Текст книги "День назначенной смерти"

– Сами считайте, Николай Витальевич. Ох уж эта ваша «женщина в белом». Может, Наташа. А может, жена. Или ее сестрица, например, чем не вариант? Подговорила Альбина Викторию, а у той времени свободного – вагон. Вы изменник или кто?

Кравцов поежился, как будто замерзал в заледенелой теплушке. Машинально покосился в зеркало заднего вида. Максимов сделал то же самое, ощущая, к огромному неудовольствию, как беспокойство клиента начинает овладевать им самим. «Хвоста» на первый взгляд не было.

Убогий городской район – один из тех, которые никогда не покажут высоким гостям города, – начался со скопления облупленных гаражей и заколоченного клуба «Радуга». Трамвайный путь ушел вправо, Кравцов въехал в узкий переулок и остановил машину у приземистого, похожего на бойлерную, строения с нетвердо прибитой красной вывеской: «ЖЭУ-29».

– Дальше не поеду, – уведомил клиент. – Пешком пойдем. Во-первых, не смогу ориентироваться на колесах, а во-вторых…

Он не стал договаривать, а Максимов не настаивал. Духов клиент боится. Или стесняется подъезжать на приличной машине к неприличному дому.

В этом районе все дома были неприличные. Прямо даже непристойные. Участок плотной барачной застройки – торжество социалистического зодчества. Бараки наставлены как попало, хаотично – в два, в три этажа, балконов нет, подъезды на уровне полуподвалов, окна старые, крыши продавленные. Древние тополя, разбросанные между бараками, какие-то дощатые сараи, переполненные мусорки. Провисшие электрические провода, заметенные столики для игры в домино и дружеских вечерних посиделок. Снег почти не убирается (вот весной-то будет веселье) – все пространство между домами рассечено протоптанными аборигенами тропками. В одном из бараков полностью выгорел подъезд. В соседнем подъезде, невзирая ни на что, теплится жизнь – за окнами висят занавески, на стене снаружи – веревочные сетки с новогодними продуктами.

Даже в светлое время суток искомый барак выделялся только табличкой с номером (удивительно, что она есть). Можно представить, насколько он не выделяется ночью. Фундамент просел в землю. На крыльце навес на тонконогих опорах, того и гляди надломится под тяжестью снежной шапки. Тамбур за фанерной дверью, проем, похожий на две виселицы, вереница почтовых ящиков, все сломаны. Признаки жизни, слава богу, имелись – в одной из квартир первого этажа уже праздновали. Узкая лестница, ходьба по которой пугающе напоминала игру в русскую рулетку. Двойной поворот, протяженная площадка, на которой четыре квартиры – с тринадцатой по шестнадцатую. Пятнадцатая наискось забита досками, и только Господу известно, что бы это значило.

– Приятная обстановочка… – пробормотал Максимов, невольно потягивая носом. Пахло чем-то подпорченным. Весьма любопытно было наблюдать за Кравцовым. Его трясло и бросало в жар. Никакие попытки совладать с волнением не приносили пользы. Незадачливый любовник не мог даже связно выражать мысли – силился как-то прокомментировать, терял слова.

– Открывайте, Николай Витальевич, – поморщился Максимов. – Не век же нам тут быльем порастать.

Пришлось отобрать у Кравцова ключ и самому справиться с неприятной обязанностью. Сомнительно, чтобы Уголовный кодекс одобрял подобные деяния. Но закон далеко, а интерес близко.

В квартире царили запустение и затхлость. Предстала открытая антресоль, заваленная палками с гвоздями. Узкий, но с высоким потолком коридор, на удивление целый плафон и кубик выключателя на стене, к которому тянулась открытая проводка. Максимов нажал двумя пальцами на выключатель. Загорелся свет.

Выждав несколько секунд, он повернулся к Кравцову, который самым натуральным образом превращался в столб.

– Отомрите, Николай Витальевич, где тут ваши призраки?

