Текст книги "Только не уходи… Два детектива под одной обложкой"

Глава заключительная

– Проходи Владислав Иванович, – полковник Корячок жестом показал Мизгирёву место с правой стороны переговорного стола ближе к себе. – Сейчас прибудут мои офицеры. Они, наконец, добили «Дело призрака». Могут доложить.

Мизгирёв нехотя отодвинул стул от стола, нехотя сел, нехотя положил обе руки на столешницу:

– Вот именно наконец, – недовольно произнёс Владислав Иванович и уставился крупными тусклыми, как оловянные пуговицы глазами в мраморную пепельницу рядом с полковником Корячком, – курить можно?

– Кури, – разрешил хозяин кабинета, – люблю запах табака. Сам всю жизнь смолю сигареты. Пробовал научиться курить трубку, терпения не хватило.

– Да. На трубку терпение надобно, – согласился Мизгирёв, – терпение и умение ждать. Трубка дело хлопотливое. Но удовольствие большое… Говори, что звал. Они ведь доложили тебе о результатах, чего резину тянуть.

Корячок вынул из ящика стола пачку сигарет, закурил, наблюдая, как Мизгирёв готовит трубку:

– В самоубийстве Софьи не было ничего подсудного. Она ушла по доброй воле.

– А призраки? А записка? – чуть повысил голос Владислав Иванович.

– Повторяю и настаиваю – она ушла по доброй воле… – договорить Корячок не успел. В кабинет, испросив разрешения, вошёл дежурный офицер с докладом о прибытии майора Исайчева, капитана Васенко и консультанта-психолога Лениной Ольги Анатольевны.

– Пусть войдут, – позволил Корячок, отмечая болезненную гримасу на лице Мизгирёва.

Дверь открылась, из её проёма потянулись гуськом Михаил, за ним Ольга, замыкающим шёл Роман Васенко.

– Рассаживайтесь офицеры, а вас, Олюшка, приглашаю ближе ко мне, – с улыбкой на лице попросил Владимир Львович.

Все трое сели на противную сторону чуть поодаль от Мизгирёва, а Ольга прямо перед ним. Села, глубоко вздохнула, задержала дыхание, разочарованно опустила плечи.

– Докладывайте, майор, – приказал Корячок, – О гибели Софьи я Владиславу Ивановичу сообщил, что дальше?

– Далее, речь пойдёт о так называемых призраках Игната Островского. – Михаил раскрыл папку и по обе стороны от неё деловито разложил бумаги. – Нами установлено, что в инсценировках с ориентировочным названием «призрак Леля» участвовала группа гимнастов под руководством Пелагеи Татищевой. Помните, Владимир Львович, мы долго пытались понять, как «призрак Леля», прыгнул распластавшись с подоконника дома Софьи. Оказалось, обычному человеку это сделать невозможно – разобьётся вдребезги, а гимнасту пара пустяков. Там внизу спортивная площадка. В центре турник. Его перекладина как раз шла вдоль окна, вот на неё он и прыгал, затем несколько оборотов и акробат уже за забором, там его поджидали парни из цирковой группы. Они обеспечивали лёгкое приземление. Роль Леля исполнял Игнат Татищев. О нём позже.

– Кто исполнял роли в остальных инсценировках? Поясните Владиславу Ивановичу, – распорядился Корячок.

– Как я уже говорил всем руководила Пелагея Татищева. Она в эпизоде с кафе накануне устроилась туда уборщицей. Она же шла с коляской перед машиной Софьи и Петра. По её указанию ваш «внедрёныш» Верочка, а она действительно оказалась внедрённым человеком, информировала Пелагею обо всех передвижениях фигурантов, подкладывала весточки от Леля…

– Гадина! Гадина! – не выдержал, взорвался Мизгирёв. – Софья её приютила, обогрела, была ласкова…

– Поэтому сдала девчонке койку за денежки между шкафами с кухонной утварью и бытовой химией, – ухмыльнулся Роман Васенко, – спасибо барыня, облагодетельствовала сиротку…

– Будет вам ёрничать! Она больше наела, чем наработала. Интересно, – сощурил глаза Мизгирёв, – как она проникала в комнаты Софьи и Петра, чтобы подложить эту гадость. Их спальни всегда запирались, ключи были только у определённой прислуги, и они работали под камерами.

