Текст книги "Народный фронт. Феерия с результатом любви"

В результате я нашел идеальный с моей точки зрения ответ:

– Ваш Брат!

Воцарилась недоуменная тишина, потом послышался шепот.

Дверь открылась, в ней стоял Попченко. Я заглянул за его плечо и увидел в центре кабинета большой стол, за которым никого не сидело. Зато в углу на стуле сидела Медсестра Аня, поправляя волосы и одергивая халатик. Да и Попченко был какой-то встрепанный.

– Чего тебе, псих? – спросил Попченко.

– Мне Главврача.

– Устал я от вас. Я Главврач, тысячу раз тебе повторить? Аминазина тебе тройную порцию?

– Не надо.

– Иди в палату. И ты ничего не видел, понял?

– Да, я ничего не видел, – сказал я, и это было правдой, потому что, по сравнению с тем, что я хотел увидеть, все остальное было ничего.

И вышел из кабинета.

Я все понял. Попченко скорее всего убил Главврача, недаром он был такой взъерошенный и запыхавшийся. Возможно, Аня помогала ему, она ведь любит Попченко, а любящий помогает любимому даже в подлых делах. Все преступления мужчин за всю историю совершалась при поддержке и помощи любящих Женщин. Даже Гитлера любили, как известно.

Попченко тем самым уничтожил Последнюю Инстанцию, уничтожил в каком-то смысле Бога. Что ж, не он один, все страны и цивилизации постепенно идут этим путем. И ведь не для того они убивают Бога, чтобы восславить Человека, нет, как раз для того, чтобы окончательно его унизить. Нет Бога, остались Мы, как бы говорят они.

Это ведь просто: ребенка-сироту, не имеющего Отца, может повести за собой любой подлый человек.

И еще я понял: я ошибся, власть создает Народный Фронт вовсе не для борьбы с собой. Нет, тут цель иная: заманить в свои дебри, связать круговой порукой, как это успешно делал упоминавшийся Паутинин, и тем самым обессилить. Опаутинить, так бы я сказал, и без того опаутиненную и оплетенную страну.

Но я не впал в уныние. Я принял решение: Народный Фронт останется, но цели у него будут не те, которые придумала власть, а те, которые мне виделись изначально. Мы перейдем полностью на нелегальное положение, а легально станем смирными и послушными. Мы свергнем эту прогнившую Власть!

Двадцать Четвертое число, день.

Я сам не ожидал, насколько действенной будет реакция товарищей и Братьев на мое сообщение. Особенно все воодушевились, когда я сказал, что нужно заранее распределить роли – кто будет вместо Попченко, кто вместо Челышева, кто вместо Синякевича, кто вместо Машонкина (тут же выдвинулся Ганауров) и так далее. Для придания веса я назвал это будущим Правительством.

Люди, от которых ничего не требовалось, кроме приема лекарств и хорошего поведения, вдруг почувствовали себя нужными.

Больше того, они начали проявлять самостоятельность. Они не захотели быть вместо кого-то, даже если эти кто-то всесильные по отношению к нам врачи. Они решили, что Правительство будет полноценным – с Премьер-Министром и другими министрами. Тут же начался дележ портфелей.

Естественно, Иван Антропов, он же Жан Антре, он же Ретире, захотел стать Министром Иностранных Дел. Никто не был против и Антре первым делом объявил дни Франции в пределах нашего отделения.

Диммер, услышав о Правительстве, приподнялся, как труп с одра, и заявил, что он Министр Финансов. Финансы дело хлопотное, все согласились.

Грузчик Саломодин стал Министром Труда, учитель Мыльников Министром Образования, Антон Липов, подписывающий документы, пожелал стать руководителем Администрации Президента. Ему сказали, что нет ни Президента, ни Администрации. Он сказал, что это неважно. Его просьбу удовлетворили.

Советский человек Копырин стал Министром Социального Обеспечения, хотя называл себя Министром Справедливости.

Психиатр Фейгин стал Министром Здравоохранения.

Дядя Мамин стал Министром Детства.

