Текст книги "«MCM»"

– Кто ещё нужен, кроме клакёров и актёров?

– Обслуга вроде гримёров и камердинеров. Как те ребята, что у всех дознавались пароля.

– И, конечно же, сценарист.

– Но он вряд ли покажется до конца пьесы и выкриков из зала: «Автора! Автора!»

– Хорошо, его обязанности понятны, но оставим его фигуру. Мы пока даже не узнаём почерк.

– Сценаристу, каким бы талантливым он ни был, нужен художник-постановщик – при такой-то роскошной игре. Взгляд со стороны, разделение на словесную и образную составляющие – всё такое.

– Что ж. К этой категории, пожалуй, стоит отнести Бэзи. Он и первый актёр, и наверняка главный же советник по актёрскому мастерству, подаёт пример того, как нужно держаться. Он ведёт, и за ним идут.

– Ещё может потребоваться суфлёр. Партии не то, чтоб были большими и трудными для запоминания, но должен быть кто-то ориентирующийся в тексте, и подсказывающий, когда нужно сделать переход. Хотя нет, в данной ситуации с этим и сценарист справится.

– Не уверена. Прятаться у всех на виду – это, конечно, дойлеугодно, но нет, себя сценарист дистанцирует. Уж кто-кто, а он не может сливаться с процессом, влияющим на действительность, преобразующим её. Он должен оставаться отчасти в стороне, чтобы видеть разницу и реакцию одного на другое, иначе пьеску никто, кроме него самого, не поймёт. Задача сценариста, да вообще писателя подобного рода, выражается в прощупывании неврозов и вопросов – неврозов и вопросов… вопросов-неврозов… – и игре на них. Публику он потешает лишь затем, чтобы потешить себя самого. Всё, что он даёт зрителям, да и актёрскому составу, служит проверкой некой гипотезы либо удостоверением в некоем предположении – наверняка пессимистичном. Он волен даже не желать жить в мире, который возводит в своём произведении, – а в нашем случае и своим произведением. Он формирует конструкт. Выяснение, чем ответит на него мир, – вот его мотив. Строго говоря, он уже должен быть в значительной мере пассивен.

– Это подразумевает предпосылку оригинальности произведения. И ты сама сказала, что рассмотрение фигуры сценариста следует отложить, хотя пытаешься угадать ход его мыслей.

– А разве есть какие-то сомнения в новизне? Прямой адаптацией чего она может быть? Что до рассуждений, то я рассматриваю общий профиль этого призвания, а не отдельные личные особенности. И потом…

– Ай! Ладно-ладно. Но в таком случае тебе следует признать, во-первых, что либо над ним в иерархии никого нет, либо заказчики дают ему широчайшую автономию действий, а во-вторых, что акт логоцентричен, а не имажитивен. А, и вдобавок, – что шокирующая образность больше нужна для рекламных целей и интриги, для движения капиталов, в постановку вкладываемых и из неё извлекаемых; это приобретённое, а не естественное свойство.

– Да без проблем. Секундочку, под чем я только что подписалась? – Сёриз лишь наклонила голову, хлопнула глазками и развела руки буквой «w». – И мы, исходя из этого «вдобавок», совершенно неверно поименовали их творческими анархистами. По виду действия – может быть, но понятийно… Рядовые персонажи, само собой, могут всё делать и от чистого сердца, именно так и думать; Бэзи, неверняка, тоже, – но вот остальные… Да, а кого мы ещё забыли?

– Ну, ты упомянула возможных заказчиков, и по их душу гадать я решительно отказываюсь до поры до времени, поскольку не очень понятно, какой капитал из всего этого можно извлечь, а также мы начали с суфлёра, но вернулись к сценаристу.

– Положим, суфлёр не вполне соответствует театральному, а в чём-то даже близок дирижёру оркестра. Ну, или антрепренёру. Такой вот мастер всея администрации. Это больше советник и агент, нашёптывающий и ставящий интонации, перелистывающий страницы вперёд других. Он задаёт действию темп. Он должен считывать публику, знать её интересы, он должен быть осведомлён, он должен иметь связи вне театра.

– Всё-то он, да все они, должны.

– Я пытаюсь загнать их в рамки и систему координат, признаю оплошность, но нам нужна модель, нужен какой-то образ, лекало для сверки с россыпью их образов, пока не проясним, какие же слова скрывает чернильная туча – или какие в неё расплылись.