– Вера гимнастка, в группе её номер называется «каучук». Комнаты Софьи и Петра на втором этаже, на окнах решётки отсутствуют, тем более на ночь, во избежание сплетен и кривотолков, камеры в спальнях отключались автоматически, а начинали вновь работать в строго определённое время. Домочадцы не всегда выходили из своих опочивален после включения камер, бывало и до. Верочке ничего не стоило проникнуть в комнату по внешней стене и войти в окно.

– Смешно! – прокомментировал Мизгирёв попыхивая трубкой, – получается, что группа гимнастов была нанята кем-то для доведения Софьи до самоубийства. Вы вычислили этого человека? – Мизгирёв перевёл оловянный взгляд на Исайчева.

Михаил отыскал среди разложенных документов оттиск фотографии Пелагеи Татищевой, указательным пальцем пододвинул её к Владиславу Ивановичу:

– Вам знакома эта женщина?

Мизгирёв отметающим жестом отправил фотографию обратно:

– Первый раз вижу!

– Пелагея Татищева, – Исайчев аккуратно положил листок назад в стопку бумаг, – руководитель группы гимнастов и в прошлом невеста вашего сына Игната. Вы как-то в беседе со мной упомянули трёх богинь. Софья у вас была Алекто – непрощающая. Так вот Пелагея Татищева – Тисифона – мстящая за убийство. Неужели никогда не интересовались на ком собирался жениться Лель?

– Игнат не знал о нашем родстве, соответственно не делился со мной планами, – Мизгирёв вопросительно посмотрел на полковника Корячка, – Владимир, мы сюда пришли обсуждать мою личную жизнь? Какое это имеет отношение к произошедшему в доме?

– Ты только что гордился своим терпением, Владик, – Корячок встал из-за стола и пошёл к открытой створке окна, – продолжайте, майор.

– Вы тесно общались со Славой, братом Игната и одновременно вашим младшим сыном. Вячеслав знал о родстве Игната с вами. Это ведь вы уговорили его до поры до времени не раскрывать тайну рождения братьев. Хвалынь маленький город, вам не хотелось портить репутацию Марии Островской, свою и в конечном счёте расстраивать собственную жену. Так?!

Мизгирёв ещё раз взглянул на полковника Корячка, понял – он не собирается корректировать беседу. Тогда осторожно постучав трубкой о стенку пепельницы, попыхав несколько раз и глубоко затянувшись, он выпустил дым тремя равновеликими кольцами. С вальяжным выражением удовлетворения на лице спросил:

– Этот сын, тот сын, какое это всё имеет отношение к самоубийству Софьи, к истории с призраками?

– И к попыткам самоубийства признанного вами сына Петра? – вставил капитан Васенко.

– Фу! – негодующе фыркнул Мизгирёв, передразнивая Романа, слегка склонил голову набок, – «признанного сына Петра»! Петр родился Мизгирёвым! Вы, что, капитан, никогда не изменяли жене? Не скажешь по вашей лисьей физиономии…

Полковник Корячок резко вернулся за стол, постучал карандашом по стеклу, с металлическими нотками в голосе заметил:

– Всем, – он, обвёл взглядом присутствующих, – приказываю держать себя в руках. Итак, Пелагея Татищева! Какую цель она преследовала, устраивая театрально-цирковые представления перед членами семьи Мизгирёва?

– Она лично видела гибель Игната Островского и хотела напомнить об этом убийцам. Когда-то она испытала ужас, сейчас ей захотелось поселить в доме, как она полагала убийц, страх.

– Убийц?! – взревел Мизгирёв, – Что вы себе позволяете? Мой сын никого не убивал. За Софью ручаться не буду. «Дело гибели Игната Островского» расследовала прокуратура. Они закрыли его, как несчастный случай. Давайте посмотрим «дело» прежде чем выдвигать обвинения. Где «дело»? Вытаскивайте его из вашей папочки, майор. Что, нету? – Владислав Иванович с силой стукнул ладонью по поверхности стола, – нету! Не трещите зря языком!

Исайчев в раздумье разглядывал Мизгирёва.