Неясность и беспокойство росли. Максимов стоял, навострив уши, посреди несуразной квартиры и всеми чувствительными местами понимал, что дело нечисто. Трудно объяснить, откуда берется тревога. Подсознание предлагает подсказку? Квартира явно необитаема, почему Кравцов не обнаружил эту элементарную вещь? Совсем свихнулся? Да, приходят сюда люди, кто-то ночует, остались ненужные вещи прежних хозяев, но все это никак не согласуется с постоянным пребыванием человека. Под шкафами и в углах такой слой пыли, что можно на лыжи вставать. Лампочки имеются только в коридоре и в большой комнате, в остальных местах висят старые патроны, куда давно ничего не вворачивали. Чтобы воспользоваться кухней или туалетом, нужно открыть дверь и зажечь свет в коридоре. Холодильник только зимний – под окном на кухне, задвижка вынута, и все пространство узкой камеры заросло инеем. Из продуктов – три пустые банки, мешок с плесневелой гречкой и батон хлеба, вполне пригодный для укладки в кирпичную стену. Посуда исключительно из алюминия, и толку от нее? Вода в кране, зубная щетка в желтоватом граненом стакане.

– Куда вы дели бутылку из-под шампанского?

– В туалете, – пробормотал Кравцов, обретая дар речи. – Там пустое помойное ведро – в него и сунул.

Информация подтверждалась. В туалете располагался единственный целый предмет – помойное ведро. Все прочее ремонту не подлежало: унитаз, сливной бачок, вздернутый выше головы, стена с зияющей дырой. Такое ощущение, будто в сортир подбросили небольшую пехотную гранату. А затем поставили ведро. Максимов осторожно потянул за цепочку. В живописной трубе, обросшей жирным налетом, послышалось клокотание. Неужели работает?

Хорошо бы исследовать эту бутылочку и зубную щетку на предмет пальчиков. Хотя сомнительно, что в милиции за это возьмутся. Никакого преступления, собственно, не было. И повальное дактилоскопирование в стране не проводилось.

В квартире две продолговатые комнаты. В одной, помимо бельевого шкафа, полное запустение. В шкафу ненужное тряпье, рыться в котором – сплошное удовольствие. Застиранные полотенца, пожелтевшее белье. Тараканищи из щелей шевелят усами. Во второй – так называемая спальня. Разобранный диван, не способный собраться, постельное белье аккуратно сложено, задвинуто в угол. Не самое подходящее место для воплощения сексуальных фантазий. «Викторианский» буфет обтекаемой формы – внизу ящики, верхняя половина застеклена, за стеклом – дешевый сервиз покойной прабабушки, обитательницы квартиры. Трюмо без изысков, стул, стол, репродукция с картины «Чаепитие в Мытищах». Кто же автор? Пресловутое окно, за которым в глубине двора красуется криворукий (да и кривоногий) тополь. «Занавес» раздвинут, подоконник пуст, засохшие круги, свидетельствующие о том, что раньше здесь стояли растения в горшках…

К метаниям Кравцова он в принципе относился с юмором. И уходить не спешил. Бродил из комнаты в комнату, запоминая обстановку, внимая интуиции, которая что-то бормотала. У Кравцова первого не выдержали нервы.

– Достаточно, Константин Андреевич, пойдемте отсюда.

Он потащил его за локоть, демонстрируя неслабую мускулатуру. Максимов не стал особенно упираться. Осмотр не закончен, но можно и вернуться. Остались в голове еще белые пятна…

Отлично понимая, что общение с соседями не доставит ему духовного наслаждения и вряд ли обогатит в информационном плане, он все же решился на беглую экскурсию. В квартире напротив, под номером четырнадцать, по уверению Кравцова, проживала усатая тетушка с совершенно зверским характером.

– Меня уже однажды посылали, – пробормотал Кравцов, отодвигаясь за угол. – Ваша очередь, Константин Андреевич.

От явившейся взору «гренадерши» действительно стоило ожидать любой пакости. Известная тактика – не хочешь оставаться в дураках, оставляй прочих. По счастью, у Максимова в руках имелась коленкоровая папочка, которая оперативно пошла в дело. Рявкнув, что нечего тут шляться, старушка вознамерилась хлопнуть дверью и вызвать милицию (почему открывала – непонятно), но Максимов сделал такую суровую мину, что старушка решила подождать. Расщеперила усы и уставилась с ненавистью.

