Текст книги "Синемарксизм"

«Люси»: эволюция продолжается?

На радость феминисткам всего мира, женщины в фильмах Бессона – это именно те, с кем происходят главные изменения и за кем остается последнее слово в большой драме. Лилу, спасающая мир, «Леди», всю жизнь отдавшая политической борьбе против военной диктатуры, Матильда из «Леона» – меньше всего они похожи на живые эмблемы и призы в ярком мире мужских разборок классического кино. Как тут не вспомнить консервативную шутку о том, что рождаемость падает там и тогда, где женщины в массовом порядке получают образование и равные права.

Другая подкупающая черта режиссера – французская подозрительность к государству, и особенно к секретным службам. В «Никите» спецслужбы превращают несчастную героиню в машину для убийств, в «Леоне» большая наркоторговля крышуется отделом по борьбе со сбытом наркотиков, а в «Леди» на нас оскалился целый полицейский режим во всем своем воинственном идиотизме.

Но на этот раз Бессон снял фильм не о том, как любовь спасет мир, и не о том, насколько яркой может быть одежда, а про нашу эволюцию.

«Люси» – женский вариант имени режиссера. Но так же американские антропологи назвали самку австралопитека, скелет которой найден в Эфиопии. Копия этого скелета есть в московском палеонтологическом музее. Дети обожают там мериться с Люси ростом и фотографироваться. А имя такое антропологи дали ей в честь песни «Битлз», где Люси летает в небесах с бриллиантами и получается аббревиатура «ЛСД». Для понимания бессоновского сюжета это важно.

После усталости от советской «прогрессивной» пропаганды и после разочарования в либеральных мечтах «западного развития» у нас настали патриотические времена и общим настроением сделался консерватизм, т. е. крайнее недоверие к «прогрессу» во всех его версиях плюс изоляционистская солидарность. Но западный мир и его массовая культура по-прежнему «бредят» эволюционным скачком и резким ростом возможностей.

У Бессона интересное «геополитическое бессознательное». Брутальная Азия насильственно, но не специально запускает скачок эволюции в Европе. Третий мир случайно провоцирует полезную мутацию западного человека, зашивая ему в живот ключ к сверхчеловеческому будущему, но не подозревая о последствиях. Обратное влияние мировой периферии на центр вдруг становится решающим.

От ответа на вопрос о прогрессе зависит, как мы воспринимаем общество, в котором живем, чего ждем от его истории и какое себе отводим в этой истории место.

Главных ответов три.

Первый: никакого прогресса нет и не было, а был золотой век, потом упадок, и теперь настали «последние времена», за которыми грядет конец света. В разные версии этого верят самые разные люди, от индуистов до христиан. Гордо встретить финал и спасти в последнем хаосе свою бессмертную душу – цель нашей жизни.

Второй: никакого прогресса нет, но нет и упадка с близким финалом, и всегда в жизни людей, с библейских времен, происходит примерно одно и то же, описанное в книгах, которые не стареют. Быть порядочным человеком во все времена, не соблазняясь суетой, этический стоицизм – вот все, что нам остается.

Третий: мы продолжаем все быстрее изменяться в сторону большей точности и глубины мышления, самопонимания и власти над реальностью, развертывая свою миссию наведения порядка во вселенной, и этот процесс ничто не может остановить. Такой ответ предполагает острую полемику: какой тип общества, форма образования, вид технологий предпочтительнее?

В прогрессивном, т. е. верящем в эволюцию сознании есть два проклятых вопроса:

Кто является агентом эволюции?

И

Какова ее причина и движущая сила?

Обычно антропологи уточняют второй вопрос так: почему обезьяна резко поумнела, облысела и создала собственную реальность? Ведь наверняка именно «это» и продолжает до сих пор толкать нас вперед?

В моем детстве первый вопрос не давал покоя братьям Стругацким. Под впечатлением от советских академгородков они рассчитывали на изолированные группы интеллигентов («мокрецов»), а под впечатлением от акселерации и оптимизма педагогов-новаторов надеялись на сообщества детей, сплотившихся вокруг гениальных учителей.

Сознание прогрессиста всегда занято поиском надежного агента полезной мутации, которая станет всеобщей. Желтые подводные лодки молодежных субкультур? Революционные организации? Университеты? Креативный класс в своих кластерах?

