Текст книги "Только не уходи… Два детектива под одной обложкой"

Глава 12

Уговориться о встрече с инструктором по парашютному спорту Роману Васенко удалось только с третьего раза. Он упрямо отнекивался, ссылаясь на занятость и старческие болезни, а потом сказал напрямик:

– Я в своё время так много говорил об этом следователям, и так много передумал по ночам, что за всю последующую жизнь отоспаться не могу. Язву на нервной почве заработал, а вы просите, чтобы я всё заново прошёл? Не могу, не буду, не хочу!

– Вы помните Софью, девчонку которая была с ним в клубе?

– Ну-у-у? – вопрошающе промычало в трубке. – Она тогда затяжной перетянула, я её выгнал.

– Она порезала себе вены и умерла, – скороговоркой выпалил Васенко.

После короткой паузы в трубке опять вопрошающе промычало:

– Ну-у-у? Я здесь при чём?

– Софья оставила записку: «Меня убил Лель».

– Лель – это кто?

– А вы не знали? – удивился Роман. – Все, с кем я общался по этому делу, знают Лель – это Игнат Островский… Такое у него было прозвище ещё со школы.

– Не знал! Я был его инструктором, а у нас не приняты панибратские отношения. Мы общались только по делу, хотя однажды…, – в трубке послышалось, как собеседник Романа недовольно запыхтел, – ладно, давайте встретимся через час на аллее в городском парке. На той, что идёт вдоль пруда. Буду ждать вас на пятой скамейке от главного входа. Идёт?

– Идёт! – согласился Васенко.

* * *

Роман шёл по мокрой после дождя аллее и с удовольствием вдыхал очищенный с запахом влажных листьев воздух. Ливень замокрел сочными красками газон у узкой пешеходной дорожки, превратил его из просто зелёного в изумрудно-зелёный ковёр. Деревья чуть шевелили ветками, перешёптывались друг с другом, вероятно, обсуждали и завидовали очень редкому сорту сочно красного клёна, полыхающего огнём резных листьев – гордости городского парка. Он один сиял цветом победы, притягивал восторженные взгляды редких в середине рабочего дня прохожих. Деревянные с витиеватыми коваными ножками скамейки ещё не стряхнули с себя слёзы растаявшей тучи и Роман подумал, что договорился о встрече со свидетелем в неудобном месте – придётся или брюки мочить или разговаривать стоя, переминаясь с ноги на ногу. Аллея была пуста, только на третьей скамейке сидел сухощавый мужчина с длинными худыми ногами, которые он вытянул и умудрился перегородить ими пешеходную тропинку.

– Вы не соблаговолите убрать ноги, уважаемый, боюсь наступить на мокрую глину и свалиться в пруд? – гася раздражение, попросил Васенко.

Мужчина убирать ноги не торопился, а вынул из кармана большой целлофановый пакет, расстелил его рядом с собой, насмешливо посмотрел на Романа, предложил:

– Садитесь, Роман Валерьевич, я угадал вы Роман Валерьевич? Посидим здесь. Воздух то какой! Вы в своих следовательских кабинетах совсем пожелтели…

– Так, к осени готовимся загодя, нам следователям положено подстраиваться под времена года, идти, так сказать, в ногу со временем и даже чуть опережать – улыбнулся Васенко и присел на предложенный ему пакет. – Вы Солозобов Виктор Николаевич?

– Он и есть, – кивнул мужчина.

– Что же вы на третьей скамейке меня дожидаетесь вроде говорили о пятой?

– Пятая не только мокрая, но ещё и покрашена, не предполагал, извините…

Васенко удовлетворённо кивнул:

– Вы, Виктор Николаевич оборвали разговор по телефону на фразе: «Хотя однажды…», давайте с неё и начнём…

За семнадцать лет до описываемых событий. День накануне прыжка Игната Островского

Игнат Островский понимал, что инструктор он же начальник парашютной службы может его послать. Крутого нрава мужик. Но Игнат не собирался отказываться от своих намерений и теперь, приближаясь к Виктору Николаевичу Солозобову, подыскивал убедительные слова. Инструктор стоял в центре дропзоны3131
  англ. drop zone – зона выброски


[Закрыть] и смотрел в небо, шевеля губами, подсчитывал количество оранжево-белых куполов.

