Текст книги "Транзит"

Одновременно с началом «мёртвой петли» на небе раскрылся парашют и сейчас приближался прямо к деревьям на холме. Ветра не было, и поэтому не трудно было определить место приземления. Эсэсовцы поспешили к северной опушке.

Высота прыжка была небольшая, и вскоре лётчик коснулся ногами вспаханного поля в пятидесяти метрах от крайнего винного погреба у края леса. Парашют, неспешно падая, накрыл его тело. Человек не двигался. Обстрелянные немецкие солдаты уже знали все финты русских: они даже раненые старались уничтожить как можно больше людей противника и, притворяясь мёртвыми, ждали, пока немцы подойдут близко, а уж потом стреляли из пистолетов и кидали гранаты.

На более-менее безопасном расстоянии эсэсовцы окружили место падения парашютиста и остановились с автоматами, наведёнными на скомканный шёлк и фигуру под ним. Крошка поднял руку вверх – «стоять» – приблизился к пилоту и приподнял парашют, держа пистолет наготове.

Тело в лётном комбинезоне не двигалось, не стреляло и не бросало гранаты. Около его ног на сухой твёрдой земле расплывалась тёмная кровавая лужица. Глаза были закрыты. Расстёгнутый шлемофон от удара о землю приоткрыл голову, показав растрёпанные длинные русые волосы – это была женщина. Точнее, девушка, максимум лет двадцати. В цепи пронёсся вздох. Крошка, подойдя к лётчице, вынул из её кобуры пистолет «ТТ», прошмонал комбинезон и, вытащив две гранаты «Ф-1» из бокового кармана, склонился над телом. Она ещё дышала.

– Валите за Шенкофом! Скажите: пилот – баба, ещё жива! Всем вернуться в расположение!

– Да! А ты её тут пока ещё «пошмонаешь» пару раз, досмотришь с пристрастием… чё?! – отозвалась откуда-то сзади неуместная шутка.

Крошка медленно повернулся. Этого не мог сказать никто из его боевых товарищей из «Das Reich» – принципиально никогда Крошка не пользовался своей огромной физической силой, чтобы поиметь женщину даже во время войны, и презирал всех, кто это делал, – это было его кредо.

Он мог голыми руками убить человека в рукопашном бою. За дополнительные деньги к его армейской зарплате, без зазрения совести он добровольно участвовал в расстрелах, производимых в дивизии, – это объяснял легко: «…если кого-то отсудили к смерти, то он в любом случае – уже мертвец, а я на этом хотя бы заработаю, не причинив никому вреда». Но при этом к слабому полу он относился с каким-то трепетом, не позволяя себе даже обычных солдатских грубостей, не говоря уже о том, чтобы как-то воспользоваться тем, что женщина попала в тяжёлое положение…

…Судя по всему, неосторожную глупость произнёс высокий молодой солдат, один из тех, что к ним прибились в Вене, в форме пехотинца СС, на вид лет восемнадцати.

– Слушай, мальчик, – Крошка посмотрел на него, – держи свой сраный язык за зубами. Иначе я трахну тебя пулемётным стволом в задницу без вазелина! Сейчас же позови оберштурмфюрера сюда! А от этого момента, ты – мой подшефный, буду тебя воспитывать в духе лучших традиций СС…

– Чего?..

– Ничего! Беру тебя под крылышко, цыплёнок, веди себя хорошо – и будешь в порядке. Шаг в сторону – расстрел. Понял?

– Па-ашёл ты, дедушка! Сам тёлку для себя оставляешь, это разве принцип СС?!. Товарищество прежде всего… – Юноша, видимо, предварительно лакнув на голодный желудок деревенского абрикосового самогона, ещё не понял, что сильно перегнул палку, и всё ещё продолжал свою глупую шуточку…

Он не договорил. Крошка, сделав три шага, уже держал молодого солдата за воротник так, что его ноги болтались в воздухе.

– Ты меня, срань господняя, не учи, что такое принципы СС, твою мать… Скажи спасибо, что я тебе сразу шею не сломал! Эта баба есть военнопленный по всем статьям, а к тому же умеет летать на самолёте!.. Ты же, говно собачье, из винтовки-то стреляешь, небось, кое-как, а уже тут ораторствуешь о принципах СС!

