Текст книги "Бремя власти: Перекрестки истории"

Но Ирина, скорбя, что «ею единой царский корень конец прият», на девятый день по кончине Федора откажется от царства и отправится в Новодевичий монастырь – «.умилительно, как крепко закованная голубка, подобно горлице, разлученной с другом, или как душа, насильно отделившаяся от тела, после многого плача и рыданий, которые достойны были слышания, из царских чертогов ушла в монастырь…» [48; 191]. Она примет монашество с именем Александры – «ангельского великого сподобився образа» и шесть лет «жестоце житие в посничесве препроводив» [48; 28].

Ирина скончается в келье Новодевичьего монастыря, «около шести лет не выходив из своего добровольного заключения никуда, кроме церкви, пристроенной к ее смиренному жилищу. Жена знаменитая и душевными качествами, и судьбою необыкновенною; без отца, без матери, в печальном сиротстве взысканная удивительным счастьем; воспитанная и добродетельная; первая Державная Царица России, и в юных летах Монахиня; чистая сердцем пред Богом.» [27; 72].

«ДОСТИГ Я ВЫСШЕЙ ВЛАСТИ!»

«Вчерашний раб, татарин, зять Малюты…»

Называя Бориса татарином, А. С. Пушкин опирался на предание, утверждающее, что род Годуновых происходит от татарского мурзы Чета, якобы поступившего на службу к Ивану Калите и основавшего Ипатьевский монастырь в Костроме. Легенда эта не находит подтверждения. Годуновы – старинный костромской боярский род, начало свое ведущий от Дмитрия Зерно. С XIV века служили они московским князьям, а вернее – их младшим сыновьям, так как были в роду на втором месте: представители старшей ветви рода – Сабуровы – роднились с великими князьями и были включены в число бояр.

Дмитрий Иванович Годунов,[82]82
  Годунов Дмитрий Иванович – постельничий, окольничий, боярин, конюший. В 1577 году вошел в малый двор царевича Федора. Один из ведущих членов Боярской думы. Умер в 1605/06 году. (Постельничий – высший чиновник Постельного приказа, ведавшего царским гардеробом и внутренней охраной царского дворца; окольничий – второй думный чин после боярина; конюший – глава Конюшенного приказа, ведавшего царскими табунами; один из старших бояр Думы).


[Закрыть] будучи бездетным, взял на воспитание племянников, детей своего старшего брата Федора Кривого – Василия, Бориса и Ирину. Дом Годуновых был недалеко от хором царевичей Ивана и Федора, так что дети могли играть и подрастать вместе, тем более что Ирина была ровесницей Федора, а Борис – всего лет на пять старше.

В 1567 году Дмитрий Годунов возглавил Постельный приказ, а 15-летний Борис получил почетную должность стряпчего: он подавал царское платье и следил, чтобы оно всегда было опрятно и чисто. Иван Грозный заметил смышленого юношу: Борис побывал и «рындой с саадаком»[83]83
  Рында – придворная должность, царский оруженосец или почетный страж. Саадак – лук со стрелами. Рынды сопровождали царя при выходе и назначались из сыновей важнейших бояр. Итальянец Барберини так описывает выход Ивана Грозного в 1565 году: «Шел он посреди четырех молодых людей, имевших от роду лет по тридцати. Они одеты были все четверо одинаково: на головах у них были высокие шапки из белого бархату, с жемчугом и серебром, подбитые и опушенные вокруг большим рысьим мехом. Одежда на них была из серебряной ткани, с большими серебряными же пуговицами до самых ног, подбита она была горностаями, на ногах сапоги белые, с подковами, каждый на плече нес красивый большой топор, блестевший серебром и золотом» [19; 396].


[Закрыть] при царской особе, и «рындой с рогатиной» при царевиче Иване, а на свадьбе царя с Марфой Собакиной он был дружкою.

Вскоре Борис женился на дочери любимца Грозного – знаменитого Малюты Скуратова. В 1578 году Борис выиграл местнический спор с князем Сицким, доказав таким образом, что род его служил царям издавна, а дед стоял по службе выше деда Сицкого.[84]84
  Местничество возникло в конце XV века и отменено в конце XVII столетия. Суть местничества заключается в том, что служилый человек, назначенный на некую должность, мог отказаться ее выполнять, если считал, что эта должность – ниже тех должностей, что занимали его предки, т. е. принижает его родовую честь: «Так повелось, что во всяком деле и во всяком собрании люди считались «породою» и «отечеством» и размещались не по заслугам и талантам, а по знатности. Обычай господствовал над умами настолько, что его признавали решительно все: и бояре, и государь, и все прочие люди. Знали, что за службу «жалует государь поместьем и деньгами, а не отечеством», поэтому и терпели, что люди высокой породы властно шли по отечеству всюду на первые места, ссорились из-за этих мест и не искали воли и ласки великого государя для их занятия» [41; 39].


