Текст книги "Шокирующая архитектура"

Глава 13
Когда архитектура – это хобби. История об архитекторах– аристократах

Гораций Уолпол. Строберри Хилл. 1753

© Lois GoBe/Shutterstock.com

Профессия архитектора в давние времена считалась почетной, но все же близкой к ремеслу, а потому зодчими даже в эпоху Ренессанса становились выходцы из среднего класса, реже – из бедняков, потому что обучение такой сложной профессии стоило дорого и занимало слишком много времени. Уже тогда стало очевидным, что по мере усложнения конструкций и технологий от архитектора требовалось множество не только практических умений, но и глубоких знаний как сугубо специальных, так и широких, формирующих саму личность, ее представление о мире. Поэтому многие зодчие были блестящими математиками или художниками, а подчас неординарными мыслителями или поэтами.

И вот наступил «век осьмнадцатый», когда профессия архитектора приобретает аристократический блеск, и не только потому, что королевские дворы и дворянская элита адресовала зодчим все более утонченные запросы, но и потому, что в профессиональных рядах практикующих архитекторов появились выходцы из знатных семейств. Подобные новшества могли случиться именно в эту эпоху, которую принято называть Просвещением, когда образованность в придворной среде стала модной и многие молодые аристократы начали получать качественное образование. Некоторые из них стали выдающимися учеными, авторами изобретений и открытий, другие увлеклись литературой и одарили мир известными романами или поэмами, но были и те, кто решил преобразить мир вокруг себя с помощью архитектуры. А что из этого вышло, давайте посмотрим.

Первыми на архитектурную стезю ступили английские отпрыски дворянских фамилий, это объясняется тем, что после разрушительного предыдущего столетия страна принялась активно строить и возводить новые поместья и особняки. Но английскому зодчеству необходимо было обновление, чтобы уйти от подражания французским ансамблям. Интересно, что пристрастия лондонского истеблишмента в области строительства и дизайна в середине века разделились, появились две тенденции – палладианство и готическое возрождение. Оба течения возглавляли весьма влиятельные персоны, познакомимся сначала с поклонниками Андреа Палладио.

Уильям Кент

Каскад в парке Чизвик. 1729

Человека, который увлек всю Европу палладианскими формами и идеями, звали Ричард Бойл, граф Бёрлингтон. Будучи потомком знатного и богатого рода, юноша был свободен в выборе своих занятий, его всегда притягивало искусство: сначала он был увлечен музыкой и литературой, его великодушным покровительством и даже гостеприимством пользовались долгие годы поэт Александр Поуп и композитор Георг Гендель. Затем в сферу его интересов попала архитектура, произошло это в 1719 году во время большого путешествия по Италии, которое он предпринял, как это было с недавних пор принято среди молодых английских дворян. В Италии граф познакомился с английским живописцем Уильямом Кентом, который изучал итальянские памятники и ландшафтное искусство, оба увлеклись зданиями, возведенными по проектам Андреа Палладио, их благородная сдержанность и гармоничные пропорции казались воплощением хорошего вкуса, а потому наиболее актуальными для английского общества.

Начинающие архитекторы занялись зарисовками и обмерами палладианских зданий, Бёрлингтон стал разыскивать и покупать рукописи и чертежи великого зодчего, став эксклюзивным обладателем архива Палладио. Начал «граф-архитектор» с того, что с помощью Кента внедрил новый стиль при строительстве собственного дворца Чизик-хаус в лондонском предместье на берегу Темзы в 1726−1727 годах, почти «дословно» воспроизведя композицию шедевра Палладио – виллу Ла Ротонда под Виченцой. Чизик-хаус не был копией Ротонды, скорее это была вариация на тему, у зданий не совпадают размеры, элементы декора, планировка внутренних покоев. Ведь Бёрлингтон строил виллу Чизик не как жилое помещение, а как изящный особняк для размещения коллекции и приема гостей.

Судьбоносной для английского зодчества в этом проекте стала деятельность Уильяма Кента, которого Ричард всячески поддерживал в течение всей жизни, именно в Чизике Кент впервые создал образцовый ландшафтный парк, ставший эталоном для подобных садов по всей стране, а позже и всей Европе. Здесь можно встретить на площади в 26 гектаров классический набор английского парка со скульптурами и павильонами, витиеватыми дорожками, лужайками и прудами. После постройки Чизик-хауса архитектура Англии стала развиваться под влиянием активной деятельности Бёрлингтона−Кента. Загородные дворцы, поместья и целые улицы, весь Лондон и предместья старались «переодеться» в античные одежды, украсить себя элегантными портиками и скульптурами, колоннадами и аркадами.