– Ах ты господи! – в сердцах бросил инструктор, поскрипывая зубами. – Не прыгнул, гадёныш! Надо списывать! Сколько времени на него угробил… Чего тебе? – бросил Солозобов, не глядя на Игната, – завтра затяжные… готов?

– Готов! Виктор Николаевич, вы можете дать мне прыгнуть на белом мешке3232
  Мешок – купол (сленг).


[Закрыть]? Очень надо!

Солозобов перевёл на Островского внимательный взгляд:

– Цирк в небе устраивать не позволю…

– Почему цирк?! Хочу последовать вашему примеру. Вы ведь своей жене колечко на палец одели, прыгнув с неба? Ходят легенды о вашем затяжном, вы тогда не на крест приземлились, а прямо перед ней… Дайте белый парашют… Хочу спуститься к невесте с букетом и обручальным кольцом. Она оценит. Она гимнастка в цирке. У неё свой номер, но мой будет круче… Дайте белый парашют…

– Не дам! И с прыжков сниму. Шагом марш. Это приказ!

Островский резко повернулся и, не оборачиваясь, пошёл к зданию аэродромной службы. Он шёл походкой пластмассового солдатика, колен не сгибал, ноги выкидывал высоко, как на парадном марше.

– Вот ведь упрямец! Даже спиной упрекает…

Виктор Николаевич вспомнил счастливые глаза своей Кати, когда их накрыл белый купол, сладость её губ и то с какой гордостью она говорит уже тридцатый год их совместной жизни: «Мужа мне господь в белом тюльпане на голову сбросил».

– Эй, парень! – крикнул вслед Игнату Солозобов, – скажи Ивановичу, пусть выдаст тебе белый парашют. Ты курс по укладке прошёл?

Игнат, расцветая счастливой улыбкой, кивнул:

– Прошёл! В лётной книжке есть отметка!

– Тогда вперёд! Беги, пока не передумал…

Солозобов смотрел вслед парню, радовался: всё-таки не пропала романтика в нашей молодёжи!

Отвлекло его от мыслей лёгкое покашливание за спиной. Виктор Николаевич обернулся и обнаружил прямо перед собой неизвестно откуда появившуюся девчонку. У неё были такие же голубые глаза, как у Игната, только ещё голубее…

– Полушкина, ты откуда? Испугала старика… Что хочешь?

Софья сложила руки у груди лодочкой, подпрыгивала, как резиновый мячик на обеих ногах, жалобно причитала:

– Виктор Николаевич, Виктор Николаевич, миленький разрешите мне завтра прыгнуть не в своей группе, а в группе с Игнатом Островским!

– Ты что, участвуешь в его свадебных выкрутасах?

Софья замерла:

– Свадебных?

– Эх, тоже мне, закадычный друг называется! Не знаешь, что Игнат завтра прыгнуть собирается с обручальным кольцом и одеть его на пальчик гимнастке из цирка? Как вы там его прозвали, Лель? Так вот докладываю: Лель нашёл-таки свою Снегурочку… Хотя… – Солозобов разочарованно, почесал указательным пальцем нос, – я, верно, не должен был этого говорить, раз Игнат сам тебе не сказал? Хотя он не просил молчать… Ну беги, я перенесу твою фамилию в список группы Островского.

– С какой высоты назначен выброс? – спросила Софья глухим голосом.

– Завтра все прыжки с тысячи двухсот метров… Тысячники для вашей группы в этом месяце закончились…

Солозобов повернулся и пошёл в сторону здания аэроклуба широкими размашистыми шагами, припадая на неправильно сросшуюся после неудачного приземления ногу. В середине пути остановился посмотреть насколько отстала Софья. Он забывал, что за ним мало кто мог угнаться. Но Софья так и осталась стоять на месте, замерла со сложенными на груди руками, опустила голову.

«Дурак, – подумал Виктор Николаевич, – зачем ляпнул! Может, она рассчитывала на что-то в отношении Островского? Парень видный… Нет! – махнул рукой Солозобов, – Пусть с этим переспит. Не дай бог, завтра на беду напросится… Хотя с ней рядом всегда Мизгирёв вертится… сам чёрт не разберёт эту молодёжь…»

Успокоив себя, начальник парашютно-десантной службы ускорил шаг.