– Да па-ашёл ты!.. – в запале повторил молодой.

– Ну… – Крошка поставил его на землю и тут же всадил ему такой удар снизу в челюсть, что юноша упал на землю без чувств, очевидно, получив лёгкое сотрясение мозга. – Говно собачье!.. – провозгласил двухметровый верзила. – Эти дегенераты из Гитлерюгенд только и умеют болтать и прыгать под танки! Камикадзе в обосранных пелёнках! В идиотской вере, что их смерть спасёт Германию!.. А сами… Тьфу!..

Сзади подошёл фон Шенкоф. Увидев девушку, он сразу направился к ней, на ходу бросив:

– Если этот валяющийся солдат, – он кивнул на лежащего на земле молодого эсэсовца, – опять дело ваших рук, Завацки, жду объяснений…

Лётчица не двигалась и не проявляла никаких признаков жизни кроме еле заметного дыхания. Обе её ноги были навылет прострелены двадцатимиллиметровой зениткой, причём в левой была явно повреждена кость – это было видно из неадекватного сгиба посередине бедра: её нога образовывала кривую латинскую букву «Z» с коленом в двух местах. Неприятное зрелище.

Оберштурмфюрер приказал принести носилки и перевязать девушку. Он считал себя уже бывалым солдатом, но вид раненых детей или женщин постоянно приводил его в состояние прострации, даже если последние и были в военной форме. Женщина в его восприятии всегда была возвышенной особой, целью стремления, мечтой… Его дворянское традиционное воспитание в почти что рыцарских традициях не допускало мысли о том, что женщина может быть его противником… Во всех книгах, которые он читал в юности, мужчины женщин защищали, завоёвывали, сражались из-за них на дуэли, спали с ними, в конце концов, но не убивали…

– Завацки! Отнесите её и постарайтесь не угробить, чёрт вас дери! Она нам нужна живой, чтобы выяснить, знают ли о нас русские, откуда и что… Понял?!

– Так точно, герр оберштурмфюрер!

В лесу Шенкофа сразу позвал к себе полковник:

– Приношу извинения за свою несдержанную реакцию, оберштурмфюрер. Учитывая, что начиналось светлое время суток, когда вас засекли бы при передвижении на 100 %, оставшись здесь, вы поступили правильно – так имеем хотя бы шанс… Я просто уже теряю нервы… В каком состоянии русский пилот?.. Может говорить?

– Боюсь, что пока нет. Ваш коллега прекрасного пола, полковник, сейчас, судя по всему, находится в шоке от ранения и потери крови. Без сознания.

– Женщина?

– Да.

– Что собираетесь с ней делать?

– Мы, как видите, не в том состоянии, чтобы брать пленных, тем более раненых, герр полковник, но и в бессмысленных убийствах я тоже не вижу смысла… К тому же, я бы хотел всё-таки услышать от неё, что знают о нас русские… Если вообще удастся привести её в чувство… Наши медицинские возможности тоже очень и очень ограничены.

– Там, в деревне, меня осматривал какой-то местный доктор, кажется, он чех, но судя по тому, что не привёл русских – не болтает лишнего. Пошлите за ним кого-нибудь, Шенкофе, если не хотите просто ждать, пока наша раненая дама умрёт в этом богом забытом лесу, не сказав нам ни слова. Да, и ещё погасите и замаскируйте остатки её самолёта – скоро его наверняка хватятся и пошлют кого-то на поиски, а каждый час их промедления – наша надежда дождаться сумерек. Бронетехнику, скорее всего, придётся оставить здесь, подумайте об этом…

Эсэсовец кивнул и, соскочив с грузовика, направился в глубь леса, где солдаты продолжали прерванный обед. Подойдя к замаскированному бронетранспортёру, он встал на его капот и приказал всем, кроме людей на расставленных наблюдательных постах с четырёх концов леса и в танке, построиться полукругом в две шеренги вокруг него. Его распоряжение было молниеносно исполнено.

Оберштурмфюрер, тяжело вздохнув, окинул взглядом своих измотанных подчинённых. Прокашлялся.