Гораций Уолпол, Ричард Бентли

Интерьер библиотеки в Строберри Хилл. 1753

Конечно, многие подвергали критике причуду графа самому заниматься строительством, но лорд-архитектор был настойчив и убедителен в своих стремлениях. Он не только утвердил палладианство, но ввел моду на ближайшие десятилетия на личное обустройство своих поместий, чем и занимались многие дворяне – от герцогов до скромных сквайров. Само собой разумеется, что один человек, пусть даже и такой влиятельный, как лорд Бёрлингтон, не мог превратить строгий классицизм палладианского типа из модного хобби в настоящий стиль эпохи во многих европейских странах. Конечно, для этого были более глубокие предпосылки, но кто-то должен был стать флагманом этого процесса, дать первый импульс, эта роль была достойно исполнена просвещенным аристократом графом-архитектором Ричардом Бёрлингтоном.

Творчеством и деятельностью лорда Бёрлингтона был восхищен молодой Гораций Уолпол, младший сын знаменитого премьер-министра королевства, он получил блестящее образование, отдал дань литературным занятиям, написал один из первых «готических» романов «Замок Отранто» и стал на долгие годы страстным поклонником готики. Это также во многом был не только личный вкус лорда Горация, но и общественный запрос, эстетический протест против засилья привнесенной итальянской архитектуры, как считали приверженцы патриотических убеждений, чужеродной и холодной. Они призывали к возвращению «настоящего» английского зодчества, под которым тогда понимали средневековую готику, так в Англии началось «готическое возрождение», а его предвестником стал Гораций Уолпол.

В 1747 году Уолпол приобрел поместье Строберри Хилл, Земляничный холм, и решил выстроить его заново в «новом старом» готическом вкусе, но все технологии строительства со времен средних веков были давно утрачены, и тогда решено было имитировать готику. Уолпол вместе со своими помощниками – архитектором Джоном Чьютом и дизайнером Ричардом Бентли – занялся изучением главных памятников английского Средневековья, по образу которых обустраивался усадебный дом. Вскоре появились башни и зубчатые стены, стрельчатые окна и даже витражи, а мебель и стены были украшены резьбой со старинными орнаментами. Работа над «готизацией» Земляничного холма заняла почти три десятка лет, в течение которых Гораций подробно излагал и транслировал светскому обществу захватывающие детали возведения нового здания как «эталона нового стиля и вкуса». Конечно, и сам Уолпол прекрасно понимал, что его дом только подражает образцам, он построен с использованием совсем других материалов и пропорций, это был один из первых образцов неоготики, исторического стиля, который чуть позже станет для Англии мейнстримом. В своем «Описании Строберри Хилл» сэр Гораций Уолпол отмечал: «Я не намерен сделать свой дом настолько готическим, чтобы это было в ущерб и современным достижениям в области изысканной роскоши, я стремлюсь создать «идеальное жилище». В этом желании они полностью совпадают с Бёрлингтоном, только каждый к своему идеалу продвигался собственным путем.

Гораций Уолпол

Строберри Хилл. 1753

© Lois GoBe/Shutterstock.com

Деятельность Бёрлингтона и Уолпола сыграла свою яркую и значительную роль в английской культуре, доказав, что из аристократов могут получиться прекрасные архитекторы, ведь у них в те времена было целых два преимущества. С одной стороны, это высокий уровень культуры и образования, достаточно обширные и глубокие знания в области истории и теории архитектуры. С другой – это финансовая независимость, а следовательно, возможность идти на риск, смело внедрять новые формы, искать неизведанные пути, экспериментировать, что обычным архитекторам удается не так часто в силу их зависимости от заказчиков. Но, как всегда, у этой прекрасной медали есть обратная сторона, и, возможно, полная свобода архитектора – это не всегда на пользу?

В том же 18 столетии родился и наш следующий персонаж, Уильям Томас Бекфорд, юноша из очень богатой семьи владельцев сахарных плантаций в Вест-Индии. Он традиционно получил прекрасное образование, в юности серьезно увлекался историей и архитектурой. Говорили, что одно время он учился музыке у самого Моцарта, был знаком с Байроном, писал стихи, был тонкой романтической натурой. Казалось, перед ним открывается блестящее будущее, его ожидали либо громкие победы в свете или на политическом поприще, либо творческие успехи в науках и строительстве. Но в дело вмешался грандиозный скандал, подробности которого до сих пор неясны, поскольку все участники событий стремились всячески скрыть от посторонних детали произошедшего. Но в обществе все же стали ходить слухи о возмутительной связи молодого Бекфорда со своим совсем юным кузеном, однажды сцена их неподобающего выяснения отношений предстала перед гостями его дяди. Далее Уильям оставаться в Англии не мог, он стал изгоем, его не принимали ни в одном доме, и Бекфорд надолго покинул отечество.