– Не спешите, Владислав Иванович, не спешите… «Дела» у нас действительно нет, – неторопливо заговорил Исайчев, – Его изъял ваш давний друг-рыбак, а по совместительству следователь по «делу» Игната. Он часто навещал вас в Хвалыни? Не так ли? В местном ГУВД подтвердили, что следователь Смирнов почти каждый выходной на протяжении нескольких лет был одним из желанных гостей. Смирнов выкрал папочку по вашей настоятельной просьбе и продал её вам за большие деньги. Просьба высказывалась несколько лет подряд, но Смирнов не решался. Отважился, когда узнал о диагнозе и принялся готовиться к смерти. Вы тогда понимали, что ещё год и Петр будет неподсуден, но репутация профессора, добытая долгим кропотливым трудом, дорого стоит. Вы репутацию сына спасали? Да? Таланта у Петруши не хватало на мировое имя, а репутация была. Вот её и берегли. Не удался сынок. От Маши Островской лучше детки получались? Кстати, вы отлично сбили нас с толку, нарёкши второго своего сына Владиком. Его ведь в народе величают Славкой? Мария назвала последнего мальчишку в честь любимого мужчины Владиславом. И в отличие от Игната Славка знал, что он ваш сын. Перед отъездом в Тибет мы всё же успели с ним поговорить.

– Всё враньё! – процедил сквозь зубы Мизгирёв, – после нашей последней встречи я сам проводил Владика до самолёта. Он пошёл в накопитель, а затем исчез в телескопическом рукаве для посадки в самолёт. До этого он не имел бесед с органами следствия. Славка всегда говорит правду, так что не надо мне здесь уши заворачивать. Владимир Львович…

– Не торопись, Владислав Иванович, всему свой час, – кивнул Корячок, давая знак Исайчеву продолжать.

Получив одобрение начальника, Исайчев попросил:

– Разрешите, товарищ полковник воспользоваться вашим компьютером?

– Делайте, майор, что требуется.

Капитан Васенко достал из папки дискету и шустро вставил её в нутро прибора. Прежде чем включить, пояснил:

– Мы загодя дали задания правоохранительным органам на транспорте о необходимости информировать нас о передвижении Владислава Степановича Островского. Получили уведомление, заказали билет на тот рейс, что и ваш сын. По приказу майора Исайчева я летел с Вячеславом Островским до самой Москвы. По прибытии в аэропорт Домодедово провёл с ним беседу под камеру и диктофонную запись. Естественно, Владислав Иванович, с соблюдением всех процессуальных норм. Теперь нам известно, что произошло в день гибели Игната. – Капитан Васенко нажал кнопку «воспроизведение». На экране монитора появилось лицо седого мужчины, чертами напоминающего Мизгирёва-старшего. Разница была только в выражении лица.

«Если бы мы играли в игру добрый – злой, – подумала Ольга, – я решила, что передо мной сидит злой, а там на экране тот же человек, но добрый. Только очень усталый.»

Исайчев втянул носом воздух, повернулся к Ольге полубоком и многозначительно посмотрел на жену.

– Да, да, Мцыри, – тихонько подтвердила Ольга, – пахнет болотом… он злится. Потягивает холодным потом, значит он боится.

Голос за кадром: «Допрос свидетеля проводится в рамках расследования гибели Игната Островского – гражданина России уроженца города Хвалынь Сартовской области на территории, предоставленной Линейным отделом министерства внутренних дел аэропорта Домодедово. Прошу свидетеля представиться:

– Владислав Степанович Островский. Гражданин России. Постоянная прописка в Сартовской области в городе Хвалыни. — мужчина смотрел в объектив растерянными широко раскрытыми блестящими глазами, было видно, что эта процедура ему в новинку и не совсем удобна.

Голос за кадром:

– Кем вы приходитесь погибшему Игнату Островскому?

– Братом. — мужчина вскинул голову, — Я рад, что вы, наконец, занялись этим делом… Пусть даже через семнадцать лет… Думаю и ему будет легче и Петьке тоже… Понимаю, сейчас я должен вспомнить всё, что произошло тогда на аэродроме.

Голос за кадром:

– Ему? Кого вы имеете в виду? Назовите имена.

