы мне про какое-то спаньё в дежурке…

И тут он вдруг взял да и ляпнул:

– А если я докажу?

Зря он это сказал. До сих пор мы были, я думал, сотрудниками, во взаимном, разумеется, подчинении, один из которых на арапа куражится над другим, прощупывая степень податливости. Я думал, в итоге мы посмеёмся над незадачливым магазинным стукачом (скажу, что я вскоре узнал, кто это, хотя и специально не дознавался: эта «хата» течёт почище, чем склад поставщиков банок для консервирования). Теперь я понял, что передо мной чудак с вариативной первой буквой.

– Бабушке своей доказывайте, – встал я на ватных от острого разочарования ногах из-за стола, снял бэдж и повесил его на крючок за спиной. – А я пошёл.

Потом сходил в шкафчик, где висела одежда, и прямо при нём начал переодеваться.

– Так вот бросите пост?! – прошелестел он высохшим языком, но я не ответил, хотя очень хотелось ответить ему прямо в фейс: «Легко!» Ибо с подобными личностями общих дел не имею.

Но я не стал до этого опускаться. Молчком собрал вещи, упаковал их в пакеты, которые ещё со времён распаковки лежали в моём шкафчике, отдал Манону, у коего их и брал, свою связку ключей. Ему пожал руку и сказал, чтоб звонил, а Бунше:

– Пожалуйста, расплатитесь со мной.

Теперь уже он промолчал, с трудом переваривая происшедшее. Видимо, думал, что я буду объясняться да извиняться за то, что не делал, но я не мечу бисер перед свиньями. Что ж, молчишь, подавившись собственной дурью, подумал я и сказал вслух последнее:

– Тогда жду сегодня же расчёт на банковскую карту, как положено по закону.

И сел на поезд до Хогсмита, как прозорливо, даже себя этим удивив, пообещал давеча девушке, покупавшей наждачку.

ЭПИЛОГ

В эпилогах обычно принято рассказывать коротко, что случилось с героями, как они жили, чего достигли или утратили по окончании основного повествования. Последую этой литературной традиции и я, хотя мой сериал вовсе не литература, а чистая журналистика.

Этот жанр газетного сериала я придумал 20 лет назад для рассказа о странной во многом поездке в Белоруссию. Она была ещё менее продолжительной, чем моя нынешняя служба магазинным охранником, на уж очень насыщенной, и мне захотелось рассказать о ней поподробнее, последовательно – а главное, сразу по горячим следам. Так родилась книжка «Девять правд Беларуси», вышедшая в городе Волгодонске Ростовской области, где я тогда жил и работал, в нашем с моим партнёром и товарищем Николаем Гвоздовским, учившем меня в начале 90-х азам компьютерной грамотности, издательстве «Гвоздь». Тираж её был совсем небольшим – всего 200 экземпляров, и она не предназначалась для продажи. Я дарил её знакомым, и вскоре даже у меня не осталось ни одного бумажного экземпляра. Но прочитать её тем не менее, при желании, можно, пройдя по этой ссылке: http://zhabskiy.ru/load/9pravd/devjat_pravd_belarusi/1-1-0-2 и скачав с моего сайта. Там же, в разделе «Книги», можно найти и другие мои публицистические (иных я не пишу, ибо не умею) книги, две из которых вышли уже в Питере.

Вообще говоря, я полагаю, что если от меня что-то и останется в журналистике, так именно этот созданный мной новый жанр, в котором я теперь написал о своих похождениях на ниве охранной деятельности.

Сегодня утром, садясь за этот эпилог (выражение, разумеется, образное, ибо я пишу давно уже лёжа на диване, опершись о почти вертикально стоящую упругую подушку и пристроив на поджатых коленях свой верный ноутбук), я получил в Одноклассниках от читательницы из далёкой Сибири сочувственный месседж в том духе, что вот, мол, тяжеловато, Александр Васильевич, умному человеку вращаться в таких кругах: когда интеллект на уровне амебы, а пальцы гнём ох-ох!

