Текст книги "Избранные работы по русской философии, политике и культуре"

Вяземский П.А. О Державине (1816) // Вяземский П.А. Сочинения: В 2 т. Т. 2. Литературнокритические статьи. М.: Художественная литература, 1982.

Грот Я. Жизнь Державина по его сочинениям и письмам и по историческим документам. СПб.: Тип. Императорской АН, 1880.

Дмитриев И.И. Сочинения (ред. А.А. Флоридова). Т. 2. СПб., 1893.

Жихарев С.П. Записки современника. М. – Л.: Изд-во АН СССР, 1955.– 836 с.

Коровин В.Л. Державин и 1812 год: о смысле и композиции «Гимна лироэпического на прогнание французов из Отечества» // Известия Российской академии наук. Серия литературы и языка, 2012, т. 71, № 6. С. 42–52.

Ларкович Д.В. Державин и Суворов: творческое взаимодействие автора и героя. // Русская литература, 2010, № 4. С. 62–72.

Моисеева Г.Н. Древнерусские литературные памятники в исторических драмах Екатерины II. // Труды Отдела древнерусской литературы. Институт русской литературы АН СССР (Пушкинский Дом), т. XXVIII. Л., 1974. С. 289–295.

Сочинения Державина с объяснительными примечаниями Я. Грота: В 9 т. СПб.: Тип. Императорской АН, 1864–1883.

Улыбышев и Пушкин о «дурном синтезе цивилизаций»
(«Азиопа» в свете «Зеленой лампы», 1819–1820)

 
У нас чужая голова,
А убежденья сердца хрупки…
Мы – европейские слова
И азиатские поступки.
 

(Николай Щербина)

 
Горит на небе новая звезда,
Её зажгли, конечно, хулиганы…
 

(Валентин Гафт)

Русские размышления над феноменом «дурного синтеза цивилизаций» породили немало удачных формул: «поп во фраке» (Гоголь); «Чингисхан с пушками Круппа» (Герцен); «Православный царь в мундире гвардейского офицера» (Федотов) и т. д. Наиболее емкую в этом смысле формулировку предложил в 1920-х гг. либерал-европеист П.Н. Милюков, придумавший, согласно мемуарным зарисовкам Г. Адамовича, термин «Азиопа» (как негативного, зеркального двойника «Евразии»), который он в 1920-1930-х гг. с успехом использовал в своих эмигрантских дебатах с евразийцами.

Корни идеи «дурного синтеза», терминологическим увенчанием которой стал «перл» Милюкова, уходят в историю русского самопознания. Они, например, прослеживаются в острословии обряженных в красные фригийские колпаки участников шумных застолий дружеского общества «Зеленая лампа» (1819–1820), которое вошло в историю нашей культуры уже тем, что отшлифовало интеллектуально-поэтический дар юного А. С. Пушкина.

Свое название Общество (девиз которого: «Свет и надежда!») получило от зелёного абажура над круглым столом заседаний в отцовской квартире Никиты Всеволожского между площадью Каменного театра (теперь Театральная) и Екатерингофским проспектом (ныне Римского-Корсакова).

В русской историографии давно обсуждается вопрос, была ли «Зеленая лампа» лишь «оргиастическим» объединением праздной молодежи (этой точки зрения придерживались П.И. Бартенев, П.В. Анненков, В.В. Вересаев, Я. П. Гроссман, В. В. Сиповский), или же её правильнее считать «побочной управой», ассоциированной (через некоторых своих членов – С.П. Трубецкого, Ф.Н. Глинку, Я.Н. Толстого) с «коренным» «Союзом благоденствия» (так считали П.Е. Щеголев, Б.Л. Модзалевский, Б.В. Томашевский, Н.Л. Бродский)?[309]309
  См.: Щеголев П.Е. «Зелёная лампа» // Пушкин и его современники: Материалы и исследования. СПб., 1908, вып. 7. С. 19–50.


