Текст книги "Бремя власти: Перекрестки истории"

XI

Образ правителя, выстраиваемый Екатериной, был образцом самодержавного монарха. Императрица была искренне убеждена, что «всякое другое правление не только было бы России вредно, но и в конец разорительно» [41; 3]. Но при этом она избавила самодержавие «от примесей тиранства» (выражение Карамзина). Впрочем, сама императрица сумела сформулировать эту мысль оригинальнее. Признавшись в одном из писем доктору Циммерману, что она была в душе «всегда отменною республиканкою», Екатерина заметила относительно возможного недоумения корреспондента по этому поводу: «.в России никто не скажет, чтоб я власть во зло употребляла» [Цит. по: 64; 33–34]. Это и есть смысл освобождения от «тиранства» – не творить зло и по возможности следовать закону.

Исследователи единодушны в признании того, что императрица достигла на этом поприще немалого. Сознание личного достоинства, достоинства человека, а не чина, стало прорастать в годы ее правления в дворянской среде, чтобы дать первую ниву уже в царствование ее внуков. Однако следует признать, что решала она задачу нерешаемую, билась над тем, что В. О. Ключевский назвал политической квадратурой круга. Чувство собственного достоинства – чувство замечательное (оно одно из тех, что выведет детей первого поколения «не-поротых дворян» на Сенатскую площадь в 1825 году). Но весь самодержавный строй, помимо воли Екатерины, поощрял иное: низкопоклонство, лесть, подобострастие, угодничество, искательство.

 
Имея во главе Российских стран венец,
Екатерина, Ты владычеца сердец.
Другие славиться победами желают,
Но тот Монарх, пред кем сердца рабов пылают.
 

Это строки из уже упомянутой «Епистолы» Хераскова. Рабы «с пылающими сердцами» – обращение этикетное, кстати и не поощряемое властями. Но именно эта этикетность свидетельствует об истинном самосознании и самочувствовании дворянства, которым вовсе не претило пребывание в статусе «рабов» самодержца. Разумеется, «рабов» благородных, первенствующих, а, главное, получивших право на рабов настоящих – крепостных. Неспособность и нежелание основной части дворянства ограничить власть самодержца – следствие проводимой властью сословной политики, «купившей» основную массу служилого сословия привилегиями, чинами и крепостными. Петр Великий начал этот процесс, полагаясь более на «кнут» и на Табель о рангах, заворожив дворян возможностями продвижения по чиновной лестнице (Пушкин писал по этому поводу: «Петр Великий укротил дворянство, опубликовав Табель о рангах»). Екатерина II этот процесс завершила, применяя чаще «пряник»: дворяне превратились в полноценных собственников душ и имений, стали обладателями сословных прав и личной неприкосновенности.

Нужны ли были после этого основной массе дворянства права гражданские? И хотели ли представители первенствующего сословия сменить прежние взгляды на самодержца и самодержавную власть на новые, с конституцией и парламентом? Услужливая память напоминает нам о проектах государственного переустройства, передиодически всплывающих, как рыба из глубины водоема, на поверхность истории. Но… сорвалось, сорвалось, сорвалось. Такое можно назвать ошибкой в перспективе. Изучение историками на протяжении многих лет проектов государственных преобразований задало иной, невольно искаженный взгляд на политический ландшафт России. Создавалось впечатление, что власть и общество были расположены к переменам. И если эти перемены срывались, то по причинам досадным и случайным. Однако это было совсем не так. Реальные силы, жаждущие и способные к радикальным переменам, в XVIII–XIX веках отсутствовали. Основные усилия дворянства в лучшем случае сводились к поиску моральных и правовых способов защиты своих привилегий и к обузданию произвола по отношению к ним. Именно произвола, а не самодержавия. Полученные благородным сословием преимущества прочно связали его с существующим строем и политическим режимом. Вопросы гражданского устройства и прав волновали достаточно узкую группу людей и не стали фактом общественного сознания.

К тому же служебное поприще открывало столь широкие перспективы для реализации честолюбивых замыслов, что дворяне предпочитали выбирать популярный в XVIII веке путь «героя», «богатыря», нежели сомнительный во всех отношениях путь «трибуна», «обличителя», «бунтаря». Низким было не гражданское самосознание, а потребность в нем. Вот отчего молодым людям в царствование Екатерины II отечески советовали: «До политики не касайся, это не твое дело. Наша политика в кабинете Екатерины. Она за всех думает и заботится. А наше дело пировать, веселиться!» [20;126].

