Автор книги: Алексей Кара-Мурза
Жанр: Философия, Наука и Образование
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 11 (всего у книги 62 страниц) [доступный отрывок для чтения: 20 страниц]
Алексеев М.Ф. Монтескье и Кантемир // Алексеев М.Ф. Сравнительное литературоведение. М.: Наука, 1983. С. 119–146.
Батюшков К.Н. Вечер у Кантемира // Батюшков К.Н. Сочинения: В 2 т. Т. 1. М.: Художественная литература, 1989. С. 49–62.
Батюшков К.Н. О характере Ломоносова // Батюшков К.Н. Сочинения: В 2 т. Т. 1. М.: Художественная литература, 1989. С. 46–49.
Батюшков К.Н. Письмо к И.М. Муравьеву-Апостолу. О сочинениях г. Муравьева //Батюшков К.Н. Сочинения: В 2-х т. Т. 1. М.: Художественная литература, 1989. С. 62–75.
Белявский М.Т. М.В. Ломоносов и основание Московского университета (под ред. М.Н. Тихомирова). М.: Изд-во МГУ, 1955.– 312 с.
Кара-Мурза А.А. Карамзин, Шаден и Геллерт. К истокам либерально-консервативного дискурса Н.М. Карамзина // Филология: научные исследования, 2016, № 1 (21). С. 101–106.
Карамзин Н.М. Пантеон российских авторов // Карамзин Н.М. Избранные сочинения: В 2 т. М. – Л.: Художественная литература, 1964, т. 2. С. 156–173.
Корельский В.П. Судьба Михайлы Ломоносова: предания нашего рода //На моем веку: воспоминания, предания рода, размышления. Архангельск, 1996. С. 183–212.
Левин Ю.Д. Оссиан в русской литературе: Конец XVIII – первая треть XIX века. Л.: Наука, 1980.– 204 с.
Меншуткин Б.Н. Жизнеописание Михаила Васильевича Ломоносова. – М. – Л.: Изд-во АН СССР, 1947.– 295 с.
Минаева О.Д. «Отечества умножить славу…» Биография Ломоносова. М.: Изд-во МГУ, 2011.—96 с.
Муравьев М.Н. Оскольд, повесть, почерпнутая из отрывков древних готфских скальдов // Муравьев М.Н. Полное собрание сочинений: В 3 ч. СПб., 1819, ч. 1. С. 270–298.
Муравьев М.Н. Похвальное слово Михайле Васильевичу Ломоносову, писал лейб-гвардии Измайловского полку каптенармус Михайло Муравьев // М.В. Ломоносов в воспоминаниях и характеристиках современников. М. – Л.: Изд-во АН СССР, 1962. С. 35–40.
Муравьев М.Н. Сочинения Т. 2. СПб.: Тип. А. Смирдина, 1847.– 392 с.
У истоков «русского северянства»: споры о Ломоносове
(первая треть XIX в.: Мерзляков, Грибоедов, Бестужев-Марлинский)
Россия одолела Наполеона и покорила Париж, представ миру Цивилизацией Севера, победоносно отбившей атаку варварского Юга во главе с «корсиканским чудовищем Буонапарте». Признанным лидером этой идеологической установки был семидесятилетний литератор и государственный деятель Гавриил Романович Державин (1743–1816), последовательно проводивший ее в своих поздних сочинениях[218]218
См.: Кара-Мурза А.А. Россия как «Север». Метаморфозы национальной идентичности в XVIII–XIX вв.: Г.Р. Державин; Кара-Мурза А.А. Концепция «русского северянства» в героических одах Г.Р. Державина; Kara-Murza A. A. Gavriil Derzhavin on Russian Civilization: Russia as “The North” // Russian Studies in Philosophy, 2018, vol. 56, № 2. P. 88–98.
[Закрыть]. Кульминацией северянского творчества Державина стал «Гимн на прогнание французов из отечества», написанный поэтом осенью 1812 г., когда наметился перелом в Отечественной войне. Взяв за основу тему из Апокалипсиса: «Змей с агнцем брань сотворят, и агнец победит его» (гл. 17, ст. 14), Державин изобразил «князем тьмы» Наполеона (водителя пришедших с Юга «крокодильных стад»), а в образе «белорунного агнца» представил императора Александра I, вступившего на «престол Севера», как известно, под знаком Овна:
Бегут все смертные смятенны
От князя тьмы и крокодильных стад.