Стюшин, боящийся Черного Дня, стал Министром Перспектив и Прогнозирования.

Ганауров, Мастер-Батыр, назначил себя Министром Любви, Эротики и Секса. На замечание, что такого министерства не бывает, он ответил: «А теперь будет!»

Дима Млеков, косящий от армии, неожиданно предложил себя на пост Министра Обороны. Возможно, он руководствовался известным высказыванием не помню кого, что только на Эйфелевой башне не видно Эйфелеву башню. Сам Дима объяснял свой выбор заботой о будущих детях: «Сроду не слышал, чтобы Министры Обороны своих детей служить отправляли!»

Поразил всех Паутинин, сказав: «А я буду Премьер-Министром. Кто против? Никого. Значит, единогласно!» То есть все и глазом не успели моргнуть, как его назначение обрело статус легитимности. Действительно, никто не успел высказаться против, следовательно, все были за.

И он тут же уединился со Стюшиным, почему-то выбрав его в конфиденты, для обсуждения насущных проблем.

А оппозиционер Петр Башлак, ни во что не верящий, забыв о своей оппозиционности, потребовал поставить его Министром Министерства Религии, считая, что это место может занимать только человек, не признающий никаких религий – иначе он будет необъективным, лья воду на чью-то одну мельницу. Что же, ему не откажешь в определенном здравомыслии.

Я же, подумав, решил стать Министром Человечности.

Такого министерства тоже нет, но я объясню.

Как известно, Россия давно уже тоскует о национальной идее. Видимо, дела идут не лучшим образом, вот и ищут идею – авось выручит. Это как пытаться заставить худую лошадь, не кормя вдосталь, не подковывая, не меняя прогнившей упряжи, натершей ей шею, не смазывая колес телеги, не помогая при подъемах, заставить ее бежать быстрее бодрым окриком: «Но, милая!». Лошадь такой идеи грустно не поймет. Придется применить кнут, вот тогда она, может, чуть прибавит, но, если перестараться, встанет намертво и не сдвинешь ее ни кнутом, ни пряником: к кнуту она уже нечувствительна, а куском пряника овса не заменишь. Извините за такую ретроспективную метафору.

Так вот, спешу обрадовать Вас: я нашел эту идею! Она никуда и не пропадала, ее надо только назвать. Называю: Человек!

Ибо нет никакой отдельной национальной идеи! И не может быть! Это гигантское заблуждение, ставшее причиной всех исторических катаклизмов – и грозящее новыми. Есть одна идея в любой стране, независимо от расы, национальности, религии, языка, менталитета и всего прочего: Человек! (В лучших своих проявлениях, конечно.)

Вы хотите доказательств? Пожалуйста. Допустим, мы придумаем другую идею. Назовем ее «Великая Россия», «Счастливая Нация» («Happy Nation», по выражению незабвенной музыкальной группы «Асе of Base»), «Сытый Народ», «Самодержавие, Православие, Народность», «Светлое Будущее» – и так далее, 1000 вариантов. Назвали? Хорошо. Представим, что мы побуждаем к добру преступника, вороватого чиновника, ленивца, развратника, пьяницу и т. п. Убедят ли его слова о необходимости помочь Великой России, Счастливой Нации, Сытому Народу и т. п.? Нет! Потому что все это для него пустой звук, абстракция. Абстракции же, если и действуют на массы, то очень недолго. Если же мы спросим: «Ты Человек?» – то самый последний негодяй ответит: «Да!» – если он не сумасшедший и не циник, говорящий это ради глумления. Тут же мы зададим второй вопрос: «Ты хочешь помочь Человеку?» Естественно, спрашиваемый ответит: «Да!» – потому что он поймет это как помощь самому себе.

Что и требовалось доказать.

Я иногда сам поражаюсь силе свой логики.

Двадцать Четвертое число, вечер.

За окном тихое вечернее солнце, а на душе моей грусть.

Размышляя о Человеке, я пропустил важные события. Правительство, едва возникнув, погрязло в склоках и дрязгах.

Во-первых, все потребовали себе двойную порцию каши. Когда персонал отказал, начали брать кашу у других, считая себя вправе. Возникли стычки.