* * *

– Вы, Виктор Николаевич оборвали разговор по телефону на фразе: «Хотя однажды…», давайте с неё и начнём – повторил Васенко предыдущую фразу, чем вывел задумавшегося собеседника из воспоминаний.

– Софья тогда передержала прыжок и едва-едва успела надуть купол. В этом что-то было не так. Меня в тот момент сразу взяли под стражу. Через три недели неожиданно выпустили, даже не объяснили причин. С работы выгнали. В первые дни в изоляторе некогда было думать о чём-то другом, кроме того, отчего треснул купол? Я на нём прыгал, причём незадолго до рокового дня. Без человека там, конечно, не обошлось, но экспертиза показала, что постороннего вещества на материи не имелось. Хотя визуально было видно, разрывы прошли будто по линиям стекания какой-то жидкости. Эксперты разводили руками, но доказать ничего не могли.

– Может, ножом? – предложил версию Васенко.

Солозобов усмехнулся:

– Ширина разреза была больше любого лезвия, причём разрыв походил на проросший корень растения, так поработать могла только жидкость. Под клапаном ранца нашли прокол. Я осмотрел дверцу шкафчика, где у Островского лежала парашютная сумка. Шкафчики под номерами. Парашюты разложены одинаково. Просунул палец в отверстие для вентиляции и упёрся в ранец. Кто-то накануне тоже упирался, но только шприцем. Под клапаном как раз верхушка купола. Только следов жидкости обнаружено не было и шприца тоже. Мы с ребятами всю территорию обыскали – ничего не нашли. Поэтому дело рассыпалось… Мотивов убийства тоже не определили. Решили, что купол рассыпался от старости. Чушь! Я то знаю – парашют был изготовлен из нейлонового рипстопа 3333
  Рипсто́п (от англ ripstop: rip – рваться, stop – прекращение) – тип ткани комбинированного переплетения, в структуре которого использована упрочнённая армированная нить. Армированная нить, как правило, изготавливается из полиэтера или нейлона.


[Закрыть]с полиуретановой пропиткой. Износа этой тряпке нет!

– Почему Игнат не открыл запасной?

– Основной купол не сразу стал распадаться. Он надулся и вдруг пополз, будто кто-то начал медленно рвать его на куски… Игнат растерялся, не ожидал такого и потерял высоту… запасной выдернул у самой земли. Купол развернуться не успел…

Солозобов затих. Васенко не торопил, понимал – ему тяжко. Пауза была недолгой, Виктор Николаевич провёл ладонью по лицу, взглянул на следователя, попросил продолжать.

– Наличие посторонних людей на аэродроме в этот день следователи проверяли? – торопливо спросил Роман. – Народ опрашивали? Может, кто кого видел?

– Был один посторонний – Славка, брат Игната. Но ты же сам понимаешь, он не мог. Да и посторонним пацан не был. Славный мальчишка, услужливый. Всем помогал: кому лямку подтянуть, кому шнурок завязать. Мы ему даже пропуск выписали. Он всегда с Островским на прыжки приходил. Тоже мечтал прыгать, но Игнат ему не позволял, берёг до поры до времени.

– Вы Софью видели после катастрофы? – задал вопрос Роман.

– Да, видел! Я отыскал Полушкину на кромке дропзоны, сидела на пеньке. Не плакала, нет! Трясло её, как в лихоманке. Спросила только: «Живой?!». Я промолчал. Она поняла. Хотела заплакать, но улыбнулась, оскалилась. Лицо у неё было такое… такое… Страшно стало… Я поспешил уйти. На полпути обернулся, она мне вслед кулаком грозила. В кулаке красная тряпка. Много позже понял, почему она на краю дропзоны оказалась – туда в лесок улетела бадана Игната. Софья её нашла… Знаешь, такую ярую ненависть к себе я видел впервые в жизни, аж вспотел…

– Повторите, как проходила выдача парашютов, пошагово, – попросил Роман.

– Выпускающий смотрит, чтобы парашютист расписался в журнале, а затем даёт команду помощнику на выдачу парашюта. Помощник идёт к персональной ячейке, извлекает рюкзак и передаёт его парашютисту. У нас в клубе было так. Как в других – не знаю.

– Помощник – штатный сотрудник аэродромной службы? – с интересом спросил Васенко.

– Нет! – насторожился Солозобов, – обычно это новичок, точнее, тот, кто проходит обучение, но ещё не прыгает.