Они ревут, свистят и всех страшат;
А только агнец белорунный,
Смиренный, кроткий, но челоперунный,
Восстал на Севере один, —
Исчез змей – исполин[219]219
Сочинения Державина с объяснительными примечаниями Я. Грота: В 9 т. Т. 2. СПб.: Тип. Императорской АН, 1865, т. II. С. 140.
[Закрыть].
Русский нордический ветер Борей, согласно Державину, в очередной раз оказался могущественнее южного «Афра»:
В первой трети XIX в. одним из активных пропагандистов концепции русского северянства, ведущей свой отсчет от Ломоносова[221]221
См.: Тюгашев Е.А., Шумахер А.Е. Социокультурный феномен «русского северянства» // Личность. Культура. Общество, 2021, т. 23, № 3 (111). С. 151–156; Кара-Мурза А.А. У истоков «русского северянства»: споры о Ломоносове (конец XVIII – начало XIX вв.: Муравьев, Карамзин, Батюшков) // Полилог, 2022, т. 6, № 1 [Электронный ресурс].
[Закрыть], стал поэт и переводчик, литературный критик, профессор русской словесности Московского Императорского университета Алексей Федорович Мерзляков (1778–1830). Он родился в 1778 г. в южноуральском городке Далматове недалеко от Кургана, в семье небогатого купца. Начальное образование получил в Пермском народном училище, директор которого обратил внимание на талантливого мальчика, с детства увлекшегося одами Ломоносова.
В 1790 г. правительство Екатерины II заключило долгожданный Верельский мир со Швецией, и это дало толчок впечатлительному юноше сочинить, в подражание Ломоносову, оду во славу Екатерины-миротворицы[222]222
Мерзляков А.Ф. Ода, сочиненная Пермского Главного Народного училища тринадцатилетним учеником Алексием Мерзляковым, который кроме его Училища нигде инде не воспитания, ни учения не имел // Российский Магазин. Ч. 1. СПб.: Тип. Шнора, 1792. С. 257–263.
[Закрыть]. Тринадцатилетний автор в далекой уральской провинции выражал безусловную уверенность в злых происках «Эвропы» по отношению к стремящемуся к мирному развитию Отечеству:
Однако, продолжает автор, Великая Екатерина, усмирив турок на юге и шведов на севере, вновь восстановила спокойствие на континенте:
Возвышенный и искренний текст тринадцатилетнего юноши был доведен руководством Пермского училища аж до генерал-губернатора Волкова, а тот, тоже пораженный, переправил его в столицу знакомому – главному начальнику народных училищ графу П.В. Завадовскому со словами: «Сей сочинитель, такой молодой мальчик, нигде кроме здешнего училища не обучался и не воспитывался, и в стихотворчестве ни от кого не был наставляем, да и нет здесь людей таких, от которых бы можно было в оном заимствовать, а читал он только Ломоносовы сочинения (курсив мой. – А.К), и применяясь к ним написал свою оду… Кажется, что такая ода есть редкость, а сочинивший ее мальчик отменных способностей и дарований»[225]225
К биографии А.Ф. Мерзлякова. Журнал комиссии об учреждении училища 1792 года августа 27-го дня // Русский архив, 1881, № 1. С. 422.
[Закрыть].
Граф Завадовский (когда-то его самого, совсем молодого, приметил и выдвинул генерал-губернатор Малороссии граф П.А. Румянцев) был большим знатоком составления торжественных текстов: именно он совсем недавно писал официальную речь о мире со Швецией для обер-прокурора Сената П.В. Неклюдова[226]226
Брикнер А. Война России с Швецией в 1788–1790 годах. СПб.: Тип. Головина, 1869. С. 286.
[Закрыть]. Некогда кабинет-секретарь и фаворит Екатерины II, Завадовский, на правах старого друга, познакомил с одой саму императрицу, и та распорядилась призвать юного автора в одну из столиц для продолжения образования. Текст юноши был опубликован в популярном среди культурной элиты журнале «Российский Магазин», опекаемом самой Екатериной[227]227
К биографии А.Ф. Мерзлякова. С. 422–423; Биографический словарь профессоров и преподавателей Императорского Московского университета. Ч. II. М.: Университетская тип., 1855. С. 52–53.