– Не хочу показаться хищницей, но в твоих словах суфлёр выглядит наиболее уязвимым звеном: он знает полный текст, он контактирует с людьми вне труппы. Поймём, кто он – они обречены.

– Р-р-р… – махнула лапкой Селестина. – Также он наверняка наиболее подготовленный из них, закалённый и знающий, чего ожидать, – это часть его работы, как ни крути.

– Что ж, у меня припасена ещё парочка кандидатов. Первый – художник по реквизиту и декорациям. Ему известно, соответственно, чему должно соответствовать оформление, и какие понадобятся атрибуты. В этой связи текст доступен и ему. Но может быть и так, что сценарий выдают порциями. Отсутствие стройности, в таком случае, компенсируется общей сумасшедшинкой.

– Найду в архиве упоминание серебряных нитей – возможно, поймём, откуда взялся этот элемент.

– Значение и символизм серебра ты полагаешь глубоко вторичным?

– Да, есть какое-то такое ощущение. Переплавка всяких столовых приборов на проволоку, хоть бы и самую тонкую? Пф. Это ж в скольких поместьях сколько сервизов им предстоит перерыть?

– А что мешает им нанять для своих целей карманников и уличных дельцов? Эти-то только за очередной передел.

– Да ничего. Кстати, это мысль: проследим за спросом на серебро – официальным и не очень. Попробую подкинуть мысль ребятам на телеграфах, чтобы следили за сводками с биржи металлов.

– А зачем? Такое-то мы и сами в газетах вычитаем. А по улицам так или иначе походить придётся.

– Верно. Позволь представить второго – рантье. Этот не является членом труппы, только сдаёт помещения для представлений или же изыскивает таковые и получает с того свой доход. Впрочем, этот способен и за идею, тогда позже его могли и принять – из жалости и ради молчания. Но не настаиваю на присутствии его фигуры. Брать самим – вполне в духе выбранного образа.

– Но тот особняк в Нёйи-сюр-Сен был как-то найден. В то же время про другие площадки мы ничего не знаем, лишь предполагаем их.

– Наличие других сцен оправдывается многоактностью постановки, а также вариациями представления для различных категорий зрителей. На особняк мог указать декоратор или суфлёр. Что намекает на определённую осведомлённость одного из них.

– Да, уровень не минора, но едва ли не Директората.

– Нет, Сели, так не пойдёт. Дворецкий – не убийца.

– Но это бы кое-что объясняло.

– Сейчас ущипну. Вот что, к примеру?

– Отсутствие интереса к апрельскому и майскому инцидентам, какая-то непонятная сатисфакция затишьем после затмения…

– Чересчур ожидаемо, милая моя. Не спеши винить в этом что-то, кроме бюрократической ригидности в силу пресыщенности информацией.

– Эх, ты права, ладно. Но я совсем не удивлюсь, если и впрямь среди нас окажется один из них.

– Итак, осталось только понять, как выйти хотя бы на кого-то. Ну, кроме затеи с серебром.

– Мыслей для первого собрания клуба детективного клуба женщин в белом, – повела Селестина рукой по бедру, осмотрела тыльную сторону ладони, нахмурилась и отряхнулась, – имени Уилки Коллинза вполне достаточно. Не думаю, что мы можем выжать из имеющегося что-то ещё.

– Хорошо. Если я правильно понимаю, ты пойдёшь в южное крыло сейчас? Тогда и я нанесу визит – попробую узнать что-то об истории особняка, его архитекторе и владельцах. По какой-то причине не окажется записей у нас или там – отправлюсь в Национальные архивы.

– А не хочешь заглянуть в библиотеку Святой Женевьевы на консультацию к Марселю… как его там?

– Поэту? Да, это определённо мысль. Хм, – посмотрела Сёриз на часы, – нет, начну сразу с Отель-де-Субиз, сделаю навыворот. Так ведь можно сказать? Не против, если покину тебя?

– Ничуть. И, кажется, мне по дороге придётся завернуть в санитарный кабинет. Иначе я тоже сделаю навыворот.

– Опять в животе бабочки хаоса? Бывает, моя дорогая.

– Да нет же, это что-то… Как будто от меня оторвали кусок, какое-то ощущение неполноты.

– Ну да.

– Гр-р, ну тебя.