Потом перестали ходить в столовую смирной чередой, как раньше. Дядя Мамин, добыв где-то синий пластиковый стаканчик, приставил его к голове и стал всех обгонять, пронзительно и противно визжа, изображая, что едет на правительственном лимузине. Он делал это в шутку, но остальные восприняли всерьез. Гениальный Диммер каким-то чудом раздобыл дюжину синих стаканчиков и начал продавать их по бешеным ценам.

Правда, деньги нашлись только у двух-трех человек – неизвестно, где они их прятали, но Диммер принимал и натурой: порцией каши, котлетой, стаканом компота. Смирившись с потерей капиталов, он не мог избавиться от привычки приумножать богатство и копить его, поэтому стал копить еду, складывая ее в себя за неимением других мест хранения. В считаные дни он чудовищно растолстел, но очень этим гордился.

Мыльников совсем забыл про свои научные занятия и занимался интригами. В результате этого он каким-то образом стал еще и Министром Культуры, соединив две должности. Вдобавок присматривался к должности Министра Обороны, уговаривая Млекова уступить ему ее под предлогом, что тот привык косить. Дима пока сопротивляется, но Мыльников что-то ему за это обещает. То есть, как в настоящем правительстве, у нас развелись коррупция, кумовство, групповщина, мздоимство и прочие прелести.

Я обратился к Премьер-Министру. Тот сказал:

– Я в курсе.

– Но надо что-то делать!

– Мы делаем. Ведем работу, боремся. Тот же Народный Фронт создали. Продумываем пути оптимизации и совершенствования как управления сверху, так и стимулирования инициатив снизу.

– Да при чем тут это? Шугануть зарвавшихся министров, да и все!

– Как у вас все просто. Они не спекулянты на базаре, а члены правительства все-таки. Да и смысла нет – другие придут, станут такими же. Система такая потому что.

– А кто ее создал? – изумился я.

– Ну не я же. Как говорится, не нами придумано, не нам и ломать. Работать надо. Заниматься своим делом!

И он так строго, так убедительно посмотрел на меня, что я даже устыдился.

Двадцать Четвертое число, день.

Я счастлив. Моя идея о Человечности и Человеке не давала мне покоя, но мои сотоварищи, занятые склоками, не слушали меня. Тогда я подошел к ООООО и сказал ей от всей души:

– Ольга Олеговна, я Человек!

– Поздравляю! – от всей души сказала она.

– И Вы Человек!

– Само собой! – подтвердила она с тайной горделивостью, не обнаруживая ее явно – из скромности.

– Значит, мы оба с Вами – Люди! – обрадовал я ее очевидной истиной, понимая, что не все очевидное бывает всем видно.

Она почему-то застеснялась и стала отнекиваться.

Улыбаясь, я сказал проникновенным голосом, не боясь, что она догадается о моих чувствах (и без того, наверно, догадалась!):

– Но ведь это противоречит логике, Ольга Олеговна! Я – Человек. И Вы – Человек. Значит, мы Люди!

– Ты псих! – возразила она.

– Не буду спорить. Но ведь от этого я не перестаю быть Человеком!

– Сейчас перестанешь! – сказала она.

И позвала Ленечку.

Они повели меня в маленькую комнатку без окон, эту комнатку персонал называет Кабинетом Перевоспитания.

Не буду описывать, что они со мной делали.

Главное: даже Ленечка выдохся, а ООООО продолжала. И тут я вспомнил, что любящий – неутомим. Именно Любовь двигала Ольгой Олеговной, а то, что любящий любит мучить любимого – так на этом все отношения мужчин и Женщин строятся от доисторических времен и во веки веков!

Поэтому я счастлив, хотя не могу от боли ни сидеть, ни лежать, брожу по палате и раздражаю Ленечку просьбами отвести меня в туалет, где мочусь кровью, но цвет крови тоже цвет любви, поэтому даже эта кровавая моча – свидетельство Любви ко мне Ольги Олеговны. Это мое причащение. Кому как повезет, кто-то причащается вином и хлебом, то есть телом и кровью, а я мочой – и что с того? В Человеке все свято!

