Текст книги "История нашей еды. Чем отличались продукты советского времени от сегодняшних"

Как у нас появилось пальмовое масло

Чтобы получить одну тонну натурального масла, требуется 24 тонны молока с хорошим содержанием белка и жирностью 3,2–3,8 процента. Закупочная цена литра молока составляла тогда 10 рублей. Соответственно 24 литров – уже 240 рублей. Из них 30–40 процентов стоимости (а по норме, так 50 процентов) уходит на масло. Это 120 рублей. К ним надо добавить все заводские расходы – пар, свет, электричество. В результате себестоимость килограмма масла 82-процентной жирности на заводе была минимум 150–160 рублей. Ну и какой магазин его у завода возьмет, если в то же самое время из Прибалтики завозили масло в пачках по 35 рублей за полкило. Получалось, что килограмм нефасованного стоил 50–65 рублей. Такая низкая цена обеспечивалась за счет добавок. Прибалты использовали 10 процентов молочных сливок и 90 процентов растительного масла, которое, кстати покупали у нас. Цистерны с подсолнечным маслом из России и Украины шли потоком в Прибалтику. Там делали этот суррогат и отправляли его в Россию. Его даже маргарином назвать было нельзя. Маргарин состоит из 50 процентов сливок и 50 процентов растительного масла. А тут было соотношение примерно 10 к 90. Да еще и пальмовое масло могли добавлять. С этим продуктом интересная история связана. Впервые пальмовое масло в коробке ручного багажа привез в Россию некто Зингер, бывший наш соотечественник, эмигрировавший еще в годы перестройки в Германию. Сам врач по профессии, но увлекся рынком. Сперва какао-бобы подвизался поставлять, а потом это масло пальмовое. Его предприимчивости только позавидовать остается. Привез он это масло на завод, на клочке бумаги – рецептура. Его растопили в лаборатории, смешали со сливочным маслом, и вот тебе новый продукт, без хлопот и дешевле вполовину. Была проблема, на ввоз пальмового масла существовала достаточно высокая таможенная пошлина. Так он этот вопрос решил весьма изящно – назвал этот продукт «акоблендом». Почему, он и сам не знал, мне сказал, что в самолете летел и сочинял всякие слова, пришло в голову «бленд», а «ако» само прилипло. Вот этот акобленд с 1993 года пошел к нам потоком, а Зингер разбогател баснословно. Конечно, продукт по пищевым стандартам из него выходил дерьмовый. Но у наших людей, особенно у пенсионеров, денег было мало – они ели, что подешевле. К тому же реклама объясняла, какая эта гадость вкусная и полезная. Хотя, казалось бы, купи бутылку нормального растительного масла – недезодорированного, с осадком на дне, налей в блюдечко, макай в него хлеб и ешь. Это будет здоровая пища, от нее ты получишь гораздо больше пользы, чем намазывая на булку суррогатное сливочное масло. Раньше, в 60-е–70-е годы, например, так и делали – поливали черный хлеб подсолнечным маслом (его еще называли постным) и солили сверху. И было, между прочим, довольно вкусно.

Стеклотара, разбитая вдребезги

В начале 90-х последовал еще один серьезный удар по отечественной пищевой промышленности – отменили сдачу возвратной стеклотары. Бутылки оказались никому не нужны, как и линии по их изготовлению, смонтированные на фабриках и заводах. А предприятия еще не были готовы переходить на картонную упаковку, потому что закупка оборудования стоила больших денег. У меня на заводе огромный установочный цех площадью в 80 тысяч квадратных метров с семью поточными линиями оказался невостребованным. Не знаю, как другие директора избавлялись от стеклотары, но лично я отдавал бутылки на кирпичный завод, где их использовали для производства облицовочной плитки. Из-за отсутствия бутылок ассортимент молочных отечественных продуктов резко упал, на наш рынок «поперло» молоко в пакетах в основном из Финляндии и Эстонии. Я предложил финнам создать в том самом установочном цеху, который стал бесполезным, совместное предприятие. Они походили, посмотрели и сказали: «Мы не знаем, что делать с такими огромными площадями. В футбол, что ли, здесь играть?» А ведь этот цех надо было четыре раза в сутки мыть с каустиком, иначе СЭС могла прийти и закрыть весь завод.