– Хочу вам сказать следующее, – начал он без обращения. – Все вы знаете о положении на фронтах… Сегодня из радиопередач мне стало известно, что западные союзники уничтожили «Рурский котёл», русские уже входят в Берлин с севера, идут бои у Брно и Остравы, которым мы уже, к сожалению, не можем помочь… Я всегда считал, что лучшая политика по отношению к моим подчинённым – это политика открытая и правдивая. Я был и остаюсь твёрдым сторонником нашей идеи, но, как честный член партии и боевой офицер, обязан признать тот факт, что эту войну мы уже проиграли. Все вы честно сражались и пролили достаточно крови, такие люди как вы необходимы для будущего… Чёрт побери! – он приостановился и на какое-то время посмотрел вверх, на небо. – Я не знаю, что я должен вам в таком случае говорить! Надеюсь, что поймёте… да… я не умею произносить красивые речи на митингах… Короче, как ваш командир, я считаю, что преднамеренное вступление в соприкосновение с противником в данной ситуации не имеет для нашей конкретной группы смысла. Это принесёт лишь бессмысленные потери на обеих сторонах. Считаю необходимым отойти из зоны действия Красной Армии как можно дальше на запад и попытаться проскользнуть… Проскользнуть! Я никогда не дам вам приказа сдаваться кому бы то ни было, это против моих принципов, но не буду препятствовать тому, кто захочет это сделать. Это моё слово офицера СС. Более того, здесь и сейчас все, кто хочет, могут отделиться и продолжить свой путь куда угодно самостоятельно, со своим оружием и со своей частью продовольствия, безо всяких опасений. Каждому такому человеку я лично подпишу солдатскую книжку, на случай возможного контакта с немецкими частями, чтобы вас не осудили за дезертирство. Особенно это касается жителей прилегающих районов. Каждый, кто не использует эту возможность сейчас, продолжает оставаться под моим командованием и следует далее в указанном мной направлении. Какова бы ни была ситуация, непорядка я не потерплю. Мы останемся дисциплинированной боевой частью в любом случае, до моего дальнейшего приказа. Из соображений мобильности и маскировки, часть техники, видимо, придётся оставить. У вас есть время до заката на размышление. Всё. Вопросы есть?..

– Герр оберштурмфюрер, куда хотите направиться вы с теми, кто пойдёт с вами?.. – спросил один из эсэсовцев в шеренге.

– В целях безопасности, это я сообщу лишь тем, кто останется со мной, после отхода тех, кто пожелает уйти, как я уже сказал, здесь, этим вечером. Я понимаю, что это могло бы помочь вам при размышлении, но, к сожалению, в случае поимки кого-либо из тех, кто уйдёт, я не хочу рисковать собой и остальными людьми в моём подчинении, давая русским шанс выбить из вас наши планы. Ещё вопросы? Если нет, то разрешаю разойтись. Используйте максимально оставшееся до вечера время для еды и сна – никто не знает, когда ещё вам предоставится такая возможность. Так. Десять человек с левого края, бегом в поле и замаскируйте остатки самолёта ветками или как вам покажется удобным, после исполнения доложить лично мне! Смена постов каждый час, ответственный Завацки, ко мне! Всё! Остальные свободны!..

– Оберштумфюрер… – Крошка подбежал к соскочившему с броневика офицеру. – Явился по вашему распоряжению…

– Завацки! Что вы себе позволяете?! Что с этим молодым?

– Я, герр обер…

– Молчать, за эти годы я уже слышал все варианты твоих объяснений! Особенно сейчас считаю нарушение дисциплины непростительным!

– Ясно, герр оберштурмфюрер! Больше этого не повторится, герр оберштурмфюрер!

– Это я тоже слышал… – и добавил уже мягче: – Что ты думаешь о ситуации, Хорсте? Пойдёшь с нами?

– Что за вопрос?! Здесь мне делать нечего, до Кёнигсберга далеко, и там уже «иваны»… С вами, герр оберштурмфюрер, мы уже сколько? три… четыре года?