За сим они покинули учебное помещение, в эту пору признательное, что кому-то пригодилось именно для процесса познания. Сёриз растворилась в тусклом свете холла и уже наверняка возникла меж освещаемых одним лишь поздним закатом стеллажей и шкафов, не утруждая себя входом на рю Фран-Буржуа, а Селестина делала крюк до помеченного крестом кабинета.

«Конечно же, заперто!» – гневалась она на слишком гражданский график работы «не обязательной к круглосуточной деятельности» службы. И даже мятных монпансье под рукой не было. Как же она хотела побыстрее зарыться в бумаги и забыться! Другой способ отвлечься от дискомфорта по пути не подворачивался и не спешил прийти в голову.

Она уже приготовилась к тому, что и на входе в архив её ждёт какой-нибудь сюрприз, но тот оказался приятным: архивариуса не было на месте, а это означало как минимум минус один диалог с наставлениями о том, как правильно пользоваться каталогом, делать выписки, заказывать документы и различные издания – и всего в таком роде. И это не говоря уже об отсутствии нависающей из-за плеча всевидящей совиной головы, водружённой на высокую шемизетку, напоминающую встопорщенные перья. Ну, сейчас-то она развлечётся! От имени всех, когда-либо вошедших под своды сии и принуждённых к тишине, вволю она зашуршит страницами, захлопает переплётами, откашляется – впрочем, это уже больше по причине общей расклеенности, – а возможно даже с грохотом уронит на пол пару томиков… До чего, однако, жаль, что Сёриз не бывать помощником и свидетелем этому!

Эх, пора засучить рукава и тщательно изучить карточки, – но только не переусердствовать, здесь нужна аккуратность, а то вот уже не «argent» и «cеребро», но «Argentine» и «серебряные прииски». Для Селестины стало небольшим открытием то, что Директорат в это вкладывался, но что ж, инвестиции есть инвестиции. Заодно она поняла, что не там и не так ищет: не серебро ей нужно, а нити. «Грамматика, чтоб её». А вот и они: «нити, серебряные». Так, вот секция, вот полка, вот название томика… оказавшегося, как выяснила Селестина, взяв его в руки, одним их тех, что представляют сводные журналы всякой всячины – свалку бессистемных поверий и самодостаточных явлений, зарождающихся на пересечении нескольких крупных мыслеволн, характерных эпохе, и фиксируемых при значительном, по тем или иным критериям, их упоминании.

«Серебряные нити – гипотетические либо аллегорические тончайшие нити, связывающие душу и тело человека. Исследований не проводилось. Источник происхождения неизвестен. Как феномен часто упоминаются в обществах спиритуалистов», – и всё. Потрясающе. Тупик. Уставший мозг Селестины мог предложить её не менее квёлому сознанию две цепочки рассуждений.

Первая. Кто-то исследования всё же провёл и обнаружил интересные свойства в применении к урбматерии. Взял совершенно реальную серебряную нить и… как-то её прикрепив… к чему-то… активировав чем-то… для чего-то… В общем, добился того, что смог парализовать организм внешне, не перекрывая потоки, не влияя на обмен его тканями и соками – только на обмен информацией с Директоратом или, условно, любым другим, использующим подобную систему контроля и регистрации. Вот вам, господа студенты-медики, два тела на двух столах, накрытые простынями; определите, какое из них живо. Заключение: пресловутый Совет театралов – разжалую их из анархитекторов – проводит направленную блокаду Директората.