Нашему предприятию потребовалось года полтора, чтобы правдами и неправдами раздобыть упаковочное оборудование. Неожиданно оно отыскалось прямо у нас на складе. Французская линия по производству бумажных молочных пакетов пылилась там в разобранном виде. Выяснилось, что ее когда-то через Агропром купили на международной выставке в Москве, но не успели смонтировать из-за развала СССР, а потом про нее забыли.

Мы восстановили эту линию своими силами, запустили, освоили, усовершенствовали – увеличили производительность в два раза. Линия заняла всего 10 процентов всей площади цеха розлива и проработала у нас четыре года без проблем. А потом стерлись какие-то прижимные резинки. Мы нашли на шильдике адрес во Франции – обратились туда, попросили прислать эти резинки (они и стоили-то всего долларов 50). Но вместо них через месяц приехали представители французского посольства и потребовали вернуть им всю линию. Оказывается, французы ее потеряли – из-за развала Советского Союза Агропром так и не заплатил за нее деньги. Так из-за запчастей стоимостью в 50 долларов мы лишились всей линии стоимостью 90 тысяч долларов. Но столько валюты, чтобы ее выкупить, у нас не было. Линия эта в конечном итоге пропала совсем. Сперва мы добились некой компенсации за модернизацию (французы выкупили у нас чертежи), а потом линия застряла в порту. Дело том, что ввозили-то ее в одну страну, а вывозить начали из другой. Казус. Пограничники уперлись. Пока шли переговоры, ящики стояли на пирсе, но не бесплатно. За каждые сутки хранения приходилось платить. А бедолага французский менеджер жил в гостинице и все бегал и бегал по инстанциям, потом запил. Когда он в очередной раз приехал на завод, я ему посоветовал дать водителю портового погрузчика 10 долларов, чтоб он «нечаянно» свалил ящики с пирса в залив, иначе он и фирму разорит, и сам тут пропадет. Наверное, он так и сделал, так как сгинула эта линия, не доехав до Франции. Лучше б, конечно, оказали нам братскую помощь, оставили линию в цеху.

Порочный мясо-молочный круг

Мы пытались выкручиваться за счет собственной торговли – практиковали продажи прямо с машин. А еще начальник метрополитена Владимир Гарюгин, с которым мы в свое время работали в одном отделе партийными инструкторами, подсобил тем, что разрешил нам поставить лотки рядом со станциями метро.

Спасало и то, что иностранцы еще не умели выпускать некоторые наши продукты – сметану, творог и кефир. Но финская фирма «Валио» сметану быстро освоила. Позже у них появились даже творожки с наполнителями. А зерненый творог они стали выпускать на совместном предприятии в Волховстрое.

Столкнувшись с многочисленными внешними проблемами и внутренними препонами, отечественные предприятия сократили выпуск молочных продуктов. Раз стало их не продать, пришлось ограничивать покупку молока в совхозах. Образовался порочный круг. Крестьянам стало некуда девать молоко: коровы же не знали, что идет перестройка в стране, и продолжали доиться. Совхозы пригоняли молоковозы в Петербург и выливали молоко на асфальт в знак протеста. Потом крестьяне начали резать дойных коров (а их поголовье, между прочим, потом пять-семь лет восстанавливается). И в какой-то момент у молокозаводов Ленинградской области вообще не стало сырья. Я вынужден был возить молоко из той же Финляндии. Делал из него творог, продавал здесь, в Питере. Привозил по 500 тонн молока в день! В Ленобласти было уже не найти такого количества.

То же самое случилось со свиноводством. У нас в советские времена было очень развито свиное хозяйство. А в 1993 году в Ленобласти уже было не найти ни одну поросюху. Все свинофермы оказались разрушены и разграблены. Свинину начали возить из Прибалтики. Сформировалась мафия, крышевавшая поставки товаров из-за границы. Вплоть до того, что в Лужском районе Ленинградской области на одну местную ферму приехали бандиты и перестреляли из автоматов 200 свиней.