М. М. Сперанский

Через тридцать лет А. Х. Бенкендорф успокаивал самодержца: «Утвердительно можно сказать, что внутри России и не мыслят о конституции. Дворянство, по одной уже привязанности к личным своим выгодам, никогда не станет поддерживать какой-либо переворот; о низших же сословиях и говорить нечего. Русские очень привыкли к образу настоящего правления, под которым живут спокойно и счастливо и который соответствует… духу народа» [32; 580].

Один из самых глубоких умов XIX столетия, Михаил Сперанский, подытожил это положение, сказав, что в России есть лишь два состояния – рабы государевы и рабы помещичьи. «Первые называются свободными только в отношении ко вторым. Действительно же свободных людей в России нет, кроме нищих и философов» [60; 43]. Может быть поэтому николаевский режим спешил объявить философов сумасшедшими – так было спокойнее.

Долгая жизнь Петра Андреевича Вяземского дала ему возможность сравнить правление нескольких монархов. Он родился во времена «либерального консерватизма» Екатерины Великой, был свидетелем «Дней Александровых», жил в Николаевской, выстроенной во фрунт, России и застал Великие реформы Александра II. И что же? Все эти образы власти – а именно таковыми они были – оставили лишь горькое разочарование от несбывшихся надежд и неоправданных мечтаний.

 
Послушать – век наш век свободы,
А в сущность глубже загляни:
Свободных мыслей коноводы
Восточным деспотам сродни.
 

XII

«Мудрено быть самодержавным…», – эта фраза А. С. Пушкина невольно приходит на память, когда речь заходит о российских государях. И в самом деле, мудрено! Во всяком случае, те из них, кто посчитал иначе, закончил свое царствование не самым лучшим образом.

Власть всегда соседствует с бременем. Бременем власти. В русской литературе эта ситуация чаще всего осмысливается как трагедия. Трагедия непонимания и одиночества. Трагедия опустошения человека, не сумевшего устоять перед соблазнами награждать и карать. Иногда это даже трагедия страны, оказавшейся во власти сумеречной, оборвавшей все нравственные крепы царственной души.

В исторической литературе тема бремени власти также не обделена вниманием. Чаще всего она решается как тема ответственности правителя за страну, его способности (или неспособности) защитить ее независимость, интересы, будущее. Но мы попытались обратить внимание читателя на еще одну, достаточно неожиданную, сторону испытания человека властью – на жесткую необходимость монарха соответствовать тем представлениям и «стандартам» власти, какие сложились в обществе.

Подобная необходимость в русской истории – не досужий вымысел. Скорее – это жесткая реальность, с которой принуждены были считаться все правители. В этой точке перекрещивались, как минимум, две важнейшие проблемы: обретение страной социальной стабильности и безопасность правителя. Монарху, легитимность которого не ставилась под сомнение, причем под сомнение не только в силу бесспорности прав на престол, но и по восприятию его самого с его политикой как «аналога» идеала, легче было править, избегая потрясений и катаклизмов. Но даже если таковые и случались, соответствие правящего государя идеалу придавало угодившему в бурю монарху больше «остойчивости». Так было, к примеру, со вторым Романовым, пережившем городские восстания и разгул удалой казацкой вольницы Разина. Право Алексея Михайловича царствовать не оспаривалось. Виновниками бедствий были признаны «злые слуги» – временщики, бояре, воеводы, приказные, отгородившие «своего» государя от «своего» народа. Получалось, что игра царя «в царя» во все времена несло огромную политическую и социокультурную нагрузку, привнося в головы «простецов» успокоение, а во властные структуры – твердость и уверенность.

Соответствие – это еще и вопрос личной безопасности монарха. Тому доказательство – цепь дворцовых переворотов, заговоров и цареубийств. Как ни странно это звучит, но все эти эксцессы – результат действенности властных стереотипов даже среди представителей образованной элиты и «первостатейных фамилий». Искреннее преклонение перед троном, благоговение перед образом монарха могло принудить к мерам самым крайним из-за жесточайшего разочарования, разрушения гармонии – идеала и его конкретного носителя. «Он не был похож на государя», – в один голос твердили о Петре III люди разного достатка и положения [31; 379]. В контексте того, что случилось с Петром Федоровичем, это звучит как приговор. С сыном Петра III случилось того хуже. Павел I был признан «тираном», «деспотом», живым, а потом уже и мертвым доказательством того, что «.и в просвещенные времена могут родиться Калигулы» [50; 93].