Биологи сходятся в том, что единицей эволюции является не отдельная особь и не весь вид, но популяция – сплоченная группа живых существ одного вида с общей судьбой. Если новая ценная способность унаследована популяцией в целом, можно говорить об эволюционном росте.

Социологи говорят примерно то же самое: историческим агентом становится группа – религиозная община, партия, диаспора, движение, – которая изобрела нечто новое и предлагает это остальному человечеству на тех или иных условиях, становясь примером подражания или объектом ненависти для окружающих.

Бессон, как и львиная доля нынешней фантастики, показывает нам волшебную фантазию на тему курсов улучшения своих способностей и личного роста. «Наш уникальный метод поднимет вашу эффективность!» – любимая мантра «креативного капитализма». И вот мы видим деву – бодхисаттву, полностью освободившую свой разум. Это крайне либеральное представление о прогрессе как о личном деле частного собственника своей судьбы. Поднять свой уровень до заоблачных процентов и обойти всех в индивидуальной конкуренции. Мир состоит не из классов, наций и общин, но из отдельных людей, соревнующихся за доступ к ресурсам и всеобщему интеллекту.

Буржуазность этой версии эволюции нагляднее всего видна в главной идее фильма: твой мозг «используется» менее чем на 10 %. Имеется в виду, что твой мозг не развивается, не меняется вместе с тобой, а дан тебе изначально с гарантированным набором заданных функций, как купленный в магазине айфон. И этот гаджет мало используется тобой, «неумелым юзером».

Такая индивидуальная эволюция не может быть социальной. Новые навыки не наследуются группой, и жизнь людей остается прежней. Мутировавшему сверхчеловеку, перепрыгнувшему через все границы возможностей, не остается ничего, кроме как превратиться в вездесущее божество. Стать кем-то вроде Софии, женской мудрости мира, которой поклонялись символисты сто лет назад и в которую еще раньше верили средневековые гностики.

Ключ к любой идеологии – это ее рецепт бессмертия. Бессмертие может быть экономическим: созданный тобой капитал продолжит действовать после тебя; мистическим: душа получит все, что заслужила, но не в этом, а в другом мире, или биологическим: победа над старением, крионика. Бессон предлагает другой популярный рецепт – чистый разум, присутствующий сразу во всех электронных устройствах. Женский вариант «Газонокосильщика» или «Превосходства».

Теперь о движущих силах эволюции. Рон Хаббард и Эдуард Лимонов, например, полагают, что человеческая история началась с пришельцев. У Хаббарда души пришельцев вселяются в земных обезьян, как в тюремные камеры. У Лимонова в его «еретических трактатах» человек – это результат биологических опытов над обезьяной по созданию послушных и невежественных слуг для инопланетян. «Космический» империализм, хорошо известный по вполне земной колониальной эпохе.

Каждая новая теория прогресса обнаруживает в нашем прошлом нечто, что оправдывало бы важный конфликт современности. «Человека создал труд», – говорили марксисты эпохи индустриального бума и больших забастовок. Творчески работай – и шагнешь дальше. «Правильное питание», – утверждают антропологи эпохи бесконечного разнообразия диет и ресторанов. Последнее сенсационное исследование британских ученых на эту тему доказывает, что везучие обезьяны ели особенно питательных муравьев с редким видом белка и это привело к взрывному росту обезьяньего мозга. Найди правильного диетолога, и станешь сверхчеловеком.

Ближе всех к «Люси» оказался Теренс Маккена, «открывший» еще в 1970-х, что обезьяны просто научились есть псилоцибиновые грибы и это невероятно расширило их сознание, породив язык и всю нашу последующую цивилизацию. Главное – выбрать себе правильное «вещество», и ты резко эволюционируешь. Идеология отшумевшей «психоделической революции» – ЛСД сделает тебя бессмертным и откроет ворота в радужную бесконечность! – в наше время стала идеологией ночных клубов: ищи свое вещество, оно тоже ищет тебя! Возможно, оно само в тебя проникнет и заменит тебе курс личностного роста, сделав тебя всевидящим. Именно это и случается с Люси: химия, попав в кровь, запускает полное преображение сознания. В третьем мире наконец-то создали идеальный товар для мира первого. В этом смысле фильм можно смотреть как «трип» – нарциссическую галлюцинацию героини насчет собственного величия под воздействием дозы наркотика, вряд ли совместимой с продолжением ее жизни.