– Возможно установить, кто в этот день был помощником? – уже без энтузиазма спросил Роман – Или дохлый номер?

– Дохлый, – согласился Солозобов, – но попробуем. Может, Иваныч вспомнит… У тебя телефон есть, дай позвонить. Я сотовыми не пользуюсь. Не люблю ходить, как коза на привязи…

Васенко достал из кармана телефон, протянул его инструктору, недоверчиво поинтересовался:

– Вы наизусть его номер помните?

– И чё? – удивился Виктор Николаевич, набрал номер и, пока шла посылка вызова, пояснил, – я только его номер и помню. Звоню с домашнего, приглашаю во двор на лавочку в шахматишки сыграть. Мы это дело любим, каждый вечер играем… Лё-лё! Иваныч? Это я Николаич! Не узнал? С чужого телефона звоню. Надобность есть. Нет, пока не могу! Чё звоню? Сижу со следователем на лавочке, тот день вспоминаем. Ну, тот… Да! Новые обстоятельства… Скажи, кто тебе тогда парашюты помогал выдавать… Ну… вспоминай! Славка, Игнатов брат, крутился? Нет, не помнишь?! Вспомнишь, позвони по этому номеру, он у тебя высветился. Следователя зовут Роман Васенко.

Солозобов вернул телефон и разочарованно отметил:

– Старость не радость, скоро как себя зовут забывать станем.

– А Софья могла попасть раньше всех в парашютную? – не надеясь, спросил Роман.

– В парашютную она вошла последней. Игнат расписался первым, Софья после всех. А что ты всё о ней спрашиваешь? Она вроде Петьку Мизгирёва любила, замуж за него вышла.

– Она любила Леля…, – в мыслях примерив на себя груз случившегося, передёрнул плечами Васенко.

– Она любила Игната? – удивился Солозобов, – не ведал… он всегда с девушками на прыжки приходил. Причём с разными. Ему нужны были восторженные зрители. Мне тогда казалось, что у Петра Мизгирёва с Полушкиной замучено… ластились они друг к дружке… вон ведь, как оказывается… Ну теперь многое видится по-иному, она, вероятно, хотела, чтобы Островский её ревновал… – Виктор Николаевич закрыл лицо ладонями и, тихо растягивая слова, произнёс, – Ах-х, ста-а-рый ду-у-рак! Только сейчас понял, откуда у неё такая ненависть. Она винила меня в смерти Игната… Она его любила… – Успокойтесь, Виктор Николаевич, помогите понять: зачем гражданские люди, учёные, не собирающиеся воевать, прыгают с парашютом?

– Хобби! Хотя не люблю это корявое слово – увлечение для получения наслаждения. Это любовь! А уж если тебе не хватает её в жизни – прямой путь в парашютизм. Возникает адреналиновая зависимость. Если ты этим не занимаешься, то у тебя начинаются ломки. Потому что парашютизм украшает жизнь. Он добавляет эмоций. Он просто подхлёстывает жить!

– Но ведь опасно, – покачал головой Васенко, – всё время на грани…

– В этой жизни всегда есть линии, которые предопределяют – если шагаешь за них, будь готов к тому, что с тобой произойдёт очень страшное. Можешь умереть. Поэтому все эти экстримные дела они, конечно, прекрасны в своих эмоциях, но должно быть безумное желание жить. Там линии настолько близко между жизнью и смертью, что можно легко не заметить, как уже перешёл… Ну и ещё… есть такое понятие в жизни, если родился счастливым, то хоть откуда скидывай. Господь подушку подстелет, что-то там отведёт… Это есть в жизни. Но надо всегда рассчитывать на чистый профессиональный уровень. Чем лучше готов, чем холоднее рассудок – тем в итоге дольше живёшь. Ты точно должен знать – это твоё…

– А Софья? Это было её?

– Софья? У Софьи другая немножко мотивация… – Солозобов прикрыл глаза, обдумывал ответ и, сформулировав его для себя, повернулся к Васенко, всмотрелся в его лицо, ответил, – она считала, что в жизни надо быть дерзким, немножко нахальным, чтобы тебя видели. Потому что если тебя не видно и ты сливаешься с толпой, то выбор всегда или в большинстве случаев не в твою пользу. Она была дерзкой.