Монарху следовало соответствовать представлениям придворных, воспринимавшим государя иначе, чем отдаленная от него масса дворян и простого народа. Для последних монарх представал не только символом самодержавия, живым богом, но и вполне реальным человеком, носителем «сакральной физической субстанции». Его общественная и частная жизнь протекала перед глазами царедворцев и даже рядовых гвардейцев, стоявших в карауле внутри и вокруг дворца. Каждое слово и жест, каждая выходка и любезность подвергались пристальному анализу и оценке. Зазор «терпения» и в этом случае был очень высок. Но не беспределен. Особенно, если дела и поведение монарха задевали базисные ценности и представления. «Должность, возложенная на государя, столь велика, что все прочее в образе [его] жизни становится посторонним. Он должен себя вести, и даже в своих удовольствиях, не по примеру частного человека. Все время его и все часы уже должны быть определены на пользу государства. Отдохновения ему остается мало», – писал в своих «Записках» молодой современник Екатерины Ф. Голицын [20; 294].

Ниспровергая Петра III или Павла I, заговорщики считали их слабости недопустимыми и оскорбительными для истинного монарха и губительными для государства. Такой правитель – деспот. Он даже не похож на государя! Значит надо спасать Отечество. Что же тогда говорить о жизни Петра Федоровича или Павла, бесценной, покуда они были императорами, и никому не нужной – с их падением?..

Поведение монарха выстраивалось по вполне определенным правилам, сознательно, а иногда и интуитивно, ориентируясь на существующие в обществе властные стереотипы. Сами эти представления под влиянием времени и новых ценностей дополнялись и видоизменялись. Соответственно, менялись «тексты» поведения монархов и их семиотические смыслы. Но все это проходило не бесследно. Необходимость постоянно «играть роль», «быть похожим на государя», накладывала свой отпечаток на человека. Иногда настолько сильный, что бремя власти ломало и переламывало его индивидуальность. Сказано это не для сочувствия – понимания. Потому и мудрено было быть самодержавным, чтобы среди прочих дел и забот не потерять. самого себя.

Многим ли из российских монархов это удавалось?

Использованная литература

1. Акты Археографической экспедиции. СПб., 1838. Т. 4.

2. Акты Московского государства. СПб., 1895. Т. 2.

3. Анисомов Е. Дыба и кнут. Политический сыск и русское общество в XVIII веке. М., 1999.

4. Барсов Е. В. Древнерусские памятники священного венчания царей на царство в связи с греческими их оригиналами / / Чтения в Обществе истории и древностей российских. М., 1883. Т. 1.

5. Бессмертный Ю. Л. Некоторые соображения об изучении феномена власти и о концепциях постмодернизма и микроистории // Одиссей. Человек в истории. М., 1995.

6. Богданов А. П. Конец «Третьего Рима» и утверждение имперского самосознания накануне крушения Московского царства // Человек между Царством и Империей: Материалы международной конференции. М., 2003.

7. Богданов А. П. Чины венчания российских царей // Культура средневековой Москвы XIV–XVII вв. М., 1995

8. Будовниц И. У. Русская публицистика XVI века. М; Л., 1947.

9. Валъденберг В. Е. Древнерусские учения о пределах царской власти: Очерки русской политической литературы от Владимира Святого до конца XVII века. М., 2006.

10. Герберштейн С. Записки о Московии. М., 1988.

11. Герцен А. И. Былое и думы. М., 1972.

12. Гордеев Н. П. Реформаторство и самозванство в России XVII–XVIII веков как культурно-исторический феномен. М., 2003.

13. ГречН. И. Записки о моей жизни. М., 1990.

14. Державин Г. Р. Сочинения. Л., 1987.

15. Дополнения к Актам историческим. СПб., 1846. Т. 1.

16. Дьяконов М.А. Власть московских государей. СПб., 1889.

17. ЕкатеринаII: PRO ET CONTRA. СПб., 2006.

18. Живов В. М. Разыскания в области истории и предыстории русской культуры. М., 2002.

19. Заозерский А. И. Царская вотчина XVII века. Из истории хозяйственной и приказной политики Алексея Михайловича. М., 1937.

20. Золотой век Екатерины Великой. Воспоминания. М., 1998.

21. Зызыкин М. В. Царская власть в России. М., 2004.

22. Искюль С. Н. Год 1762: Документальная хроника. СПб., 2001.