Разрушение свиноводства ударило и по нам. Дело в том, что при производстве творога образуется молочная сыворотка. Это специфический продукт со специфическим вкусом. Иностранцы продавали его у себя, смешивая с соком в соотношении 50 на 50. Сейчас и у нас так делают, но тогда, в начале 90-х, это было запрещено на государственном уровне. Потому что сыворотка – прекрасный корм для свиней, и ее в полном объеме сдавали на свинофермы. А когда всех хрюшек извели, сыворотку девать стало некуда. Но мы же делаем творог, и она хочешь – не хочешь получается, молокозаводы стали сливать ее в систему городской канализации. Через год выяснилось, что сыворотка убивает специальные полезные бактерии, которых Водоканал закупал за валюту для очистки канализации. Нас за это стали прессовать по полной программе. Доходило до того, что вывозили сыворотку в темные леса и сливали в болота. Особенно этим славились областные молокозаводы.

Главный продукт – водка

Еще одна примета времени – все, кому было не лень и не боязно, гнали водку из спирта. В советское время на весь Ленинград был только один ликеро-водочный завод (который потом стал называться «Ливизом»), и всем этой водки хватало. А в 90-е годы ее делали даже мясокомбинаты, даже дрожжевой завод на Обводном канале (у них не было бутылок, так они разливали ее в пластиковые стаканчики из-под какого-то джема). Чего только не вытворяли! Продавались коктейли в полиэтиленовых мешочках с вставленной трубочкой.

В начале 90-х двое молодых ребят-иностранцев ввезли в Россию простенькую линию розлива в ПЭТ-бутылки, поставили на мясокомбинате «Парнас» ангарчик и начали выпускать газированные напитки «Браво». Вода из заводского водопровода, концентрат, газ, и все дела. Быстро раскрутились, пошли дальше, стали делать алкогольные коктейли в алюминиевых банках. Ингредиенты – спирт, ароматизатор, углекислый газ из баллона и вода, опять же из-под крана. Очень на этом разбогатели. Потом их бренд выкупила одна транснациональная корпорация за огромные деньги, а сам ангар снесли. Я общался с этими молодыми ребятами. На старте они имели кредит в 70 тысяч долларов, а через год заработали первый миллион, через год – еще два миллиона, а потом и вообще при продаже бренда сильно поднялись.

Помню, приехал я в небольшой совхоз Шугозеро. Мне озвучили цифру, в которую я вначале даже не поверил. А потом сам сходил на кладбище и убедился. За полтора года от спирта «Рояль» в этом совхозе умерло 55 работников в возрасте 45–50 лет. Из них почти 40 – механизаторы! Этот спирт «Рояль» был предназначен для технических нужд, его ввозили к нам из Польши и Голландии. Говорили, что делали специально для России.

Впрочем, люди умирали, болели, дурели не только из-за некачественного или паленого алкоголя. Но и от скудного, плохого питания, да еще в условиях постоянного психологического стресса и развалившейся медицины.

Бандиты и покушения

Многие пищевики в 90-е годы погибли от рук конкурентов, бандитов. Дмитрия Филиппова, который в советское время был секретарем промышленного отдела в обкоме (я как раз у него работал инструктором), а в 1990-е – председателем Совета банкиров и промышленников Санкт-Петербурга, взорвали в подъезде.

Лично на меня с 1993 по 1998 год было совершено четыре покушения. По самым разным причинам. Одним нужны были деньги, другим – само предприятие.

В первый раз мою машину хотели сбить грузовиком. Он стоял у обочины, а когда мы проезжали мимо него, вдруг дал по газам. Но у меня был толковый водитель – успел увернуться. Грузовик, не останавливаясь, умчался куда-то вглубь промзоны Парнас. Кстати, при схожих обстоятельствах на Приморском шоссе погиб управляющий Витабанком Иванов, бывший директор табачной Фабрики имени Клары Цеткин. Витабанк тогда считался банком развития пищевой промышленности.

Во второй раз бандиты явились ко мне прямо на завод. В десять вечера. Прошли через охранника (я его после этого уволил). Вошли в мой кабинет и начали склонять к тому, чтобы я отказался от предприятия. А у меня на столе стояла граната звукового и нервно-паралитического действия, замаскированная под сувенир. Такая беленькая чашечка – на ней резинка. Если резинку согнуть, граната становится на боевой взвод. Я предложил бандитам: «Давайте, чтобы нормально разговаривать, я вам кофе сделаю и коньячку принесу». Взвел гранату, вышел на кухню. Через несколько секунд – взрыв. Гляжу: все трое лежат и по кабинету бумаги летают. Подоспела охрана. Когда эти трое пришли в себя, мы их сдали в милицию. В то время бандиты не только ко мне, а ко многим директорам приходили. Некоторым били морды прямо на предприятиях.