– В соседней квартире произошло преступление, уважаемая, – рявкнул Максимов. – Там ограбили человека! («Украли веру в человеческую порядочность», – добавил про себя). И сейчас вы все без утайки расскажете, что вам известно по данному поводу, и подпишете протокол! В противном случае проедете с нами! Принесите, пожалуйста, табуретку!

Но старушка оказалась не лыком шита и потребовала документ. Просьба немедленно была удовлетворена, и у стоящего за углом Кравцова покатились на лоб глаза. Простое дело – обвести вокруг носа подслеповатую бабку. Обвести можно даже интеллигента с тремя дипломами. Красивые «милицейские» корочки продаются на каждом углу, а непосредственно документ «обронил» известный оборотень капитан Жмурия, которого в середине ноября по случаю Дня милиции замочили свои же собратья по цеху. Правда, цена у документа оказалась высокая – бутылка коньяка и долгое выслушивание художественного нытья капитана Завадского.

Прозрев, что дело пахнет жареным, старушка живенько припрятала свои амбиции и ворчливо начала повествовать. Из всей словесной шелухи, перемежаемой лагерным жаргоном и художественными матерками, можно было выделить лишь три интересных момента. Первый – старушка практически не видит. Второй – старушка практически не слышит. Третий – старушка практически не соображает. Но очень злая на весь свет, особенно на Кремль, который считает самой преступной крепостью в мире, и на родной городской Совет, набитый пипетками, мечтающими стать клизмами. Подобный взгляд на жизнь заслуживал снисхождения – смешная пенсия, промерзающая стена, монетизация льгот и двадцать лет колымских лагерей непонятно за что давали на злобу твердое право. По существу же было сказано ничтожно мало. Из дома старушка почти не выходит. Питается макаронами, запасенными впрок. Слышит плохо. Поэтому ей требуется как минимум приложить ухо к замочной скважине, чтобы разобрать голоса на площадке. А уж о чем они там говорят…

С соседкой напротив она почти не общалась. Терпеть не может общаться с людьми. Подонки все. И алкоголики. Проживала там какая-то бука лет под сорок, прибывшая из европейской части страны. А до этого проживала ее тетка – такая же сволочь, как все вокруг. Сволочь померла, бука пропала – но старушка однажды слышала в очереди, будто бы нашелся хахаль в центре города, согласившийся ее приютить. А квартиру в этом доме продать невозможно, какой же дурак ее купит? Вот и пустует с тех пор жилплощадь. Да и ЖЭК ее не оприходует, пока человек прописан. А если человек по ряду причин исправно оплачивает коммунальные услуги, то и вовсе невозможно.

– Зачем вам это надо, Константин Андреевич? – прошептал Кравцов, когда за старушкой захлопнулась дверь, и мужчины облегченно вздохнули. – Разве за это я вам плачу?

– Положено, Николай Витальевич, – сухо отозвался Максимов. – Не волнуйтесь, лишнего не возьму.

Зачем ему действительно такое счастье? Последний визит можно было и не наносить. Достаточно повозились по дну. Проклятое свойство доводить до конца любое начатое дело. Пятнадцатая квартира была недвусмысленно заколочена. В шестнадцатой кряхтели, выражались, а потом на пороге появилась окончательно опустившаяся особа в засаленном тельнике – заспанная, похмельная, с неэстетичным беспорядком на голове. Правый глаз живописно украшал сиреневый фингал. Алкашка обвела гостей чумным взором. Разлепила губы и срыгнула.

– Я не п-поняла…

– Голосок же у вас, – ухмыльнулся Максимов. – Таким бы голоском, да деревья валить.

– Чего ты хочешь? – страдальчески протянула особа. – Из ментовки, что ли? Кто ты будешь, мил-ч-человек?

– А ты кто? – спросил Максимов.

Алкашка посмотрела на свою тельняшку. Удивилась.

– Я м-морячка…

– А я моряк, – развеселился Максимов, – пустишь на порог, хозяюшка? Побухтеть бы надо.