– Ему – отцу Владиславу Ивановичу Мизгирёву и брату Петру Владиславовичу Мизгирёву. Хотя до последнего разговора Пётр не знал, что он мой брат. Я свои младенческие и затем юношеские годы провёл с Лелем. Он был моим единственным братом и заменял отца. Хотя о том, что Владислав Иванович мой отец я узнал довольно рано, лет в семь. Мама призналась, но взяла слово никому об этом не ведать. Мизгирёв относился ко мне равнодушно почти безразлично.

Владислав Иванович встал со стула. Было заметно, как дрожит его рука с зажатой в ладони трубкой. Коротко спросил:

– Могу покурить у окна?

Получив молчаливое согласие полковника Корячка, направился к развивающейся на ветру нейлоновой занавеске. Зажал трубку зубами, поймал парусящую ткань, укротил её, завязав большим рыхлым узлом.

– Плохо, – прошептала Ольга, – теперь я не вижу его лица.

– Я думаю после этого видео, Ольга Анатольевна, – неожиданно отозвался Мизгирёв, – у меня, вообще, не будет лица…

Корячок недовольно покачал головой.

– В тот день, – говорил Владислав Островский, – Игнат решил устроить своей невесте Поле праздник и попросил меня спрятать букет лилий, так чтобы его никто до поры до времени не видел. У меня было укромное место за зданием аэроклуба, туда я его и заховал. Позже слышал, как Петька с Лелем ругался. Мизгирь не хотел отдавать ему белый купол. Я был на стороне Игната. Они с Полей любили друг друга. Пелагея, вообще, классная девчонка… А Сонька… Плохо говорить о ней не буду – умерла, а хорошо? Знаете… – Владислав вдруг улыбнулся доброй детской улыбкой, – она смешная росла, сердилась на Игната, как дети сердятся друг на друга в песочнице, губы надувала. Мама рассказывала, Софья в детском саду подходила к Игнату, обнимала его и кричала «Моя кукла! Моя кукла!», а он её толкал, даже бил: «Уйди, Софка, убью!» Повзрослев, стала злой по-настоящему. Понимала, Лель от неё ускользает. Вцеплялась в него, мстила за каждую девчонку. Талантливая была, а жизнь профукала на пустяки… Хотя, наверное, неправ. Для неё любовь – главное. Но я думаю, если бы они соединились, оба жили несчастливо. Он страдал от её тирании, она – от его свободолюбия. Извините отвлёкся…

Голос за кадром:

– Ничего, ничего вспоминайте. Нам важно и это.

Островский согласно кивнул:

– Когда Лель пошёл к самолёту, я побежал за букетом и неожиданно увидел в окне аэроклуба, на втором этаже, там, где был мужской туалет Петьку. Даже не увидел, а услышал, он икал и плакал. Первый раз видел, как взрослые мужики плачут. Петька что-то вынул из кармана, бросил в овраг, к которому примыкало здание аэроклуба. Потом ещё раз размахнулся и опять что-то кинул. Первый раз мне показалось, что это какое-то стекло. На рассуждения времени не оставалось – самолёт с Игнатом уже взлетел. Нужно было успеть с букетом, а то вся задумка Леля пошла бы прахом. Потом случилось то, что случилось… – Островский даже не вздохнул. Он простонал от жуткой нечеловеческой боли, — Ле-е-ль упал…

Тишина, загустевшая в кабинете полковника Корячка, и на экране монитора была тягостной. Каждый, не желая того, представлял событие, которое в ту минуту переживал человек на экране. Говорить не хотелось.