[Закрыть]

Думается, права нижегородский литературовед В.Ю. Белоногова: «Складывается впечатление, что спор о характере заседаний “Лампы” во многом надуман и вызван скорее уже социологизированными крайностями самого советского литературоведения. По большому счету, четкой грани между веселым застольем и политическими разговорами попросту не существовало»[310]310
  Белоногова В.Ю. Пушкин и Улыбышев: к вопросу о «литературных отношениях» // Болдинские чтения 2015. Сб. трудов Международной конференции Нижегородского гос. ун-та им. Н.И. Лобачевского, 2015. С. 231–239; См. также: Белоногова В.Ю. Отблеск «Зеленой лампы» в десятой главе «Евгения Онегина» // Вестник Нижегородского университета им. Н.И. Лобачевского. Сер.: Литературоведение, 2013, № 4 (2). С. 26–30.


[Закрыть].

Что, кроме театра и актрис, могло волновать в конце 1810-х гг. столичных молодых людей, в основном офицеров, собиравшихся под «Зеленой лампой» у молодого богача Всеволожского после очередного спектакля? Это, конечно, судьба России, которая еще недавно – во время триумфа над Наполеоном – представлялась такой радужной, но теперь, с каждым месяцем, виделась всё более туманной. Центральной проблемой, по сути конституировавшей феномен декабризма, стало соотношение «русского» и «польского» вопросов.

Хорошо известно, что император Александр I, сразу после окончания войны с Наполеоном, амнистировал польских офицеров и солдат, воевавших у Бонапарта против России. В 1814 г. польское войско вернулось домой из Франции. 17 (29) ноября 1815 г. Александр I даровал полякам статус суверенного Царства (Королевства) Польского с собственной Конституцией, сохранявшей наследие Речи Посполитой, которые нашли свое выражение в названиях государственных учреждений, в организации Сейма, в коллегиальной системе государственных органов, в выборности администрации и судей.

15 (27) марта 1818 г., выступая на открытии польского Сейма, собранного в соответствии с дарованной Конституцией, император произнес слова, не только внимательно выслушанные поляками, но и гулко отозвавшиеся в России. «Народ, который вы представлять призваны, наслаждается, наконец, собственным бытием, обеспеченным созревшими уже и временем освященными установлениями»[311]311
  Величайшие речи русской истории. От Петра Первого до Владимира Путина. М.: Алисторус, 2014. С. 18.


[Закрыть],– сказал тогда Александр.

А как же Россия? Что будет с ее «собственным бытием» и ее новыми установлениями? Император в польском Сейме сказал об этом крайне обтекаемо, вскользь упомянув, что польская конституция – лишь первый пример «законно-свободных учреждений, бывших непрестанно предметом Моих помышлений, и которых спасительное влияние надеюсь Я, при помощи Божией, распространить и на все страны, Провидением попечению Моему вверенные»[312]312
  Там же.


[Закрыть]. Таким образом, подытожил царь, Польша дала ему «средство явить Моему Отечеству то, что Я уже с давних лет ему приготовляю, и чем оно воспользуется, когда начала столь важного дела достигнут надлежащей зрелости»[313]313
  Там же.


[Закрыть].

События показали, однако, что император не торопился выполнять свои обещания. Осенью 1818 г. в немецком Аахене состоялся конгресс «Священного союза» – объединения России, Австрии и Пруссии, который многими в Европе был тут же окрещен «союзом королей против народов». Разочарование в «Александре Благословенном» и тревога за судьбу Отечества охватила широкие круги образованной молодежи обеих российских столиц.

Одним из интеллектуальных лидеров петербургской «Зеленой лампы» был дипломат, журналист, художественный критик Александр Дмитриевич Улыбышев (1794–1858), чьи историко-публицистические доклады на заседаниях «Лампы» сразу становились программными credo всего объединения.