– Пошёл четвёртый…

– Ну вот. Кто же вас будет крыть, если что? – он усмехнулся. – Я нянчу эту роту с сорок второго, как же я могу бросить её сейчас, в таком интересном приключении?! К тому же, кроме раздолбанной русскими Вены, никаких красот Австрии я ещё не видел. Надеюсь на хорошую экскурсию в Альпах… Сисястые розовощёкие девочки, толстые коровы с колокольчиками…

– Завацки, ты хоть когда-нибудь говоришь серьёзно?

– Пережить всё это, герр оберштурмфюрер, и остаться в здравом уме можно только с улыбкой. Я стараюсь не думать о плохом, иначе бы застрелился ещё в самом начале, когда полторы сотни моих друзей утонуло на моих глазах в ледяной воде… Кричали, звали на помощь, а я не мог им помочь, сидя в переполненной шлюпке, – ещё один на борт, и мы бы пошли ко дну все… А потом Восточный фронт и всё это… Я благодарен Богу за каждую минуту своей жизни и никогда ни на что не жалуюсь, наверняка поэтому Всевышний тоже благосклонен ко мне, – он театрально поднял глаза к небу. – Я всё ещё жив и здоров. И совершенно серьёзно говорю: я иду с вами. Вы – моя единственная семья, последнее, что знаю, это то, что моя мать погибла при бомбардировке ещё в сорок четвёртом, отец не вернулся с Первой войны, куда я пойду? – опять усмехнулся. – Вот, просил Янке, чтобы мне нашёл тут невесту, но он тоже собирается идти с вами и полковником…

– ЧТО??? Янке не остаётся дома?!! – у фон Шенкофа округлились от удивления глаза. – Откуда ты это знаешь?

– Он сам мне сказал, как только вы приехали из деревни и привезли этого лётчика… Мол, решил ехать на запад, всё равно сюда придут русские и житья, мол, не будет… А если всплывёт что-то о его службе в СС, то ему и совсем конец… Вот.

– А что его семья, дом?!

– Ну, это вы с ним и пообщайтесь, герр оберштурмфюрер, я в подробности не вдавался – уходит, значит уходит. Наверняка есть на то причины… Я не пастор, чтобы исповедовать.

– Хорошо, Хорсте, проследи за сменой постов, я рассчитываю на тебя. – Офицер кивком головы отпустил подчинённого. Крошка отдал честь и ушёл.

Александр фон Шенкоф стоял, оперевшись на бронемашину, в глубокой задумчивости. Он знал Янке давно, знал, как тот стремился домой и мечтал об этом возвращении. «Что же случилось? Узнал что-то плохое о своей жене во время его отсутствия? Поругались?.. Мало правдоподобно. Так просто оставить дом и детей в одночасье…» Потом он неожиданно вспомнил, как Йозеф в деревне не спускал взгляда с багажа полковника и даже уселся его охранять на грузовик. «Старая хитрая лиса! Он что-то знает. То, чего не знаю я. Но как? Этот лётчик никого не подпускает к мешкам и ни разу их не открыл. Ни словом не обмолвился даже мне о том, что в них… Надо срочно поговорить с Йозефом!..»

V

12.11.1996, Бавария, ФРГ.

Время уже неумолимо клонилось к вечеру, а я ещё не обедал. Где-то километрах в семидесяти от границы указатель уровня бензина стабильно вошёл в «красную» зону, и я уже искал глазами ближайшую бензозаправку, на которой хотелось бы также и вымыть машину: среди начищенных и сверкающих автомобилей в богатой южной Германии «по уши» заляпанный глиной джип резко бросался в глаза как обычным людям, так и полицейским, а этого-то мне как раз и не надо было. Не говоря уже о том, что на асфальт откуда-то снизу, с подвески или днища «Ровера», периодически падали комья грязи, мха и какие-то ветки, за что меня могли спокойно тормознуть, а это неизбежно повлечёт за собой и контроль документов. К тому же, такое состояние совсем не отвечало моему «швейцарскому» имиджу. Так что, увидев указатель, сообщающий мне о наличии впереди, в ближайшем городке через два километра, заправки «Эссо» с автоматической мойкой, я не раздумывая свернул в указанном направлении.

Когда я заехал в бокс мойки, обслуживающий её молодой паренёк с выразительным «О-о-о!!!» окинул взглядом мой автомобиль и в шутку поинтересовался, где и в каком авторалли я участвовал.