Вторая. Это один большой трюк. Отвлекающий манёвр. Серебро тут только ради красоты и идеолого-пропагандистского символизма: материал с антибактериальными свойствами, помогающий бороться с нечистью. Зверем, плетущим и расставляющим тенёта. Будто серебряные кандалы, прикидывающиеся кольчугой, лучше. Но в том и секрет, что не лучше – это те же силки. Против Директората используют его же средства. До сих пор не выявлено никаких подключений к урбматериальным коммуникациям, но противник как-то это сделал. Похоже, овладел некой техникой поперечной конвекции умбрэнергии – тут Селестина удивилась ясности формулировки; это, должно быть, просветление перед жуткой агонией. Двадцать девятое апреля были генеральным прогоном, а грохот бетона и крики ужаса выживших очевидцев – бурными овациями. Но почему мы не знаем о таких возможностях? А если знаем, то почему не используем? Обвиваем всё проводами – и впрямь уже едва ли не тенётами – и множим показания и машинерию их предъявления, увязая в них, как в зыбучем песке: нет возможности ни утонуть с концами, ни выбраться без посторонней помощи. Минуточку. Быть может, в этом и задумка – продать себя дороже? Кто-то почувствовал, что может составить достойную конкуренцию Директорату. И даже нашёл способ объединить жалких эгоистичных миноров, терпящих друг дружку лишь из возможности кому-то излить душу – и тут же наполнить её бальзамирующим алкоголем. Несчастные, при таком раскладе они остаются расходным материалом, актёрами одного сезона. Вряд ли их позовут с собой, в Новый Директорат – или Совет. Но возникает вопрос: а стоят ли того все усилия и затраты? Стоит ли того театральность? С такими умениями достаточно изложить своё предложение в виде вежливого письма о сотрудничестве на правах старшего либо управляющего партнёра, масштаб оценили бы корректно. Так ведь нет – сначала демонстрация и маринование. А вдруг таковое письмо и было, но его проигнорировали? Нет, этого бы папá не забыл, и вёл себя иначе. Подобная подготовительная работа возможна лишь при наличии существенных резервов или при умелом обращении с имеющимися. Чрезвычайно умелом, раз хватает и на Бэзи, и других «офицеров». Если за этим стоит умение, то тогда, конечно, следует искать сценариста, и никого другого, это уже моноспектакль с посторонней помощью. Если за этим стоят колоссальные капиталы, то тогда речь идёт уже о поглощении, не саморекламе, а умалении атакуемого. Задачей становится не поднять стоимость своих акций, а сбить их цену у поглощаемого. Раненый зверь может быть сколь угодно опасен для охотников, но он ранен, он один, он истечёт кровью.

Однако Селестине не были ведомы структуры «выше» Директората. И куда уж «выше»? Объединяющие несколько городов, страну, страны, континент? Возможно ли построение такой мегаструктуры? А управление ею? Устроение конфедерации для ежегодных посиделок-согласований под чай с коньяком без возможности реально влиять на партнёров? Не везде есть умбрэнергия и не везде есть урбматерия, а потому как выстраивать сверхдальние коммуникации? И зачем вообще так синхронизировать города? Можно ли вообще это сделать? Нет, конечно, можно, как-то пытались, но – фиаско. Да, из одного города транспортировали избыток умбрэнергии, но вот другому пришлось отдуваться за два: силы Луны оказались против системы сообщающихся сосудов, а расстояние между городами – такой крохотный недосмотр – не соотносилось со скоростью передвижения ночного светила по небосводу и уж тем более – со скоростью убывания умбрэнергии. Короче говоря, нет, чтобы это действительно работало, придётся выстраивать крайне избыточную, неэкономичную, а даже и расточительную систему транзитных коммуникаций исполинских масштабов… А если вернуться к началу рассуждений? Если их суфлёр в курсе нашей деятельности, то они наверняка учли вероятность, что кто-то пойдёт и разузнает про серебряные нити, увидит недостаток сведений, поймёт, что это лишь прикрытие. Зачем им это? Они и такого разоблачения не боятся? Думают, оно произойдёт слишком поздно? Или им не важно, когда – лишь бы занять наши силы и время? Что же это значит? А если… А…

– Селестина? Селестина!

– Ч-что? – Очнулась она и увидела Саржу, нависавшего над ней и индийским многоруким богом обмахивавшего её.

– Ох. Себе этот вопрос задай: что ты здесь делаешь?

– Где?

– А вот это плохой ответ.

– В смысле вопрос?

– Ответ на вопрос в форме вопроса.

– Плохой по форме или содержанию?

– Не скажу. Хоть на своё имя откликнулась, значит, головой ударилась не так сильно.

– Откуда уверенность, что на имя, а не весь производимый тобой шум? Рядом есть ещё кто-то?

– Ладно, плохие вопросы-ответы компенсируются хорошими вопросами-вопросами. Только ты и я, больше никого нет. И это странно. Архивариуса ждёт… порицание.

– А я, что ли, в нашем архиве?

– Что ж, стремление познавать мир и себя в нём через вопросы говорит, что ещё не всё потеряно. Да, похоже, чтение тебе всё-таки противопоказано.

– Ничего, я назначила себе курс вакцинации.

