Текст книги "Бремя власти: Перекрестки истории"

Вторая картина

Парадная лестница Михайловского замка; гранитные ступени между двумя балюстрадами из серого сибирского мрамора и пилястрами из полированной бронзы. Две площадки, верхняя и нижняя; с нижней – две лестницы между мраморными колоннами, направо – во двор замка, налево – в апартаменты Александра; с верхней – дверь направо в апартаменты Павла, налево – в Тронную залу; в глубине – большое окно-дверь на балкон и площадь перед замком.

Раннее, еще темное утро. Потом светает.

Мария Федоровна; Александр; Константин; Елизавета; Пален, гр.; Бенигсен; Талызин; Аргамаков; Николай и Платон Зубовы; кн. Яшвиль; кн. Татаринов; Скарятин; Марин; Полторацкий; Роджерсон; Головкин; гр. Голицын; кн. Нарышкин; Кушелев; Ливен, кн.; Амвросий – Митрополит; Исидор – духовник. Духовенство. Придворные чины. Истопник. Чиновник. Солдаты.

На лестнице никого. Темнота. Тишина. На нижнюю площадку справа выбегает Мария Федоровна, с распущенными волосами, в ночной рубашке, в туфлях на босую ногу, в шубе, накинутой на одно плечо, спадающей и волочащейся по полу. За нею – княгиня Ливен.

Мария Федоровна. Paulchen! Paulchen! Paulchen!

Взбегает наверх по лестнице, спотыкается, падает, теряет туфлю, встает и бежит дальше.

Ливен. Ваше величество… погодите… туфля, туфля… ваше величество!

Мария Федоровна убегает направо; за нею – кн. Ливен. На нижнюю площадку справа входит поручик Полторацкий, за ним – солдаты.

Полторацкий. Ребята, за царя!

Полторацкий с обнаженною шпагою взбегает до середины лестницы, за ним – солдаты. На верхнюю площадку справа выходят Пален и Бенигсен.

Пален. Караул, стой!

Солдаты останавливаются.

Пален. Его величество государь император Павел I скончался апоплексическим ударом. Государь наследник Александр Павлович изволил вступить на престол.

Молчание, потом глухой ропот солдат.

Солдаты. Не верь, братцы, не верь!.. Убили, убили! Злодеи!..

Пален. Смирно-о! (Полторацкому.) Извольте, поручик, сводить караул!

Полторацкий. Ваше сиятельство…

Пален. Молчать! Как вы смеете, сударь, команды не слушаться?.. (Солдатам.) Я вас всех ужо, сукины дети… Пикни только!

Полторацкий (солдатам). Смирно-о!

Ропот стихает.

Полторацкий. На плечо-о!

Солдаты берут на плечо.

Полторацкий. Направо – кругом – марш!

Полторацкий и солдаты, сойдя по лестнице, уходят направо.

Пален. Уф! Еще минута – и бросились бы на нас… Прескверная штука, не угодно ли стакан лафита!

Бенигсен. Только покойник и спас.

Пален. Покойник?

Бенигсен. Ну, да, вышколил так, что довольно скомандовать, чтобы стали машинами.

Голос Марии Федоровны (за дверью). Пустите! Пустите! Пустите!

Пален. Что такое?

Бенигсен (заглядывая в дверь). Государыня!

Голос кн. Яшвиля. Вытащите вон эту бабу!

Голос Марии Федоровны. Paulchen! Paulchen!.. Ой-ой-ой!..

Бенигсен. Однако, не церемонятся… Видели?

Пален. А что?

Бенигсен. Татаринов схватил ее в охапку и понес, как ношу.

На верхнюю площадку справа входит лейб-медик Роджерсон.

Пален. А, доктор! Ну что, как у вас там?

Роджерсон. Раньше ночи не поспеем.

Пален. Что вы, сударь, помилуйте! Сегодня же надо выставить.

Роджерсон. Невозможно, граф! Сами видеть изволили, на что похож – узнать нельзя, так искалечили.

Пален. Мерзавцы! Как же, генерал, хоть вы бы удержали?

Бенигсен. Удержишь их! Звери! Мертвого били.