Пока извергающие белую пену и воду форсунки высокого давления и разноцветные вращающиеся щётки драили донельзя засранный джип, мы, стоя снаружи, перекинулись парой фраз. Заплатив ему с небольшими чаевыми, я поинтересовался о наличии в окрестностях недорогого отеля, в котором можно переспать ночь и вкусно пообедать – голод и усталость после долгого мотания по лесу брали своё, к тому же ехать куда-то на ночь глядя не было всё равно никакого смысла: даже если бы я выдержал дорогу, то в Ганновере бы оказался, в лучшем случае, где-то после полуночи, пока найду указанный адрес, пока то да сё, – ещё минимально часок, короче, по-любому, «ни к селу ни к городу».

Как выяснилось, отелей в городке было целых три, но тем не менее доброжелательный рыжеволосый мойщик порекомендовал мне небольшой частный дом, где какая-то одинокая дама летом сдавала комнаты туристам, а сейчас, в несезон, конечно, будет рада иметь хотя бы одного клиента и наверняка, по его словам, сделает мне очень хорошую цену. Ничего против этого я не имел, и уже через полчаса, быстро договорившись со счастливой и приветливой хозяйкой и заказав себе обед, я нежился, стоя под колючими струйками горячего душа.

Как и предполагал паренёк с заправки, я был единственным клиентом этого частного пансиона, и сейчас в полном одиночестве уплетал изумительный «кровавый» бифштекс, приготовленный лично его владелицей, сидя в отделанной деревом красивой столовой чисто баварского стиля, и запивал его прекрасным местным пивом.

Вскоре появилась хозяйка и поставила передо мной ещё и рюмку с желтоватой прозрачной жидкостью. На мой вопросительный взгляд – я ничего, кроме пива, не заказывал – она, улыбнувшись и обнажив свои белые ровные зубы, ответила: «Как почётному и единственному гостю – за счёт заведения!», после чего, налив и себе, присела к моему столу – явно скучала. Жидкость в рюмке оказалась достаточно крепким яблочным «шнапсом» её собственного производства, и после второго, а потом и третьего тоста, тоже «за счёт заведения», мы познакомились и беседа потекла как-то сама собой – обо всём подряд и ни о чём одновременно.

Её звали Катарина (тоже почти что Катя), была разведена, на вопрос о том, сколько ей лет, естественно, перевела разговор в другое русло… Выглядела где-то года на тридцать два – тридцать три, хотя наверняка ей было больше – как и многие небедные немки в этом возрасте, она хорошо следила за собой и явно не жалела на это средств. Простое, но при этом очень симпатичное тёмно-синее платье из какой-то мягкой ткани в мелких розовых цветочках, плотно обтягивающее всё наверху и свободное вниз от пояса, подчёркивало её сильный и статный, абсолютно упругий торс с высокой и пышной грудью, пара пуговиц на которой было, как бы невзначай, расстёгнуто, чуть приоткрывая краешек идеально белого кружевного бюстгальтера, прекрасно смотревшегося на фоне загорелой кожи. Красивое и холёное женственное лицо, как и остальные видимые части тела, также покрывал мягкий загар, а ярко-голубые глаза и смотанные в якобы небрежный, и именно этим очень симпатичный «растрёпанный» пучок густые волосы цвета зрелой пшеницы дополняли картину типичного идеала баварской деревенской женщины. Которая, к тому же, если хотела, умела себя приподнести…

Я немного смутился, когда понял, что она поймала на себе мой изучающий взгляд. Но Катарина лишь лучезарно улыбнулась, встретившись со мной глазами.

– Ну и как?..

– Что – как? – я сделал вид, что не понял, о чём она спрашивает.

– Что ты думаешь о том, что видишь перед собой? Каков результат оценки?..

– А, так…

– Только, пожалуйста, не надо извиняться, городить всякую чушь и так далее… Ты далеко не первый, кто на меня вот так смотрит, и, надеюсь, что и не последний. Так тебе понравилось то что ты видишь или нет, только честно?