[Закрыть] После того как Федор взял в жены Ирину Годунову, Борис вошел в число царских родственников и получил боярский сан.

Царь Борис Федорович Годунов

Во время ссоры Ивана Грозного с сыном Годунов, согласно летописному преданию, «дерзнул внити во внутренние кровы царевы» и не побоялся вступиться за царевича Ивана, за что и сам сильно пострадал: царь «лютыми ранами его уязви». Борис долго поправлялся от побоев, причем Грозный, судя по всему, простил его дерзкое заступничество и даже посетил дом болящего Годунова.

Борис Годунов был одним из самых ближайших родственников Федора, естественно, что Грозный надеялся на него, включая в «опекунский совет» вместе с Никитой Юрьевым, Иваном и Федором Мстиславскими. Следующими по влиянию при дворе лицами были князь Иван Петрович Шуйский и Богдан Яковлевич Бельский.[85]85
  Вельский Богдан Яковлевич – племянник Малюты Скуратова-Бель-ского, оружничий, думный дворянин, боярин. Участник Ливонской войны. Любимец Ивана Грозного. После неудачной попытки затеять смуту был сослан в Нижний Новгород на воеводство. В 1598 году царь Борис вернул его и дал чин окольничего. В 1605 году стал на сторону Лжедмитрия I, подтвердив его истинность. В 1611 году убит в Казани, куда был назначен воеводой по приказу царя Василия Шуйского.


[Закрыть] Все эти исторические персонажи находились в сложных отношениях друг с другом и готовы были вступить в борьбу за место у трона.

Первым сошел со сцены бывший опричник Бельский – его попытка оказать влияние на Федора и вернуть порядки Ивана Грозного провалилась, сам он подвергся ссылке в Нижний Новгород. Престарелого Никиту Юрьева в 1584 году постиг удар, и Годунов стал на его место, перейдя дорогу Мстиславскому. Говорили, что Юрьев вверил Годунову попечение о «чадах своих».

Благородные бояре были возмущены возвышением выскочки Бориса и его влиянием на царя: Федор «верил всему, что говорил ему Борис, предоставлял все на его волю, и все, что хотел Борис, хотел также и великий князь. и что бы Борис ни делал, все было хорошо» [44; 97].

Но на самом деле эти отношения отнюдь не были столь однозначны и безоблачны, а положение Бориса – так твердо и неколебимо: в 1584–1585 годах, судя по росписям царских пиров и военным назначениям, Борис даже не входил в ближний круг царя, где первыми были Григорий Васильевич Годунов и братья Трубецкие.

События 1585 года, когда царь Федор тяжко заболел, также свидетельствуют не в пользу Бориса. Возможная смерть государя без наследника грозила Годунову потерей влиятельного положения при дворе, и он начал переговоры с венским двором о заключении брака между Ириной – буде она овдовеет – и австрийским принцем, которого можно было бы возвести на московский трон и сохранить таким образом собственное положение доверенного лица и управителя.

Федор выздоровел, а дерзкие планы Годунова стали известны царю, вызвав его крайнее возмущение. Боярская дума отказала Борису в доверии. Предусмотрительный Годунов сделал на случай возможной опалы и конфискации имущества колоссальный вклад в Троице-Сергиев монастырь: тысячу рублей, деньги по тем временам огромные и не подлежащие изъятию. Мало того! Он запросил английское правительство о возможности предоставить ему и его семье убежище в Англии [46; 42–47].

Но Борис не сдавался. Его поддерживали влиятельные дьяки братья Щелкаловы,[86]86
  Щелкаловы Андрей (умер в 1597) и Василий (умер в 1611) Яковлевичи. Андрей – думный дьяк, глава Посольского приказа, видный дипломат своего времени. Василий – думный дьяк, печатник, Лжедмитрием I произведен в окольничие.


[Закрыть] причем старший – Андрей – наставлял Бориса, «како преходну быти ему от нижайших на высокая, и от малых на великая, и от меньших на большая и одолевати благородная» [41; 57].

Общество разделилось на два лагеря: Годуновы против Мстиславских, Шуйских, Воротынских, Головиных и прочих. Борису удалось одолеть врагов: Головиных отстранили от казначейских должностей, старик Мстиславский сослан был в Кириллов монастырь и пострижен, другие недруги – кто в ссылке, а кто и в тюрьме. Теперь против Годунова стояли Шуйские во главе с князем Иваном Петровичем – народным любимцем. Это был сильный противник.