Глава 13

– Мцыри, я нашла отца Игната Островского! – кричала Ольга в телефонную трубку, стараясь пробиться через гул пассажирского зала и рёв взлетающих самолётов. – Улетаю в Астрахань, через пять часов обратный рейс, так что к ночи вернусь!

– Почему сорвалась так срочно? – в голосе Исайчева слышалось недовольство, – утром нельзя было?

– Он завтра уходит на месяц в Каспий рыбалить. Степан Островский штурман на рыболовецком судне. Мы с ним договорились встретиться в аэропорту. Побеседуем и обратно. Не скучай!

– Ты там осто… – договорить Михаилу не удалось, трубка уснула до следующего звонка.

Ольге самой было не по нраву едва перекинувшись с незнакомым человеком парой слов очертя голову, не подготовившись, лететь в незнакомый город. Из этой пары слов Ольга поняла, Степан Островский не горит желанием вспоминать юность и женитьбу. Тем более что Марию первую и последнюю любовь он помнит до сих пор с обидой и горечью. Но аргумент, приведённый Ольгой о том, что от их встречи зависит чья-то жизнь пересилил все доводы против и они договорились.

Уже после взлёта Ольга вынула единственный документ из «дела Леля» который могла захватить с собой – его фотографию. Разглядывая её, она прикидывала план предстоящего разговора. Лицо юноши на снимке, обрамлённое бурунчиками соломенных волос, успокаивало, даже умиротворяло. В душу приходила безмятежность, становилось ясно и понятно, что нужно делать дальше и как вести важный разговор.

– Чудно! – подумала Ольга, – если его фотография так действует на меня, что же он, делал с людьми будучи живым?

На фото Лель улыбался. Он улыбался не только пухлыми губами похожими на старинную ладью со слегка поднятыми уголками, но и глазами, большими глубоко посаженными, цвета весеннего цикория, щеками с бутонами ямочек и подбородком слегка вскинутым, раздвоенным, похожим на нарисованное сердце.

– Я бы тоже никому не отдала, – поймала себя на мысли Ольга, – он тёплый, бархатный, невозможно глаз отвести. Интересно, похож ли Игнат на отца? Узнаю ли я Степана Островского без таблички, которую просила написать. Что он скажет, когда увидит фотографию сына?

Самолёт попал в грозовой фронт, опоздал больше чем на полчаса. Из-за погоды во всех зонах аэровокзала скопилось много незапланированного люда с неотправленных рейсов. Багажа у Ольги не было, поэтому она вошла в зал для прибывших пассажиров одной из первых. Вошла и растерялась. Никаких табличек, над головами встречающих, не было. Она встала на цыпочки, принялась нервно крутить головой, разворачивалась на каждый резкий вскрик. Кружась, как юла, Ольга миновала зону выдачи багажи и тут увидела взметнувшийся над толпой лист белого картона с надписью «Я здесь. Островский». Ольга, не спуская глаз с ориентира, двинулась навстречу, как ледокол, разгребала обеими руками людское море.

Она старалась высмотреть лицо человека, поднявшего табличку, но у неё не получалось. Получилось только тогда, когда подошла совсем близко. Тот, кто держал табличку, был ниже среднего роста, суров лицом, коренаст и смугл. Вероятность его рождения в Европейской части России представлялась Ольге невеликой, скорее всего, родиной ему была Восточная Сибирь.

– Что, Степан Степанович, не смог меня встретить? – разочарованно спросила гостья.

– Смог! – приятным баском ответил мужчина, – Я и есть Степан Степанович Островский. Что, не показался вам? Разочарованы?

Такие моменты, когда Ольга теряла дар речи, в её адвокатской практике встречались редко, последнего случая она даже не припомнит. Но сейчас, опытный юрист Ольга Ленина не просто потеряла дар речи, она была огорошена. Облик встретившего её человека никак и ничем не напоминал Игната Островского. Перед ней стоял и иронически улыбался сын Байкала и Селенги – большие расплёсканные губы, резкие носогубные складки, брови редковолосые, едва намеченные, лоб ребристый от морщин, уши крупные лопушистые, волосы густые чёрно-бурые, торчащие ёжиком, а глаза цвета ночи – дикие, напоминающие силуэт лука, главного оружия баторов3434
  Батор – богатырь (бурятский)


[Закрыть]. Одет он был в хлопчатобумажную клетчатую рубашку и новые не заношенные джинсы.