[Закрыть].
Алексей Мерзляков сделал уникальную для недворянина карьеру, получив со временем степень доктора философии и пост профессора кафедры российского красноречия и поэзии, а потом и декана словесного факультета и стал поистине знаковой фигурой для культурной Москвы (один из переулков недалеко от старого университета носит его имя). Учениками Мерзлякова, «вождя русской классической эстетики»[228]228
Каменский З.А. Русская эстетика первой трети XIX века. Классицизм. Вступительная статья // Русские эстетические трактаты первой трети XIX в. (ред. М.Ф. Овсянников и др.). Т. 1. М.: Искусство, 1974. С. 21.
[Закрыть], в разные годы были Чаадаев, Веневитинов, Одоевский, Тютчев, Лермонтов, Гончаров…
В 1958 г. молодой Юрий Лотман, в предисловии к собранию стихотворений увлекшего его Мерзлякова, справедливо заметил, что «исследовательская традиция узаконила образ Мерзлякова как благонамеренного чиновника на кафедре, автора хвалебных од»[229]229
Лотман Ю.М. А.Ф. Мерзляков как поэт // Мерзляков А.Ф. Стихотворения. Л.: Советский писатель, 1958. С. 10.
[Закрыть]. Однако, по мнению исследователя, «изучение материалов рисует совсем иной политический облик ученого и поэта»: «Эрудит, организатор публичных лекций и литературных обществ, независимый перед начальством, угрюмый и неловкий в чуждой ему обстановке светского общества и вместе с тем острослов и весельчак в товарищеском кругу»[230]230
Там же.
[Закрыть].
Правильнее будет сказать, что Алексей Федорович Мерзляков, проживший всего 52 года, проделал большой идейный и творческий путь, впитавший в себя главные культурные тенденции четырех царствований: позднеекатерининского, павловского, александровского и ранне-николаевского. При этом в главном он, с ранней юности и вплоть до кончины, остался самим собой – убежденным «русским северянином» по своей цивилизационной самоидентификации, поклонником петровских преобразований и культурного гения Ломоносова.
Итак, призванный самой императрицей из дальней провинции в центр умственной жизни, юный Мерзляков в 1793 г. прибыл в Москву и был препоручен лично куратору Московского университета М.М. Хераскову. Зачисленный 20 декабря 1793 г. в университетскую гимназию на казенный кошт, он неоднократно затем получал поощрения и награды и в списке учеников, переведенных студентами в Московский университет в 1798 г., значился первым. В том же году он из студентов был переименован в бакалавры, а уже в следующем году окончил университет с золотой медалью и степенью магистра[231]231
Биографический словарь профессоров и преподавателей Императорского Московского университета. Ч. II. С. 53–55.
[Закрыть].
Во времена своего московского студенчества Мерзляков активно совершенствовал свои навыки в одическом стихосложении. В девятнадцать лет он, явно в подражание ломоносовскому определению русского северного пространства {«возлегши локтем на Кавказ»), пишет стихотворение «Росс» (1797), где еще отчетливее акцентирует нордическую идентичность Империи:
Се мощный Росс одеян славой
В броню стальную и шелом
Опершись на Кавказ стоглавый
Стоит, в руках имея гром.
Гремучий лес и холм кремнистый
Под тяжкою пятой трещал,
И океан свирепый, льдистый
Другую ногу лобызал[232]232
Стихотворения А.Ф. Мерзлякова (ред. М.П. Полуденский). Ч. I. М.: Тип. Грачева, 1867. С. 49.
[Закрыть].
А год спустя, уже после смерти матушки-Екатерины и воцарения Павла Петровича, с которым он, как и многие, связывал поначалу большие надежды, двадцатилетний Мерзляков пишет программное стихотворение с характерным названием «Великие явления на Севере»:
На мрачных тучах восседая
Священна, томна тишина,
Уста громам небес сжимая,
Лелея бури в узах сна…
……………………………….