– Ну… Абсолютно честно – очень. Если смотреть… хм… смотреть из соотношения «за» и «против»… так второе я пока не нашёл вообще, – серьёзно ответил я.

– Что?! Соотношения?.. Очень интересная математика! – она весело расхохоталась. – Ты всех так «соотносишь»? А какой, интересно, твой «проходной балл» для женщины?.. Два к пяти, или, может быть, восемь… к трём? – она заразительно смеялась и, казалось, не могла остановиться.

– В зависимости от конкретной ситуации и личного настроения экзаменатора… – её весёлый смех заразил и меня. – Установка «проходного критерия» сильно варьируется…

Заведение, видимо, не бедствовало, так как за его счёт мы, весело болтая, полностью докончили гранёную бутылку жёлтого яблочного шнапса. Как я в конце концов оказался вместо своей постели в её, уже, естественно, отчётливо вспомнить не могу. Зато хорошо помню, что умела она того много, хотела ещё больше, а позволяла ВСЁ, что вообще возможно себе представить…

Совсем не удивительно, что потом я и проснулся аж в одиннадцать часов – от запаха принесённого прямо мне под нос крепкого чёрного кофе.

Во время утреннего душа дверь неожиданно открылась, и… она присоединилась ко мне, со всеми вытекающими из этого последствиями.

Практически целый день мы не выходили из её спальни – фантазия Катарины и её способности привести мужчину в нужное состояние практически не имели границ. К тому же, она ещё и делала всё это действительно красиво и страстно, так, что человек забывал обо всём на свете… И поэтому, только лишь следующим утром я, попрощавшись со сладкой и любвеобильной баваркой, отправился дальше, причём с таким приподнятым и самоуверенным настроением, что готов был перевернуть горы и повернуть реки вспять… Да, хорошая женщина умеет сотворить с мужиком чудеса!

Вполне естественно, что за снятую комнату я ничего не платил – в конце концов, я в ней так ни разу и не спал.

Сначала, ещё дома у Йенса и Лени, с точки зрения экономии топлива и, соответственно денег, я хотел ехать в Германию на «Вольво», а не на прожорливом «Ровере». Но, во-первых, я не был уверен в состоянии лесных дорог в ноябре месяце – и, как позже выяснилось, был абсолютно прав, сев на внедорожник: раньше я был там лишь летом и поздней весной, в мае; во-вторых, «Рейндж-Ровер» являлся одним из моих наилюбимейших автомобилей, езда в котором доставляла мне истинное удовольствие; а в-третьих, мысль о том, какое впечатление я произведу на Катю при нашей второй встрече, тоже не была на последнем месте, а как раз именно для этого бравый джип, увешанный многочисленными фарами, с огромными хромированными колёсами и мощнейшей стереоустановкой «Блаупункт» с «ченджером» компакт-дисков и огромным «сабвуфером» басов в багажнике подходил гораздо больше, чем спокойный и представительный шведский седан, хотя и тоже достаточно «крутой».

Выезжая на автобан, я усилил громкость. По немецкому радио давали «Алексию» с её последним дэнс-хитом этой осени:

«Music is the key to fall in lo-ove, music is the answer of the wo-orld, music is the po-ower to survive when I feel do-о-oown…» – протяжно лился из репродукторов мягкий женский голос. Песенка мне очень нравилась, а так как ездил я обычно в сильной зависимости от того, какая именно музыка играла в автомобиле, то сейчас, в замечательном и возбуждённом настроении, резко придал газу и начал плавно входить в крутой поворот при въезде на скоростную трассу. По телу побежали мурашки, и волосы на руках встали дыбом от удовольствия, когда синхронно, в темп набирающей силу заводной дискотечной песни, начал разгоняться и автомобиль, центробежной силой наклоняясь в повороте налево и легонько вдавливая меня в сиденье вследствие резкого увеличения скорости.