23. Каптерев Н. Ф. Патриарх Никон и царь Алексей Михайлович. М., 1996. Т. 2.

24. Карамзин М. Н. Записка о древней и новой России. М., 1999.

25. Ключевский В. О. Курс русской истории. М., 1989. Т. 5.

26. Ключевский В. О. Петр Великий среди своих сотрудников. Сочинения: В 9 т. М., 1990. Т. 8.

27. Кобеко Д. Ф. Цесаревич Павел Петрович. СПб., 1882.

28. Коллинз С. Нынешнее состояние России // Утверждение династии. М., 1997.

29. Коллманн Н-Ш. Соединенные честью. М., 2001.

30. Кондаков И. В. Культурология: история культуры России: Курс лекций. М.,2003.

31. Курукин И. В. Эпоха «дворцовых бурь»: Очерки политической истории послепетровской Росии, 1725–1762. Рязань, 2003.

32. Лемке М. Николаевские жандармы и литература. 1626–1835. СПб., 1909.

33. Лопарев X. О чине венчания русских царей // Журнал Министерства народного просвещения. 1887. № 10.

34. Лотман Ю. М. «Изгой» и «изгойничество» как социально-психологическая позиция в русской культуре преимущественно допетровского периода («Свое» и «чужое» в истории русской культуры) // Лот-ман Ю. М. История и типология русской культуры. СПб., 2002.

35. Лотман Ю. М., Успенский Б. А. Отзвуки концепции «Москва – Третий Рим» в идеологии Петра Первого // Успенский Б. А. Избранные труды. М., 1994. Т. 1.

36. Марасинова Е. Н. Психология элиты российского дворянства последней трети XVIII века. (По материалам переписки). М., 1999.

37. Марковин Н. Богомольные выходы древних русских царей по сравнению с такими же выходами Византийских императоров // Христианские древности (Приложение к журналу «Русские древности»). 1872. Т. 1.

38. Масси Р. Петр Великий. Смоленск, 1996. Т. 1.

39. Материалы по истории СССР. М., 1989. Вып. 3.

40. Мауль В. Я. Архетипы русского бунта XVIII века // Русский бунт. М., 2007.

41. Наказ императрицы Екатерины Великой. 1767. СПб., 1907.

42. Нартов A. K. Рассказы Нартова о Петре Великом. СПб., 1891.

43. Овчинников Р. В. К изучению автобиографических записок А. С. Пушкина: Версия об участии Л. А. Пушкина в дворцовом перевороте 1762 г. // История СССР. 1988. № 3.

44. Омелъченко О. А. «Законная монархия» Екатерины II. М., 1993

45. Осмнадцатый век. М., 1869. Т. 1.

46. Памятники литературы Древней Руси. XVII век. М., 1988. Кн. 1.

47. Полное собрание законов. СПб., 1830. Т. 1.

48. Полное собрание русских летописей СПб., 1913. Т. 21. Ч. 2.

49. Полное собрание русских летописей. М., 1965. Т. 29.

50. Послания Ивана Грозного. М.; Л., 1951.

51. Пушкин А. С. Полн. собр. соч. Л., 1978. Т. 8

52. Российский государственный архив древних актов. Ф. 27. Д. 93.

53. Русская военная мысль. XVIII век. М.; СПб., 2003.

54. Русские исторические песни. Хрестоматия. М., 1985.

55. Русский феодальный архив XIV – 1-й трети XVI в. М., 1987. Вып. 3.

56. Сборник Русского исторического общества. Т. 123.

57. Седов П. В. Закат Московского царства. Царский двор конца XVII века. СПб., 2006.

58. Собрание государственных грамот и договоров. М., 1818. Т. 2.

59. Соловьев С. М. История России с древнейших времен. М., 1993. Т. 9.

60. Сперанский М. М. Проекты и записки. М.; Л., 1961.

61. Труды Российского императорского археологического общества. М., 1869. Т. 2.

62. Уортман Р. Николай II и образ самодержавия // Реформы или революция? Россия 1861–1917: Материалы международного коллоквиума историков. СПб., 1992.

63. Уортман Р. Сценарии власти. Мифы и церемонии русской монархии. М., 2002.

64. Худушина И. Ф. Царь. Бог. Россия. Самосознание русского дворянства (конец XVIII – первая треть XIX вв.). М., 1995.

65. Чистов К. В. Русская народная утопия: Генезис и функция социально-утопических легенд. СПб., 2003.