Иван Петрович Шуйский – князь, боярин и воевода, герой успешной обороны Пскова от войск Стефана Батория в 1581 году – проявляя незаурядное личное мужество, он с пятидесятитысячной пехотой и семитысячной конницей противостоял стотысячному польскому войску. В 1585 году, во время коронования Федора, Иван Шуйский получил звание наместника Псковского и все доходы со Пскова – подобной награды не имел до него никто из бояр. «Воинская слава князя Ивана Петровича гремела не только по всей России, но и в целом образованном мире, читавшем еще недавно на всех европейских языках описания знаменитой осады Пскова и восторженные хвалы его защитнику» [50; 377].

А. К. Толстой создал в драме выразительный образ, в котором беззаветная храбрость и честность сочетаются с наивностью и мягкостью сердца – «зело он мягко-серд», «младенец сущий». Прямота, благородство, великодушие, доблесть, рыцарство – все эти прекрасные качества уживаются в нем с боярской гордостью, необдуманной стремительностью поступков и некоторой односторонностью. Воин с душой ребенка – но не политик, не интриган. В этом его сила, в этом и его слабость.

Интрига против Годунова провалилась – кроткий царь Федор возмутился требованием отпустить царицу «во иноческий чин» и вступить в новый брак «чадородия ради». Братьев Ивана и Андрея Шуйских сослали, имущество конфисковали. В ссылке они и умерли – как говорили в народе, не без участия приставов Годунова, ускоривших кончину опальных. Положение Годунова укрепилось. К лету 1587 года он вполне мог торжествовать победу – соперников ему не было.

«Борис Федорович – теперь лорд-правитель (lord-protector of Russia), – пишет Дж. Горсей. – Велика была его наблюдательность, которая помогла ему быть прославляемым, почитаемым, уважаемым и грозным для его людей, он поддерживал эти чувства своим умелым поведением. Так как был вежлив, приветлив и проявлял любовь как к князьям и боярству, так и к людям всех других сословий» [14; 87–88].

Годунов правил страной, оставаясь в тени, «поддерживая» власть царя – так же, как держал он, стоя рядом с троном, «царского чину яблоко золотое».

Постепенно за рубежом создавалось представление о Борисе как о человеке, принадлежащем к правящей династии, обладающем огромной властью, соправителе и «кровном приятеле» государя – чему немало способствовали иностранные дипломаты и купцы, обласканные им, а также возвращаемые по домам пленные. «То великий человек, – еще в 1585 году писал один из московских дипломатов, явно под указку Бориса, – боярин и конюший, а се государю нашему шурин, а государыне нашей брат родной, а разумом его Бог исполнил и о земле великой печальник» [41; 63].

Титул Годунова, постепенно обраставший новыми и новыми званиями, звучал весьма выразительно: «Государю великому шурин и правитель, слуга и конюший боярин и дворовый воевода и содержатель великих государств, царства Казанского и Астраханского». Борису дан был высший чин конюшего, и он стал во главе Конюшенного и Земского приказов, которые собирали налоги с посадов и черносошных крестьян. Примерно в 1588 году Борис получил даже позволение вступать в переписку с иностранными монархами и обменивался посланиями, например, с Максимилианом, братом императора Рудольфа, и с королевой Елизаветой: «…то его царскому имени к чести и к прибавленью, что его государев конюший боярин ближний Борис Федорович Годунов ссылатись учнет с великими государи» [41; 65].

Во время дворцовых приемов Борис стоял у самого трона – выше сидящих «в лавках» бояр, на пирах за его здоровье пили сразу же после Федора и других государей, а иностранные послы после царя представлялись Борису, у которого были собственные двор и штат. Богатство Годунова было впечатляющим: по размерам доходов с ним не мог соперничать никто из бояр – он был в состоянии, по словам Дж. Горсея, в какие-нибудь сорок дней поставить в поле сто тысяч хорошо снаряженных воинов.

Обладая таким могуществом и богатством, Борис был в то же время «щедрым помощником нуждающимся, кротко и внимательно выслушивал всевозможные просьбы народа о всяких вещах; он был приятен в своих ответах всем, жалующимся на обидящих, и быстро мстил за обидимых и вдов; он много заботился об управлении страной, имел бескорыстную любовь к правосудию, нелицемерно искоренял всякую неправду, даже чрез меру заботился в городах разных зданий для наполнения царства и снабжения их приличными украшениями» [48; 230–231].

Борис был справедлив и добродетелен – устроитель земли русской, защитник слабых, он даже пытался побороть два отечественных порока: взяточничество и «чрезмерное богомерзкое винопитие». Даже те, кто был настроен в целом отрицательно к Борису, не могли не признать, что Годунов – «усердный ревнитель о всяком благочестии», «прилежный охранитель старинных церковных порядков» и всякого зла «властный и неумолимый искоренитель, а другим за добро искренний воздаятель» [48; 230–231].