Пален. Что же делать, доктор, а?

Роджерсон. Сделаем, что можно – только не торопите. Там теперь два живописца работают.

Пален. Живописцы?

Роджерсон. Да, красят. Только, знаете, господа, с мертвеца-то на мертвеце портрет писать не очень приятно. Старичок, учитель рисования – из Академии Художеств привезли – так испугался, что едва паралич не хватил. Другой, помоложе, все храбрится. Только если и он за эту ночь поседеет, я не удивлюсь… Что еще сказать-то я хотел?.. Затем и пришел, да вот не вспомню… Кажется, и у меня голова не в порядке… Да, да, за такие ночи люди седеют…

Пален. Успокойтесь, доктор! А то ежели все мы потеряем голову…

Роджерсон. Постойте-ка, дайте припомнить… Ах, да – язык!

Пален. Язык?

Роджерсон. Ну да, что с языком делать? Высунулся, распух, никак в рот не всунешь, – придется отрезать…

Пален. Ну, будет, будет! Ступайте, делайте, что хотите, – только ради Бога, оставьте нас в покое и кончайте скорее.

Роджерсон уходит. Поручик Марин входит на нижнюю площадку слева.

Марин. Его величество.

Пален. Не пускать! Скажите, что нельзя…

Марин. Говорили. Не слушает, плачет, рвется сюда. Не удержишь. Руки на себя наложить хочет… Да вот и сам.

Александр взбегает по лестнице.

Александр. Батюшка! Батюшка! Батюшка!

Хочет войти в дверь направо. Пален не пускает.

Пален. Ваше величество, государь родитель…

Александр. Вы его…

Пален. Скончался.

Александр. Убили!

Падает без чувств на руки Бенигсена и Палена.

Пален. Доктора!

Марин выбегает и тотчас возвращается с Роджерсоном. Александра кладут на пол и стараются привести в чувство.

Пален. Ну, что?

Роджерсон. Надо быть осторожнее, граф, а то может скверно кончиться… Пока отнести бы в спальню.

Пален. Несите!

Марин (в дверь направо). Ребята, сюда!

Входят караульные солдаты.

Марин. Подымай! Легче, легче!

Марин, Роджерсон и солдаты сносят на руках Александра по лестнице. Все уходят. Лестница долго остается пустою. Светает. В окне ясное зимнее утро, голубое небо и первые лучи солнца. На нижнюю площадку справа входят истопник и чиновник.

Чиновник. Умер ли? Точно ли умер, а?

Истопник. Да говорят же, умер, Фома Неверный!

Чиновник. А бальзамируют?

Истопник. Сейчас потрошат, а к вечеру и бальзамируют.

Чиновник. Ну, значит, умер! Слава Те, Господи!.. (Крестится.) Аллилуия, аллилуия и паки[51]51
  Снова (церковнослав.).


[Закрыть] аллилуия! С новым государем, кум! Поцелуемся…

Истопник. Ну тебя, отстань! Вишь, нализался…

Чиновник. Выпил, брат, есть грех, да как на радостях-то не выпить. Весь город пьян – в погребах ни бутылки шампанского. А на улицах-то – народу тьма-тьмущая. Снуют, бегают, словно ошалели все – обнимаются, целуются, как в Светлое Христово Воскресение. И денек-то выдался светлый такой, – то все была слякоть да темень, а нынче с утра солнышко, будто нарочно для праздника. Ну, да и подлинно праздник – Воскресение, Воскресение России… Ура!

Истопник. Тише ты! Услышат – долго ли до греха? – беды с тобой наживешь…

Чиновник. Небось, кум, теперь – свобода… Иду я давеча сюда по Мойке, а навстречу офицер гусарский по самой середине панели верхом скачет, кричит: «Свобода! Гуляй, душа, – все позволено!»

Истопник. Рано пташечка запела, как бы кошечка не съела… Да ну же, ступай, говорят, ступай – слышь, идут…

Истопник и чиновник уходят направо. Роджерсон и Марин входят на нижнюю площадку слева.

Марин. Пойду, доложу его сиятельству.