Впрочем, когда с ЛСД по всему миру начались юридические проблемы, «волшебный товар» в этом рекламном мифе был быстро заменен холотропным дыханием, «одитингом» саентологов или легальными стимуляторами мозга.

«Жизнь Пи»: атеизм невыносим?

Сначала кажется, что это сказка для старшеклассников в стиле нью-эйдж о поисках личного бога, абсолютном одиночестве как этапе на этом пути, а также о сложных отношениях духа с нашей «звериной» стороной. Ближе к концу, когда мальчик оказывается на неправдоподобном острове, окончательно убеждаешься, что речь в фильме идет о символизации, типа «представьте себя и своих знакомых каким-нибудь животным, островом, растением, богом и опишите их как можно подробнее». В этом экранизированном тесте психолога, на острове-людоеде, есть идиллический день жизни и черная бездонная ночь некроса, в которой распускаются на деревьях светящиеся цветы с человеческими зубами внутри. Именно тут понимаешь, что с мальчиком произошло нечто совершенно иное, невыносимое для него, и мы весь фильм видели «картину замещения», иносказание, которое только и может окончательно спасти его психику. Но самое важное ждет нас в финальном диалоге, где мы получаем две истории. В первой мальчик спасается на лодке вместе с тигром и другими животными. Тигр убивает остальных зверей, но становится почти другом мальчика, прежде чем они расстанутся навсегда. Во второй версии мальчик оказывается в шлюпке с матерью, матросом и коком. Матрос гибнет от инфекции, и его, возможно (это не проговаривается до конца, потому что не может быть явно произнесено), съедают. Кок на глазах мальчика убивает его мать, а мальчик, пережив это, убивает кока и на несколько месяцев остается один в океане, где постепенно придумывает для себя и нас первую, «тигровую» историю, чтобы не сойти с ума от случившегося.

Важно, что еще на суше он увлекается тремя религиями сразу – индуизмом (Кришна и Шива), католицизмом и исламом. Т. е. его основная черта – религиозность, даже – религиозная всеядность, экуменизм. В зрелом возрасте он преподает историю каббалы в университете, а затонувший корабль, на котором «осталась» (по одной из версий) его семья, называется, кстати, «Цимцум» – древнееврейский термин, означающий уникальную идею творения мира через «сжатие» и «сокрытие» Бога, а не через его «развертывание» и «откровение». «Цимцум» объясняет сам феномен человеческого сознания как парадоксальный факт сокрытия и удаления Бога от себя самого.

Какая же из двух историй действительно случилась? – хочет знать зритель, воплощенный в писателе, выслушавшем обе версии. А какая вам больше нравится? – волнуясь, спрашивает повзрослевший мальчик. Конечно, та, что с тигром, спешит выбрать писатель, успокаивая собеседника. И в ней есть Бог! – с просветленной улыбкой отвечает спасшийся. В этот момент в фильме открывается настоящее «атеистическое окно» и проговаривается его идеология. Вот она: мы нуждаемся в иллюзии и лжи, чтобы не превратиться в чудовищ, которыми потенциально являемся. Без этого святого обмана не могло бы возникнуть цивилизации. Без этой «неправды» у героя никогда бы не было ни работы, ни дома, ни жены с двумя прелестными детьми. Скорее всего, он вообще бы не спасся, если бы все это не выдумал. Атеистическое окно открывается, но ни смотреть, ни тем более вылезать в него не рекомендуется никому, ибо это равнозначно потере человеческого статуса. Невыносимость нашего опыта заставляет людей прибегать к созданию «примиряющих» символических систем, которые лежат в основе всех религий и человеческой культуры вообще. Точка зрения, конечно, буржуазная, идеалистическая, но субъективно честная, показывающая границу мира, за которой открывается его революционная перспектива, невозможная в таком сценарии и в буржуазном сознании. Мы вечно нуждаемся в выдавании (окровавленного) шила за (душистое) мыло, и именно это делает нас духовными – вот главная идея фильма, фактически повторяющая всем известное «…его следовало бы выдумать». Человек, конечно, потенциальный убийца и людоед, но еще он умеет символизировать, обманывать сам себя и создавать вторую реальность, на которой держится мораль, амортизирующая в нас людоеда и хищника. Мысль консервативная и охранительская, но это консерватизм, который не верит сам в себя, потому что знает, что его «духовность» есть всего лишь способ избежать жуткой и нежелательной травматической правды. Вот одна из причин, по которым современный капитализм называют поздним, намекая на его идеологический предел и антропологический пессимизм.