Читая все эти слова, трудно поверить, чтобы такой человек мог оказаться злодеем, палачом и страшным грешником, навлекшим на Русь гнев Божий.

Хотя… Вот свидетельство Дж. Горсея, «пригретого» Борисом и в целом ему симпатизировавшего: «Он. приветлив, склонен и доступен для советов, но опасен для тех, кто их дает, наделен большими способностями». В то же время он «склонен к черной магии, необразован, но умом быстр, обладает красноречием от природы и хорошо владеет своим голосом, лукав, очень вспыльчив, мстителен, не слишком склонен к роскоши, умерен в пище, но искушен в церемониях…» [14; 133].

Опасен для советчиков.

Неумолим в искоренении зла.

Лукав, вспыльчив и мстителен.

Все отмечают «дней Годуновых прекрасное начало»: «В начале своей жизни он во всем был добродетелен, – не может не признать даже Иван Тимофеев. – Во-первых, он делал добрые дела прежде всего для Бога, а не для людей» [48; 230–231].

Что же изменилось?

Властолюбие победило добродетель?

Какие бы честолюбивые планы Годунов ни строил, он не мог не сознавать, что вряд ли станет официальным наследником престола. Шуйские были гораздо родовитее Годуновых, и даже среди собственных родственников Борис отнюдь не был первым по придворной иерархии и стоял, например, ниже своего дяди Дмитрия Ивановича. К тому же Борис старше Федора на пять лет, и у него самого нет наследников мужского пола (сын родился лишь в 1589 году).

Столь желанное Годуновым возвышение произошло только во второй половине 1591 года, после смерти царевича Дмитрия. Это трагическое событие было впоследствии использовано различными придворными группировками, боровшимися за власть, в их интересах. И хотя специальная комиссия, расследовавшая дело, пришла к выводу о нечаянном самоубийстве мальчика, слухи о причастности Годунова к кровавому убиению невинного младенца росли и укреплялись во мнении народном.

Те, кто признавал вину Годунова, пытались объяснить себе его четырнадцатилетнее разумное и благотворительное правление при царе Федоре притворством: «Откуда в нем существовали эти добрые качества – от природы ли, или от доброй воли, или из-за <стремления> к мирской славе? – пишет дьяк Иван Тимофеев. – Явно, что <причина лежала> в открытом притворстве, которое тайно скрывалось в глубине его сердца, и в долголетнем злоумышлении его – <достигнуть> самой высоты <царской власти>. Думаю еще, что немалой причиной было и то, что он научился многому хорошему от истинно самодержавного Федора, ибо с малых лет часто находился при нем»[87]87
  Некоторые иностранные наблюдатели приписывали супруге Годунова самые честолюбивые намерения и считали, что она является как бы его злым гением, толкая на крайние меры. Достаточно было знать, что Мария – дочь знаменитого своими кровавыми делами Малюты Скуратова, «гнуснейшего из палачей Иоанновых»; чтобы поверить подобным измышлениям: «…она была более жестока, чем он; я полагаю, он не поступал бы с такой жестокостью и не действовал бы втайне, когда бы не имел такой честолюбивой жены, которая. обладала сердцем Семирамиды», – так пишет Исаак Масса [44; 108]. Но эти слова Массы не находят подтверждения в других свидетельствах современников, и Карамзин в «Истории государства Российского» пишет о Марии Годуновой как о женщине, «давно известной благочестием и добродетелью искреннею» [27; 10], полагая, что Мария «жила единственно благодеяниями» и Годунов «не смел никогда открывать своих злых намерений» [27; 119].


[Закрыть] [48; 231] («истинно самодержавного» – запомним на будущее это определение).

Так задним числом набрасывалась зловещая тень на все деяния Годунова. Нам сейчас трудно, пожалуй, оценить всю тонкость этой градации добродетели: «первого сорта» – добро ради самого добра, а добро, совершаемое ради достижения некоей желанной цели, – как бы и не совсем добро. Тем более что у нас перед глазами многочисленные примеры того, сколько зла может принести человек, рвущийся к власти!

По мнению современников, Борис искажал смысл истинно христианской добродетели – либо сознательно, либо неосознанно, поскольку и сам не понимал разницы, не усвоив как следует божественные истины: «Но аще и разумен бысть Борис в царских правлениях, но Писаниа Божественного не навык и того ради в братолюбии блазнен бываше», – пишет Авраамий Палицын [39;101]. Ему вторит Иван Тимофеев: «Он же презре словес силу глаголемых Богом, ли не разуме, бо бе сим не искусен сы, от рождения бо до конца буквенных стезь ученьми не стрывая. И чюдо, яко первый такой царь не книгочей нам бысть»[88]88
  Именно в этом и состояла пресловутая «неграмотность» Бориса, понятие, в которое иностранцами и соотечественниками вкладывался разный смысл. Иностранцы полагали, что Борис неграмотен вообще – т. е. не умеет ни читать, ни писать, забывая (или не зная), что царю не подобало самому читать и составлять документы, к которым он только «руку прикладывал» в виде подписи. Русские же упрекали Бориса в том, что он Писания Божественного не знает, потому как «не книгочей бысть».