Роджерсон. Попросите же, чтоб граф поосторожнее, а то, ежели опять, как давеча, – я ни за что не отвечаю – рассудка может лишиться.

Марин. Слушаю-с.

Марин, взойдя по лестнице, уходит направо. Роджерсон – налево. Кн. Платон Зубов и обер-церемониймейстер граф Головкин входят на верхнюю площадку слева.

Платон Зубов. Всем чинам военным и гражданским в Зимний дворец, в Большую церковь съезжаться для учинения присяги. Митрополита и духовенство повестить не забудьте.

Головкин. Митрополит внизу, в церкви ждет.

Платон Зубов. Зачем? Кто просил?

Головкин. Сам приехал. Панихиды служить.

Платон Зубов. Панихид не будет, пока тело не выставят. Так и скажите дураку – пусть во дворец едет.

Головкин. Слушаю-с.

Платон Зубов. Eh bien, comte, qu’est ce qu’on dit du changement?[52]52
  Ну, граф, что говорят о перемене? (франц.)


[Закрыть]

Головкин. Mon prince, on dit que vous avez eté un des romains.[53]53
  Говорят, князь, что вы были одним из римлян (франц.).


[Закрыть]

Платон Зубов. Да, дело было жаркое – потрудились мы на пользу отечества…

Уходят. Александр входит на нижнюю площадку слева. Елизавета и Роджерсон ведут его под руки.

Роджерсон. Потихоньку, потихоньку, ваше величество! Присядьте, отдохнуть извольте…

Камер-лакей приносит стул и уходит. Александр садится. Елизавета дает ему нюхать спирт.

Александр. Ничего… прошло… Только вот голова немного… Все забываю… Что, бишь, я говорил-то, Лизанька? А?

Елизавета. Об отречении, Саша!

Роджерсон, взойдя по лестнице, уходит направо.

Александр. Да, отречение… А ты мне что? Вот опять забыл…

Елизавета. Я говорила, что сейчас нельзя – после…

Александр. После… После… Всю жизнь… Всегда – каждый день, каждый час, каждую минуту – то же, что сейчас вот – это – и больше ничего… Как с этим жить, как с этим царствовать? Ты знаешь?.. Я не знаю… Я не могу… Пусть кто может… А я не могу…

Елизавета. Что же делать, Саша? Надо…

Александр. Надо… И нельзя – опять, как тогда, помнишь? – надо и нельзя, нельзя и надо. Что ж это, что ж это такое, Господи?.. Сойти бы с ума, что ли… Не думать, не помнить… Забыть… О-о-о… Нет, не забудешь… Годы пройдут, вечность пройдет, а это – никогда, никогда!..

Елизавета становится на колени, обнимает и целует голову Александра.

Елизавета. Ну, полно же, полно… Сашенька… Родненький…

Александр. Хорошо… Не буду… Только что еще сказать-то я хотел? Что, бишь, такое?.. Да, да… Власть от Бога… «Несть бо власть аще не от Бога…» И это – опять, как тогда… А знаешь, Лизанька, ведь тут что-то неладно… А ну, как не от Бога власть самодержавная? Ну, как тут место проклятое – станешь на него и провалишься?.. Проваливались все до меня – и я провалюсь… Ты думаешь, с ума схожу, брежу?.. Нет, я теперь знаю, что говорю, – может, потом и забуду, а теперь знаю… Тут, говорю, черт к Богу близко, близехонько – Бога с чертом спутали так, что не распутаешь!

Мария Федоровна входит на нижнюю площадку справа. Она в утреннем шлафроке, волосы не убраны, на голове шаль.

Александр. Матушка!

Подходит к Марии Федоровне, хочет обнять ее, но, взглянув ей в лицо, отступает. Она смотрит на него долго и пристально, как будто не узнает.

Мария Федоровна. А-а, ваше высочество… ваше величество… Вы здесь. А там были?.. Нет?.. Я оттуда сейчас… Не пускали… Задним ходом прошла – караул поставить забыли… Видела… Ступайте же и вы посмотрите…

Александр. Матушка! Матушка!

Мария Федоровна. Теперь вас поздравляю: вы – император!