Я близок к финалу моего повествования. Главное, о чем я хотел рассказать, свершилось: я полюбил и меня полюбили.

Все остальное – фон и пустяки.

Нет, конечно, сначала для меня это играло большую роль, но, увидев, во что превратился созданный мной Народный Фронт, я впал в уныние.

Удивляло только, что персонал равнодушен к тому бардаку, который царит в отношениях между больными. Потом понял: им наплевать, лишь бы не было слишком шумных скандалов. У них свои дела, свои заботы, свои семьи. К тому же, как мне известно, они, получая маленькую зарплату, все где-то подрабатывают. Кто по специальности, а кто иначе: Машонкин, молодой и мускулистый, будто бы танцует стриптиз в ночном клубе, Синякевич моделирует одежду для трансвеститов (у него талант, он и сам с детства шьет одежду, в том числе женскую, но на работу в ней не ходит).

Одно меня недоумевало: я перестал понимать, откуда и зачем была спущена эта инициатива, заведомо обреченная на провал?

В это трудно поверить, но я привык, что Вселенная любит шутить подобными совпадениями: не успел я об этом подумать, как появился человек, который все мне объяснил.

Нового больного звали Ульян Тихомиров, ему было всего двадцать с чем-то лет, но такого зрелого умом не по годам Человека я не встречал никогда. Входя в палату, он подошел к Ленечке и сказал голосом, который меня сразу поразил: это был негромкий, но настолько ясный и чистый голос, что его было слышно во всех углах, голос, в котором, с одной стороны, не было ничего личного, но с другой слышалась какая-то даже Сверхличность, он был загадочен и открыт одновременно, то есть загадочен именно своей открытостью, смелостью и улыбкой, которая меня поразила.

Ленечка, судя по виду, не мог поверить своим ушам.

– А если я тебя сейчас в пол вобью? – спросил он и поднял кулак.

– А я тебя уничтожу! – весело ответил Ульян.

И Ленечка ударил.

Он ударил так, что, казалось, Ульян действительно мог провалиться в пол по самую голову. Но он только упал. Полежав, встал и, отряхиваясь, сказал с улыбкой:

– Видишь, не вбил. И никогда не вобьешь. Хочешь еще попробовать?

– Убью! – зарычал Ленечка.

– Не убьешь. Это невозможно, – продолжал улыбаться Ульян.

И почему-то все вдруг поняли, что это правда. Велика власть Ленечки, но убить больного он при всем желании не может. Все-таки у нас не фашистский концлагерь, а государственная клиника, государство же наше намного улучшилось (я говорю это не шутя), оно давно уже открыто, без объяснения причин никого не убивает, только по закону или тайно, поручая это делать специальным людям. Это – признак того, что у государства есть Стыд, а раз появился Стыд, остальное рано или поздно приложится.

И Ленечка растерялся.

Ведь Ульян был на самом деле неправ: убить его можно было, но потом, тихо и спокойно, однако в тот момент, когда Ленечка стоял перед ним, публичное убийство было невозможно.

Забегая вперед, сразу скажу, что происшедшее повлияло на Ленечку очень сильно. Он отошел от Ульяна, задумчивый, а потом ходил и бормотал: «Убить невозможно… Почему?»

Он не находил разумного объяснения этому парадоксу и через две недели из Медбратьев превратился в больного. С нашим персоналом это не часто случается, но довольно регулярно. Как говорят в народе: с кем поведешься, от того и наберешься. Классический рассказ Чехова «Палата № 6» тому свидетельство.

Вскоре выяснилось, что Ульян был таким смелым не от храбрости, он просто не понимал, что опасно, а что нет. Это распространенная болезнь в наш компьютерный век среди тех, кто чересчур увлекается виртуальными играми и виртуальным миром вообще. Неоднократно убивая и будучи убитым виртуально в процессе игр, человек начинает думать, что у него, как у компьютерного персонажа, несколько жизней. Убьют один раз, два – не страшно, есть запасные жизни. Ульян давно бы погиб под колесами автомобиля или от рук хулиганов, которым он смело шел навстречу; спасло то, что он сутками, неделями и месяцами не отходил от компьютера, за ним ел, возле него спал и даже ведро поставил для оправки, чтобы не отвлекаться. Наконец родители поняли, что его надо лечить. И привезли к нам.