– А, похвально.

– Но что ты здесь делаешь?

– То же, что и ты: отрабатываю варианты. Да, к сожалению, приходится обращаться к tutti-frutti²⁸, подобному тому, что свалило тебя. В более солидных и системовыстраивающих изданиях ничего интересного найти не удаётся. – Селестина так и сидела на полу, и к ней подсел Саржа. – Мы должны были тебя послушать. Это бы не повлияло на то, что мы могли найти в хранилище, – мыши больше не родятся из грязного белья, – но хотя бы проработали программу отслеживания будущих, хм, нетипичных коммутаций потоков. Построили во славу старых богов древо решений… – Пока он это говорил, подобрал с пола разбросанные листы и сложил у себя на коленях аккуратной стопкой. – А что вместо этого? А вот что! – и с испугавшей Селестину резкостью взметнул стопку к потолку.

– Саржа… – Она понимала, что для него это была катастрофа.

– Прости. Выпустил пар.

– Ну, по цвету чем-то напоминало.

– Да все текущие события что-то чем-то напоминают. До поры до времени мы видели, что тут белое и там белое, как бы сходится, и ладно. А то, что одно, – пользуясь свежим примером, – пар, а второе – бумага, мы упустили из виду.

– Что-то такое мне сегодня… погоди, или уже вчера? – Саржа протянул ей карманные часы. – Спасибо. Так вот, что-то такое вчера мне Сёриз мне уже говорила.

– Значит, она верно всё понимает. Сообразительности ей не занимать. Кстати, занятно, что вы не вместе.

– Распределили силы. Утром сверим находки. Если хоть одна что-то раскопает.

– Понятно. А хоть что-то раскопать, хоть за что-то зацепиться крайне сложно. Я не понимаю, как и где мы оплошали, что конкретно я недоглядел. Мы не сокращали количество анализируемых потоков. Миноры вели себя, хм, весьма минорно. Урбматерия реагировала на Выставку известным образом, но экранирование работало. Течения… Ну, ты помнишь, какой была весна.

– Жуткие, небывалые штормы на северном побережье ранней весной, да. Если не понимаешь, то оставь. Без новой информации ты только ещё больше разваришь кашу у себя в голове.

– Пожалуй. Честно говоря, меня больше угнетает, что Директорат не может выработать позицию, соответствующую ситуации, неверно к ней относится. Какие-то данные из массива нужно отбраковать, какие-то сгруппировать…

– А чем-то подобным в эту минуту разве не занят папá Блез?

– Ты про его экзерсисы с топографией? Просто он из тех, кто до сей поры считает, что причина техническая и со временем исправимая. Что полное затмение выжгло, ослепило все основные коммуникации линии урбматерия – штаб – тело-скриптор. Что подтверждает эту гипотезу: необычайно гладкая поверхность флю-мируа в первые постэкслипсические сутки и постепенно увеличивающееся число сообщений и регистрируемой активности в последующие, а также, пожалуй, и то, что от самого тела-то мы получаем сведения в ожидаемом объёме. Стало быть, наводнение умбрэнергии встало поперёк всех каналов, сбило направления. Иными словами, то, что и так работало «по вертикали», так и продолжило исправно работать, а вот «горизонтальное» уже не выдержало прилива. Что работает против гипотезы: принятие предпосылки, согласно которой мы получаем от тела весь массив регистраций, что этот массив верен, что ожидаемое тождественно действительному.

– Как я понимаю, есть те, кто как раз недовольны этим ограничением?