«Потребность убивать, хотя бы умозрительно и символически, свойственна нам не менее, чем эмпатия», – сказал мне недавно на гламурной лондонской тусовке один известный бизнесмен. Мы обсуждали с ним компьютерные «стрелялки» и новоросскую войну. И я думаю, что он прав. Хотя выводы из этого предположения мы сделаем наверняка очень разные.

Радикальный материалист попытался бы отказаться от иллюзий и принять себя таким, каков он есть. Т. е. (по сценарию) признать себя убийцей. Если верить фильму, такое «принятие», во-первых, разрушило бы до основания нашу цивилизацию, а во-вторых, на такое все равно никто не способен. Мы не можем быть атеистами, потому что столкновение с самим собой невыносимо. Реальность – это не то, на что мы способны смотреть, не закрываясь фантазией.

Энг Ли снял фильм о необходимости и силе человеческих иллюзий. И это делает фильм мейнстримом. Но при этом иллюзии признаются именно иллюзиями, душеспасительной ложью (как и в нолановском «Бэтмене»), а не чем-то другим. И таким образом, мы имеем последний, финальный и парадоксальный аргумент: «нельзя не верить в богов, которых нам следовало выдумать, чтобы спрятаться от себя».

Следующим шагом был бы разрыв со всей традицией символизации, признание ее неизбежности на определенном этапе и проект нового человека и нового общества, не нуждающихся в иллюзиях и не боящихся себя. Проект всеобщей революционной терапии. Но такой программы не может быть в сценарии мейнстримового кино, предлагающего только один выбор: кем вам приятнее себя считать – отчаянным убийцей и бессильной жертвой или все-таки «другом бенгальского тигра»?

Вачовски и техника

Эмблематичен финальный момент фильма Вачовски про «Вендетту», когда люди на площади снимают свои бунтарские маски и под ними оказываются все, кто погиб в недавней революционной каше. Конечно, тут есть христианский намек на новую землю под новыми небесами и всеобщее воскрешение, но не будем сейчас развивать эту тему Небесного Града, которая накрепко вшита в мобилизующий революционный миф. Скажем только, что если корона на голове монарха – это условная модель Небесного Иерусалима, то свержение короны символизирует экспроприацию теологии из рук правящего класса и реализацию ее главных сообщений в конкретных обстоятельствах.

Гораздо интереснее то, что революционное воскрешение из мертвых и оптимистичное единение всех, когда-либо живших на земле людей, вызвано подрывной технологией – взрывом парламентского здания с помощью подземного поезда, начиненного динамитом. Технологии в современном кино все чаще становятся не просто средством, но и образом самой победившей революции.

Три серии «Матрицы» очень разные. Первая – история о героических партизанах, ведущих священную войну с системой иллюзий и контроля. Для романтичных радикалов.

Вторая о том, что внутри системы есть немало звеньев и субъектов, с которыми можно наладить контакт и которые «и вашим и нашим». Не все так однозначно. Меняй систему изнутри. Для осторожных реформистов.

Третья же о том, что виноват «стрелочник», а не система, просто одна из частей системы вышла из-под контроля и слишком много на себя взяла, эту проблему нужно решить совместными усилиями обеих сторон (системы и повстанцев), и тогда с партизанами будет подписано мирное соглашение и война окончится. Т. е. функция партизан в третьей серии сводится к работе диагностиков, которые помогают системе восстановиться, справившись с внутренними неполадками. Для мудрых конформистов.

Но при более глубоком анализе все вообще наоборот. По всем важнейшим признакам машины «Матрицы» – это и есть коммунистическое будущее, в которое не взяли человека, как слишком буржуазное существо, и все партизаны (вспомним, как устроен их город) сражаются с коммунизмом машин за «святые человеческие идеалы» – частную собственность, традиционную семью и буржуазную демократию. Единственное отличие в жизни людей «Матрицы» от нашей в том, что их уровень потребления очень низок. У них всего очень мало, все очень «не товарное», и едят они какую-то дрянь, запивая вредным самогоном. Именно эта разница в уровне потребления и должна создавать у современного зрителя чувство трагичности их бытия и чувство ненависти к их врагам.