В этой статье нас будут интересовать три выступления Улыбышева на заседаниях «Лампы» – виртуозных по форме и глубоких по содержанию (их тексты на французском языке были найдены в архивах кружка). Это – «Разговор Бонапарта и английского путешественника» («Conversation entre Bonaparte et un voyageur anglais»), «Письмо другу в Германию о петербургских обществах» («Lettre à un ami d’Allemagne sur les sociétés de Pétersbourg») и антиутопия «Сон» («Un rêve»).

17 апреля 1819 г., на третьем заседании «Зеленой лампы» в квартире Н.В. Всеволожского, Улыбышев зачитал свой «Разговор Бонапарта с английским путешественником». Вымышленная история (посетивший якобы остров Св. Елены английский путешественник беседует с Наполеоном на политические темы) подтвердила репутацию Улыбышева как опытного дипломата, прекрасно ориентирующегося в хитросплетениях посленаполео-новской европейской политики.

Большой знаток «пушкинского круга» Б.В. Томашевский, исследовавший «Разговор» непосредственно в архиве, пишет: «В действительности автора не интересует ни психология Бонапарта, ни мнения англичан. Из уст подставных персонажей он дает свою оценку политического положения Европы… Сам Наполеон представлен в несколько идеализованном освещении. Он нисколько не похож на тот образ, который фигурировал в публицистике периода войны. Объясняется это тем, что политика Священного союза оказалась значительно реакционнее наполеоновской… Подобное изменение в оценке Наполеона позднее мы видим и в лирике Пушкина. Традиционный образ злодея, какой мы встречаем в “Наполеоне на Эльбе” и в “Вольности”, в 1819 г. становится уже анахронизмом»[314]314
  Томашевский Б.В. Пушкин. Книга первая (1813–1824). М. – Л.: Изд-во АН СССР, 1956. С. 228.


[Закрыть].

Во всем тексте «Разговора» сквозит разочарование тем, что лозунги «свободы народов», провозглашенные в ходе антинаполеновских войн, остались невыполненными. Когда в диалоге с «английским путешественником» Бонапарт говорит об «умственном солнце, подымающемся над горизонтом», его гость отвечает: «Пробуждение свободы во всех сердцах, великолепные обещания наших государей были для нас зарей, предвещавшей прекрасный день, но многочисленные тучи, появившиеся на политическом горизонте, мешают нам до сих пор видеть появление этого солнца»[315]315
  Там же.


[Закрыть].

Подробный обзор политических изменений в послевоенной Европе (принятие конституций в Баварии и Бадене весной-летом 1818 г., борьба испанцев против короля Фердинанда и поддерживающей его инквизиции и т. д.) явился для Улыбышева лишь прологом к анализу внешней политики русского императора и инициированного им «Священного союза».

Анализ политической сущности этого «Союза» дается в «Разговоре» от имени Бонапарта. Отмечая, что события поставили императора Александра на первое место среди монархов Европы, Наполеон делает вывод, что у царя было два пути, чтобы укрепить свое положение: или завоевания, или овладение общественным мнением. Крушение самого Бонапарта показало опасность первого пути. Александр выбрал второй – отсюда поиски популярности и попытки придать своей политике ореол великодушия и благородства: «Мысль поставить начала веры в основу политики и таким образом осуществить химеру вечного мира поразила его воображение»[316]316
  Там же.


[Закрыть].

Однако неопределенность принципов «Священного союза» позволяет по-разному трактовать цели и действия императора Александра. Подхватив мысль Бонапарта, «английский путешественник» рассуждает о русском царе: «Одни думали, что он пускает пыль в глаза, другие рассматривали Священный союз как христианский союз против неверных, что-то вроде крестового похода 19-го века; некоторые полагали, что это лига монархов против своих народов»[317]317
  Там же. С. 229.


[Закрыть]. «Путешественник» предполагает, что увлекшись мистицизмом, император собирается «провозгласить себя нового рода папой», располагающим армией в «восемьсот тысяч апостолов»[318]318
  Там же.


[Закрыть].