Летал в эфире бледный страх,
Печальный Факел потрясая
Хотел вещать, – не мог, вздыхал,
Рукою робко помавая,
На Север взоры обращал.
Лежала мрачна ночь в долинах,
Нахмурились пещера, бор,
Ревет Борей в глухих пустынях,
С ним воет скорбь и недра гор[233]233
Там же. С. 51.
[Закрыть].
Сегодня уже трудно установить, какое влияние на молодого Мерзлякова оказали события в Московском университете в самые последние годы XVIII столетия. Между тем достоверно известно, что большое волнение среди воспитанников университета произвела история, случившаяся в 1795 г. с ректором университетской гимназии и профессором древней словесности Иоганном Вильгельмом Мельманном (1765–1795). Немецкий профессор был увлечен философией Канта и щедро делился знаниями с московскими воспитанниками, чем вызвал неудовольствие университетских кураторов и самого митрополита Платона (Левшина). В итоге Мельманн был арестован, препровожден в Петербург, допрошен в Тайной экспедиции, а затем, указом Екатерины, выслан из России без права возвращения и вскоре покончил жизнь самоубийством[234]234
См.: Круглов А.Н. Философская высылка как русская традиция: «дело» И.В.Л. Мельмана // X Кантовские чтения. Ч. 2 (ред. В.Н. Брюшинкин). Калининград: Изд-во РГУ, 2010. С. 60–70.
[Закрыть].
После смерти императора Павла Мерзляков написал «Оду на разрушение Вавилона», в которой нетрудно усмотреть влияние получившей в те дни популярность сочинения Г.Р. Державина («Умолк рёв Норда сиповатый, закрылся грозный, страшный взгляд»):
Свершилось! Нет его!
Сей град, Гроза и трепет для вселенной,
Величья памятник надменный,
Упал!.. Еще вдали горят
Остатки роскоши полмертвой.
Тиран погиб тиранства жертвой,
Замолк торжеств и славы клич,
Ярем позорный прекратился,
Железный скиптр переломился,
И сокрушен народов бич![235]235
Мерзляков А.Ф. Стихотворения (вступ. ст. Ю.М. Лотмана). Л.: Советский писатель, 1958. С. 216–217.
[Закрыть]
Поворот в идейных настроениях А.Ф. Мерзлякова совершился, по-видимому, в 1799–1800 гг., совпав со временем его сближения с семьей просветителя И.П. Тургенева и, прежде всего, со старшим сыном этого просвещенного семейства – поэтом-северянином Андреем Тургеневым, с которым Мерзляков вдвоем создали знаменитое «Литературное общество»[236]236
Лотман Ю.М. А.Ф. Мерзляков как поэт. С. 15–20. См. также: Кара-Мурза А.А. «Русское северянство» Николая Тургенева (молодые годы) // Полилог, 2020, т. 4, № 1. С. 1.
[Закрыть].
Фактически именно Мерзляков вместе с А. И. Тургеневым, сформулировали в самом начале XIX в. то, что русская литература повторит спустя более чем столетие – словами, например, В.В. Розанова: «Вот уж сыны севера, и Петр, и Ломоносов… И два эти человека, одни делами и другой сочинениями, на весь XVIII век пустили морозца, отстранив туманы осенние, ручейки вешние, жару летнюю, – всё то, что пришло позднее, пришло уже вне замыслов и предвидений Петра… Это, родившееся с Карамзиным и Жуковским, было отступлением от чисто великорусской и северной складки Ломоносова, от величавых и твердых замыслов Петра» (курсив везде мой. – А.К.)[237]237
Розанов В.В. Ломоносов. Его личность и судьба (4 апреля 1765-4 апреля 1915) //Розанов В.В. О писательстве и писателях. М.: Республика, 1995. С. 609.
[Закрыть]. В противоположность линии Петра Великого и Ломоносова, Карамзин и его последователи, по мнению северян-классицистов Мерзлякова, Тургенева, а потом и Розанова, «повели линию душевного и умственного развития России совершенно вне путей великого преобразователя Руси и его как бы оруженосца и духовного сына, Ломоносова. Русь двинулась по тропинкам неведомым, загадочным, к задачам смутным и бесконечным»[238]238
Там же.