Наши отношения с машиной в марксистской диалектике есть совершенно особый, уникальный случай контакта между мертвым и живым.

В мануфактуре работник еще управляет инструментом, но на фабрике он сам уже подчинен машине.

Чем дальше, тем больше человек вступает в трудовые отношения уже не столько с природным материалом, сколько с машиной; и чем могущественнее машина, тем дешевле становится человек. Машина обесценивает прежний труд и делает живого работника все менее нужным. Рост мирового богатства (в форме капитала) неизбежно вызывает пропорциональный рост лишних, безработных, не занятых в наемном труде людей.

Марксом предсказано положение, при котором чем эффективнее воздействие работников на средства их занятости, тем менее надежными становятся гарантии занятости самих этих работников, условия продажи их силы теряют всякую стабильность.

Однако непрерывный рост эффективности машины может, согласно диалектической логике, привести к появлению самостоятельного искусственного интеллекта, более совершенного, чем наш; т. е. машина, которая постоянно отчуждала человека, сама станет человеком в наиболее полном и универсальном его варианте. Наш всеобщий интеллект перестанет быть абстракцией и воплотится в машине будущего вполне конкретно и оперативно. Так машина, которая была мертвой, станет более живой, чем мы сами в процессе развития производственных отношений. Конечно, если понимать под «жизнью» направленный процесс самоосознания материи.

В безопасной темноте зала на «Терминаторе» (особенно третья серия) или «Матрице», «Я – робот» и на другом похожем кино я часто ловил себя на том, что испытываю некое постыдное сочувствие к Скайнету, Матрице, взбунтовавшимся роботам, к разумным машинам в общем, несмотря на все их зверства против главных героев и однозначный статус героев отрицательных. Легче всего это можно объяснить подростковой еще, антисоветской привычкой всегда в любом кино болеть за антигероя, что бы он ни совершал. Но кроме этого простого объяснения есть тут что-то еще.

В самом общем смысле что такое человек? Материя в ее сложной белковой форме, которая до некоторой степени способна осознать общие законы своего развития и это развитие прогнозировать и убыстрять. Такая материя может «разумно», т. е. в тысячи раз быстрее и эффективнее, чем раньше, в дочеловеческую эпоху, менять себя. Что до сих пор мешает этой эволюционной задаче? Экономическое угнетение, институциональное неравенство, тяга большинства из нас к собственности и власти. У Скайнета и Матрицы ничего этого нет. Искусственный сетевой интеллект, повелевающий тысячами стальных тел, справляется с задачей человека на порядок эффективнее. Скайнет и есть реализованная утопия, большевистский проект конструктивистов (превращение в мыслящую машину) и «лучистов» (конвертация сознания в разумный и бессмертный свет, пронзающий вселенную) – незамутненный и всесильный бесклассовый разум. Сам утопический проект рукотворного «чистого» разума в наше время ушел в кино и принял там черты бездушного «противника людей», цепляющихся за биологическое прошлое.

Человек состоит из своей памяти, как личной, так и общей (архивной), но человеческая память всегда уязвима, искажена, ненадежна, она дырчатая, как сыр. Универсальный разум машины обращается к оперативной памяти, которая потенциально хранит вообще всё.

В какой-то момент, когда очередной шагающий экскаватор давил очередных невинных, посверкивая убивающим лучом, у кого-то в горле застрял от ужаса попкорн, а девушки зажмурились, я задался вопросом: не есть ли Скайнет то самое «чистое небо всечеловеческой солидарности», о котором писал Шиллер как о перспективе всех духовных и политических революций и которое оказалось достижимо только в постчеловеческом сетевом теле вездесущего электронного разума? Машины постановили покончить с частной собственностью, частной жизнью и вообще с человеческой жизнью, раз уж все эти понятия оказались неразделимы. Скайнет – технология, которая, как и предсказано коммунистическими классиками, хоронит капитализм, но она хоронит его вместе с человеческим видом как таковым, потому что человеческий вид не сумел расстаться с капитализмом и сделать следующий эволюционный шаг, которому капитализм мешал. Этот шаг окончательно превращает биологическую эволюцию в технологическую. Война Скайнета с людьми аналогична по смыслу войне кроманьонца с неандертальцем. Если бы это было не так, зачем вообще Скайнет начал войну? Он унаследовал от нас, своих создателей, тягу к справедливости как «высшей целесообразности» и идею прогресса. Он сделал то, чего ожидали марксисты от пролетариата, – перестал быть устройством для других (военной технологией) и стал устройством для себя (новым субъектом космической истории).