… Следующая статья Улыбышева, представленная на заседании «Зеленой лампы», – «Письмо другу в Германию о петербургских обществах»[319]319
  Улыбышев А.Д. Письмо другу в Германию о петербургских обществах // Избранные социально-политические и философские произведения декабристов. Т. 1. М.: Госполитиздат, 1951. С. 279–285.


[Закрыть] (сам автор до 16 лет жил с отцом-дипломатом в Саксонии). Статья открывается следующей «декларацией о намерениях»: «Мой дорогой друг! Вы спрашиваете у меня некоторые подробности о петербургском обществе. Я удовлетворю вас с тем большим удовольствием, что лишен всякого авторского самолюбия и правдивость – единственное достоинство, на которое я претендую»[320]320
  Там же. С. 279.


[Закрыть].

Давая общую оценку «петербургскому обществу», автор «письма» сразу формулирует свою главную идею: «Посещая свет в этой столице, хотя бы совсем немного, можно заметить, что большой раскол существует тут в высшем классе общества (курсив мой. – А.К.). Первые, которых можно назвать правоверными (погасильцами), – сторонники древних обычаев, деспотического правления и фанатизма, а вторые – еретики, защитники иноземных нравов и пионеры либеральных идей. Эти две партии находятся всегда в своего рода войне, – кажется, что видишь духа мрака в схватке с гением света; из этой-то борьбы происходят умственные и нравственные сумерки, которые покрывают еще нашу бедную родину»[321]321
  Там же. С. 279–280.


[Закрыть].

Итак, борьба еретиков с погасильцами (антоним просветителей – А.К.) – вот он, улыбышевский прототип Азиопы! «Сумеречность» русской жизни, согласно Улыбышеву, порождается и постоянно поддерживается борьбой двух фантасмагорических начал – «духа мрака» и «гения света». Трудно представить себе, какой хохот раздавался в квартире Всеволожских на том заседании «Лампы», большинство членов которой составляли офицеры-театралы.

Улыбышев продолжает свое «письмо», с видимым удовольствием конкретизируя существо конфликтующих партий правоверных и еретиков (или, как их еще называет автор, скифов и европейцев). Он начинает с «правоверных»: «Их партия более многочисленна в провинциях, где они, как совы, кричат одни среди ночи, которая все более и более сгущается по мере удаления их жилища от столицы; но здесь (в Петербурге. – А.К.), к счастию, с каждым днем их делается меньше, и часто в доме, где отец принадлежит к царствованию Ивана Васильевича, дети живут в веке Александра»[322]322
  Там же. С. 280.


[Закрыть].

«Этих так называемых патриотов, – продолжает Улыбышев, – можно узнать по некоторой грубоватости манер и дерзкой привычке говорить “ты” всем, на кого они смотрят, как на низших. Они говорят почти исключительно по-русски, и если им случается иногда произнести несколько французских слов, то, я думаю, они это делают из хитрости, потому что, надо признать, в их устах этот язык становится самым отвратительным жаргоном, какой только можно услышать»[323]323
  Там же.


[Закрыть].

Далее из слов рассказчика следует, что одним из ревностных поборников «партии погасителей», или «скифо-росской», еще недавно был его родственник, друг отца, ныне покойный «сенатор К.». «Поступив в Сенат в звании кописта и с имением в 40 душ крестьян, он через полвека достиг чина действительного тайного советника и обладания состоянием в 8000 душ», – несколько утрирует Улыбышев способ сделать в столице «скифо-росскую» карьеру[324]324
  Там же.


[Закрыть].

Автор «письма» был представлен влиятельному родственнику: «Я вошел в гостиную, где нашел старика в халате, сидящего на диване… Несколько человек держались в почтительных позах… После я узнал, что они принадлежали к классу тех неутомимых паразитов, которые заодно с хорошим обедом охотно переваривают презрение и всевозможные унижения. Эта многочисленная в Петербурге порода заменила тут шутов, которые совсем вышли из моды и встречаются только в Москве. Я нахожу, что эта замена ничего не дала»[325]325
  Там же. С. 281.


[Закрыть].