[Закрыть].
В ранние александровские годы Мерзляков, возглавивший московскую кафедру русского красноречия и поэзии, в соавторстве со своим другом – композитором Данилой Никитичем Кашиным, был непременным автором «нордических» музыкально-поэтических представлений, даваемых в Собрании университета, как правило, в июне-июле, в конце учебного года. Один из примеров – хор «Сошествие Аполлона, или Золотой век»:
Кульминация этого хорового представления была также выдержана в нордическом духе:
Северянские мотивы наполнили и стихотворную лирику Мерзлякова. В молодости он пережил тяжелое любовное разочарование, и это обстоятельство наложило отпечаток на всю его жизнь – как мы знаем, недолгую. Наглядным примером сочинительства Мерзлякова в этом ключе является известное стихотворение «Зима свой взор скрывает», написанное весной 1814 г. (союзные войска тогда уже брали Париж):
22 августа 1826 г. в Успенском соборе московского Кремля состоялось таинство Священного миропомазания и коронования императора Николая I. К этому событию профессор Мерзляков сочинил очередную оду, где, в частности, предложил новую вариацию на тему «бесконечности русских пространств»:
Амур соплещет Вислы току,
Каспию Бельт благовестит;
Ельборус дальнему востоку,
Таймур Алтаю в слух трубит:
К тебе горящие желанья,
Хвалы, любовь и упованья,
К тебе, племен несчетных царь!
Слияся двух зарей границы
Твоей ометы багряницы,
И день без ночи – твой алтарь![242]242
Стихотворения А.Ф. Мерзлякова. Ч. I. С. 190.
[Закрыть]
В оде 1826 г. акцент снова сделан на северянской идентичности России:
В последние годы жизни Мерзляков неоднократно возвращался к творчеству М.В. Ломоносова. В Татьянин день 12 января (ст. ст.) 1827 г. он выступил в торжественном собрании Совета Московского университета и прочел свое лирико-драматическое сочинение «Шувалов и Ломоносов»[244]244
Мерзляков А.Ф. Шувалов и Ломоносов (лирико-драматическое стихотворение). М.: Университетская тип., 1827.
[Закрыть]. Ломоносов предстает там верным продолжателем северянской традиции, заложенной Петром Великим:
Ломоносов, родившийся на берегах Ледовитого океана и призванный Провидением в российские столицы, стал идеальным продолжателем «дела Петра»:
Образ Ломоносов – мыслителя и поэта – остался в нашей истории символом «русского северянства»:
…Как жрец иль Бард почтенный,
Венцем дубовым увязенный,
Благоговейно предстоял,
И хартию в руке сложенную держал.
Его пылающие очи,
Как ранние светила полуночи, —
Как отблеск северных сияний средь зимы,
Когда оне осветят вдруг, нежданно,
Пустынно-хладную обитель мертвой тьмы, —
Горели радостью восторга несказанной…[247]247
Там же.
[Закрыть]
Любовь к творчеству Ломоносова профессор А.Ф. Мерзляков привил своему ученику Александру Сергеевичу Грибоедову (1795–1929). В 1823–1824 гг. молодой Грибоедов с энтузиазмом готовил стихотворную пьесу о Ломоносове к открытию в Москве нового театра на месте сгоревшего «театра Мэддокса» (Петровского). Близкий друг литератора, С.Н. Бегичев, в своей «Записке об А. С. Грибоедове» вспоминал: «Из планов будущих своих сочинений, которые он мне передавал, припоминаю я только один. Для открытия нового театра в Москве… располагал он написать в стихах пролог в двух актах, под названием “Юность вещего”»[248]248
Бегичев С.Н. Записка об А.С. Грибоедове // А.С. Грибоедов в воспоминаниях современников. М.: Федерация, 1929. С. 13.
[Закрыть].
Далее в своих мемуарах Бегичев так описывает замысел Грибоедова: «При поднятии занавеса юноша-рыбак Ломоносов спит на берегу Ледовитого моря и видит обаятельный сон, сначала разные волшебные явления, потом муз, которые призывают его, и, наконец, весь Олимп во всем его величии. Он просыпается в каком-то очаровании; сон этот не выходит из его памяти, преследует его и в море, и на необитаемом острове, куда с прочими рыбаками отправляется он за рыбным промыслом. Душа его получила жажду познания чего-то высшего, им неведомого, и он убегает из отеческого дома. При открытии занавеса во втором акте Ломоносов в Москве, стоит на Красной площади. Далее я не помню…»[249]249
Там же.