Александр падает на колени, закрыв лицо руками. Мария Федоровна, не взглянув на него, проходит мимо, налево. Елизавета и Роджерсон бросаются к Александру, поднимают и усаживают. Пален, Бенигсен, Аргамаков, Талызин, Депрерадович, Николай Зубов, Татаринов и другие заговорщики входят на верхнюю площадку справа.

Аргамаков (тихо Палену). Ваше сиятельство, в Преображенском неладно.

Пален. Что такое?

Аргамаков. Шумят, команды не слушают, «покажите, говорят, государя покойного, а то присягать не будем!»

Пален. Сейчас нельзя – не убрано.

Аргамаков. Как бы не вышло беды, уж очень бунтуют.

Пален (тихо). Подождите, приберем немного и пустим два ряда, покажем издали. Черт с ними, коли так преданы, пускай наглядятся.

С площади доносится стук барабанов, звуки труб, возрастающий гул голосов, крики войск. Заговорщики в смятении приходят, уходят, бегают, кричат, машут руками, указывают и заглядывают в окна.

Голоса заговорщиков. Слышите? Бунт? Бунт? Чего же смотрите? Где государь? Государя к войскам! Скорее! Скорее! Скорее!

Пален, Бенигсен, Николай Зубов, Татаринов и другие заговорщики сбегают по лестнице и окружают Александра.

Пален. Ваше величество, пожалуйте… Что такое? Опять обморок?

Елизавета. Ничего, пройдет. Только погодите минутку.

Пален. Ждать ни минуты нельзя. Если государь к войскам не выйдет тотчас же, может быть бунт. Пожалуйте, ваше величество!

Александр. Не надо! Не надо!

Пален. Полно, государь! Не время теперь. Благополучие сорока миллионов людей зависит от вашей твердости. Пожалуйте, пожалуйте же, ваше величество!..

Пален и Бенигсен с одной стороны, Николай Зубов и Татаринов – с другой, берут Александра под руки и ведут, как будто насильно тащат, вверх по лестнице. На верхней площадке открывают стеклянную дверь на балкон.

Александр. Что я скажу им, что я скажу?

Пален. Скажите только: «государь император скончался ударом – все при мне будет, как при бабушке». Но, ради Бога, повеселее, ваше величество – нельзя же так… Слезки-то, слезки вытереть извольте. Ну, с Богом!

Александр выходит на балкон.

Войска (с площади). Ура! Ура! Ура!

Великий князь Константин, обер-церемониймейстер гр. Головкин, обер-гофмаршал Нарышкин, адмирал Кушелев и другие придворные в парадных мундирах выходят на верхнюю площадку слева. На нижнюю справа – дворцовые караулы Семеновского, Преображенского, Лейб-гренадерского, Конно-гвардейского и других полков со знаменами и штандартами. Караулы становятся по обеим сторонам лестницы с эспантонами наголо.

Александр (с балкона). Государь император скончался. Все при мне будет, как при бабушке…

Войска (с площади). Ура! Ура! Ура!

Талызин (указывая на Александра). Точно ангел в лазури небесной парит!

Депрерадович. А солнце-то, солнце – се Александровых дней восходящее солнце!

Константин (Кушелеву, указывая на заговорщиков). Я бы их всех повесил!.. А впрочем, наплевать…

На верхней площадке толпа расступается, митрополит Амвросий с духовенством входит справа.

Головкин. Пожалуйте, владыка, карету подали.

Амвросий. Иду, иду – только вот государя поздравить…

Александр выходит с балкона.

Амвросий (подойдя к Александру и благословляя его). Во имя Отца, и Сына, и Духа Святого.

Александр опять, как давеча, падает на колени, закрыв лицо руками.

Амвросий (положив руки на голову Александра). Благочестивейшего, самодержавнейшего, великого государя нашего, императора Александра Павловича спаси, Господи, и помилуй. Силою Твоею возвеселится царь и о спасении Твоем возрадуется. Положил еси на главе его венец от камене честна, дáси[54]54
  Дай (церковнослав.).