– Да. Любопытно, что её высказывают как раз те, кто сидит за штабными флю-мируа или отстукивает на клавиатуре в такт приходящей ленте. По их мнению, мы утратили контроль. Мы чего-то не поняли. А вернее, мы кое-что забыли: мы работаем на будущее, на будущую реальность, мы машинерией отмечаем и делаем срезы, мы работаем на реализацию желаемого и производству новых желаний отчасти потакаем; но машинерия, каковой являются установленные нами каналы коммуникации и каковой являются существовавшие ещё до нас потоки, постоянно ломается на ходу, постоянно что-то случается с течением, она работает только в таком поломанном, готовом к поломке, ожидающем поломку состоянии – всегда часть производства прививается к продукту, групповой фантазм всегда оседает на урбматерии, а детали машин являются их же топливом, как потоки питаются умбрэнергией. Поломка – это тоже функция, причём функция воспроизводства самой структуры. И со всей этой бесконечной установкой нового оборудования мы, выходит, идём на поводу, только не понимаем, чему и зачем это нужно. И миноров мы подавляем, потому что того требует производство урбматерии с учётом нас. Возможно, от нас попросту устали. И это уже неисправимо. Или исправимо с помощью deus ex machina²⁹, который ещё не явился к нам: из-под сцены ли, за-над ней ли… – Селестина вздрогнула от упоминания сцены. – А может быть и так, что не нужно выбирать из вариантов. Это обычная нестрогая дизъюнкция: или то, или это, или оба сразу. Как видишь, ограничение первой концепции ведёт ко второй, вполне включающей элементы первой, хоть и по иным основаниям. От нас требуется новая модель управления, но нас же и сотрут в порошок, если она окажется не той; точнее, мы сами разожжём топку и приведём в движение жернова, течение развеет остатки.

– И к какому лагерю примыкаешь ты?

– В том и суть, что ни к какому, – отвёл взгляд Саржа в сторону, будто бы к третьему частнику разговора, тихо и кратко выдохнул: – La patrie… La partie³⁰… – и решительным поворотом головы вернулся к Селестине. – Меж ними предпочитаю первое.

– Игра слов от тебя? Браво!

– Тебе всё равно никто не поверит. К-хм. Я верен Директорату, а не условиям, в которые он поставлен. Разбиение на спорящие партии – о, а они будут спорить, ведь ресурсы ограничены, – шаг к саморазрушению. Честно говоря, есть и третий вариант, принятие которого предотвратит подобную междоусобицу.

– И кто придерживается его?

– Только я. Возможно, ещё кто-то, но вслух никто больше не высказался.

– Если «больше никто не высказался», то значит ли это, что ты своими соображениями поделился?

– Да. Но, кажется, они не поняли. Или же не хотят принимать такой поворот.

– Итак, ты считаешь, что это всё…

– Диверсия. Или акт террора. В зависимости от состава участников. Дело рук людских. Потому и отмахиваются. Не затмение выжгло наши каналы, а чей-то умысел, апробированный в апреле. Трагедия «Самопровозглашение конкурента».

– Склонна тебя поддержать, – растягивала Селестина буквы.

– Ты что-то знаешь? Я надеялся, ты успела узнать что-то новое, подкрепить догадки. Что там выведала Корнелия, удалось найти связь?

– Нет, те ребята не по нашей части и не по нашу честь, в этом папá прав.

– Ясно. Ну, уже что-то можно исключить.

– Угу. Слу-ушай, – внезапно вспомнила Селестина, сама не ведая, почему, – насчёт нового. Сейчас, конечно, улицы будут полниться различными ересями в хорошем и плохом смыслах слова, но что, если я тебе скажу: «паутина пирамиды»? За точность не ручаюсь, но смысл в том, что некая пирамида производит некую паутину, и эту паутину, м-м, намерены смахнуть?

– За-анятно, – в чём-то его тон был передразнивающим. Похоже, он успокоился и выговорился на беззащитной Селестине, и теперь был больше похож на себя официального. – Наверняка, подслушали у пьяной компашки миноров?

– Ты специально уточняющий вопрос паузой отделил от ответа? Ну, хорошо, да, это подслушано в компании миноров. Честное слово.

– Я плохо читаю по лицам, но, похоже, что говоришь правду. Я не наседаю. Пожалуйста, пойми, что нам сейчас нельзя дробиться на фракции, если есть, чем обменяться, этим нужно обменяться, иначе мы никогда полной картины не увидим.

– Выходит какой-то бартер отложенного действия, если у второй стороны ничего нет на обмен.

– Для этого люди и придумали более совершенные – товарно-денежные отношения.

– И что же выступит валютой?

– Боны будущего Директората. Участие в этом будущем, его определение.

– Амбициозно.

– Как я уже говорил, от нас в любом случае требуется новая модель. Из следствий это предполагает административные изменения.

– А так хорошо говорил про единство и опасность деления…

– Я никого свергать не собираюсь, это вопрос лояльности, а не карьеры. Но при переменах, естественно, кто-то пойдёт вверх, кто-то пойдёт вниз, от кого-то, возможно, избавятся. Это вопрос адаптации. И что касается ответа на твой… Скажи ты не «паутина», «нить», более общее понятие, я бы ещё колебался, указывать ли на кабинет папá Блеза. – «Нить? Ох, ну неужели…»

– То есть речь о том аквариуме? Вернее, сиренариуме?