– А вот его я знаю, – хозяйка кивнула чумазым подбородком на Кравцова. Спутник как-то воровато забегал глазками. – Приходил тут как-то… Спрашивал чего-то… Никакой он не моряк. А чего я с ним должна бухтеть?

– Разбирайтесь сами, Константин Андреевич, – не выдержал Кравцов. – Я в машине подожду. Помните дорогу?

– Хорошо, – кивнул Максимов. – Только не уезжайте. Я скоро.

– Вай-вай… – скорчилась Кравцову в спину алкоголичка. – Тьфу ты, блин, терпеть таких не могу… – она действительно сплюнула себе под ноги. – Это ты там с бабкой Локтионихой разбирался?

– Я.

– Ладно уж, проходи, раз пришел, – в затянутых похмельной поволокой щелках зажегся осмысленный блеск. – Денег дашь? Ну, хотя бы на хлебушек?

«Вот и проходит жизнь в достойных занятиях», – тоскливо думал Максимов, пробираясь по узкому, заставленному шкафами коридору. Пьянчужка, к прочим достоинствам, оказалась еще и хромоногой. Он не смог скрыть брезгливую гримасу, втягиваясь в узкое, специфично ароматизированное помещение. Интерьер убогий, «отделка» просто на зависть – утеплитель из стены клочьями. Замерзший угол оклеен вкладышами от жвачек «Турбо». По ногам дует. На тахте, под мятым одеялом, – по пояс голый мужик, лохматый, с зарослями волос на груди. Завидев Максимова, что-то зарычал негодующе, отмахнулся, натянул на макушку одеяло. Дама плюхнулась на колченогий табурет, заставив вздрогнуть остатки вчерашней трапезы, сграбастала огрызок зеркала, тупо уставилась на фонарь. Соображалка у нее сегодня решительно не работала. Доходило до барышни целую вечность. Наконец она осторожно коснулась пальцем фиолетового образования, отдернула руку и недоверчиво уставилась на собутыльника-сопостельника.

– Дима, – сиплый голос задрожал. – Ты чего это, блин. Обалдел, диарея хренова! – скуксилась, как девочка, перехватив насмешливый взгляд Максимова, и внезапно набычилась: – Ну, чего ты смотришь? Чего ты смотришь, я спрашиваю? Бабу похмельную не видел?

– Видел, – пожал плечами Максимов. Чего он только не видел в этом мире!

– Осуждаешь? – гундосо затянула пьянчужка. – Думаешь, я всегда такой была? – Она демонстративно повернулась синяком и соорудила такой жест, словно собралась разорвать тельняшку на груди.

– И в училище музыкальном не училась? И в квартире приличной не жила с красивым мужем и собакой-бобтейлом – лохматым, пушистым, таким огромным, что соседи убегали? И на престижной работе не работала, да? И машины у меня никогда не было?.. – алкашка споткнулась. – Ну, не было, допустим, а тебе-то какое дело? Полагаешь, я из мамкиной утробы вот такой вылезла – на лицо ужасная, злобная внутри? – Последние слова она произнесла с карикатурным взвизгом.

– Хорошо, не заводись, – Максимов пошарил по карманам, не нашел подходящего дензнака и бросил на стол пятидолларовую купюру, хранимую на всякий пожарный случай. – Сама конвертируешь?