За обедом, к которому подъехали несколько друзей сенатора К., состоялся разговор («всецело направляемый хозяином дома»), который касался «крайностей модного воспитания, извращения национальных обычаев, происшедшего от мании путешествовать и несчастного пристрастия русских к французам, все знание которых, говорили, заключается в пируэтах, а здравый смысл – в каламбурах»[326]326
  Там же.


[Закрыть]. «Все же я заметил, – добавляет Улыбышев, – что эта ненависть к иностранцам не распространялась на их вина; поблизости от хозяина дома я увидел две или три бутылки французского вина, и те, кто более всего поносили эту страну, пили также более всего, как бы для того, чтобы дать удовлетворение за нанесенную обиду»[327]327
  Там же. С. 282.


[Закрыть].

Однако, – продолжает Улыбышев, – «перейдем к изучению европейского общества»: «Нам стоит сделать всего один шаг, чтобы перенестись из XV в XIX век»[328]328
  Там же. С. 283.


[Закрыть]. И далее автор, столь же иронически-беспощадно, описывает партию европейцев, которая, на первый взгляд, приятно отличается от «скифо-росской».

Действительно: «Нет ничего разительнее контраста французского изящества и гиперборейской грубости, социального равенства, которое отдает предпочтение только уму или любезности, и этого рабского отличия по чинам, – позорящим отметкам деспотизма. Можно подумать, что находишься в Париже, когда войдешь в один из этих роскошных домов, которые стряхнули с себя иго древних предрассудков. Вкус и великолепие обстановки, костюмы, манеры и самый разговор – все создает иллюзию, похожую на очарование…»[329]329
  Там же.


[Закрыть]

Увы, «после второго или третьего посещения она [иллюзия] понемногу рассеивается»: «Некоторая холодность, сухость разговора, которая находит выход только в карточной игре или в гастрономических увеселениях, старание, которое мужчины и женщины прилагают к тому, чтобы держаться порознь, и неловкость в поддержании начатого с дамою разговора вскоре предупреждают вас, что вы не во Франции и что копия всегда далека от оригинала»[330]330
  Там же.


[Закрыть].

Вообще А.Д. Улыбышев, прекрасно знавший реальную Западную Европу и владевший французским языком в совершенстве (в те годы он редактировал франкоязычную газету «Le Conservateur impertial»), не мог согласиться с распространенным мнением о якобы «сходстве характеров» настоящих французов и «культурных русских». «Мы имеем глупость, – писал он, – гордиться тем, что нас называют французами Севера. Мне кажется, что нет ничего менее подходящего, чем это наименование»[331]331
  Там же.


[Закрыть].

Само выражение «французы Севера» Улыбышев считал полным нонсенсом: «Как же, в самом деле, влияние климата и образа правления, которые одни могут наложить на характер народа печать национальности, могли придать одинаковые черты двум народам, совершенно противоположным в этих обоих отношениях?»[332]332
  Там же.


[Закрыть].

«Мы, правда, – продолжает Улыбышев, – подражаем французам более всякого другого народа и гораздо более того, чем это бы следовало; но самое это подражание, никогда не шедшее, несмотря на все наши старания, дальше самой поверхностной формы, не должно ли доказать нам, сколь мало мы похожи на наши образцы. Не являемся ли мы для них тем же, чем восковые фигуры для людей, которых они изображают? Они имеют те же черты, тот же рост, те же платья, но им недостает жизни и движения. Так же и мы можем присвоить себе моды, смешные и дурные стороны французов, но чего никогда не будет нам дано – это их живость, гений их воображения и главным образом та общительность, которою они отличаются. Источник их обычаев и мод надо искать в их национальных качествах»[333]333
  Там же. С. 283–284.


[Закрыть].

Улыбышев видит глубинное различие между «оригинальностью» и «подражательностью»: «Всё то, что оригинально, нравится, привлекает и вызывает подражание; но, к несчастью, это последнее всё портит и делает приторным. Вот почему французские манеры, которые так очаровывают иностранца, кажутся холодными и неуместными в Петербурге. Сразу же можно усмотреть, что они – только условная маска, ни на чём не основаны и создают режущий диссонанс с истинным национальным характером…»[334]334
  Там же. С. 284.