[Закрыть] [48; 56].

Трудно представить и столь долгое притворство: многолетнее упражнение в делании добра должно бы, кажется, преобразить душу человека и отвратить его от всякого зла.

«А был ли мальчик?»

Мальчик, конечно же, был.

Дмитрий родился в последнем браке Ивана Грозного – в браке, который не считался каноническим и был очень скоротечным: свадьба Ивана с Марией Нагой состоялась летом 1580 года, а уже весной 1582 Иван задумался о новой женитьбе и начал вести переговоры с английской королевой, сватаясь к ее родственнице.

19 октября 1582 года родился Дмитрий, что не остановило брачных планов Грозного и не упрочило положение царицы Марии. Согласно завещанию Ивана, Дмитрию полагался удел в Угличе (с уездом), туда он и был выслан вместе с матерью и с многочисленными родственниками из рода Нагих под присмотр дьяка Михаила Битяговского[89]89
  Битяговский Михаил – выходец из дворянского рода, дьяк. Участник Нарвского похода. В 1590 году отправлен в Углич для присмотра за Нагими и сбора налогов. Убит во время угличского восстания.


[Закрыть] и мамки Василисы Волоховой. Знаменательно, что польский дипломат Лев Сапега, бывший в то время в Москве и внимательно следивший за всеми событиями, совершенно не упоминает в своих письмах о Дмитрии, удаление которого прошло незаметно для москвичей.

Судя по всему, современниками он и не воспринимался в качестве «наследника-царевича», о чем свидетельствует, например, история с измененным титулом Дмитрия в записях «келарского обиходника» Кириллова монастыря – вплоть до канонизации 15 мая 1606 года он именовался просто «князем»: «по князе (выделено нами. – Е. П.) Димитрии Ивановиче по Углицком последнем корм с поставца»; после канонизации эту запись заклеили «бумажкой» и поверх написали: «на память благоверного царевича (выделено нами. – Е. П.) князя Димитрия Углецкого, Московского и всея Руси чудотворца праздничный корм[90]90
  «Келарский обиходник» перечислял «кормы», ставящиеся монастырской братии в память и поминовение различных событий и лиц.


[Закрыть] с поставца» [41; 185].

Царь Федор относился к брату по-доброму, слал ему в Углич подарки, но возвращать в Москву не собирался. Власти поддерживали в обществе мысль, что Дмитрий – незаконный и никаких прав на престол не имеет, запрещая якобы даже поминать имя его во время церковной службы. Нагие, естественно, не пылали любовью к новому царю и его окружению, лишившему их прежнего положения и материальных благ. Еще при жизни Ивана Грозного отец Марии, Федор Федорович, пытался как-то оклеветать Бориса Годунова, но был наказан за «оболгание». Теперь же недовольные, озлобленные, недалекие и несдержанные Нагие заливают горе вином и тешат свое тщеславие слухами и сплетнями, порочащими их главного врага – Бориса, становящегося все более и более значительным лицом в государстве.

«Младший брат царя, дитя лет шести или семи… содержится в отдаленном месте от Москвы, под надзором матери и родственников из дома Нагих, но (как слышно) жизнь его находится в опасности от покушений тех, которые простирают свои виды на обладание престолом в случае бездетной смерти царя», – пишет в своих записках Флетчер [52; 34–35].

В атмосфере ненависти к царю Федору и Годунову рос и воспитывался болезненный мальчик, унаследовавший отцовскую неуравновешенность и жестокость: «Сему же царевичу Димитрию естеством возрастающу и братнее царство и величество слышащу и от ближних си смущаему и зане же не вкупе пребывания с братом о сем печалуяся и часто в детьских глумлениих глаголет и действует нелепаа о ближнейших брата си, паче же о сем Борисе» [39; 101–102].

Современники записывают многочисленные истории, подтверждающие, что он «точно сын Ивана Грозного»: «Он (говорят) находит удовольствие в том, чтобы смотреть, как убивают овец и вообще домашний скот, видеть перерезанное горло, когда течет из него кровь (тогда как дети обыкновенно боятся этого), и бить палкой гусей и кур до тех пор, пока они не издохнут» [52; 34–35].