[Закрыть].
Сохранились черновики самого Грибоедова к «Юности вещего» (они впервые были напечатаны в «Русском слове» в 1859 г.), где автор вкладывает в уста героя – юного Ломоносова, решившегося на берегу Ледовитого океана на побег в Москву, – следующие слова:
Судьба! О, как тверды твои уставы!
Великим средь Австралии зыбей,
Иль в Севера снегах, везде одно ли
Присуждено! – Искать желанной доли
Путем вражды, препятствий и скорбей!
И тот певец, кому никто не смеет
Вослед ступить из бардов сих времен.
Пред кем святая Русь благоговеет,
Он отроком, безвестен и презрен,
Сын рыбаря, чудовищ земноводных
Ловитвой жил; в пучинах ледяных,
Душой алкая стран и дел иных,
Изнемогал в усилиях бесплодных!..[250]250
Грибоедов А.С. Полное собрание сочинений: В 3 т. Т. 2. Драматические сочинения. Стихотворения. Статьи. Путевые заметки. СПб.: Нотабене, 1999. С. 157.
[Закрыть]
Остается добавить, что театральный замысел Грибоедова, увы, не был воплощен в жизнь. Большой театр открылся в Москве 6 января 1825 г. представлением «Торжество муз» – с прологом на стихи М.А. Дмитриева и с музыкой Ф.Е. Шольца (увертюра), А.Н. Верстовского и А.А. Алябьева. Замысловатый сюжет в аллегорической форме повествовал, как Русский Гений (в исполнении трагика П.С. Мочалова), в союзе с музами, на руинах сгоревшего старого театра создал новый…
Дипломатическая миссия Грибоедова в Персии, которая трагически оборвалась в Тегеране 30 января 1829 г., овеяна многочисленными легендами. Общее в них одно: русский посол воспринимался всеми сторонами той исторической драмы (персами, турками, армянами и даже англичанами), как посланец «Властелина Севера» – русского императора Николая.
Удивительно, что, внеся, как мы видели, в свое время собственную лепту в создание культа Ломоносова, Грибоедов, после своей трагической гибели, сам стал героем северянского культа. Интересен в этой связи армянский фильм «Северная радуга» 1960 г. (режиссера А. Ай-Артяна по повести Р. Кочара), в котором русский интеллектуал-дипломат Грибоедов (актер Л.М. Фричинский) выступает, вместе с сосланными в Закавказье декабристами (!?), символом освободительной миссии «великого северного народа» по отношению к «малой южной нации» – армянам.
…Большой вклад в развитие «северянской» концепции русской культуры внес в первой трети XIX в. литератор-декабрист Александр Александрович Бестужев-Марлинский (1797–1837).
Перед новогодними праздниками 1823 г. подписчики получили первый выпуск литературного альманаха «Полярная звезда» (на обложке значилось: «Карманная книжка для любительниц и любителей русской словесности на 1823 год, изданная А. Бестужевым и К. Рылеевым»), открывавшийся большой обзорной статьей А.А. Бестужева «Взгляд на старую и новую словесность в России»[251]251
Бестужев А.А. Взгляд на старую и новую словесность в России // Полярная звезда, изданная А. Бестужевым и К. Рылеевым (отв. ред. В.Г. Базанов). М. – Л.: Изд-во АН СССР, 1960. С. 11–29.
[Закрыть]. В полном соответствии с нордическим названием нового петербургского альманаха, Бестужев представил «северянскую» концепцию развития отечественной словесности, в которой отвел М.В. Ломоносову едва ли не решающую роль.
Согласно Бестужеву, новое русское слово родилась в результате слияния норманнских и славянских элементов: «Вероятно, что варяго-россы (норманны), пришлецы скандинавские, слили воедино с родом славянским язык и племена свои, и от сего-то смешения произошел язык собственно русский…»[252]252
Там же. С. 11.