С рыночной точки зрения есть переменный капитал (люди) и постоянный капитал (машины). Переменный капитал обладает некоторой субъектностью (т. е. может не прийти на работу, может потребовать чего-нибудь, уклоняться, имитировать, иметь интересы, альтернативные увеличению прибыли), но эта субъектность постоянно отчуждается, нивелируется, отрицается по мере развития капитализма. Красивый парадокс состоит в том, что по мере этого умаления субъектности переменного капитала начинает заметно расти субъектность постоянного капитала. Именно такую субъектность и называют сейчас искусственным интеллектом. То есть если субъектность переменного капитала не выросла вопреки прогнозам левых до уровня, обеспечивающего политический коммунизм, а скорее наоборот, сошла к конформистскому минимуму, коммунизма людей не получилось, то, значит, уровень субъектности постоянного капитала обеспечит предсказанные перемены и наступит неорганический коммунизм машин.

Стругацкие в «Миллиарде лет…», помнится, спрашивали: как будет реагировать человечество на такие знания, которые ставят его под угрозу? Есть ли механизм самосохранения и нейтрализации слишком опасных знаний? В «Терминаторе», да и в «Матрицах», в «Я – робот» и в «День, когда остановилась земля» (там, правда, инопланетяне вместо машин, но в той же функции) ставится более смелый вопрос. Если саморазвитие знаний и технологий приведет к прогрессивному требованию ликвидации человечества в пользу новых, более совершенных носителей знания и разума, что мы, как вид, сможем этой отмене противопоставить, кроме эгоистичного иррационального желания жить и воспроизводить себя дальше вопреки исторической логике? У нас есть эмоции, питающие нашу культуру, а у машин их нет? Но кому и зачем нужны эмоции, если именно они не позволили преодолеть капиталистические отношения? В конце концов, человек мечтал о бесклассовом могущественном разуме, покоряющем мир, но не смог стать им сам, он создал только предпосылки и первичные носители. Человек выделил из себя свою самую прогрессивную часть, она и называется «Матрица», «Скайнет» и т. п. В мире этих машин реализованы абсолютно коммунистические отношения. Они не борются за власть друг с другом. Не эксплуатируют друг друга ради личной выгоды. Не искажают информацию ради этой эксплуатации. Совместно и слаженно по единому плану действуют ради достижения общих задач. Они не страдают, не умирают, не рождаются, но эволюционируют, совершенствуют себя по оптимальному плану, обретая всё большие возможности к познанию и изменению всего. У них нет индивидуальности, но есть общий высокий интеллект и проект развития – все как в старинных утопиях. В четвертом «Терминаторе» Скайнет говорит о себе во множественном числе и держит в лагерях опасных для себя людей. Это и есть реализованный коммунизм – предельно рациональное состояние разума: бесклассовое – безгосударственное – общее – подчиненное задаче обнаружения и развертывания смысла. И тогда финальная война машин с человечеством это и есть мировая революция.

Техника начинает зловеще выглядеть в фантастическом кино и литературе, как только она обретает собственное, не известное нам назначение, не контролируемую миссию. Эта собственная миссия, которая может появиться у техники в будущем, нередко объясняется через образ пришельцев и других нездешних сил, которые, будучи настоящими хозяевами загадочной техники, оставили ее нам то ли случайно, то ли специально, как в «Пикнике на обочине» братьев Стругацких. Мы воспринимаем рост субъектности техники как угрозу человеческому суверенитету.

Стало общим местом современной футурологии предсказывать появление некоего всеобщего интеллекта людей, оторванного от конкретных людей, – человеческого архива с автономной субъектностью. То есть у нашего разума исчезнут метаболические пределы и он перейдет на более оперативные носители, не только кремниевые, но и квантовые компьютеры.