Беседа потекла непринужденнее. Пьянчужка изменилась в лице, сладко облизнулась и выразила горячую решимость ответить на все вопросы. Досадная привычка доводить до абсурдного конца любое дело! Разумеется, Максимов не узнал ничего нового. Евгения Сергеевна (как представилась достопочтенная собеседница) проживает в данной развалюхе не так уж давно. Работает дворничихой (заметно), вернее, работала (пока не уволили). Квартира эта ей досталась… впрочем, неважно, как досталась ей квартира! Нечего лезть в ее измученную и кем только не оплеванную душу! И на какие шиши она живет – не Максимово собачье дело («ищейка хренова…»), и с кем она живет – его нисколько не касается. Тринадцатая квартира пустует – за точность данной информации Евгения Сергеевна готова отдать свой лучший зуб. Проживала там одна шалава, в натуре скромница, за сорок бабе, вся из себя непьющая, некурящая, даже работала где-то, да в один прекрасный день взяла и съехала. Хахаля нашла с благоустроенной жилплощадью. Повезло бабе, чего там говорить. Барахлишко ценное свезла, а вот квартиру, видимо, решила заныкать. Как там жизнь обернется. Не приходил ли кто в отсутствие этой самой дамочки? А хрен его знает. Мерещатся периодически шаги на площадке, но не будешь же выходить и специально интересоваться? Ей это надо? Не слышал ли чего ее друг? Какой еще друг? Ах, вот этот – прозябающий под грязным одеялом? На этом месте собеседницу прошиб такой гомерический хохот, что Максимову не осталось ничего лучшего, как встать и любезно откланяться. На предложение по-дружески посидеть, поговорить о житье-бытье, «культурно вмазать» ответил деликатным отказом. «Не имею права, мадам, злоупотреблять вашим временем, вам еще елку наряжать, покупки необходимые к празднику делать…» Испытывая невероятное облегчение, он пулей слетел по лестнице и выбежал на свежий воздух.

ЖЭУ номер двадцать девять активно готовилось к празднику. Из каморки диспетчера раздавался заразительный хохот. Гремела посуда. Под табличкой «Паспортист» и графиком его (ее) работы спал, растянувшись на лавке, уставший седой сантехник. Из кармана засаленной фуфайки торчал абсолютно новый, еще не нашедший хозяина, кран на двенадцать дюймов. Прошла вереница женских ножек из одной распахнутой двери в другую. Снова взрыв непринужденного веселья. «Эх ты, Русь православная, – подумал Максимов. – Лишь бы гулять да ничего не делать. Какой же в тебе повсюду бардак!»

Представившись внебрачным сыном Деда Мороза, а следовательно, приемным отцом Снегурочки, он поздравил собравшихся в кабинете бухгалтера дам с наступающим. На глазок вычислил перезрелую паспортистку и напомнил, что согласно графику работы, расположенному над павшим сантехником, она должна находиться не здесь. Надув губки, паспортистка сменила позицию и оказалась в зарешеченном окошке, как в телевизоре. Прошло еще какое-то время – между отказом предоставить выписку из домовой книги (на основании чего? – безликой бумажки под названием лицензии? – ха, видали мы таких частных детективов…) – и тяжким вздохом при виде шоколадного Деда Мороза, после которого перезрелая мадам полезла в свои гроссбухи и принялась заполнять форму.

– Мне не нужно формы, – попытался урезонить ее Максимов. – Не надо переводить время, чернила и бумагу. Достаточно устной информации.

– Так положено, – отрезала паспортистка. – И не вам меня учить, как выполнять работу, за которую мне платят огромную зарплату.

Впрочем, устная информация все же поступила. Прописана по указанному адресу одна женщина – Анохина Тамара Степановна. Тридцать девять лет от роду, незамужняя, бездетная. Номер паспорта. Коммунальные услуги за последние три месяца сполна оплачены. А живет ли эта женщина по указанному адресу или просто делает вид, паспортистку уже не касается. Мы живем в свободной стране. Дополнительную информацию ввиду отсутствия второго Деда Мороза пришлось вытягивать клещами. До появления Тамары Степановны в квартире проживала пожилая женщина, очевидно, ее родственница. Скончалась и соответственно снята с регистрации. Но, пока не умерла, успела прописать свою родственницу.

– А как бы мне ее найти, не подскажете? – поинтересовался Максимов.

– Съездите на Хилокское кладбище, – пожала плечами паспортистка. – Там и найдете.

– Гм, – сказал Максимов, – я про родственницу.

– А она не доложила, – нетерпеливо посмотрела на него работница. И повторила, словно заклинание, магическую фразу про свободную страну.

В кабинете бухгалтера засмеялись так, что вздрогнул спящий сантехник. Паспортистка стала проявлять признаки беспокойства.

– А какая она из себя? – не отставал Максимов.

– Кто? – вздохнула паспортистка.

– Родственница.

– Обыкновенная, – признаки беспокойства переходили в тихую ярость. – Среднего роста, глаза карие, волосы прямые, зубы острые, при ходьбе обычно опирается на палочку… Молодой человек, у вас все?