Это, надо сказать, типичная реакция Homo sapiens. В упомянутой выше книге – первенце жанра газетного сериала, я писал: «…читаешь и, право, конфузишься за сочинителя (речь идёт о пассаже статьи тогдашнего президента враждебной Лукашенко Белорусской ассоциации журналистов Жанны Литвиной): „Журналист рискует жизнью в зонах военных конфликтов, в местах бедствий и катастроф, но совсем недопустимо, когда в конце нашего столетия он – заложник политики исполнительной власти, жертва действий отдельных чиновников, их представления о роли СМИ и навязанного диктата“. Так прямо и слышится: „Сделайте нам красиво!“ Положим, журналист, – а не „папарацци“! – рискует всегда. „Пятизвездочного“ комфорта наша профессия не обещает. Как офицеры, мы добровольно берем на себя и тяготы, и риск». Я и моей сибирской «френдессе» в том же духе ответил: «Журналисту всё это привычно. Наша профессия отличается тем, что соприкасаешься абсолютно со всеми слоями общества. Как говорили в мои молодые годы, утром с редакционной уборщицей, а вечером – с секретарем ЦК. Так что я бы не сказал, что тяжеловато. Другое дело, что надо снова искать работу. А в 67 это уже вот действительно тяжеловато…».

Ну, про работу буду думать попозже, а пока надо же свои денежки как-то из «Альфы» извлечь – внутренний голос подсказывал мне, что поскольку там с жалованьем мухлёвка, то я ещё хлебну лиха.

Доехав до станции Хогсмит и добравшись до Хогвардса, то бишь своей утлой съёмной комнатёнки на 6-м этаже заурядной 9-этажки, полной такого же, как и я, забубенного простонародья, тотчас, во избежание ненужных директорских намерений соскочить, пишу Бахвалову, чтобы сохранился документальный след, СМС: «Мной отработано 8 полных дневных смен (половину сегодняшней дневной дарю Вам): 1300 х 8 = 10400, а также 4 ночные смены: 1800 х 4 = 7200. Итого Вы мне должны 17600 руб. Прошу сегодня же, как это и полагается по закону, перечислить их мне на карту Сбербанка # ……».

Я не мнительный человек и не особенно рефлексирующий. Поэтому, тотчас переключился на этот сериал и до вечера написал очередную серию. Ложась спать, проверил сообщения в телефоне: известия мобильного банка о переводе «Альфой Секьюрити», положенной к расчёту со мной, равно как и каких-либо возражений Бахвалова по поводу итоговой суммы там не было. Второе воспринял как должное: я уже давно понял, что он не оговорился, принимая меня на работу, относительно расценок, а в самом деле сознательно намеревался платить мне существенно больше, чем «гастарбайтерам».

Использовал это немецкое словцо вовсе не от пренебрежения к Манону Хакимову и Батыру Халимову – моим дорогим землякам. Мне, выросшему в Туркестане, а потому интернационалисту до мозга костей это нисколько не свойственно. В Ташкенте в советскую пору жили люди 103 национальностей. Со мной в классе учились греки, корейцы, узбеки, украинцы, евреи, причём двух видов – обычные и бухарские, истинные коренные жители Мавверранахра, а один год даже испанец – сын приехавшего с Кубы дипломата. Да что там, в Ташкенте у меня был одно время приятель-француз Сократ из Льежа. Там его папаша владел фирмой по производству маленьких самолётов для богачей, а он, воспылав в великом бурливом 68-м ненавистью к своему классу, пустился бродить по свету, попутно учась то в одном университете, то в другом (денежки на это он, как я понимаю, у папы всё-таки брал), и так добрался до Ташкента. Я там тоже немало снимал частных квартир, устав со временем жить с мамой, ибо двум взрослым людям это, как выразилась моя сегодняшняя корреспондентка, «тяжеловато». И вот на ташкентской бирже арендного жилья, которая тогда обитала во дворе дома на Пролетарской, где помещалось официальное квартбюро, прямо напротив курантов (тогда куранты были ещё только одни, первородные), мы с ним и познакомились в конце 70-х. И долго потом приятно общались, пока Сократ, движимый неутолимой жаждой к перемене мест, не уехал, кажется, в Индию.

Так что гастарбайтером назвал в последний день моей работы Манона, дежурившего в торговом зале, вовсе не я, а какой-то безмерно наглый мальчишка-дагестанец – Манон в них не разбирается, поэтому не смог уточнить, аварец ли это был, или лезгин, или табасаранец, а может даргинец или кумык, да оно и неважно. Важно другое: горский сопляк оскорбил хамским тоном и «тыканьем» человека вдвое старше себя, да ещё и бывшего российского военнослужащего.

– Я пристыдил его, говорю: это же некрасиво, а он мне: «Да кто ты такой, чтобы я говорил тебе „вы“?! Гастарбайтер несчастный!».