Более десяти лет изгнанный аристократ путешествует и занимается литературой, он пишет эссе, статьи, элегии и даже готический роман «Ватек». Во время странствий Бекфорд обзавелся супругой, но брак был недолгий, через три года Уильям овдовел. Будучи богатым наследником, в 1796 году наш герой решил вернуться в Англию, чтобы осуществить свою давнюю мечту. А мечта его была необъятной и необъяснимой. Бекфорд объявил, что намерен снести Фонтхилл – свой палладианский особняк в Уилтшире, построенный всего около сорока лет назад, а на его месте выстроить новый дом, да не простой, а самый большой в Англии в готическом вкусе с башней в 150 (!) метров высотой, естественно, самой высокой во всем королевстве. Особенно трудно было понять эксцентричного миллионера, если вспомнить, что у него не было близких родных и жить в своем «замке для великана» Бекфорд собирался в одиночестве. Современники недоумевали…

Со своим сказочным замыслом хозяин поместья обратился к такому же одержимому архитектору – талантливому, смело мыслящему, но крайне необязательному Джеймсу Уайетту. Про него ходили анекдоты, что он целый год пропускал заседания Королевской топографической комиссии, председателем которой его назначил король, что он был настолько несобранным организатором, что один из его подчиненных пробыл в отпуске три года, чего его рассеянный патрон и не заметил. Но, видимо, только Уайетт поверил в то, что такой масштабный замысел можно осуществить.

Свой новый дворец Бекфорд именует аббатством в память о средневековье, он планирует огромные, в два этажа, окна, громадные лестницы, приемный зал на 1000 человек, но главным украшением Фонтхилла должен был стать острый шпиль, взмывающийя на полторы сотни метров над округой. Хозяин торопил архитектора, ему хотелось быстрее увидеть свой замысел в реальности, но Уайетт месяцами отсутствовал на строительстве, его чаще можно было встретить в питейных заведениях или других притонах. В результате Бекфорд все чаще исполнял функции зодчего сам, рабочие работали круглосуточно, замок возводился в спешке. В итоге главная башня аббатства рухнула еще на этапе строительства, стройка через некоторое время продолжилась, она превратилась в наваждение для Бекфорда, он растратил многое из своих несметных богатства и долгие годы на «сизифов» труд. Наконец, к 1813 году основные объемы были воздвигнуты, в центре огромных крыльев находился Октогон, гигантская столовая со столом длиной 15 метров, за которым хозяин замка ужинал один!

Эксцентричный миллионер жил в аббатстве Фонтхилл до 1822 года. Потом случилось так, что он потерял половину своих плантаций. После этого Бекфорд был вынужден продать свое архитектурное детище. На следующий год из-за несоблюдения некоторых технологических особенностей, а также использования непроверенных материалов 90-метровая башня (выше ее так и не удалось построить) рухнула еще раз, превратив в руины половину замка. Это была фантастическая картина! Фонтхилл стал надолго притчей во языцех, памятником человеческой гордыне и тщеславию.

Сейчас на месте «великанского аббатства» стоит только небольшое сооружение с готическими элементами как напоминание о напрасно потраченных душевных и материальных ресурсах взбалмошного аристократа, никем не сдерживаемые капризные и эгоистичные мечты которого были погребены под рухнувшей башней.

Глава 14
Как один человек повлиял на нефть и на радио, а также…на судьбу одного русского театра. История о Владимире Шухове

Владимир Шухов. Радио– и телебашня. 1922

На Сретенском бульваре в Москве есть необычный памятник: высокая худощавая фигура изображена в стремительном движении, под мышкой чертежи, на плечи наспех наброшен плащ – перед нами образ удивительного человека Владимира Григорьевича Шухова. Постаментом памятника послужила его уникальная гиперболоидная башня, рядом предметы и инструменты инженерного и научного труда, неожиданно возникают фотоаппараты, велосипеды, шестеренки и коньки, здесь можно встретить даже фрагмент нефтяной трубы, который соседствует с рельефами узнаваемых зданий ГУМа и Киевского вокзала. Такое разнообразие предметов и объектов вполне отражает очень широкий спектр интересов и достижений героя монумента, и, совершенно не случайно здесь находятся книги, на корешках которых написаны имена Ломоносова и Леонардо, Шухова можно смело сравнить с ними по масштабу таланта и свершений.