Н. М. Карамзин приводит другую, как он считает, «выдумку» годуновских сторонников: «Царевич, играя однажды на льду с другими детьми, велел сделать из снегу двадцать человеческих изображений, назвал оныя именами первых мужей государственных, поставил рядом и начал рубить саблею: изображению Бориса Годунова отсек голову, иным – руки и ноги, приговаривая «так вам будет в мое царствование»» [27; 75–76].

Дмитрия часто одолевали болезненные припадки, во время которых он мог нанести нечаянные увечья и себе, и тем, кто пытался ему помочь: «Сего году в великое говенье таж над ним болезнь была падучий недуг, и он поколол и матерь свою царицу Марью; а вдругождь на него была болезнь перед великим днем, и царевич объел руки Ондреевой дочке Нагова: одва у него Ондрееву дочь Нагова отняли», – рассказывает мамка Василиса Волохова во время угличского следствия. Волохова была ставленницей Годунова, но ее слова во всех страшных подробностях подтверждает и сам Андрей Нагой: «А на царевиче бывала болезнь падучая; да ныне в великое говенье у дочери его руки переел; а и у него, Андрея, царевич руки едал же в болезни, и у жильцов, и у постельниц: как на него болезнь придет и царевича как станут держать, и он в те поры ест в нецывеньи, за что попадется».[91]91
  Российский биографический словарь. 1905. Т. «Дабеловъ – Дядьковскiй». С. 385.


[Закрыть]

Припадки эпилепсии ослабляли физические силы и умственные способности царевича, делая его игрушкой в руках честолюбивых Нагих, внушавших ему необоснованные надежды на престол. Исаак Масса приводит в своих записках следующие рассуждения малолетнего Дмитрия: «Плохой какой царь, мой брат. Он не способен управлять таким царством». Мальчик якобы строил планы отправиться в Москву: «…хочу видеть, как там идут дела, ибо предвижу дурной конец, если будут столь доверять недостойным дворянам», – говорил он, имея в виду Бориса Годунова [44; 102]. Вряд ли подобные мысли могли зародиться в детской голове самостоятельно, без влияния извне.

Трагическое событие произошло 15 мая 1591 года. Следственная комиссия,[92]92
  Следственную комиссию по приказу Бориса возглавил Василий Шуйский (1552–1612) – князь, боярин. Представитель рода, враждебного Годуновым, что должно было доказывать беспристрастность следствия. «Молодые» Шуйские, в отличие от «стариков», нашли возможным примириться с всесильным правителем, выжидая счастливого случая. Интересно, что тот же самый Шуйский, который засвидетельствовал нечаянное самоубийство Дмитрия, впоследствии вместе с другими боярами бьет челом самозванцу, признавая его спасшимся Дмитрием, и приводит народ ко присяге новому монарху. Затем все тот же Шуйский, победив самозванца и став в 1606 году царем, «открывает» и водворяет в Москву мощи невинно убиенного царевича! В 1610 году Василий Шуйский свергнут, насильно пострижен и отдан в плен польскому королю. Умер в 1612 году.


[Закрыть] прибывшая через четыре дня, по горячим следам установила все обстоятельства дела.

Мальчик играл на заднем дворе со сверстниками «в тычку» – «тешился с робяты, играл через черту ножем». В минуту несчастья с ним были четверо мальчиков – «жильцов робят», кормилица и постельница. К бьющемуся на земле с перерезанным горлом ребенку первой подбежала кормилица Орина, взяла его на руки – «у нея на руках царевича и не стало». Услышав крики, прибежала мать Дмитрия, бросилась на мамку Василису с упреками и побоями: «почала ее бити сама поленом», обвиняя в убийстве Дмитрия сына Волоховой Осипа и сына Битяговского.

Прискакал на двор брат царицы Михайло Нагой[93]93
  Нагой Михаил Федорович – брат царицы Марии, воевода. С 1584 года – в Угличе. Один из главных подстрекателей угличан в 1591 году. Сослан в Царево-Санчурск. При Лжедмитрии I стал боярином и конюшим. Служил и при Василии Шуйском, и при Семибоярщине.


[Закрыть] – «пьян на коне», зазвонили в колокола, поднялась страшная смута в народе, начались разгромы и убийства. Убили самого Битяговского и его сына, Осипа Волохова и еще некоторых – всего двенадцать человек. Как водится, заодно и пограбили в свое удовольствие: «На Михайлов двор Битяговского пошли все люди миром и Михайлов двор разграбили и питье из погреба в бочках выпив и бочки кололи», разгромили «дьячью избу» (канцелярию), причем у подъячего Третьяченко «разломали коробейку» и украли из нее «государевых денег 20 рублев, что были приготовлены на царицын и на царевичев расход».