Это было именно то, за что я так обожал «Рейндж-Ровер»! Как один из очень и очень немногих в своём классе, он прекрасно вёл себя как в непроходимом бездорожье, так и на ровном асфальте. Его огромный мощнейший мотор о восьми цилиндрах, общим объёмом почти четыре литра, чувствительно реагировал рывком вперёд даже на лёгкое прикосновение к педали газа. Вследствие достаточно большой высоты, внутри автомобиля хорошо чувствовался щекочущий нервы наклон при входе в поворот на скорости, но при этом в руках хорошего водителя машина чётко и уверенно «держала» дорогу благодаря собственной правильно распределённой немалой массе и постоянному приводу на все четыре колеса. Пара сотен механических «лошадей» под капотом этого английского произведения автомобилестроительного искусства издавали ни с чем не сравнимый гул и рокот, пожирая – да и хрен бы с ним! ОНО того стоит! – литры и литры дорогостоящего высокооктанового бензина и разгоняя этого стального монстра до невероятной для классического вездехода скорости – 190 километров в час.

Получив полный «кайф» от поворота и разгона на этом уникальном джипе, я, несколько сбросив скорость до более экономичного режима, уселся поудобнее и поставил машину на темпомат – вариант автопилота для автомобиля, который сам поддерживает заданную скорость без участия водителя. Теперь только не пропускать нужные скоростные развязки и указатели, в остальном на всю дорогу можно расслабиться.

Через примерно часов пять я уже тормозил со снова пустым баком на заправке перед въездом в Ганновер – прожорливый мотор давал о себе знать.

Купив здесь же карту города и порасспросив обслуживающий персонал, я отправился искать нужную мне улицу, которая находилась, вроде как, где-то в центре. Потолкавшись пробками на городских светофорах и перескочив пару бордюров, тёмно-синий «Рейндж-Ровер» наконец остановился у небольшого парка перед домом номер 8 на Эденштрассе.

На деревянных воротах старого, но хорошо реконструированного четырёхэтажного дома с мансардой я быстро нашёл звонок с табличкой, на которой стояло: «Stoll Katja, Baumgartner Irena», и, глубоко вздохнув, нажал кнопку. Потом нажал ещё раз и ещё, но ответа не было. Я подождал ещё минут пять, переминаясь с ноги на ногу перед домом, потом попробовал позвонить снова – эффект был тот же.

Неожиданно из окна первого этажа высунулась какая-то морщинистая старушка и высоким писклявым голосом поинтересовалась (по-немецки, естественно):

– Вам кого надо?

– Штолль, Катю Штолль… – неуверенно ответил я. – Живёт тут такая?

– Если даже не знаешь, живёт или нет, так почему вообще тут трезвонишь? – съязвила старушенция, быстренько перейдя со мной на «ты».

– Так что?..

– Живёт, живёт… но сейчас на работе они, в пиццерии.

– Кто ОНИ?

– Да с подругой она тут квартиру снимает, на двоих.

– А эта… пиццерия, она где? Далеко отсюда? – осторожно перебил я.

– На Подбельски, за трамваем.

– Как-как?

– На Подбельскиштрассе, за остановкой трамвая! Ты!.. – разозлилась на мою непонятливость бабулька.

– Извиняюсь, фрау, я не местный…

– Фройляйн! – важно поправила она.

– Тем более… – я усмехнулся над её гордостью, что всё ещё является старой девой, и поблагодарил: – Данке… фройляйн!

Название Подбельскиштрассе напомнило мне, что и в Москве где-то есть улица Подбельского и даже, кажется, так называется станция метро, в котором я уже бог знает как долго не был, но кто он такой, этот Подбельский, и чем прославился, я, хоть убей, вспомнить не мог.

На счастье, Подбельскиштрассе являлась одной из центральных и достаточно больших улиц Ганновера, которую я легко и быстро отыскал как на карте, так потом и на местности.

Найти пиццерию у остановки трамвая тоже не было большой проблемой. Вскоре я запарковал сверкающий чистотой джип с красивыми швейцарскими номерами практически напротив стеклянной стены заведения и почти сразу же увидел Катю, которая сновала между столиками, разнося кому-то на подносе кофе и вино в красивых бокалах на длинной ножке.

Я решил появиться очень эффектно и неожиданно (типа: «Разрешите представиться… меня зовут Бонд… Джеймс Бонд…» или так, что-то в этом стиле), поэтому, стараясь быть сначала незамеченным, прошёл вглубь зала, уселся за свободный столик у окна, спиной к бару, и стал ожидать появления официантки, прикрывшись газетой, которую нашёл тут же на столе, делая вид, что абсолютно увлечён чтением. Каких-то пару минут – и подошла ОНА… Остановилась, привычно замерев у столика с блокнотом и ручкой в руке:

– Добрый день, что желаете? Будете у нас обедать?..