– О чьей жизни и смерти идёт речь, уважаемая? – начал разговор Степан Степанович.

Ольге потребовалось чуть больше времени чем всегда, чтобы прийти в себя, но она справилась и предложила:

– Давайте найдём тихое место, поговорим. Лучше где-нибудь на природе. У вас в Астрахани есть парки с уединёнными уголками?

– Разыщем. – бросил Островский и быстрым шагом двинулся на выход. – Любите кавказскую кухню? – спросил Степан Степанович и, не дожидаясь ответа, предложил, – у моего друга маленький ресторанчик в лесопарке, там тихо и вкусно, поедем? Дружбан попотчует нас от души. Вы, небось, проголодались?

– А ехать далеко? – поинтересовалась Ольга, – у меня через четыре часа обратный рейс.

– Успеем, – заверил Степан Степанович.

Ресторанчик, в который Ольгу вёз Островский, находился в зелёной зоне по дороге в аэропорт. Машина Островского внушала уважение – большая, ухоженная, вычищенная до блеска.

– Внуки драят! – с гордостью в голосе пояснил Степан Степанович, – к труду и аккуратности сыновья мои приучают своих чад сызмальства.

Ольга утонула в велюре необъятного пассажирского сиденья. По привычке втянула воздух ноздрями, задержала дыхание. Удивилась, от Степана Степановича не пахло рыбой, как по её мнению, должно было пахнуть от старых морских волков. Он пах неожиданно приятно – хорошим, тёплым коньячным запахом, какими-то древесными глухими ароматами в паре с запахом сигарет, кофе и едва различимым родным запахом моря.

Машина Островского съехала с трассы и, попетляв по просёлочной дороге, упёрлась в срубленную избу, обрамленную широкой открытой верандой. На ней покрытые скатертями с азербайджанским национальным рисунком стояли столы и стулья с высокими резными спинками. Вероятно, ресторанчик строился для дальнобойщиков, поэтому «безлошадных» посетителей почти не было. Степан Степанович дружелюбно поздоровался с крупных размеров и большой волосатостью кавказцем, который нашёл для старого друга уединённый уголок на открытой веранде, отгородив его от посетителей ширмой.

– Вы знаете, Ольга Анатольевна, – обратился Островский к гостье, – мне старый друг-лётчик рассказывал, что для того, чтобы в самолёте не укачивало, нужно перед вылетом хорошо, плотно поесть, – и обращаясь к хозяину ресторанчика, попросил, – неси нам, Мехман, твои самые сытные блюда.

– Ой, нет, нет! – воскликнула Ольга, – я однажды плотно поела перед тем, как сесть на теплоход. Весь путь от Севастополя до Одессы из гальюна не вылезала. Несите, Мехман, все самые лёгкие блюда.

– Неправда твоя, уважаемая, – вмешался в разговор хозяин ресторанчика, – в самолёте качает туда-сюда, вверх-вниз, вверх-вниз, а на пароходе туда-сюда, с боку на бок, с боку на бок. Это разные качания! Понимать надо, женщина! Так, чего нести, штурман?

– Неси, Мехман, вверх-вниз, – решил Островский, прислонился к спинке кресла, попросил, – пока Мехман будет творить свои блюда, задавайте вопросы, Ольга Анатольевна.

Ольга вынула из сумки фотографию Игната, положила её рядом с Островским:

– Скажите, почему вы не были на похоронах сына?

Степан Степанович взял в руки снимок, недолго посмотрел, вернул Ольге.

– Потому что у меня никогда не было родного сына. Этот мальчик похож на Машу.

«Зря сердечные капли дома оставила, – подумала Ольга, – Сейчас бы пригодились!»

А вслух попросила:

– Огорошили вы меня, Степан Степанович, давайте рассказывайте всё о себе, о мальчике и почему он носит вашу фамилию? Давайте, Степан Степанович, с юности, с Хвалыни начнём. Вы какого рода будете?