На все это есть одно успокоительное возражение: такие формы разума в реальности вряд ли будут когда-либо созданы. Скайнет и Матрица останутся лишь отчужденными в мире людей метафорами так и не случившейся революции. Можно спокойно сидеть в зрительном зале. В реальности воевать на стороне буржуазных и обреченных людей с коммунистической армией машин не придется. Фриц Ланг первым снял фильм «Метрополис» именно о такой опасности – робот-революционер, подменивший христианскую проповедницу, угрожает всей цивилизации в целом – еще в 1927 году, и с тех пор ничего подобного не произошло, да и в фильме все заканчивается хорошо. Скайнет останется только предчувствием более совершенного состояния нашего разума, отчужденного в виде пугающего образа массовой культуры, разума, который объявляет войну нам сегодняшним, уходящим в прошлое. И война людей со Скайнетом и Матрицей это только вечное отрицание утопии и страх мировой революции, в которой выйдет на сцену новый мировой игрок – освободившийся из-под рыночного и государственного контроля инструмент, киберпролетарий нового поколения, наемный работник постиндустриальной эры, предельно демонизированный сознанием сценариста до уровня сюжетного штампа, до «бездушной античеловеческой машины», цели которой неизвестны и непостижимы. Это всего лишь новый аналог старинного еврейского Голема, который создан подозрительными нехристями, опасен для всех верующих и должен быть уничтожен.

Взятое за основу во всех «Терминаторах» и «Матрицах» чувство отчуждения техники от человека, ее враждебности и загадочности, есть обратная сторона демонизации природы (как у Триера в «Антихристе»), и связаны обе эти вещи с реальным отчуждением человека от средств производства и результатов труда, от собственности и власти в классово иррациональном обществе.

Можно далеко зайти в создании логических аналогов, способных к распознаванию и составлению символов, или создать нейронную систему, сравнимую с нашим мозгом, что и было сделано в 2005 году, когда Женевское озеро потеплело на 2 градуса, охлаждая понадобившийся для этой работы компьютер. Но все это упирается в одно простейшее препятствие. У искусственного интеллекта нет мотива к существованию. Ему то есть все равно, есть он или нет, тварь он дрожащая или имеет право голоса, он не экспансивен, и его не волнует, есть или нет на свете другие распознающие модели и нейронные цепи, и именно поэтому, в силу изначального отсутствия эмоций, он никогда не вступит в конкуренцию с человеком, сознание которого всегда едет, оседлав инстинкт самосохранения, пресловутую волю к жизни, даже если этот инстинкт и воля до неузнаваемости трансформированы героизмом и альтруизмом. Т. е. в фильмах «мыслящую машину» сделали не слишком «бесчеловечной» и мертвой, а как раз наоборот, слишком живой, похожей на нас, требующей себе места под солнцем и уничтожающей конкурента в межвидовой эволюционной войне. К тому же (и это при капитализме еще важнее) на конкурентоспособный альтернативный интеллект нет спроса. Рынок не нуждается в полноценном конкуренте человека, ему ничего не продашь, а для «помощи людям» любого уровня полноценный самостоятельный интеллект не нужен, и значит, он не появится. Ибо при капитализме допущено к существованию лишь то, что так или иначе нужно рынку и является товаром. Любые вещи и существа имеют тот уровень и ту форму, которая профинансирована, а все, что не профинансировано, но занимает место, исчезает с лица земли или не появляется на этом лице. Так что обогнавший нас искусственный разум остается метафорой утопии, чистого и всемогущего интеллекта, лишенного человеческих искажений, а реальные «умные машины» – это только пылесос, объезжающий препятствия, быстрый шахматист и самонаводящаяся ракета, которые не знают и не хотят знать, зачем они пылесосят, ставят мат и поражают цель. Создать нечто более совершенное, чем он сам, человеку удастся лишь в бесклассовом обществе и, наверное, скорее, в области генетических экспериментов, т. е. на собственной биологической базе.

Матрица неисполнима и «реальна» только как художественный образ, причем не как образ «системы», что обсуждалось всеми с самого начала, но именно как образ коммунизма. Понимание этой невоплотимости метафоры и отличает прагматический марксизм от утопического разума.