Следственная комиссия, искавшая ответы на два основных вопроса – «которым обычаем царевича не стало и чьим наущением свершились угличские убийства», – постановила, что царевич сам нечаянно закололся, а смуту в городе подняли Нагие по ложному обвинению царицы Марии. В Москве дело было доложено патриаршему совету, который подтвердил выводы комиссии: «Царевичу Димитрию смерть учинилась Божьим судом», а Нагие виновны в «великом изменном деле».[94]94
  Российский биографический словарь. Т. «Дабеловъ – Дядьковскiй». С. 386.


[Закрыть]

Царицу Марию постригли в монахини и сослали «в пусто место за Белоозеро», Нагих разослали по удаленным городам, угличан, замешанных в смуте, кого казнили, кому резали языки, кого сослали. Согласно легенде, угличскому колоколу, зазвонившему в набат 15 мая, также «резали язык» и сослали в Сибирь.

Такова была официальная версия событий, подкрепленная многочисленными свидетельскими показаниями, которые все подтверждали версию нечаянного самоубийства – все, за исключением Михайлы Нагого, настаивавшего на версии убийства, – того самого Михайлы, который в этот момент обедал у себя в доме и только потом прискакал «пьян на коне».

Но… слухам верили больше!

Слухи об убийстве царевича Дмитрия от ножа убийц, подосланных Годуновым, распространяли в народе бояре, недовольные возвышением Годунова. Мало того, Годунова обвинили даже в призвании хана и в поджоге Москвы – якобы для отвлечения внимания от углицкого дела! В дальнейшем «вина» Годунова нарастала как снежный ком: и ослепление Симеона Бекбулатовича, и насильственное пострижение Марии – вдовы ливонского короля Магнуса, и отравление ее малолетней дочери, а потом и царской дочери Феодосии, – все приписывалось Борису!

Как говорит с горечью пушкинский Годунов:

 
Кто ни умрет, я всех убийца тайный:
Я ускорил Феодора кончину,
Я отравил сестру свою царицу,
Монахиню смиренную… Все я!
 

Позднее утвердилась мысль, что все несчастия, переживаемые страной, ниспосланы Богом как возмездие за грех детоубийства.

Тогда же появились и первые слухи о подмене неким мертвым «поповым сыном» царевича Дмитрия, якобы оставшегося в живых и спрятанного Романовыми, – слухи, на благодатной почве которых и возросли впоследствии оба самозванца.

На самом деле устранение Дмитрия на тот момент было Годунову совсем невыгодно – по мнению некоторых историков более вероятно, что оно могло быть скорее организовано Василием Шуйским. В то время царская чета не оставила еще надежд на появление наследника, что и оправдалось рождением в мае 1592 года царевны Феодосии, в которой Борис признавал свою «государыню и племянницу». Даже при возможном отсутствии детей права Ирины Годуновой на престол были более бесспорными, чем права царевича, прижитого в незаконном браке и одержимого падучей болезнью. Подтверждением этому является та самая челобитная, в которой просили царя Федора о заключении нового брака «чадородия ради», напрочь отметая Дмитрия как возможного претендента на престол. Борис не мог не понимать, что он силен только свойством с царем – «шурин государев» постепенно подготовлял передачу власти царице в случае кончины супруга – вспомним беспрецедентную доныне роль Ирины в государственном управлении при «избывавшем мирской докуки» муже.

Примечательно, что само трагическое событие, сыгравшее столь роковую роль в судьбе Годунова и очернившее его на долгие века в памяти потомков, было довольно быстро забыто простыми угличанами, и уже в 1606 году местные жители не могли найти могилу (!) «невинно убиенного» отрока, мощи которого разыскивало духовенство: «…долго не обрели и молебны пели и по молебны само явилось тело: кабы дымок из стороны рва копаного показался благовонен, тут скоро и обрели» [41; 186].

Перенесение мощей царевича Дмитрия было не просто церковным мероприятием, но акцией политической – дабы предотвратить появление новых Лжедмитриев. Жития царевича, основанные на так называемом «Ином сказании» – тенденциозном произведении, исходящем из стана Шуйских, – а также многие другие записки и летописи времен Смуты закрепили образ невинно убиенного руками Годунова младенца. Карамзин подтвердил освященную церковью легенду, ярко изобразив сцену убиения доверчивого мальчика злодеем Волоховым, Пушкин своим гениальным пером поддержал обвинение, и, таким образом, эта «хитро распущенная, народом усвоенная, летописцем закрепленная клевета на царя Бориса»[95]95
  Российский биографический словарь. Т. «Дабеловъ – Дядьковскiй». С. 388.


[Закрыть] пошла гулять по свету и дожила до наших дней.