– Мать моя русская, отец – бурят. В Сартов его армия занесла, в стройбате служил. В Хвалыне их рота белую гору разрабатывала, гипс добывала. Там отец встретил маму, там поженились, там я родился – по паспорту русский, по роже – бурят. Бурятская кровь – сильная кровь. Дети, рождённые от восточных людей, будут восточными людьми. И наука так говорит. Игнат на Марию похож. Она русская красавица. Под нашу традицию не подходила. У нас женщина лицо должна иметь плоское луноликое, глаза узкие, бёдра крепкие и широкие, должна родить как можно больше детишек. Я среди русских жил, к русской красоте привык и жену себе русскую хотел. Но на меня никто не зарился. А Маша…

Из-за ширмы с подносом вышел хозяин ресторана, молча поставил на стол блюдо с фруктами, плоское блюдо с травяными пряностями, бутылочки с приправами. Во главу стола Мехман выставил поднос с тонко испечённым лавашем, спросил:

– Салат сейчас подать или после супа?

– После супа и помедленнее, друг, нам здесь долго сидеть, много говорить, уж извини, – виновато улыбнулся Островский.

– Как скажешь, гардаш3535
  Гардаш – брат (азер.)


[Закрыть]!

– Продолжайте, продолжайте, – когда хозяин ресторанчика удалился, с нетерпением попросила Ольга, – что Маша?

– Мы познакомились с ней в Сартове, в городском парке, рядом сидели на колесе обозрения. Она боялась, вцепилась в меня, проколола ногтем палец. Я терпел, пока аттракцион не закончился. Когда вышли и она отпустила мою руку, кровь хлынула фонтанчиком. Бегали, искали бинты. Потом гуляли по городу. Она местная, всё показала, рассказала. На следующий день опять встретились и опять гуляли. Я ведь на целую голову ниже девчонки был, но она не стеснялась. Это поразило. Через неделю предложил замуж за меня пойти. Она, к моему изумлению, согласилась. Потом, когда всё случилось, понял – Маша хотела из дома убежать куда угодно. Отец рано помер. Мать запила, мужиков стала водить. Достали они Машутку. Мы ведь в Хвалынь уехали в чём были. Маша из дома даже смены белья не взяла. Уже в Хвалыне узнал, оказывается, красавица моя на третьем курсе пединститута училась. Поженились, жёнка на заочный перевелась. Свадьбу славную сыграли. Вместе с другом детства Владиком Мизгирёвым. Он на местной женился. Они ещё с детства хороводились. Но его Таисия не моей Марии чета, незаметная, тихая, серенькая. Проживать с женой в родительском доме стали. Дом большой добротный – живи, не кручинься. Через три месяца Маша меня обрадовала – сказала, что беременна и срок беременности больше двух месяцев. Больше двух!

Степан Степанович замолчал, встал, подошёл к ограждению веранды, вынул из кармана брюк сигареты. Закурил. Ольга его не торопила, понимала, что то, о чём он собирается поведать, ему трудно произнести даже сейчас почти через четыре десятка лет.

– Давайте сделаем паузу, скажите, пусть несут суп! – предложила Ольга.

Островский с благодарностью посмотрел на гостью и побежал выполнять просьбу.

Вернулся Степан Степанович с величаво ступающим Мехманом, на его руках покоился поднос с парящими тарелками азербайджанского супа:

– Мой фирменный суп бозбаш! – воскликнул хозяин и поставил тарелку перед Ольгой, – Какими бы вкусными ни были овощные супы, ни один из них не сравнится с моим бозбашем на мясной косточке. Попробуй, ханым! Мой суп тебе сниться станет. Приедешь ещё! Я готовлю только так или не готовлю вообще…

Ольга сложила ладони лодочкой, коснулась ими подбородка, поклонилась хозяину, чем несказанно его обрадовала.

Она ела горячий с мясной грудинкой, овощами и нутом суп суетливо, с нетерпением, почти не чувствуя вкуса. Хотелось быстрее продолжить разговор. Степан Степанович, наоборот, не спешил.

– Она изменила мне сразу после свадьбы, – Островский неожиданно отодвинул от себя недоеденный суп.

От внезапности Ольга поперхнулась, закашлялась. Степан Степанович терпеливо ждал, когда она оправиться.

– Виноват, простите, не подумал, что испугаю вас.

Ольга кивнула, принимая извинения, спросила:

– Отчего решили, что вам изменили? А она не могла быть беременной до вашего знакомства, уже на свадьбе?

Островский ответил без раздумий:

– В то время девушки нечасто теряли себя до свадьбы. Не принято было. Позор! Наша с Машей первая брачная ночь была чистой… такой, какой я хотел…

– Тогда почему решили, что она изменила и Игнат не ваш сын? – Ольга задала вопрос с плохо скрываемым недоверием.