Но не это важно.

Узнав, что у нас создан и успел развалиться Народный Фронт, Ульян вдруг расхохотался и стал потирать руки:

– Идет дело! Мы молодцы!

Меня это заинтриговало.

– Брат Ульян, что Вы имеете в виду? Ведь это инициатива сверху!

– Это вирус, – ответил Ульян и отвернулся, занятый игрой.

Он ведь не мог жить без виртуального мира, а компьютера ему тут, конечно, не разрешили. Тогда Ульян нашел местечко на стенке в углу и с помощью мела и послюнявленного пальца нарисовал еле видный – чтобы не стерли – прямоугольник, то есть как бы экран. На этом экране он увлеченно играл в какие-то игры, раскачиваясь всем телом и быстро перебирая пальцами, как виртуоз-пианист, а иногда кому-то улыбался, что-то шептал: общался с кем-то по интернету. Я смог его отвлечь только через день, когда его отогнало от воображаемого экрана чувство голода: здесь ему никто еду к компьютеру не подавал. Он наскоро хлебал теплый суп (горячего никогда не дают во избежание ошпаривания кипятком себя или соседа), а я спрашивал:

– Брат Ульян, какой вирус Вы имели в виду?

– Мы назвали его ВДИ – Вирус Дискредитирующей Инициативы. Я и мои друзья по всей стране и по всему миру.

– Вот она, разгадка! – воскликнул я. – Ах я, неумный, – позволил я тут же осудить себя, что может сделать, как Вы понимаете, только мудрый человек. – Я сопротивлялся действиям Попченко, а их надо было приветствовать! Как я не догадался, что Власть сама не может додуматься до того, чтобы вредить себе! А цель, какова цель?

– Цель игры – игра, – рассмеялся Ульян. Но тут же стал серьезным и добавил: – Да нет, имеется и цель вообще-то.

И, забыв даже о своем настенном компьютере, объяснил мне, да так, что я невольно восхищен был рассуждениями этого юного философа.

Группа молодых людей, болеющих за Родину, с болью наблюдала за бесконечными унижениями своего Народа – ив историческом плане, и в плане современности. Он бесправен, безгласен, покорен и начисто удален как от управления, так и от самостоятельной деятельности.

Эта группа задалась вопросом: что делать? Звать на борьбу бессмысленно, да и противники они насилия, хоть и любят играть в кровавые игры. И тут их коллективный разум осенила идея. Надо унижение довести до того предела, когда люди поймут, что их считают полными придурками, и наконец опомнятся. Говоря другими словами, помочь достичь порога унижения. А порог унижения подобен болевому – перейдя его, человек либо перестает чувствовать, что его унижают, либо всеми силами стремится выйти из унизительного положения.

Поэтому и была вброшена в виде вируса инициатива создания Народного Фронта с тем расчетом, что она дойдет до тех интеллектуалов, что окружают Власть, а через них до Власти. Конечно, опасались, что подвох разгадают – уж очень странно звучит слово «Фронт» в мирное время. Но нет, Власть с радостью повелась, как выразился Ульян, и не только подхватила инициативу, но тут же начала ее внедрять и развивать. Фронт создавался стремительно, инициатива на глазах превращалась в самопародию. Уже во многих городах торопливые чиновники вывесили призывы и плакаты, сорвав к чертям собачьим частнособственническую рекламу. Уже идет повсеместное соревнование местных органов управления, кто больше завербует людей. Апогеем, рассказал Ульян, было то, но что они даже не надеялись: вступить в Народный Фронт стало можно через интернет, а уж интернетчики-то знают, насколько легко можно накрутить, выражаясь их сленгом, то есть зарегистрироваться и десять, и сто раз подряд, указывая подлинные данные своих знакомых и соседей, которые ни сном ни духом не ведают, что записаны в ряды сторонников нового движения.