– Он был больше, чем брат, — протолкнул комок в горле Островский, – даже больше, чем мама. Ей всегда не хватало времени на нас с Игнатом. Учительница… Так вот… примерно через неделю я решил зайти в общежитие к Петру. Зачем? Не помню. Жил тогда, как в тумане… если бы не Поля, крякнул, наверное,… кулаки всё время держал сжатыми. В тот момент, не думая, открыл дверь комнаты Петра. Они были в постели… Соня голая, сидела ко мне спиной, прислонившись к стенке кровати, а Петька, закрыв лицо руками, рыдал, сквозь слёзы повторял одну и ту же фразу: «Я только хотел пометить красным цветом… Я только хотел пометить красным цветом…». Мне было не видно её лица. Я хотел закрыть дверь, убежать, но она вдруг зашипела: «Прекрати истерику, Мизеров! Ты получил, и дальше будешь получать всё, что хотел!». Я вспомнил Петьку в окне аэроклуба. Понял, нужно вернуться туда. Тогда не осознавал зачем. Шприц нашёл быстро, он как нож воткнулся иглой в землю. Я приблизительно знал место, куда упало то, что выкинул Петька. Второй предмет искал долго, но и его нашёл – это был пузырёк из тёмного стекла. Вы, вероятно, в курсе что в этот год я окончил школу и поступил в Сартове на первый курс юридического института. Учиться ещё не начал, но любовь к детективным сериалам сделала своё дело. Осторожно, носовым платком я собрал всё, что нашёл. Что делать с находками не знал. Посоветовался с Полей, мы спрятали это. Через три недели после похорон Сонька с Петром расписалась в ЗАГСе, а ещё через две недели уехали в Исландию. Через год, обретя в институте необходимые связи, выяснил, отпечатки пальцев на шприце принадлежат Петру, они же были и на пузырьке с жидкостью. На этом же пузырьке были ещё отпечатки неизвестного лица. Остатки жидкости показали, что это пока никому не известное вещество, не описанное в научной литературе, имеющее свойство при соприкосновении с воздухом вступать в реакцию с кислородом и взрываться, уничтожая себя и, то на чём оно было.

Голос за кадром:

– Почему вы не отнесли улики в полицию? Это же уголовно наказуемое деяние, статья 316 УК РФ. Сокрытие преступления.

Голос Островского потускнел, на лбу появилась глубокая морщина, уголки губ повисли.

– Я понимаю. Хотя, как студент юрфака знал: в законе имеется поправка, где чётко говорится о том, что люди, которые являются родственниками преступнику, не несут наказание за укрывательство. Тогда, сразу после гибели брата я только догадывался, что произошло. Наверняка узнал почти через год. Тогда решил поговорить с отцом. Поговорил. После этого бросил всё, ушёл сначала в Бурятию, затем в Монголию, потом в Тибет. Сейчас возвращаюсь. Там мой дом. Здесь осталась только Поля и племянник, они справятся без меня. Потребуюсь, позовут. Вопросы?

Голос за кадром:

– Зачем вы вернулись сюда почти через семнадцать лет?

– Потому что нет ни вчера, ни завтра, а есть только сегодня и только сейчас. Сегодня один мой брат убил другого. И так будет всегда, пока я живу. Всегда будет только сегодня. Вчера живёт в нашей памяти, а завтра в мечтах. Я не могу и не должен никого наказывать, только сам человек может судить себя. Я могу ему только напомнить или донести до него то, что он не знал.

Голос за кадром:

– Вы напомнили, донесли?

Островский поморщился :

– Всё, что у меня было, я отдал тому человеку, который считает меня своим сыном. Не мог больше хранить. Вчерашний день уже прошёл, а завтрашний мог не наступить. Надо было чтобы он знал – это Софья убила Леля. Он жил с другим знанием, и оно погубило его душу. Пётр был всего лишь орудием убийства. Нигде в мире нет закона, чтобы судить пистолет. Судят человека, нажавшего на курок. Жидкость, которая убила Игната была Сонькиным изобретением. Это она её синтезировала. Гениальное изобретение! Только потом Соня перестала заниматься химией вообще. Те отпечатки пальцев, что были первоначально не опознаны оказалось принадлежали Софье. Я догадывался, но не знал наверняка. Сейчас знаю. Верочка передала мне её пудреницу с зеркалом. Сонька могла быть выдающимся химиком! А Петька Ирод! Помните, как Ирод преподнёс за доставленное удовольствие Соломее голову Иоанна Крестителя, так и Петька преподнёс Соньке мёртвое тело моего брата, не желая этого, – Островский пристально с болью и сомнением взглянул в глазок камеры. – Надеюсь и верю, что не желая этого.

Голос за кадром:

– Вы передали улику вашему отцу Владиславу Ивановичу Мизгирёву?

Островский согласно кивнул:

– Это так.

Голос за кадром:

– Владислав Степанович, где вас можно найти в случае надобности?