– А куда я денусь? – усмехнулся Максимов. – Вы не в милиции когда-то трудились?

– В ГУИНе, – отрезала дама и захлопнула окошко. Свидание окончено.

Кравцов, сгорбатившись, сидел за рулем и уныло смолил сигарету. На Максимова глянул безучастно, как на случайного прохожего, раздавил сигарету, запустил двигатель.

– Обрели информацию, Константин Андреевич?

– Выше крыши, Николай Витальевич, – приукрасил Максимов. – В тринадцатой квартире прописана дама, которая, судя по всему, к вашему приключению отношения не имеет.

Кравцов задвигал лицевыми мышцами. Максимов опять поразился, каким же горьким ядом может пропитать мужчину женщина! Что в этом деле определяющее – сила женщины или слабость мужчины? Он сам периодически сталкивался с дамами, с которыми приятно было провести время, и не только за обеденным столом, которые генерировали в организме сладкую дрожь и взывали к немедленным свершениям. Он часто влюблялся, терял голову, но никогда это доброе дело не доводило до столь глубокой депрессии. И ладно кто бы другой на это сподобился. Но серьезный, неглупый, образованный мужчина, женатый на самой красивой женщине региона!.. Кстати, насчет красивой женщины. Давно бы пора уже с ней познакомиться.

– Не печальтесь, Николай Витальевич, – вежливо улыбнулся Максимов. – Через месяц вы обо всем забудете.

– Я уже завтра обо всем забуду, – покосился на него Кравцов.

– Ах, конечно, – вспомнил Максимов. – У вас же смерть по плану. Извините, забыл. Какая дикая фантазия, Николай Витальевич! Взрослый человек! Неужели свежий морозец не выбивает дурь из головы? Послушайте, не пора ли перестать чудить, мнительный вы наш?

– Да ну вас в баню, – зарумянился Кравцов, выводя к трамвайной линии безумно дорогую машину. – Как я буду вам расписывать, что творится у меня на душе? Не писатель, знаете ли. Константин Андреевич, мне сегодня обязательно нужно на работу. В 16:00 важная встреча, от которой зависит благополучие фирмы. Так что больше я вам не помощник. Куда вас довезти?

– Домой довезите, – оживился Максимов. – Чувствую, что пришло время принять душ и переодеться. Прилип я что-то к своей одежде.

От похмелья осталась болезненная тяжесть. Подволакивая ноги, он вошел в подъезд. Покопался в почтовом ящике. Приглашения приобрести муку и сахар по сходным ценам переложил соседям, забрал бумажку с угрозой отключить телефон, если не будет погашена задолженность за межгород (опять Маринка-сорока натрещала), потащился на свой этаж.

Ребенок в доме отсутствовал. Зато стояла елка, которую они нарядили неделю назад. Он сунул голову под кран, терпел, пока голова не превратилась в половинку снежной бабы. Затем забрался в ванну, открыл душ. Скрупулезно брился, с умилением отмечая, что рабочий день в разгаре. Оделся, вытер лужу. Надушился стойким парфюмом. Завершив процедуры, устроился в комнате с чашечкой кофе. Мирно отхлебывал, отрешенно наблюдая, как на елке переливаются и подмигивают гирлянды. Снял гитару со стены, побренчал в тоскливом ля-миноре. Когда минутная стрелка настенных часов коснулась цифры шесть, а часовая зависла между тремя и четырьмя, Максимов спохватился. Информацию надо вытягивать, а не ждать, пока сама придет. У Кравцова через полчаса ответственная встреча. Он придвинул к себе телефон, перевернул страничку в голове и набрал номер.

– Вас слушают, – произнес приятный женский голос. И не просто так приятный, а волнующе приятный! «Оргазм гарантирован», – убежден в таких случаях всезнающий Вернер.

– Прошу прощения, – сказал Максимов. – Я говорю с Альбиной Дмитриевной Кравцовой?

– Именно так, – согласилась женщина. – А я с кем говорю?

«С автоответчиком», – чуть не ляпнул Максимов, но все же решил пока воздержаться от шуточек.