– Да. Как понимаешь, о нём известно немногим вне цеха. Так что продолжить исследование вопроса определённо стоит. Не знаю, куда отправилась Сёриз, но если сверяться с библиотеками и архивами извне, то может не тратить время снова, речь не о каких-то пирамидах-надгробиях на городских кладбищах, в частных садах или о площади и улице Пирамид, имеется в виду кабинет с медными дверями.

– А что с паутиной или нитями?

– Одно время ходил миф, будто та пирамида – самое окончание опистосомы, то есть брюшка паука, который зарылся глубоко под городом и впился хелицерами в сочный кокон, разжижая его своим ядом, и который оставил на поверхности один прядильный аппарат, рассеивающий над городом, подобно заводской трубе, то, что ныне мы именуем регистрациями, ловящий в эту паутину всё, что пытается воспарить над ней, а остальное – зажать между новым горизонтом и старой землёй. И здесь я должен указать на определённые проблемы с аллегоричностью, которой требуется ещё несколько промежуточных сращений: где анатомия пауков, а где анатомия фабрик. Если примитивно, то к трубам последних ближе, не знаю, каракатицы. – «Каракатицы?! О-о, моя голова!»

– Получается, они готовятся устранить папá, нам стоит проверять все входящие посылки?

– Вряд ли снизойдут до бомбы, речь именно о тех изменениях, что я говорил. Для кого-то он – олицетворение нынешней модели, поэтому избавление от нитей пирамиды или смахивание её паутины – это аллегория банального политического лозунга.

Несколько минут они промолчали бок о бок, как когда-то в далёком приютском детстве подпирали спинами кровать и то сводили, то разводили носки, будто намеревались вытолкнуть лодку с полной горести суши и перерезать удерживающие её канаты – с возрастом менее интенсивно и заметно.

– Тебе не холодно сидеть на полу?

– Я ещё в самом начале подгребла под себя несколько плотных листов, так что не особо.

– Нам пора уходить. Не хочу встречаться с совоглавыми сейчас. Но за то, что упорхнули на какую-то ночную охоту, они ещё получат.

– Ты уже грозился.

– А если бы ты так и пролежала на полу всю ночь? Ещё и под сводами шкафа, из которого могло что-то очень неудачно выпасть прямо на голову?

– Спасибо, что беспокоишься. Если честно, мне бы дойти до санитарного кабинета – уж сейчас-то, я надеюсь, он откроется.

– А что такое?

– Ты правда хочешь, чтобы я тебе тут перечислила все симптомы?

– Да нет. Кажется, я и так знаю, в чём дело. Странно, что тебе не сообщили.

– Сообщили что? Не томи!

– Твой ис-диспозитиф. Он канул в небытие. Так что если помимо физиологических испытываешь и душевные симптомы вроде чувства утраты или тоски, то всё от разрыва связи. Три дня мучений – и будешь снова радоваться жизни. Не знаю, как твои ночные воздыхатели это сделали, зато нам убавили работы и беспокойств, хоть какой-то от них толк.

– Новость в принципе-то даже чудесная, но теперь я ощущаю потерю вполне рационально. М-да. И далековато до полноценного комфорта.

– Могу облегчить твои страдания, – полез он в карман и извлёк оттуда коробочку монпансье. – Мятные.

– М-м! Так ты и в правду уплетаешь леденцы!

– Я тебя никогда не обманывал. Просто мой образ заставляет воспринимать некоторые мои признания как абсурдные.

– Теперь-то, надеюсь, не будут тянуть с выдачей нового устройства?

– Только если ты не будешь тянуть с ритуально-технической подготовительной частью.

– Ай, я совсем про это забыла. Бр-р, снова иголки и всё остальное, воспоминаниями о чем не желаю портить удовольствие от конфетки. М-м. Спасибо, мне прямо сразу полегчало, честное слово. Интересно, а в этот раз дадут выбрать цвет подкладки и ремешков? И можно ли выклянчить для отделки замшу? – Щебетала она с какой-то неподдельной девичьей весёлостью, а щёки налились румянцем, подкрашиваемым зачинавшей день зарёй.