Островский удивился:

– Не думаю, что моя персона будет вам полезна. Я не принесу неприятностей своим родственникам. А впрочем… запишите номер сотового телефона. Чему вы так удивились? Тибет – телефон – монах! Непонятное сочетание? Я не монах. Я только живу среди них, пытаюсь понять их философию, что-то принимаю, что-то нет. Мне там хорошо.

Экран погас. Исайчев, Васенко и Ольга воззрились на полковника Корячка, а он, в свою очередь, на фигуру Мизгирёва, стоящего спиной у открытого окна.

– Твоя очередь продолжать рассказ, Владислав. – голос «шефа» был строг и совсем недружелюбен.

Мизгирёв неторопливо развернулся, посмотрел на присутствующих безразличным взглядом и направился к стулу, по пути попросил:

– Не торопи, Владимир Львович, не каждый день от меня отказываются. Не думал, что Владик когда-нибудь скажет «человек, который считает меня своим сыном». Я был, вероятно, не самый лучший отец, но они не в чём не нуждались. Вы думаете, Маша на свою учительскую зарплату могла одеть, обуть и прокормить двух мальчишек. Я помогал! Они имели всё не хуже других.

Ольга подняла руку, давая понять, что у неё есть вопрос, Корячок молча кивнул:

– Тогда почему вы не отказались от помощи Степана Степановича Островского? Он не имел к Игнату никакого отношения, но исправно платил все восемнадцать лет.

Мизгирёв задумчиво посмотрел на Ольгу, потом едва заметно усмехнулся:

– Вы, девушка с вашим мужем всё пытаетесь меня носом в дерьмо ткнуть. Должен сказать преуспели, преуспели… Считаете, Мария должна была гордо жить на свою нищенскую учительскую зарплату? Как тогда я смог бы им помогать? Соглядатаи на лавочках всегда лучше нас считают. А вопросы, а пересуды, а репутация?

– Вот! – поднял указательный палец Роман Васенко, – Репутация? Она в этом деле главное, она везде бежит впереди. Даже впереди паровоза и давит людей шибче его, железного…

Корячок сделал успокаивающий жест рукой и, капитан понял, что реплика его была преждевременной:

– Давайте, господа офицеры, Вячеслав Иванович, эмоции пока оставим при себе, сейчас только по существу. Продолжайте, господин Мизгирёв…

Вечеслав Иванович неожиданно отложил трубку в сторону, извлёк из кармана пачку сигарет, вынул одну, прикурил от изящной инкрустированной зелёными камнями зажигалки:

– Славка пришёл накануне отъезда вечером, выложил то, что вы называете уликами. Потребовал сей секунд, при нём, задать Петру вопрос о причинах его поступка. Я попытался привести разумные доводы, но он со своей дерьмовой монашеской философией не соглашался. Я не понимал, зачем через столько лет бередить рану? Что это даст? Славка твердил, что зря тогда семнадцать лет назад послушал меня. Что ещё есть время спасти душу Петра. Пригрозил сделать это сам. Я боялся, в этом случае он Петьку не пожалеет. Мы пошли к сыну в кабинет. Тот работал, писал какие-то бумаги. Я, дурак, без предисловий выложил прямо перед ним на стол шприц и пузырёк. Он сразу всё узнал, как-то сгорбился, заплакал, обхватил голову руками, начал говорить захлёбываясь словами, совершенно не внятно: «Я не хотел! Хотел только покрасить! Она сказала, что там краска!». Бросился к Владику, встал перед ним на колени, кричал: «Славка прости, не хотел убивать твоего брата!» На что, тот ответил: «И твоего тоже!». Пётр отшатнулся от него, как от чумного. Посмотрел на меня. А что я мог сказать? И тогда я увидел сына таким, каким не представлял никогда. Он озверел. Начал бить, крушить всё подряд, кричал в лицо, брызгая слюной, будто он понял теперь, почему мать плакала по ночам, когда я уходил на рыбалку. Якобы рыбалку! Когда он занёс над моей головой стул Владик каким-то едва уловимым движением отправил его в нокаут. Чуть позже мы смогли поговорить. Он не оправдывался, сказал, что имел иные намерения. Хотел помочь Соне испортить Игнату праздник. Она очень страдала. Софья сказала Петьке, что в шприце красящая жидкость, которая должна превратить белоснежный свадебный купол парашюта в тряпку с кровяными подтёками. Только это, только это! Он повёлся… она имела на него необыкновенное влияние, больше чем мать, больше чем я, больше чем все.