– Когда я уходил в армию, врач при осмотре, познакомился с моими анализами и медицинской картой, после чего сказал, что детей у меня не будет, так как в период полового созревания я переболел краснухой. Их и не было.

– Погодите, – остановила Степана Степановича Ольга, – когда мы говорили по телефону, вы выгуливали внуков на детской площадке?

– Они выгуливали меня, – согласился Островский. – Грешен, тяжёл на подъём. Всю жизнь на рыболовецком судне, а там не разгуляешься. Внуки есть от приёмных сыновей. Их у меня двое.

– Так-а-ак! – удивилась Ольга, – Почему сбежали из Хвалыни? Вас поразило её предательство? Но вы же не сразу сбежали, а почти перед самыми родами…

– Скажите, милая девушка, – скрипнув зубами и поигрывая желваками, спросил Островский, – какое это имеет отношение к чьей-то жизни и смерти? При чём здесь я? Моя семья и эта давняя история?

Ольга схватила салфетку и принялась ожесточённо вытирать ложку, которой ела суп, пыталась подавить возникающий в ней гнев.

– Да, Степан Степанович! Все давно умерли. Последняя, Софья, подруга детства Игната, умерла три недели тому назад, написала в записке «Меня убил Лель», и бритвой вскрыла себе вены. Лель – это сын Маши. Я предполагала, что и ваш. Чтобы понять истоки её самоубийства нам нужно знать об Игнате всё. Предполагаем, что её смерть может быть криминальной!

– Мехман! – в панике воскликнул Островский, – неси второе блюдо! Извините, бога ради. Давайте возьмём паузу.

Ольга с силой стукнула ложкой по столу, воскликнула:

– Не хочу я брать паузу! И есть больше не хочу! И мы с вами ни кисейные барышни. Давайте всё же проясним вопросы, которые задаю не от праздного любопытства.

Над ширмой возникло испуганное лицо хозяина ресторанчика:

– Гюнезим меним3636
  Гюнезим маним – солнце моё (азерб.)


[Закрыть], чего кричишь? Не хочешь кушать? Плохой повар?

– Всё хорошо, Мехман! – поспешил успокоить друга Островский, – Тебя это не касается и кухни твоей тоже. Спасибо, всё очень вкусно.

Лицо исчезло, но за ширмой послышалось тихое бормотание:

– Женщина кричит на мужчину, куда годится?

– Она большой начальник, – пояснил незнакомый детский голос, – вопросы задаёт. А мужчина отвечает и сильно переживает…

Звук затрещины прервал речь мальчишки.

– Иди отсюда, негодник! Не подслушивай! Планшет отниму…

Ольга дождалась, когда затихнет звук убегающих детских ног, попросила:

– Извините, не сдержалась. Время поджимает, а вопросов ещё уйма. Продолжайте, Степан Степанович. Так, почему сбежали перед самыми родами? Ведь до этого, понимаю, вас всё устраивало?

– Устраивало! Хотя, когда сообщил ей о своём бесплодии, увидел Машино лицо и стало мерзко, обидно. Она не испугалась! Она обрадовалась! Лицо загорелось каким-то небесным светом. Маша обняла руками живот, зажмурилась, улыбнулась, прошептала: «Не бойся сынок! Ты моё дитя и больше ничьё». Через три дня я успокоился, подумал. Хотел же взять приёмыша, чего тогда горюю? Пусть будет приёмышем Машин сын. Только потом я увидел их…

– Кого-о… – выдохнула Ольга.

Островский вновь встал, вынул из кармана брюк сигарету, отошёл к ограждению веранды, закурил:

– Маша любила ночью купаться в реке. Ходила каждый день. В тот день тоже пошла. Её долго не было, я заволновался. Седьмой месяц шёл. Побежал встречать. Вышел на берег, увидел: она голая стоит. Живот вперёд выставила, голову откинула и услаждается тем, как ОН, на коленях, гладит его и целует.

– Кого его-о-о? – эхом отозвалась Ольга.

– Живот! – вскинулся Степан Степанович, – гладит и приговаривает «сыночек мой, сыночек мой…» Ну я ломанулся, не разбирая дороги через кустарник, домой прибежал, покидал в рюкзак барахлишко, взял малую деньгу и утёк.