[Закрыть] ему благословение во веки веков.[55]55
  «Силою Твоею веселится царь и о спасении Твоем радуется безмерно. …Ты… возложил на голову его венец из чистого золота». (Псалом 20, 1, 4)


[Закрыть] Аминь.

Пален. Господа, в Зимний дворец! Владыка, пожалуйте. Пожалуйте, ваше величество!

Пален и другие заговорщики берут Александра под руки и сводят по лестнице, как будто несут на руках. Он идет с опущенной головой, мертвенно-бледным лицом, едва передвигая ногами. Караул, отдавая честь императору, склоняет к ногам его знамена и штандарты. С площади слышатся «ура!» и военная музыка – Екатерининский марш «Славься сим, Екатерина, славься, нежная к нам мать!»[56]56
  Торжественный полонез для хора и оркестра О. А. Козловского (1757–1831) на слова Г. Р. Державина (1743–1816).


[Закрыть]

Все. Ура! Ура! Ура! Александр!

Голицын (тихо Нарышкину). Не на престол, будто, а на плаху ведут.

Нарышкин. Еще бы! Дедушкины убийцы[57]57
  Убийцы Петра III.


[Закрыть] позади, батюшкины убийцы впереди…

Талызин (заговорщикам). Господа, слышали, Аракчеев здесь – у государя просит аудиенции.

Депрерадович. А вот посмотрим, примет ли.

Платон Зубов. Как не принять? Рубашками-то с тела поменялись недаром, братья названые!

Бенигсен. Помяните слово мое, господа: умер Павел, жив Аракчеев – умер зверь, жив зверь!

Кушелев (забегая вперед и становясь на колени перед Александром). Благословен Грядый во имя Господне. Осанна в вышних!

Все. Ура! Ура! Ура! Александр!

Е. Г. Перова
"Несть бо власть аще не от Бога"
Очерк

Сердце царя в руке Господа, как потоки вод: куда захочет, Он направляет его.

Всякий путь человека прям в глазах его; но Господь взвешивает сердца.

Притчи царя Соломона

ТРИ ЦАРЯ

На первый взгляд может показаться странным объединение в одном книжном томе двух различных драматических произведений, столь далеко отстоящих друг от друга как по времени их создания, так и – еще дальше! – по времени сюжетному. Двести с лишним лет отделяет царя Федора от императора Павла, и столько же – нас нынешних от павловского царствования.

Что же заставило нас сопоставить эти произведения, какую искру надеемся мы высечь, сталкивая две драмы – столь разновременные, столь разноязыкие?

И Алексей Толстой, и Дмитрий Мережковский, каждый по-своему, попытались решить вопросы происхождения власти, роли личности во власти и – в конечном счете – роли личности в истории.

А. К. Толстой (1817–1875) – лирик, автор исторических романов, былин и баллад, сатирик и юморист. Современники высоко ценили в нем редкое благородство души, рыцарский склад натуры. Не разделяя и современных ему радикальных воззрений, и официальной идеологии, Толстой обратился к далекому прошлому России. Противопоставляя русскому централизованному государству XVI века Древнюю Русь и Новгород, он воспринимал их скорее как некие поэтические – и политические – символы.

Драматическая трилогия – «Смерть Иоанна Грозного», «Царь Федор Иоаннович» и «Царь Борис» – была создана в 1860-х годах и отразила размышления Толстого о судьбах монархической власти в России. Монархическая власть отозвалась соответствующим образом: пьеса «Царь Федор Иоаннович» была на тридцать лет «отлучена» от сцены как колеблющая основы самодержавия.

А. К. Толстой

Д. С. Мережковский (1865–1941) – поэт, философ, пытавшийся заново осмыслить основы христианства, один из вождей символизма, разрушитель традиционных нравственных и эстетических канонов, критик общественных устоев – книги его арестовывались цензурой, его самого едва не отлучили от церкви.

Драма «Павел I» была впервые разыграна в 1908 году – в Петербурге, на вечере в честь А. М. Ремизова.