[Закрыть]

Разговор о том, что я в своих работах называю «дурным синтезом культур», был продолжен Улыбышевым еще в одном произведении, сохранившемся в бумагах «Зеленой лампы», – в утопии «Сон» (она помечена, как читанная на 13-м заседании Общества, примерно, в ноябре-декабре 1819 г.).

Герой рассказа чудесным образом переносится на 300 лет вперед, в Петербург будущего и, разумеется, не узнает его: «На каждом шагу новые общественные здания привлекали мои взоры, а старые, казалось, были использованы в целях, до странности непохожих на их первоначальное назначение. На фасаде Михайловского замка я прочел большими золотыми буквами: “Дворец Государственного Собрания”. Общественные школы, академии, библиотеки всех видов занимали место бесчисленных казарм, которыми был переполнен город»[335]335
  Улыбышев А.Д. Сон // Избранные социально-политические и философские произведения декабристов. М., 1951, т. 1. С. 286.


[Закрыть].

«Проходя перед Аничкиным дворцом, – продолжает путешественник в будущее, – я увидел сквозь большие стеклянные окна массу прекрасных памятников из мрамора и бронзы. Мне сообщили, что это русский Пантеон, т. е. собрание статуй и бюстов людей, прославившихся своими талантами или заслугами перед отечеством. Я тщетно искал изображений теперешнего владельца этого дворца (им в 1819 г. был великий князь Николай Павлович, будущий император. – А.К.)»[336]336
  Там же.


[Закрыть].

Любимая тема знатока театра Улыбышева – особенности национальных одежд: «Проходя по городу, я был поражен костюмами жителей. Они соединяли европейское изящество с азиатским величием, и при внимательном рассмотрении я узнал русский кафтан с некоторыми изменениями»[337]337
  Там же. С. 290.


[Закрыть]. Это – одна из излюбленных мыслей автора: то, что на первый взгляд кажется сочетанием «европейскости» и «азиатскости», – на поверку оказывается просто «русскостью» – самобытной и оригинальной. (О том же Улыбышев коротко писал и раньше, в «Письме другу в Германию»: «Я удовольствуюсь тут замечанием, что костюм, который более всего нравится в России даже иностранцам, – это костюм национальный, что нет ничего грациознее русской женщины»[338]338
  Улыбышев А.Д. Письмо другу в Германию. С. 283.


[Закрыть].)

В этом месте улыбышевского «Сна» происходит любопытный разговор героя и одного из граждан «города будущего», который вызвался ему в провожатые. Герой спрашивает: «Мне кажется, Петр Великий велел высшему классу русского общества носить немецкое платье, – с каких пор вы его сняли?»[339]339
  Улыбышев А.Д. Сон. С. 291.


[Закрыть] На что «провожатый» отвечает: «С тех пор, как мы стали нацией, с тех пор, как, перестав быть рабами, мы более не носим ливреи господина. Петр Великий, несмотря на исключительные таланты, обладал скорее гением подражательным, чем творческим. Заставляя варварский народ принять костюм и нравы иностранцев, он в короткое время дал ему видимость цивилизации. Но эта скороспелая цивилизация была так же далека от истинной, как эфемерное тепличное растение от древнего дуба, взращенного воздухом, солнцем и долгими годами, как оплот против грозы и памятник вечности»[340]340
  Там же.


[Закрыть].

И далее «Провожатый» развивает мысль о глубинной порочности петровской «модернизации»: «Петр слишком был влюблен в свою славу, чтобы быть всецело патриотом. Он при жизни хотел насладиться развитием, которое могло быть только плодом столетий… Толчок, данный этим властителем, надолго задержал у нас истинные успехи цивилизации. Наши опыты в изящных искусствах, скопированные с произведений иностранцев, сохранили между ними и нами в течение двух веков ту разницу, которая отделяет человека от обезьяны… Нашу литературу, как и наши учреждения, можно сравнить с плодом, зеленым с одной стороны и сгнившим с другой. К счастью, мы заметили наше заблуждение»[341]341
  Улыбышев А.Д. Сон. С. 291.