[Закрыть]. Однако впоследствии, полагает Бестужев, нордическая магистраль развития русской словесности подверглась искажениям: «С Библиею (в X веке), написанною на болгаро-сербском наречии, славянизм наследовал от греков красоты, прихоти, обороты, словосложность и словосочинение эллинские. Переводчики священных книг и последующие летописцы, люди духовного звания, желая возвыситься слогом, писали или думали писать языком церковным – и оттого испестрили его выражениями и формами, вовсе ему не свойственными»[253]253
Там же.
[Закрыть].
«Западнические» искажения (польские, немецкие, французские) продолжились и в дальнейшем: «Духовные писатели XVI и XVII столетий, воспитанные в пределах Польши, немало исказили русское слово испорченными славено-польскимп выражениями. От времен Петра Великого, с учеными терминами, вкралась к нам страсть к германизму и латинизму. Век галлицизмов настал в царствование Елисаветы, и теперь только начинает язык наш отрясать с себя пыль древности и гремушки чуждых ему наречий»[254]254
Там же. С. 11–12.
[Закрыть]. Согласно Бестужеву, бывали на пути русского слова и жизнетворные, но, увы, крайне редкие, исключения: «В монастырях только и в вольном Новегороде тлелись искры просвещения»[255]255
Там же. С. 12.
[Закрыть].
В деле становления новой русской словесности решающая роль, полагает Бестужев, принадлежит Ломоносову: «Подобно северному сиянию с берегов Ледовитого моря, гений Ломоносова озарил полночь. Он пробился сквозь препоны обстоятельств, учился и научал, собирал, отыскивал в прахе старины материалы для русского слова, созидал, творил – и целым веком двинул вперед словесность нашу. Дряхлевший слог наш оюнел под пером Ломоносова»[256]256
Там же. С. 14.
[Закрыть].
Ломоносов вернул русское слово на изначально-родную – нордическую – колею. А ведь у нашей словесности могли быть и другие – тупиковые, согласно Бестужеву, альтернативы: «В то время как юный Ломоносов парил лебедем, бездарный Тредиаковский пресмыкался, как муравей, разгадывал механизм, приличный русскому стопосложению, и оставил в себе пример трудолюбия и безвкусия. Смехотворными стихами своими, в отрицательном смысле, он преподал важный урок последующим писателям»[257]257
Там же.
[Закрыть].
Впрочем, отмечает Бестужев, и у Ломоносова встречаются ложные, еще привычно-западнические ходы, которые предстояло преодолеть: «Он занял у своих учителей, немцев, какое-то единообразие в расположении и обилие в рассказе; но величие мыслей и роскошь картин искупают сии малые пятна в таланте поэта, создавшего язык лирический»[258]258
Там же. С. 14. См. также: Жукова О.А. Исторический образ России: традиция и традиционализм // Гуманитарные и социально-экономические науки, 2007, № 4 (35). С. 56–60.
[Закрыть].
Впоследствии А.А. Бестужев, воюя с турками и горцами на Кавказе и взяв псевдоним «Марлинский» (от местечка Марли в Петергофе, где когда-то квартировал его драгунский отряд), вынашивал большой философско-культурологический этюд, который он отослал в «Московский телеграф» Н.А. Полевому с пометкой: «Дагестан, 1833». Этот текст, напечатанный в четырех номерах «Московского телеграфа» (№№ 15–18 за 1833 г.)[259]259
См.: Бестужев <Марлинский> А.А. «Клятва при гробе Господнем. Русская быль XV века». Сочинения Н. Полевого. М., 1832 // Бестужев А.А. (Марлинский). Сочинения: В 2 т. Т. 2. М.: Художественная литература, 1981. С. 412–464.
[Закрыть] стал поистине этапным в судьбе Бестужева-Марлинского и истории русской словесности.
Фактически Бестужев-Марлинский в своем эссе 1833 г. рисует историософскую картину развития европейской культуры (и в ее контексте – русской), особенно выделяя роль «Севера» и нордических влияний в этом процессе, глубоко своеобразном в каждом конкретном культурном ареале.
Автор видит свою задачу в том, чтобы, с помощью «фонаря истории», «во мраке средних веков разглядеть между развалин тропинки, по коим романтизм вторгался в Европу с разных сторон и, наконец, укоренился в ней, овладел ею»[260]260
Там же. С. 426.