– А вы говорите с неким Максимовым Константином, – представился сыщик. – Директор частного сыскного бюро «Профиль». Добрый день, Альбина Дмитриевна.

– Надеюсь, ничего ужасного? – насторожилась дама.

– Надеюсь, обойдется, – улыбнулся Максимов, – и конец истории будет жизнерадостным. Но позвольте вопрос, Альбина Дмитриевна? Ваш муж не сообщал вам о визите в наше агентство?

Женщина растерялась:

– Не припомню. Вроде нет…

– А пришлось бы в любом случае, – Максимов перешел на серьезный тон. – В вашем доме завтра состоится званая вечеринка?

– Да… Но я не понимаю…

– Многие не понимают, Альбина Дмитриевна. Но тем не менее. Ваш муж обратился в агентство с просьбой взять под контроль ситуацию в доме на время проведения праздника. Если не верите, позвоните ему.

– Оригинально, – усмехнулась женщина. – Под сенью дружеских штыков… А имеющейся охраны ему мало?

– Видимо, да. О причинах, побудивших вашего мужа сделать такой шаг, вам лучше поговорить с ним. Не возражаете, если я приеду и осмотрюсь?

– А это так необходимо?

– Нет. Но нам завтра будет легче работать, а вам – отдыхать. Решайте, Альбина Дмитриевна. Если уж вам совсем не хочется никого видеть…

– Да ради бога, отчего же, – возразила женщина. – Приезжайте, буду ждать. Не так уж часто приходится общаться с мужчинами, у которых приятный голос.

Он собрался разразиться ответным комплиментом, но женщина уже повесила трубку. А может, швырнула без жалости.

Максимов сидел, продолжая прижимать к уху нагретый пластик, и пытался сориентироваться в ощущениях. Беспокойство исходило не изнутри. Оно витало в воздухе, проникая из трубки, нагружая очевидными миазмами душную квартиру.

Отчего ему не по себе? Он рассеянно слушал зуммер и смотрел на чашку с липкими остатками кофе, забытую на подоконнике. Ему казалось, она превращается в волшебный фонарь – заискрила, замерцала с издевкой, стала превращаться в тонкостенный шар, которому самое место на елке.

«Кофейку бы перед боем?» – подумал он, сбрасывая оцепенение.

Дом на улице Державина являлся настоящим произведением искусства. Картинка с выставки. Прямолинейность контуров органично дополнялась внезапными углами и выступами, затейливой вязью на портиках, оригинальными выпуклыми лоджиями. Огромные окна, отделанные модным пластиком, «скромная» колоннада на фасаде. Из любопытства Максимов пересчитал этажи – семь штук. Плюс пентхаус и «дозорная» башенка вместо восьмого. Приятно обитать в таких домах. Не то что в наших – типовых да сереньких.

Сияющая хромом автовыставка на подъездной дорожке. Первые этажи за бешеную аренду отданы всевозможным офисам и лавочкам. «Адвокатская контора», «Ломбард. Ссуды под залог», «Консультации юриста», «Грузоперевозки», «Колдун с квалификацией». Размышляя о роли и значении колдунов и прочих аферистов в деле построения капитализма, Максимов степенно поднялся на третий этаж и позвонил в дверь, похожую на ворота.

Открывшую дверь женщину облегало синее платье. По платью ползла золотистая змейка. Под ложечкой у сыщика голодно заурчало. Не попал ли он в переплет? Теперь понятно, что, говоря о «самой красивой женщине в регионе», Кравцов почти не приукрашивал. У женщины был прямой нос под высоким чистым лбом, ясные темно-серые глаза, пушистые волосы до плеч. В лице присутствовало что-то неуловимо азиатское, может быть, скулы чересчур выступали, разрез глаз не вполне соотносился со славянским, туманно намекая, что в лохматом прошлом родню Альбины Дмитриевны потоптали кочевые племена.

– Я не буду спрашивать, вы ли Альбина Дмитриевна, – сглотнув, пробормотал Максимов. – Конечно, вы…

Краешки в меру накрашенных губ поползли вверх. Потом обратно. В глазах появилось что-то упорное, пытливое. Необычайной привлекательности женщина. Чего ему надо – этому Кравцову? Ради общения с такой загадкой можно и душу в ломбард оттащить.