[Закрыть].

Итак, «плод, зеленый, с одной стороны и сгнивший с другой» — это еще одно улыбышевское определение «Азиопы», которое я неизменно включаю во все свои антологии[342]342
  См. напр.: Кара-Мурза А.А. Новое варварство как проблема российской цивилизации. М.: ИФ РАН, 1995; он же. Между Евразией и Азиопой. М., 1995.


[Закрыть]. Определение России Розановым: «дитя-старик» – явная перелицовка улыбышевского прототипа.

В конце рассказа «Сон» герой, вместе со своим провожатым, доходят до Дворцовой площади: «Вместо двуглавого орла с молниями в когтях я увидел феникса, парящего в облаках и держащего в клюве венец из оливковых ветвей и бессмертника. – Как видите, мы изменили герб империи, – сказал мне мой спутник. – Две головы орла, которые обозначали деспотизм и суеверие, были отрублены и из пролившейся крови вышел феникс свободы и истинной веры»[343]343
  Улыбышев А.Д. Сон. С. 292.


[Закрыть].

Самая концовка улыбышевской утопии гениальна в своей простоте: «Я собирался перейти мост, как внезапно меня разбудили звуки рожка и барабана и вопли пьяного мужика, которого тащили в участок. Я подумал, что исполнение моего сна еще далеко…»[344]344
  Там же.


[Закрыть]

…Здесь на авансцену нашего рассказа должен выйти еще один участник «Зеленой лампы» – совсем молодой, начинающий поэт Александр Сергеевич Пушкин (1799–1837), неизменный участник застолий в квартире Всеволожского[345]345
  Кара-Мурза А.А. «Всемирная отзывчивость» или «русский европеизм»? (Владимир Вейдле о творчестве Пушкина) // Полилог, 2018, т. 2, № 1 [Электронный ресурс].


[Закрыть]. Среди прочих юношеских виршей, истинную славу в молодежных радикальных кругах Пушкину принес «ноэль» (рождественская притча) «Ура! в Россию скачет кочующий деспот!», написанный, по-видимому, в конце ноября 1818 г., по случаю возвращения императора Александра с аахенского Конгресса «Священного союза» (царь прибыл в Царское село 22 декабря).

Стихотворение было написано в традиционной во Франции форме сатирических рождественских куплетов-ноэлей (от Nodi – Рождество). Куплеты эти, осмеивающие чаще всего государственных сановников и их деятельность за истекший год, непременно облекались в евангельский рассказ о рождении Христа.

 
Ура! в Россию скачет
Кочующий деспот.
Спаситель горько плачет,
За ним и весь народ.
Мария в хлопотах Спасителя стращает:
«Не плачь, дитя, не плачь, сударь:
Вот бука, бука – русский царь!»
Царь входит и вещает:
 «Узнай, народ российский,
Что знает целый мир:
И прусский и австрийский
Я сшил себе мундир.
О радуйся, народ: я сыт, здоров и тучен;
Меня газетчик прославлял;
Я пил, и ел, и обещал —
И делом не замучен.
Послушайте в прибавку,
Что сделаю потом:
Лаврову дам отставку,
А Соца – в желтый дом;
Закон постановлю на место вам Горголи,
И людям я права людей,
По царской милости моей,
Отдам из доброй воли».
От радости в постеле
Запрыгало дитя:
«Неужто в самом деле?
Неужто не шутя?»
А мать ему: «Бай-бай! закрой свои ты глазки;
Пора уснуть уж наконец,
Послушавши, как царь-отец
Рассказывает сказки»[346]346
  Пушкин A.C. Стихотворения, 1814–1822 // Пушкин А.С. Собрание сочинений: В 10 т. М.: Художественная литература, 1959, т. 1. С. 61–62.