В третий раз, когда я в спортивном костюме вышел из дома за сигаретами, меня схватили, запихнули в машину и увезли куда-то далеко. Похитили с целью получения выкупа. Это были не местные, а залетные – какие-то монахи из восточного монастыря, расположенного в Белоруссии. Пока ехали, поговорили, и они поняли, что для них будет лучше меня отпустить.

В четвертый раз там же на Парнасе обстреляли мою машину. Мы всех троих нападавших поймали. Перекрыли все выходы. Они не смогли переехать через железную дорогу – там был длинный забор. Побежали вдоль него, а в конце забора их уже наши встречали. Эта была ОПГ, специализировавшаяся на разбоях. Как потом оказалось, они получили информацию (ложную) о том, что я должен везти крупную сумму денег.

В то неспокойное время милиция, как и вся страна, была ослаблена и деморализована, до судов большинство таких дел не доходило. Оставался один выход – самим становиться сильными. Благодаря хорошим связям с начальником петербургской милиции Аркадием Крамаревым я создал службу информации и безопасности. Мы прошли обучение, аттестацию, нам разрешили создать оружейную комнату, выдали пистолеты ПМ и помповые ружья. Так что все знали, что охрана у нас на молокозаводе не с газовыми пистолетами.

Ну и сам я не лез на рожон. В политику не совался, чтобы не зависеть от всех этих выборов-перевыборов. За словами следил (в 90-е очень много крови лилось даже не из-за бизнеса, а из-за того, что кто-то кому-то что-то не так сказал – обозвал, оскорбил). С наличкой старался не связываться. Алкоголем не занимался, хотя в то время кто только водку или вино не разливал. Мне Анатолий Пониделко, другой начальник петербургской милиции (у него еще жена руководила местным филиалом Банка Москвы), предлагал наладить выпуск шампанского с какими-то его знакомыми итальянцами. Я отказался, сказал ему: «Не хочу, чтобы меня посадили. Свяжешься с алкоголем, а потом от вас же кто-нибудь за мной и придет». Так что бизнес у нас был некриминальный. Самое главное тогда было держать свое слово, не обещать того, чего не можешь выполнить. Больше всего в то время мы боялись за семьи. Они были беззащитны – дети ходили в школу, жены – на работу.

В городе шла война за торговые точки. Они все были под кем-то. Ты продукцию им отгрузил, а они тебе деньги не платят. Ну и с кем разбираться? Понятно, что не с директором магазина. Поэтому приходилось встречаться и как-то регулировать эти вопросы с «контролирующими инстанциями». Мне доводилось вести переговоры даже с такими серьезными людьми, как Малышев, Кумарин (им приписывали руководство соответственно малышевской и тамбовской группировками). И хочу сказать, что у меня было очень мало потерь из-за магазинных долгов.

Уговоры Собчака и «мудрость» Березовского

Очень важно не романтизировать 90-е годы. Для бандитов они, наверное, и были лихими, как и для тех, кто скупал ваучеры на предприятиях. А для всех остальных это просто была катастрофа. Я бы сравнил 90-е годы с войной. По нашей земле будто враг прошел. Сколько народу умерло раньше времени. Кто-то не родился, кто-то убился, спился, недоучился, потерял работу из-за того, что закрылось его предприятие, и потом мыкался. Ленинградская область до сих пор не оправилась от этой войны. Например, не восстановила доперестроечное поголовье крупного рогатого скота. Тут и там еще можно увидеть руины ферм, пионерлагерей, военных городков, бывших жилых поселков.

Я думаю, весь этот кризис был спланирован и подготовлен. Сначала наша власть своими решениями создала внутри страны нетерпимую обстановку для промышленности, сельского хозяйства и вообще для жизни людей. А потом, когда ситуация ухудшилась до предела, когда народ был доведен почти до голода и нищеты, ему, как утопающему, предложили две спасительные соломинки – свободный рынок и помощь Запада. Это была колоссальная ломка сознания. Советский народ был подготовлен к тому, чтобы есть и пить любую гадость, а советские предприятия – к тому, чтобы быть скупленными за бесценок.