66. Эйделъман Н. Я. Лже… // Из потаенной истории России XVIII–XIX веков. М., 1993.

67. Юрганов А. Л. Категории русской средневековой культуры. М., 1998.

Список иллюстраций

с. 5. Царь Федор Иоаннович. Портрет неизвестного художника.

с. 121. Император Павел I. Гравюра пунктиром Анжело Цаффонато (1796–1801).

с. 219. Царь Иван Васильевич Грозный. Художник В. М. Васнецов (1897).

с. 222. А. К. Толстой. Фотография.

с. 223. Д. С. Мережковский. Фотография (1890-е годы).

с. 233. Царь Иоанн Грозный. Гравюра резцом Николая Уткина (1832).

с. 234. Царь Федор Иоаннович. Меццотинто Иоганна Штенглина (1742–1780).

с. 249. Царь Борис Федорович Годунов. Меццотинто Иоганна Штенглина (1742–1780).

с. 271. Царь Дмитрий Иоаннович (Григорий Отрепьев). Гравюра пунктиром неизвестного мастера (1790–1810).

с. 275. Император Павел I. Гравюра пунктиром, резцом Д. – А. Сассо (по рисунку Ж. Ф. Бозио, 1796–1801).

с. 277. А. П. Гагарина. Портрет В. Л. Боровиковского (1801).

с. 280. П. А. Пален. Гравюра Валькера с оригинала Г. фон Кюгельхена.

с. 281. П. А. Зубов. Гравюра И. Пожалостина (1875).

с. 288. Великий князь Александр Павлович. Портрет Ж. – Л. Вуаля (1790-е годы).

с. 289. М. А. Нарышкина. Портрет С. Тончи.

с. 293. Императрица Елизавета Алексеевна. Гравюра пунктиром Ф. – В. Неттлинга (1804).

с. 296. А. Я. Охотников. Портрет неизвестного художника (первая четверть ХIX века).

с. 301. Императрица Мария Федоровна. Гравюра резцом Е. О. Скотникова (1828).

с. 307. Великий князь Константин Павлович. Акварель А. О. Орловского (1802).

с. 310. Вид Михайловского замка с Марсова поля. Работа неизвестного художника (начало XIX века).

с. 312. Император Петр III. Гравюра резцом неизвестного автора (1761–1762).

с. 315. Императрица Екатерина II. Гравюра резцом, сухой иглой Ф. – А. Давида (1773).

с. 321. Император Павел I. Художник И. П. Аргунов (1797).

с. 328. Маневры в Павловске. Работа Я. Меттенлейтера (1795).

с. 383. Портрет императора Александра I. Работа неизвестного художника (1806–1816).

с. 387. Н. М. Карамзин. Портрет неизвестного художника (1880–1900).

с. 401. Царь Федор, царь Иван, царь Петр Алексеевич, патриарх Адриан и митрополит Варлаам Ясинский. Гравюра резцом неизвестного автора (1738).

с. 421. Петр Великий. Меццотинто Бернарда Фогеля (1737).

с. 427. Портрет Екатерины II верхом. Гравюра неизвестного мастера с оригинала В. Эриксена (не ранее 1762 года).

с. 433. Император Николай I, императрица Александра Федоровна, великие князья Александр и Константин Николаевичи в Летнем саду. Гравюра резцом неизвестного автора (1832).

с. 435. Императрица Екатерина II. Гравюра резцом неизвестного автора (1770 – 1780-е).

с. 436. Манифест от 28 июня 1762 года о вступлении на престол Екатерины II (фрагмент). Подпись – автограф Екатерины II. Факсимиле.

с. 438. Манифест Петра III о вольности дворянства. Последняя страница с подлинной подписью императора. Воспроизводится по факсимиле.

с. 439. Убийство императора Петра III. Гравюра Ж. Л. Дюпреля из книги Жана Клода Лаво «История Петра III, Императора Российского, напечатанная по рукописи, составленной тайным агентом Людовика XV при Петербургском дворе» (1799).

с. 444. Отъезд Екатерины II из Петергофа в Петербург 28 июня 1762 года. Работа неизвестного художника с оригинального рисунка И. К. Кестнера, сделанного по заказу Екатерины.

с. 448. А. А. Безбородко. Литография П. Ф. Бореля (1860–1880).

с. 449. Император Александр I. Гравюра цветным пунктиром, резцом А. А. Осипова (1801–1810).

с. 452. М. М. Сперанский. Литография П. Ф. Бореля (1861).