В конце пьесы стечение трагических обстоятельств и политических интриг подводит несчастного царя Федора к выводу о том, что единственным исполнителем царской воли может быть только Борис. Даже Ирина, пытавшаяся подвигнуть Федора к самостоятельности, видит, что выхода нет:

 
Свет государь, нет выбора тебе;
Один Борис лишь царством править может,
Лишь он один. Оставь на нем одном
Правления всю тягость и ответ!
 

«Мне счастья нет…»

Если отмести обвинения в убийстве, казалось бы, лучшего царя, чем Борис, и желать нельзя: «Величественною красотою, повелительным видом, смыслом быстрым и глубоким, сладкоречием обольстительным превосходя всех вельмож. Борис не имел только. добродетели, – пишет Карамзин, – хотел, умел благотворить, но единственно из любви к славе и власти; видел в добродетели не цель, а средство к достижению цели: если бы родился на престоле, то заслужил бы имя одного из лучших венценосцев в мире, но, рожденный подданным, с необузданною страстью к господству, не мог одолеть искушений…» [27; 10].

Итак, вот она, главная вина Годунова: «рожденный подданным» – царем да не дерзнет быть! А он, грешный, дерзнул: «Знатнейших он напугал и сделал несмелыми, менее знатных и ничтожных подкупил, средних между ними не по достоинству наградил многими чинами, как и сам он был недостоин царствования» [48; 190].

Недостоин.

Как бы ни был слаб разумом и не способен править царь Федор, он – самодержец истинный, получивший престол от своих предков, венчанный на царство по древнему обычаю. Годунов же – царь не истинный, он взял престол по своей воле, возвысившись от низших степеней до высших путем хитрости и коварства, обойдя более благородных и знатных – таково было мнение современников.

Каждый знай свое место и выше подняться не дерзай – таково было, по словам Ивана Забелина, «коренное неколебимое убеждение века в его нравственной сфере», которое оживало в многочисленных местнических спорах и интригах. Решительно изменить такое положение вещей удалось только Петру I, ценившему людей не по родовитости и знатности, а по разуму и умению.

«Не давать воли малому» – этот принцип главенствовал во всех сторонах жизни, прежде всего – в воспитании детей, далее – «всяким начальством, всяким управлением в житейской среде, начиная с домовладычества и восходя до владычества в каком-либо воеводстве или наместничестве, или даже в государстве. На этом начале крепко стоял смысл всякой власти, сколько бы ни была она мала или велика» [19; 2, 64–65].

Борис, судя по всему, и сам осознавал это, поэтому и отказывался так долго от предлагаемого ему царского венца, что несколько не вяжется с образом человека, якобы одержимого «дерзким вожделением к престолу»: «Он же, или хотя или не хотя, но вскоре на се не подадеся и отрицаася много и достойных на се избирати повелеваа…» [39; 103].

Можно и в этом случае обвинить Бориса в коварстве и лицемерии, но все же – столь умный политик не мог не видеть опасностей, подстерегавших его на престоле, занять который только он один и был способен в этот момент! Поэтому невольно веришь и многократным его отказам, и рыданиям в келье Ирины, и этому красноречивому жесту, когда перед толпой челобитствующего народа он демонстративно «облагал окрест шеи» и затягивал свой платок, показывая, н а с к о л ь к о тяжело ему принять на себя царский долг и ответственность – легче удавиться!

Но все же – примет. Чуть ли не под угрозой церковного отлучения согласится наконец принять царскую корону – в нарушение всех старинных установлений и традиций, в обход более знатных родов.

Во время венчания на царство Борис поклянется печься о подданных, никого напрасно не обижая: «.Бог свидетель сему, никто же убо будет в моем царствии нищ или беден!» И, тряся ворот рубашки своей, сказал: «И сию последнюю. разделю со всеми!» [39;104].

Клятву свою он будет исполнять: «Царь же Борис о всяком благочестии и о исправлении всех нужных царству вещей зело печашеся; по словеси же своему о бедных и нищих крепце промышляше, и милость от него к таковым велика бываше; злых же людей изгубляше. И таковых ради строений всенародных всем любезен бысть» [39; 104].

Хотя современники упрекали Бориса в «книжной неграмотности», он прекрасно понимал значение образования, и образования европейского: он попытается завести в Москве высшую школу, где обучали бы иностранцы, но духовенство не приветствует этот шаг (как ранее, еще при жизни царя Федора, не удался план Бориса пригласить из Англии врача и акушерку для Ирины). Борис во многом предвосхитит начинания Петра Великого: отправит полтора десятка юношей обучаться в Германию, Англию и Францию (правда, никто из них обратно не вернется) и даже попытается ввести европейскую моду: в угоду царю некоторые «старые мужи бороды свои состризаху, а юноши пременяхусе».[96]96
  Российский биографический словарь. 1908. Т. «Бетанкуръ – Бякстеръ». С. 244


[Закрыть]