Я возглавил молокозавод «Роска» в 1990 году. К тому моменту его только-только сдали в эксплуатацию. С кучей недоделок, как обычно и происходило в позднесоветское время. Перечень недоделок содержался в акте о вводе объекта. Предполагалось, что строители устранят их в течение года. Но после путча августа 1991-го СССР рухнул, и строители больше не объявились. Завод даже не был огорожен забором. Вот уж пришлось побегать, помучиться, чтобы привести предприятие в божеский вид. Только мы все наладили и стали нормально работать, прилетает к нам в 1993 году в гости на своем самолете французский миллиардер Антуан Рибу, владелец группы BSN, в состав которой входила и фирма «Данон». Побывал у нас на заводе и сообщил мэру города Анатолию Собчаку, что хотел бы его купить. Представители мистера Рибу облазили все наше предприятие сверху донизу и предложили цену – один миллион долларов. Оборот группы BSN составлял десятки миллиардов долларов. А нам – за новый завод из нескольких корпусов с сырьевой и клиентской базами, с хорошей инженерией и подъездными путями – всего миллион. Сумма как за средненького футболиста. Я отказался. Тогда раздался звонок мэра Петербурга Анатолия Собчака. Он, как оказалось, был знаком с мистером Рибу через Галину Вишневскую. Собчак пригласил меня в Смольный, стал уговаривать: «Ты чего, Алексеич. Такой партнер, как мистер Рибу, очень выгоден для нашего города. А у твоего завода все равно финансовое положение шаткое. Много проблем, надо кредиты возвращать». Но я уперся: «Ничего, выкарабкаемся». Тогда французы помимо миллиона долларов предложили мне лично сохранить должность на заводе после его продажи, зарплату в 3 тысячи долларов (в то время огромная сумма), французское гражданство и квартиру в Париже. Я отказался. В итоге завод французы купили спустя лет десять за много миллионов, только это уже другая история.

Кстати, в 1993 году мне предлагали гражданство и другой европейской страны. Во время второго путча в Москве (когда сторонники Верховного Совета пытались захватить телецентр «Останкино», а Ельцин потом расстрелял Белый дом, где укрывались депутаты парламента), я находился в командировке в Вене. Тогда-то мне и предложили остаться в Австрии, как члену правления совместного российско-австрийского предприятия. Обещали гражданство. Но я вежливо отказался и поехал домой. Хотя в те же дни 48 пассажиров парома «Анна Каренина», что ходил по маршруту Петербург – Германия, решили не возвращаться в Россию из-за политической обстановки.

Борис Березовский, когда был еще не олигархом, а руководителем небольшого предприятия «ЛогоВАЗ», говорил мне: «Везет тем, кто не только в нужное время оказался в нужном месте, но и готов к этому». Я, как и многие из «красных директоров», не был готов обваливать и продавать предприятия, чтобы потом свалить на Канары. А мог ведь спокойно законсервировать завод на 80 процентов и потихоньку сбывать его площади по частям, по цехам. Мне тогда было 37 лет. Молодой, безбашенный. Идеалы, иллюзии, патриотизм. Ну и кроме того, я раскладов не знал. Не знал, что на самом верху была принята негласная установка продавать предприятия, а не сохранять. И когда мое поведение их, видно, совсем уж достало, были включены другие рычаги.

Я долго держал контрольный пакет акций завода за трудовым коллективом. Ведь в 90-е годы я не сократил ни одного рабочего. Коллектив девять раз почти единогласно меня директором выбирал. Ну я и расслабился. Думал, раз радею за людей, то и они всегда меня поддержат. Недостаточно хорошо в психологии разбирался. Сейчас-то я знаю, сколько людям зарплату ни повышай, все равно однажды можешь получить удар в спину. Ну на 30, ну на 40 процентов поднимешь ее – какое-то время они будут довольны, а потом все равно их настроение изменится. Один решит: могли бы и больше зарплату повысить. Другой начнет сравнивать, сколько получает директор завода, а сколько он. У многих со временем развивается желание новизны: хорошо бы поменять одного директора на другого. Просто потому что тот старый, а этот новый. И, конечно, я не ждал от Сбербанка, что его аффилированная структура «Сбербанк-капитал» начнет скупать акции у наших рабочих и в итоге завладеет контрольным пакетом. Потом этот пакет продали некой «Колибри», дальше еще кому-то, в конце концов он оказался у фирмы «Данон». Никаких претензий, рынок есть рынок.