– Проходите, Константин, – мягко улыбнулась женщина, освобождая проход. – Хотите чаю?

– Хочу, – сказал Максимов. Шагнул по приглашению и наступил на ослепительной белизны сибирского кота, который от удара изобразил в воздухе петлю Нестерова и с визгом впечатался в стену.

– Я такой неуклюжий, – виновато улыбнулся Максимов и почесал затылок.

– Не обращайте внимания, – сказала женщина. – Тяпка имеет отвратительное свойство появляться там, где его не ждут. Сам виноват. Правда, Тяпочка? – Женщина красиво изогнулась и погладила перепуганную животину. Кот попятился и задним ходом убрался куда-то за угол.

– Этот парень прилежно украшает мое одиночество, – Альбина Дмитриевна разогнула спину и приблизилась к гостю.

– Вам одиноко? – удивился Максимов. Потянул носом и утонул в чудесном аромате, способном свести с ума любого самца, не лишенного чувства обоняния.

– Замечательные духи, – похвалил Максимов. – Весьма изысканная цветочно-древесная композиция. Вам идет.

– Да и в вашей туалетной воде очень необычная интерпретация запаха ладана, бергамота, розмарина.

– И герани, – закончил Максимов, – коллекция Пола Смита. Не сочтите за метросексуала, Альбина Дмитриевна, – этот флакончик подарили коллеги на день, который, к сожалению, только раз в году. Разрешите осмотреть квартиру?

– Осматривайте, – снисходительно улыбнулась женщина. – Я звонила Николаю – он не стал юлить. Действительно, мой муж нанял частных детективов. Полагаю, он собрался сходить с ума. На какие, интересно, деньги? Впрочем, это его проблемы. Проходите, детектив. И примите мои сочувствия – вам придется несладко. В этом доме одних гостиных три штуки.

Он ходил по так называемой «квартире» и тихо завидовал. Умеют же люди… Несколько комнат соединены сквозными арочными проходами и составляют замкнутую анфиладу. Имеются и раздельные помещения. Гигантская ванная, отделанная мрамором под самый потолок. Кухня, напичканная техникой по последнему слову, спортзал с тренажерами, отдельное помещение для стирки и сушки белья, библиотека с суровым чиппендейловским столом и книжными шкафами, комната для бильярда, офисный закуток (временно приспособленный Кравцовым под спальню), вереница гостиных, схожих по планировке, а разнящихся лишь декором и колоритом: гостиная в строгом английском стиле, в восточном – кричаще цветная, аляповатая, в американском – нарочито небрежная, однако уютная и очень даже оригинальная. В центре великолепия он обнаружил широкую винтовую лестницу и вспомнил, что квартира у Кравцовых – ДВУХЪЯРУСНАЯ. Он невольно опешил.

– Уморились, Костя? – поинтересовалась за спиной Альбина Дмитриевна.

– Есть немного, – признался Максимов.

– Кто-то собирался попить чаю?

– Я отлично помню, Альбина Дмитриевна, спасибо. Давайте наберемся духу, осмотрим второй этаж, а потом попьем чаю и поговорим?

Он резко повернулся, успев отметить, что женщина изучает его очень пристально и с интересом. Поняв, что допустила оплошность, она быстро сменила выражение и пожала плечами.

– Смотрите, кто вам не дает? А я уж вроде насмотрелась.

Ее слова противоречили поступкам. Женщина поднималась вслед за ним – спина чесалась от пытливого взора, а впереди, словно локомотив, бежал кот, позабывший про свои обиды, подметая ступени пышным хвостом и беспрестанно озираясь.

– Видите, какой неусыпный контроль, – усмехнулась Альбина Дмитриевна. – Целых два экскурсовода.

На втором этаже помещений было меньше. Светлая гостиная на солнечной стороне – с видом на двор и утонувший в сугробах скверик. Санузел – не такой вместительный, но опрятный. Арочный проем, заделанный волнистой драпировкой. Прикрытая дверь. Почувствовав смущение, Максимов замялся.