Давайте разбираться, как же удалось Владимиру Григорьевичу соединить в своей биографии такие разные понятия, как нефть и радио. Начнем с нефти. Еще в 1875 году, будучи студентом императорского Московского технического училища (будущей Бауманки), Владимир проявил блистательные способности к математике и физике, став автором изобретения паровой форсунки для мазута, которая произвела переворот в нефтяном деле и используется в отрасли до сих пор. Дальнейшая его карьера была связана с работой на нефтяных бакинских промыслах знаменитых братьев Нобелей. Нефть в ту пору добывали чуть ли не открытым способом, черпая ведрами, и перевозили в бочках на телегах. Это было крайне неэффективно, и Шухов решил придумать трубопровод, по которому нефть могла бы течь сама. Но проблема была в том, что нужных труб нигде не производили, тогда он обратился на военные заводы, где изготавливали трехдюймовые стволы для пушек, которые, по мнению инженера, вполне могли бы сгодиться, и использовал мощности военного производства для изготовления труб. Так появился первый в России нефтепровод, который совершил революцию среди нефтяных компаний. А еще он предложил создавать нефтеналивные платформы и баржи, изобрел нефтехранилища и усовершенствовал крекинг – процесс перегонки нефти. Одним словом, современное процветание нефтяной промышленности было бы немыслимым без Шухова.

Владимир Шухов

Дебаркадер Киевского вокзала в Москве. 1914–1918

Повлиять на развитие отечественного, да и мирового радиовещания Шухову во время одной из поездок помогли крестьяне, которые так ловко плели корзины, что инженер не мог глаз оторвать, он оценил легкость и прочность конструкции и нашел ей гениальное применение. Впервые свои фантастические разработки, напоминающие корзинки из металла, Шухов продемонстрировал в Нижнем Новгороде на выставке 1896 года. На основе диагонального переплетения прямых железных прутьев-балок он создал сложную криволинейную конструкцию, которую в геометрии называют гиперболоидом, так из простого в изготовлении материала наш герой создал уникальную башню. Нижегородский гиперболоидный первенец Шухова исполнял функцию водонапорной башни, но позже на основе все той же системы архитектор стал строить маяки и опоры для линий электропередач, и еще несколько водонапорных башен, из которых отдельные сохранились до наших дней.

Однако легендой мировой архитектуры стала элегантная 150-метровая сетчатая вышка на Шаболовке, именно она вошла в историю под именем Шуховской башни. В 1919 году новой столице Москве срочно была нужна надежная радиосвязь, Ленин распорядился построить «радиостанцию, оборудованную приборами и машинами, наиболее совершенными и обладающими мощностью, достаточной для выполнения указанной задачи». Шухов взялся за реализацию этого проекта, желая возвести очень мощную вышку для улучшения радиосигнала, но в стране шла Гражданская война, и ресурсов на строительство катастрофически не хватало. Высоту башни пришлось сократить вдвое, вместо девяти секций реализовать лишь шесть, по 25 метров высотой каждая. Первый ярус был 40 метров в диаметре, башня возводилась без использования лесов или подъемных кранов – каждый следующий ярус собирался внутри башни, и с помощью блоков и лебедок поднимался наверх. То есть башня вырастала подобно тому, как выдвигался телескоп. Шухову не хватало квалифицированных рабочих, да и металла было очень мало, архитектору пришлось использовать материалы из разобранных конструкций, уже бывших в эксплуатации, что в итоге привело к аварии – при монтаже четвертого яруса оборвались тросы и конструкция была повреждена. Это привело к судебному разбирательству, Шухова хотели расстрелять за саботаж, но, к счастью, установили истинную причину аварии – некачественный металл тросов. Но архитектора до конца монтажных работ решили держать «на мушке», заменив ему приговор на «расстрел условно» до конца строительства. В 1922 году возведение вышки было закончено, она стала самым высоким сооружением столицы. В марте после установки соответствующего оборудования, с Шуховской башни началась трансляция радиопередач. Башня на Шаболовке сыграла историческую роль и в развитии отечественного телевидения. В 1939 году был построен телецентр, на башне установили передатчики телевизионного сигнала, и состоялась первая телетрансляция. Вплоть до 2007 года башня Шухова транслировала телесигнал на всю страну, сейчас она по-прежнему в строю и используется для передачи сигналов сотовой связи.