– «Кваттро стаджиони», битте, сеньорита… – произнёс я название своей любимой пиццы «четырёх вкусов» и, отложив газету, невинно посмотрел на неё снизу вверх.

Ожидаемый эффект был на «все сто» достигнут: ручка упала на пол, глаза округлились, а она, чуть присев, прикрыла рот рукой и тихо произнесла:

– О-о-о!.. Мой боже!!!.. Мой… Боже…

– Я тоже рад вас видеть, фройляйн… – произнёс я с максимально невозмутимой физиономией, как наверняка бы сделал на моём месте и всемирно известный британский агент 007.

– Это… естественно… не случайное совпадение, нет?

– Нет, дорогая моя, признаюсь сразу: конечно же, всё подстроено! Ты ведь всё равно не ожидала, что приеду, а?

– Не ожидала…

– И не рада?

– Ну… В принципе, рада, потому что надеюсь, что и денежки мои ты привёз? – она уже быстро оправилась от первого потрясения и снова, за что мне и понравилась в Вене, держала себя в руках и отвечала заносчиво.

– Не ломай моё романтическое настроение, я так старался сделать тебе сюрприз.

– Считай, что получилось…

– До скольки работаешь?

– До одиннадцати.

– Как насчёт потом куда-нибудь зайти и всё обсудить? Здесь ты, как я понимаю, времени на это иметь не будешь.

– С места в карьер?

– Почему бы и нет… Да, кстати, милая моя, насчёт этой пиццы я был абсолютно серьёзен – только что прямым направлением из Швейцарии и всю дорогу не евши! – я многозначительно кивнул на «Рейндж-Ровер» с цветными номерами кантона Тюргау и овальной белой наклейкой «СН», стоящий прямо за окном. – И какое-нибудь порядочное пиво, битте…

Судя по выражению лица, джип она оценила. Улыбнулась и, опять, как тогда, на вокзале, красиво покачивая бёдрами, прошла куда-то за барную стойку. А я опять смотрел, как переливаются, качаясь в такт походке, её волосы…

Когда через некоторое время она принесла мне пиццу, я повторил свой вопрос относительно вечера.

– В одиннадцать тридцать стой перед входом, – бросила лаконично Катя и вернулась к своей работе.

Поболтавшись пару часов по городу, за пятнадцать минут перед назначенным временем я уже припарковывал свой «Ровер» на противоположной от пиццерии стороне улицы, напротив выхода. Уже давно было темно, и вокруг меня светились и моргали всеми цветами огоньки ночного Ганновера, по улицам медленно текли реки красных и белых автомобильных фонарей и фар, периодически то тут то там мигая жёлто-оранжевыми поворотниками. Словно НЛО большого размера, в небе над городом висело освещённое круглое тело телебашни. Из проезжающих мимо машин раздавалась громкая музыка, на тротуарах, вместо сосредоточенных граждан в строгих дневных костюмах или рабочих спецовках, появились щебечущие, по-вечернему одетые парочки и тусующаяся молодёжь – на смену озабоченному и организованному немецкому рабочему дню пришла весёлая, пьяная и разнузданная ночная жизнь каждого типичного западноевропейского большого города.

Вскоре в дверях пиццерии появилась Катя и помахала мне рукой, потом, перебежав дорогу в неположенном месте, уверенно дёрнула ручку двери и уселась на правое сиденье джипа.

– Ну, так что ты хочешь предложить? – обернулась ко мне.

– Ты здесь ориентируешься получше, так что скорее рассчитываю на тебя… Какое-нибудь приятное местечко, на твой вкус, где можно и отдохнуть, и пообщаться. Я плачу. Только, пожалуйста, не какое-нибудь «Хард-Рок» кафе, завывающие «Битлз», глубокомысленные длинноволосые очкарики с претензиями на высокую интеллигентность и т. д. Хорошо? А то такие темы меня не возбуждают… Как, идёт?