Метания между Фридрихом Ницше, отринувшим христианство, и Владимиром Соловьевым, ищущим Вселенской церкви, привели Д. Мережковского к символизму, главными чертами которого были «мистическое содержание, символы и расширение художественной впечатлительности» [34; 8]. Знаменательно, что символизм возник на рубеже эпох, как бы в предчувствии грядущих потрясений, отражая трагические поиски точки опоры в рушащемся мире: «Никогда еще люди не чувствовали сердцем необходимости верить и так не понимали разумом невозможности верить» [34; 7].

Трилогия, посвященная русской истории и входящая в цикл произведений под названием «Царство зверя» – драма для чтения «Павел I», романы «Александр I» и «14 декабря», – стоит особняком в творчестве Мережковского: в ней больше ощущается связь с традиционной гуманистической линией русской литературы, но, как и в других произведениях, главным для автора является не столько историческая канва событий, сколько борьба плоти и духа, правды земной и правды небесной.

Д. С. Мережковский

Поле битвы – душа человеческая.

Итак, перед нами два самодержца, именами которых названы пьесы, – Федор и Павел. Но, говоря о драме царя Федора, невозможно обойти молчанием фигуру Бориса Годунова – главного персонажа третьей части толстовской трилогии, потому что именно его душа и является для автора тем полем битвы, где «бес с ангелом борется».

Федор (1557–1598), последний из Рюриковичей, последний из рода Ивана Калиты, младший сын Ивана Грозного (1530–1584) от первого брака, в возрасте 27 лет вступил на престол, который тридцать с лишним лет занимал его отец (а если считать и великое княжение, то все 50). Федор царствовал на протяжении 14 лет и умер, не оставив потомства. Далее – Смутное время, самозванцы, нашествие поляков и многолетняя борьба за престол, завершившаяся в 1613 году избранием на царство Михаила Романова.

Павел I (1754–1801) – единственный сын Екатерины Великой и Петра III, хотя слухи о его не совсем законном происхождении распускала сама державная мать, ускорившая уход в мир иной своего супруга. Павел взошел на престол в 42 года, три десятка лет проведя в положении наследного принца – «российского Гамлета», и царствовал всего четыре с небольшим года, пока жизнь его не прервалась от рук пьяных заговорщиков с молчаливого попустительства его сына, будущего императора Александра I. Павел оставил большое потомство, в результате чего обеспечил на сто с лишним лет законную преемственность престола, разрушенного в 1917 году.

В характерах обоих царей было нечто общее: детская незрелость характера, а также своеобразное, чисто русское юродство – слабость души и воли, непозволительная для монарха, спасаясь от которой Федор уходил в молитву и постничество, Павел – в самодурство и дурачество.

Царствование Федора в общем оценивается однозначно: мир, покой и благоденствие, наставшие после кровавого кошмара Ивана Грозного, достигнуты были трудами молитвенника Федора и его правителя Бориса. Трагическая фигура Бориса Годунова, столь мощно выписанная еще А. С. Пушкиным, на протяжении 400 лет привлекала внимание историков и литераторов: «гений и злодейство» – одна из вечных тем. А в том, что Годунов был государственным гением, не сомневается никто – ни его защитники, ни его злопыхатели: «… и если, будучи рабом, он дерзко совершил этот захват высочайшей власти, сильно согрешив, все же даже и его враг не назовет его безумным, потому что глупым недоступно таким образом на такую высоту подняться и совместить и то, и другое», – пишет дьяк Иван Тимофеев[58]58
  Тимофеев Иван Семенович (1555–1631) – дьяк (чиновник государственной службы), создатель сочинения, посвященного Смутному времени. Несмотря на отрицательное в целом отношение к Борису Годунову, признавал его выдающиеся государственные способности.


[Закрыть] [48; 222].

Борис Годунов (1552–1605) венчался на царство в 1598 году, а при жизни Федора долгие годы был его правой рукой и нес на своих плечах бремя управления державой.

Короткое правление Павла, так же как и полтора десятка лет, проведенных Годуновым у власти (тайно и явно), обросло впоследствии множеством слухов, домыслов и преувеличений, цели которых были различны: в случае Годунова – обвинением в убийстве ребенка-наследника доказать неправедность царствования, в случае Павла – оправдать убийство (и отцеубийство!) самодержца его безумием.