– И не одного! – усмехнулся Ульян. – Не удивлюсь, если в стосорокамиллионной стране окажется сто пятьдесят миллионов записавшихся в Народный Фронт. И еще сто миллионов – в ополчение.

– Какое ополчение?

Он объяснил: вирус стоит только запустить, чтобы он пробился, дальше он сам работает, рождая клоны – один круче другого.

Ульян перечислил рожденные вирусом политические фальш-программы: Народное Ополчение (коммунисты), Народная Рать (патриоты-националисты), Народные Баррикады (оппозиция), Народная Сила (военные и полиция), Народное Дело (промышленники), Народное Слово (интеллигенты).

– Но ведь это уже порог! – сказал я. – Дальше уже некуда, это же насмешка над людьми и здравым смыслом – причем нестерпимая!

– Пока терпят, – хмыкнул Ульян. И мечтательно вздохнул. – Эх, если бы кто-то начал вступать целыми коллективами, министерствами, городами и республиками, вот тогда бы, может, доперло!

– Как это возможно?

В принципе, легко: решает министр, например, транспорта или торговли, что все, кто в этой отрасли занят, теперь считаются вступившими – сразу плюс миллион, а то и два. Решит глава какой-нибудь республики, что все ее население должно вступить – только пальцем кивнет, еще миллион прибавка. Идею такую мы вбросили, но слишком круто, могут не взять приманку. Мы им даже символ придумали.

И Ульян изобразил на стене корявый знак – что-то вроде галочки.

– Типично канцелярская закорючка. Типа: для чего создан фронт? Для галочки! Но тоже, думаю, не схавают – это совсем уже полными неадекватами надо быть. Как мой папа говорит: потерять представление об окружающей реальности.

Ульян задумался – видимо о том, что у него с представлением об окружающей реальности тоже не все в порядке.

Тут меня осенило.

– Послушайте, а в других странах, там же тоже правители чудесят – это тоже вирусы?

– Как правило. Иначе не наворочали бы столько глупостей. Но и по своей прихоти дурачатся, конечно. В идеале мы хотим добиться всемирного изменения гуманитарного климата: чтобы правители занимались делом, а не сколачивали себе фиктивные группы поддержки. А люди чтобы догадались наконец, как над ними измываются, больше думали и меньше разевали рот. Вот и все.

Я был в состоянии интеллектуального грогги.

Этот мальчик со складными и умными не по возрасту речами перевернул меня. Я понял, что вызрела некая новая сила, которая способна на многое, – и дай бог, чтобы это многое служило целям добра.

Это все так интересно, что, пожалуй, я подожду изменять Вселенную – хочу посмотреть, что произойдет на Земле без моего участия. То есть участие будет, но не то, какого ждут люди, действующие по велению вируса, думающие, что это их веление, это будет не послушное голосование и сование листков в избирательную урну. Я понял, что пора заняться собой с тем, чтобы использовать свои безграничные умственные ресурсы на пользу Человека, а не какого-то фантастического фронта, объединения или союза.

И это будет заодно доказательство моей безграничной любви к Ольге Олеговне. Потому что она тоже Человек, и не только мы с ней Люди, как я говорил ей, но в каком-то смысле она – это я.

…

Двадцать пятое число, осень.

Половина наших выписались, но пришли новые.

Я занят делом: продолжаю создавать Народный Фронт, а параллельно другие объединения.

Рано или поздно, когда все увидят унизительную абсурдность этого безумия, все изменится. Или Люди ужаснутся тому, что с ними сделала Власть, или Власть ужаснется тому, что она сделала с Людьми, или они ужаснутся одновременно, и перестанут морочить друг другу голову, и начнут лихорадочно искать пути к настоящему единению и взаимопониманию.

И тогда я скромно выйду перед всеми и произнесу только одно слово:

«Человек!»

И все поймут меня.

И больше мне ничего не нужно, потому что Любовь у меня и без того есть, а что еще нужно Человеку, даже такому гигантскому, как я?