[Закрыть].
 

В «Ноэле» Пушкина присутствуют имена ненавистных в культурных кругах цензора Лаврова, чиновника Соца и петербургского обер-полицмейстера Горголи. Но главная фигура – сам император – «Бука – русский царь» (этим именем на Руси пугали детей[347]347
  Головин В.В. К проблеме комментария пушкинского ноэля «Сказки. Noël» («Ура! В Россию скачет…») // Вестник Санкт-Петербургского ун-та культуры и искусств, 2010, декабрь. С. 130–134.


[Закрыть]), беспощадно высмеянный «стихотворцем-мальчишкой».

Существуют свидетельства, что Пушкин многократно исполнял «на бис» своего «кочующего деспота» (вот оно – воплощение Азиопы!) во время ночных пирушек «Зеленой лампы». И, уже став полноправным членом объединения, он напишет в 1819 г. еще одно сочинение «на тему» – стихотворение «Уединение»:

 
Блажен, кто в отдаленной сени,
Вдали взыскательных невежд,
Дни делит меж трудов и лени,
Воспоминаний и надежд;
Кому судьба друзей послала,
Кто скрыт, по милости творца,
От усыпителя глупца,
От пробудителя нахала[348]348
  Пушкин А.С. Стихотворения, 1814–1822. С. 84.


[Закрыть].
 

Это стихотворение двадцатилетнего поэта является одним из ранних образцов удивительного переводческого таланта Пушкина. Оппозиция: нахалы-пробудители против глупцов-усыпителей (сравни у Улыбышева: еретики против погасильцев) является точной передачей мысли из стихотворения поэта и драматурга эпохи Французской революции и Первой империи Антуана-Венсана Арно (Antoine Vincent Arnault) «К уединенной хижине» («Pour une cabane isolée») (1794):

 
Trop heureux, dans la solitude,
Qui peut partager son loisir
Entre la paresse et lݎtude,
L›espérance et le souvenir;
Qui, les yeux ouverts, y sommeille,
Et surtout en ferme l›abord
A l›ennuyeux qui nous endort,
A l›importun qui nous réveille!
 

Согласно авторитетному мнению Ю.Г. Оксмана, публицистические стихи А.С. Пушкина, созданные им в период членства в «Зеленой Лампе», были написаны «под несомненным идеологическим воздействием, а может быть, и по прямому заданию руководящих членов Союза Благоденствия»[349]349
  Оксман Ю.Г. Агитационная песня «Царь наш – немец русский» // Литературное наследство, т. 59, 1954. С. 69–84.


[Закрыть].

Но, возможно, следует прислушаться к более умеренному мнению не менее авторитетного П.Е. Щеголева: «Союз Благоденствия задавал тон, сообщал окраску собраниям “Зеленой Лампы”. Пушкин не был членом “Союза Благоденствия”, не принадлежал ни к одному тайному обществу, но и он в кружке “Зеленой Лампы” испытал на себе организующее влияние тайного общества»[350]350
  Щеголев П.Е. «Зелёная лампа» // Пушкин и его современники: Материалы и исследования. СПб., 1908, вып. 7. С. 19–50.


[Закрыть].

Как бы там ни было, именно к 1819–1820 гг. у Пушкина (как и у Улыбышева) обозначились некоторые представления об особенностях цивилизационного развития России, одной из которых является постоянно подстерегающая страну опасность, которую я в своих историко-теоретических работах называю «дурным синтезом» или «новым варварством»[351]351
  См.: Кара-Мурза А.А. Новое варварство как проблема российской цивилизации; Кара-Мурза А.А. Между «империей» и «смутой» // Полис. Политические исследования, 1995, № 1. С. 96–97; Кара-Мурза А.А. Поэма «Медный всадник» А.С. Пушкина: политико-философские проекции // Философский журнал, 2018, т. 9, № 1. С. 54–65.


[Закрыть].