Свидетельства современников всегда пристрастны, зависят от личных склонностей, политических убеждений, особенностей восприятия, от того, был ли сей свидетель непосредственным участником либо очевидцем события или же узнал о нем по слухам. А слухи, как известно, имеют свойство расти и множиться неимоверно!

Вот характерный пример: один из современников сообщает, что в то время, когда народ под стенами Новодевичьего монастыря бил челом Борису на царство, «…некий отрок… посажен был против келий царицы и живущих там монахинь на зубцах стены… Крик этого отрока согласован был с мольбою просящих и покрывал все голоса народа». Был ли сей отрок «подучен» Борисом, для нас сейчас не важно, интересно другое: некий иностранец пишет в своих записках о двух мальчиках, в другой редакции упоминается уже целая толпа юношей, которая далее превращается слухами в огромную процессию из нескольких тысяч (!) отроков, что и записывает добросовестно шведский дипломат Петр Петрей[59]59
  Петрей де Ерлезунд Петр (1570–1622) – шведский дипломат. Был в России в 1601–1605, в 1607–1608 и в 1609–1610 годах. Сочинение о России, основанное во многом на слухах и рассказах других иностранцев, опубликовал в 1620 году.


[Закрыть] [41; 203–204].

Точно так же один офицер превращается слухами в целый полк, прямо с учений посланный Павлом – «шагом марш!» – в Сибирь.

Официальная публицистика и историография также немало поспособствовали делу внедрения разного рода исторических мифов в сознание народа.

В 1860 году, в одном из первых исторических изданий вольной лондонской типографии, Александр Герцен писал, что история императоров превращена в канцелярскую тайну, сведена на дифирамб побед и риторику подобострастия: «С одной стороны, правительство запрещает печатать о таких происшествиях, о которых все знают, о которых все говорят – в гостиных и передних, во дворце и на рынке. С другой – оно открыто лжет в официальных рассказах и потом заставляет повторять свою ложь в учебниках. Сначала ей никто не верит, но, боясь преследований, никто в этом не признается; потом события забываются, современники умирают, и остается какое-то смутное предание о том, что правительство исказило факт. Отсюда общая уверенность, что правительство всегда говорит неправду, и сомнения в возможности знать истину» [33; 11–12].

Мы не первые беремся сопоставить времена царя Федора и императора Павла: любое царствование и правление невольно сравнивается с предыдущими, и весьма показательно, что именно выбирается для сравнения.

Если Н. М. Карамзин[60]60
  Карамзин Николай Михайлович (1766–1826) – писатель, историк, основоположник русского сентиментализма. По словам А.С. Пушкина, Карамзин открыл древнюю историю России, как Колумб – Америку, настолько ярко и масштабно представил он на страницах своего труда все события отечественной истории с древнейших времен до начала XVII века. Богатый круг источников, привлеченных автором, выдающийся дар исследователя, мощный талант литератора, красочная эмоциональность публициста до сих пор привлекают читателей, хотя многие оценки Карамзина грешат пристрастностью.


[Закрыть] считал, что эпоха Павла I – сплошной тяжелый кошмар, напоминающий порой «зады Грозного», то Я. И. Санглен,[61]61
  Санглен Яков Иванович (1776–1864) – действительный статский советник, лектор немецкой словесности в Московском университете, адъюнкт-профессор военных наук, военный советник, начальник канцелярии Министерства полиции.


[Закрыть] руководивший при Александре I Тайной канцелярией, полагал, что Павел не был оценен по достоинству: «Он нам дан был или слишком рано, или слишком поздно. Если бы он наследовал престол после Ивана Грозного, мы благословляли бы его царствование…» [57; 182–183].

Но в истории не бывает ни «слишком рано», ни «слишком поздно».

Все совершается в свое время.

Из загадочной гибели невинного маленького мальчика, как из малого источника, выросла великая русская Смута, погубившая тысячи жизней; подлое убийство руками подданных злополучного монарха тяжким камнем греха легло на души его потомков. В начале века XX история вернулась на круги своя – зверское убийство царских детей породило другую русскую Смуту, исчислявшую свои жертвы миллионами.