Полковник Корячок подался вперёд и пристально посмотрел на Владислава Ивановича:

– Но потом, когда всё произошло…

Мизгирёв резким движением корпуса развернулся к полковнику и, надрывая связки, рявкнул:

– Что потом, Вова?! Что потом? Это мой сын! Что бы ты сделал на моём месте? Ты же понимаешь, что он попал, как курица в ощип! Вы все здесь… – усиливая голосовой напор орал Мизгирёв.

Стукнув обеими ладонями по столешнице, со своего стула порывисто в полный рост, встала Ольга, крик Мизгирёва захлебнулся. В кабинете наступила тишина.

– Владимир Львович, – обратилась она после недолгой паузы к Корячку, – разрешите удалиться. Думаю, вы обойдётесь без меня. Да и собственные дела ждут.

– Конечно, Ольга Анатольевна, идите, спасибо за всё, – с явным сожаление откликнулся полковник.

Когда дверь кабинета за Ольгой закрылась, майор Исайчев, играя на скулах желваками, спросил Мизгирёва:

– Где «Дело о гибели Игната Островского»?

Мизгирёв с ответом не спешил, смотрел на майора насмешливо и выжидающе.

– Вопрос непонятен, повторить? – спросил Михаил.

Лицо Мизгирёва вмиг приобрело выражение озабоченности и готовности оказать любую помощь.

– «Дело»? Так, я его сжёг… – и юродиво склонив голову на бочок, заявил, – Вот такая история: есть тело, но нет дела… смешно…

– Да уж, обхохочешься… – вставил реплику Роман Васенко.

– Зачем тебе это надо было, Владик? – озадаченно спросил полковник Корячок, – ведь Петька там даже в фигурантах не числился. Оно самоуничтожилось через пятнадцать лет.

– Жить хотел, Володя, спокойно и сына своего недотёху спасал, неужели непонятно? Я тогда, семнадцать лет назад понял, что произошло. И что это совершилось не без участия моего сына. Он же выл по ночам, как раненое животное, кулаки грыз. Но молчал. Ни слова, ни полслова. Через год Славка преподнёс улики. Тут уж сомнения, вообще, отпали. Следователь, правда, говорил, что в деле не звучит фамилия Мизгирёв, но я ему не верил. Он всё время приценивался, что-то кроил. Я был уверен, у него на руках джокер.

– А Игнат, а Славка Островские? – не удержался от вопроса Исайчев.

– Вот именно Островские! Мизгирёв только Пётр, – и переведя больной взгляд на Корячка, спросил, – Ну, что дружбан, поедем завтра в твой терем на рыбалку или как?

– Зачем ты попросил меня без огласки разобраться в деле самоубийства Софьи? Всё могло быть совсем иначе? – спросил Корячок.

– Не могло! Прислуга после крика Пети вбежала в ванную комнату и нашла записку. Всё, как ты говоришь, было иначе, если бы не эта проклятущая записка. Не будь её, о Леле не вспомнили бы. А так… Вы же наверняка раскопали эту историю. Я подумал тогда, что на правах твоего друга смогу влиять на следствие и направлять его в нужную мне сторону, – Мизгирёв вопросительно посмотрел на Исайчева, – вы сказали, об Игнате Татищеве сообщите позже. Игнат мой внук? Я могу его увидеть, поговорить?

– По существу родства он ваш внук. Я приглашал его сегодня сюда, но он сказал, что не заводит излишних знакомств. Он вместе с капитаном Васенко провожал Вячеслава Степановича до Москвы и, кажется, они поладили. Во всяком случае, на следующий год Игнат собирается поехать к нему в Тибет. Теперь всё, товарищ полковник.

– Все свободны, – вынимая сигареты из ящика стола, произнёс полковник Корячок, – включая вас, Владислав Иванович.

Напротив дверей в кабинет полковника Корячка, сидела на подоконнике Ольга. Она ждала Михаила:

– И всё-таки, Мцыри, сказка у нас не «Снегурочка» получилась, а как ты правильно говорил: « Путешествие Нильса на диких гусях», ведь там тростниковая дудочка стаю крыс в пропасть заманила?