Манон передал мне это со смехом, но всё-таки горьким. Он, выросший в СССР и служивший срочную ещё в нём на Урале, был глубоко оскорблён – не только за себя, но и за всех наших – узбекских, таджикских, киргизских ребят и девчат, приезжающих в Россию на заработки от ужасающей бедности дома (можно подумать, впрочем, тот дагестанец явился в Колпино не по той же причине).

– А вы бы ему объяснили, – попытался я его хоть немного утешить, – что если бы Сталин сделал случайно автономией Узбекистан, а не Дагестан, то сейчас бы звалась тут презрительно гастарбайтером эта самая гнусь, а наши ребята были, как вы, полноправными гражданами.

Манон лишь махнул рукой: что, мол, этим невежам объяснишь, если уж они даже священные законы Востока об уважении к старшим попрали…

Вот, видимо, и директор Бахвалов также в душе относится к моим землякам, хотя сам, по сравнению, с ними – пустышка. Иначе почему же он платит им крохи, особенно за ночные дежурства, когда они в прямом смысле рискуют жизнью? Пока что бог (и аллах) миловал: нападений грабителей не случалось, ибо в «Строителе» нечего брать в самом деле, чтобы потом огрести каталажку до конца жизни, но ведь полной страховки от этого нет. Вон на днях, защищая чужое добро, в Питере погиб работник супермаркета на Есенина: вор убил его, ударив по голове бутылкой водки. Да и Манон мне рассказывал, как однажды чудом остался жив: сбитый им с ног уже на крыльце вор-наркоман потом признался, что мог бы полоснуть его по сонной артерии бритвой и сбежать, да пожалел.

Однако вот уж и полдень 5 сентября, а денег альфовских на моей карточке всё нет. Я не буквоед, понимаю: вчера я покинул «Строитель» в 4-м часу дня, причём для себя и для всех неожиданно, поэтому соблюсти трудовое законодательство было, возможно, технически сложно (хотя, если честно, проще пареной репы: транзакции в наших банках сейчас происходят мгновенно). Поэтому, заподозрив, что со мной начинается игра в кошки-мышки, вместо очередной серии этого сериала пишу жалобу прокурору Колпинского района Петербурга. А отправив её, посылаю Бахвалову новую предостерегающую СМС (эти и все последующие у меня сохраняются – пригодятся, если дело дойдёт до суда): «Поскольку в отношении меня нарушены ст. ст. 64, 66, 68, 140 и ряд других ТК РФ, вынужден был обратиться в прокуратуру с требованием привлечь виновных лиц к ответственности».

Для непосвящённых и иностранцев: первые три указанные статьи Трудового Кодекса РФ регулируют порядок заключения трудового договора между работником и работодателем, который Бахваловым со мной так и не был заключён. Помните, он лишь неопределённо махнул рукой, когда я пришёл по его приглашению за форменной рубашкой и принёс не только запрошенную им фотографию для служебного бэджа, но и весь пакет документов для оформления на работу, вплоть до университетского диплома и вкладыша к нему.

Ну а 140-я статья ТК РФ регулирует порядок выплаты расчёта уволившемуся работнику. Она имеет две части. Первая гласит: «При прекращении трудового договора выплата всех сумм, причитающихся работнику от работодателя, производится в день увольнения работника. Если работник в день увольнения не работал, то соответствующие суммы должны быть выплачены не позднее следующего дня после предъявления уволенным работником требования о расчете». Не менее важна для уволившегося и вторая: «В случае спора о размерах сумм, причитающихся работнику при увольнении, работодатель обязан в указанный в настоящей статье срок выплатить не оспариваемую им сумму». Хотя лично меня эта часть не касалась: размер суммы, причитающейся мне при увольнении, Бахвалов, похоже, и не думал оспаривать.

Впрочем – пока. Раз мои кровные деньги и через сутки на мою карточку не зачислены, значит, никаких фортелей со стороны директора «Альфа Секьюрити», при таком-то уровне его взаимоотношений с работниками, исключать было нельзя. Да и мои бывшие напарники-земляки очень тревожились, как бы Бахвалов не только указанную мной сумму, но и даже высчитанную по тем расценкам, что платил им, не отказался отдать. Он же и с ними трудового договора не заключал. Как рассказывал мне Манон, работающий в «Альфа Секьюрити» уже четвёртый год, сперва у Бахвалова не было бланка (заметьте, он со своими работниками общается только на их рабочих местах – никто никогда из них не приглашался, как я, в офис фирмы, юридический адрес которой: город Колпино, улица Севастьянова, дом 12, офис 203, а фактический не знает никто), потом как-то времени, потом отпуск, а потом так и забылось…