Шуховская башня остается функциональной более века, она известна всему миру и как знаковый архитектурный памятник: ее ажурный силуэт вот уже сто лет воспринимается как один из символов авангардной Москвы, за это время он вдохновил архитекторов многих стран на создание гиперболоидных конструкций. Теперь башни на основе шуховского изобретения украшают Сидней и Гуанчжоу, Астану и японский порт Кобе. А в Мюнхене на Олимпийском стадионе в 1972 году были использованы технологии Шухова для создания гигантских висячих перекрытий-оболочек над трибунами стадиона, прообразом которых были шуховские павильоны на нижегородской выставке в конце XIX века.

Как автор металлических сетчатых перекрытий, Шухов был инженером практически на всех значимых масштабных московских проектах рубежа XIX−XX веков, он сотрудничал с Шехтелем и Валькотом, Клейном и Мельниковым, Померанцевым и Кекушевым. Находясь в таких знаменитых постройках, как ГУМ или гостиница «Метрополь», Киевский вокзал или Музей изобразительных искусств имени Пушкина, Главпочтамт или Петровский пассаж, нужно только поднять глаза – и мы увидим замысловатые узоры металлических балок и ферм под стеклянным навесом, это все придумал непостижимый Владимир Григорьевич Шухов. Архитектор инновационных сооружений, инженер-изобретатель, военный конструктор и мостостроитель, он повлиял на развитие не только нефтяной отрасли и радиосвязи, но и многих других сфер нашей жизни.

А как же театр? Неужели Шухов? Нет, он не играл на сцене и не ставил спектаклей, хотя и был заядлым театралом. Правда, он по просьбе Станиславского спроектировал и построил для Художественного театра уникальную многоуровневую вращающуюся сцену. Но судьбоносной для русского театра стала встреча летом 1885 года тридцатидвухлетнего Владимира Шухова с юной семнадцатилетней барышней, подругой своих сестер, девушку звали Оленька Книппер.

В эти годы Владимир был уже известным мастером, состоявшимся человеком, при этом в его частной жизни во многом все решения принимались его очень волевой матушкой Верой Капитоновной. Возможно, это была главная причина того, что ее сын ходил все еще в завидных женихах, другой помехой была крайняя загруженность и страстная увлеченность Владимира на профессиональном поприще. Однако восторженное отношение романтичной девушки не оставило равнодушным господина инженера. Книппер, наслышанная о многочисленных дарованиях Владимира от своих подруг – младших сестер Шухова, Ольги и Александры, была очарована его элегантностью и безупречными манерами, его талантами и знаниями.

Шухов, как истинный сын эпохи Серебряного века, был прекрасно образован, любил музыку, поэзию, театр. Не мудрено, что Оленька влюбилась в нашего героя. Владимир был тоже увлечен, разгорелся страстный роман, который длился несколько лет, летние прогулки на даче сменялись зимними свиданиями в Москве. Но развития отношений не происходило, с одной стороны, Ольга в роли невесты сына не нравилась матери, с другой, карьера Шухова была на подъеме, он был не готов к браку. Когда барышня узнала от подруг об истинном положении дел, она была глубоко оскорблена в своих лучших чувствах и вскоре решительно разорвала отношения с Владимиром, сохранив свою обиду на всю жизнь. В дальнейшем она старалась никогда не пересекаться с Шуховым и даже слышать о нем ничего не хотела.

Такой мучительный жизненный опыт привел ее к мысли не вступать в брак, а пойти в актрисы. «Я вступала на сцену с твердой убежденностью, что ничто и никогда меня не оторвет от нее, тем более что в личной жизни моей произошла трагедия разочарования первого юного чувства…» – писала Ольга Книппер позже в воспоминаниях. Она выучилась на актрису, стала играть на сцене, потом судьба привела ее в Московский художественный театр. Здесь через несколько лет ее увидит в роли Ирины в «Федоре Иоанновиче» Антон Павлович Чехов. Он будет настолько очарован молодой актрисой, что решит написать еще несколько пьес для театра, чтобы чаще бывать на репетициях. Затем они поженятся, и молодая актриса войдет в историю мирового театра как легенда МХТ – Ольга Леонардовна Книппер-Чехова. Кто знает, как сложились бы судьбы МХАТа, да и самого Чехова, если бы в юности Ольга стала Книппер-Шуховой?!