[Закрыть]. И, странное дело, восклицает эссеист: «Востоку суждено было искони высылать в другие концы мира, с индиго, с кошенилью и пряностями, свои поверья и верования, свои символы и сказки; но Северу предлежало очистить их от грубой коры, переплавить, одухотворить, идеализировать. Восток провещал их в каком-то магнетическом сне, бессвязно, безотчетно; Север возрастил их в теплице анализа, – ибо Восток есть воображение, а Север – разум»[261]261
Там же.
[Закрыть].
Особую роль в становлении европейских культур сыграло, по мнению Бестужева-Марлинского, «вторжение норманнов (наших варягов)»: «Шайки голодных, полунагих, но бесстрашных, бешеных славою скандинавов, кидались в лодки, выбирали себе морского царя (See Konung) и под его началом переплывали моря незнаемые, входили в первую встречную реку, волокли на себе ладьи по земле, если нужно было спустить их в другую реку, и по ней вторгались внутрь сильных, обильных государств, гибли или покоряли области, сражались, не спрашивая числа, грабили, истребляли, не щадя ни пола, ни святыни; но взяв оседлость, укрощались верою, хотя страсть к завоеваниям и водному кочевью долго бросала их потомков на другие народы»[262]262
Там же. С. 429.
[Закрыть].
«Скоро забыли скандинавы своего Одина, своих Валкирий, свою Валгаллу (рай), обещанную храбрым», – продолжает Бестужев-Марлинский. Но «дух саг их», накладываясь на автохтонную культуру, везде порождал разные результаты. Так во Франции, «мысленность Севера, соединясь с остроумием и живостию французов, внедрились в характер… Из этой-то амальгамы, беспечного, ветреного, легкомысленного, всегда поющего француза с жителем угрюмого Севера, который, будучи осажден зимою в своей хижине, поневоле был загнан в самого себя и углублялся в душу, произошел неподражаемый юмор, отличающий век наш. Стоики величались тем, что презирали страданье и смерть, – юмор делает лучше без всякой хвастливости: он смеется в промежутках страданий и шутит над смертию, играет с петлей, нередко рискует самою душой для острого словца»[263]263
Там же.
[Закрыть].
Что касается Англии, то «нордманны», «переплыв за Ламанш с Вильгельмом Завоевателем, перегорев в пламени битв и мятежей», обрели новый образ – «величественный и самобытный в литературе английской, которая по праву и по достоинству стала образцовою»[264]264
Там же.
[Закрыть].
Свое своеобразие получил феномен северного завоевания и на Руси: «Характеры князей и народа долженствовали у нас быть ярче, самобытнее, решительнее, потому что человек на Руси боролся с природою более жестокою, со врагами более ужасными, чем где-либо. Двуличный Янус: Русь глядела вдруг на Азию и Европу; быт ее составлял звено между оседлою деятельностью Запада и бродячею ленью Востока»[265]265
Там же. С. 451.
[Закрыть].
Эта западно-восточная амальгама породила, по мнению Бестужева-Марлинского, удивительные явления синтеза в Северной Руси: «Варяги на ладьях покоряют ее. Печенеги, половцы, черные клобуки зубрят ее границы. Грозой налетает Русь на Царь-град и завоевывает в Корсуни христианскую веру. Вольный Новгород опоясывается хребтом Урала и бьется с божьими дворянами в Лифляндии, напирает на свейцев за Невою, режется с литовцами, везет свои товары в города Ганзы. И потом битвы междоусобий, и потом губительное нашествие татар, и душная ночь их власти, в мраке коей спело единодержавие… И потом войны с шумными поляками, с дикими литовцами, Иоанн Грозный, попытка обратить нас в католичество, мятежи самозванцев, и мудрый Алексей, и необъятный Петр!»[266]266
Там же.
[Закрыть]
Именно за петровско-ломоносовской Россией, по мнению Бестужева-Марлинского, историческое будущее: «Да, это море-окиян!.. море еще не езженное, не изведанное и тем более занимательное, оригинальное»[267]267
Там же.
[Закрыть].
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?
