Текст книги "«MCM»"

5

Михаилу Евграфову снилось дурное и чуднóе. Если кто-то и утверждает, что во сне возможно разрешить задачки, неразрешимые перегруженным повседневностью сознанием, то это был определённо не тот случай. Если сравнивать измятую постель с исписанным листом бумаги, то всякий мог бы заключить, что сегодняшний сон Михаила был подобен признанию обитателя дома скорби.

Отвратительный сон без перерывов и пауз, совершенно монотонный. Он видел чудовищную машину, отдалённо напоминавшую паровоз, собирающий рельсы и шпалы впереди себя. Аниматическими клешнями, следующими сложным механическим алгоритмам, не то из отливавших чугуном и латунью зиккуратов, не то из вагонов, следовавших за ним, брал компоненты и раскладывал их с нечеловеческими точностью и быстротой, перемещался вперёд, и начинал процесс заново, однако в какой-то момент что-то изменилось, и паровоз перестал двигаться, но нарастил манипуляторы в длину – по одному за раз поочерёдно каждый из них был улучшен соседями – и протягивал пути, насколько хватало структурной выносливости металла, а потом стал собирать некую машину, по завершении сборки ставшую паровозом невиданной аэродинамической конструкции, и вот этот современный паровоз оказался прямо впереди своего предшественника – и укатил вдаль, через какое-то время сойдя с недостроенных путей, тогда паровоз-старичок повторил сборку, на сей раз его детище не укатило, но и двигаться не стало, тогда он добавил ему манипуляторы и начал передавать рельсы и шпалы для дальнейшей сборки, тот исправно выполнял обязанности, но потом отчего-то начал разбирать и своего творца на детали, причём какие-то из них, вроде клёпок, шли для улучшения дороги, а какие-то – наращивались на его обтекаемый корпус наподобие клыков, рогов, бивней, гребней и прочих костных наростов, и так, пока не остались одна лишь топка с котлом, колёсные пары да какие-то продырявленные картонки, – Михаилу каким-то образом удалось оценить поэтичность их содержания, – тогда топку рассекли многочленные манипуляторы, соорудили из неё и колёсных пар что-то вроде фонаря-коляски и поставили впереди состава так, чтобы жар и свечение оповещали дикое пространство впереди о приближении, остальное тоже как-то рассосалось, и завершилось всё тем, что картонки были применены как губная гармошка, нахлобученные вместо свистка на одной из труб, и издавали они мелодию совершенно неудобоваримую, сообщавшую нечто, одному лишь организованному нагромождению металла известную, и разжигала она огонь в топке, и двинулся состав, подцепив пустующие вагоны, и поезд этот почему-то двинулся на Михаила, очутившегося на линии его движения. И Михаил уже буквально начал чувствовать его жар, как поезд-монстр отнюдь не чуфыкнул – зверино взревел, затрясся на путях так, что они пошли волнами, а затем… Взорвался. Мгновение ничего не происходило. Глаза застил пар, будто готовившийся превратиться в белёсую смолу, что заключит и Михаила, и поезд в гигантскую каплю столь же белёсого янтаря. Но всё же он рассеивался, и Михаил увидел, что на расстояние аршина к нему неспешно подкатился тот поезд – с развороченным паровым котлом, десятки труб которого внезапно высвободившееся давление превратило в подобие железных щупалец – отчего-то уже ржавых. И этой ржой, особенно сильной на рваных краях со стороны отсутствующей дверцы дымовой коробки, они, описав уродливую параболическую дугу, метили в Михаила – жалкого человечка, которого вывороченная махина готовилась если не употребить в пищу, то уничтожить, сделать неживым, подобно себе; быть может, присовокупить, наполнить паром его кишки… И он бы им отдался… Да, ржещупальца медленно, но неукоснительно придвигались к Михаилу…

Проснулся он с горячим лбом и в поту, достойном кочегара, но мозг его продолжал выдавать образы и переваривать мир всё в том же ритме – или его отсутствии. Но всё же он смог сформировать главную для него на данный момент мысль: в секцию паровозов на Выставке он не пойдёт. «Ну, эти О^д, Ѳ и Ц».

Тут он провалился во второй сон. То было также видение о паровозе, но отличное от предыдущего. Он видел паровоз, у которого на приводных колёсах вместо поршней были лошадиные ноги. А затем он увидел, что паровоз этот движется по путям, проложенным по гигантской часовой стрелке, и уже близится катастрофа, но тут поезд взмыл пегасом и исчез. А часы остались. И стрелки были готовы отсечь Михаилу голову неумолимой медленной гильотиной. Но чем ближе они становились к горлу, тем больше изгибались, обхватывая его шею. Но вместо того, чтобы задыхаться, он ощутил духоту. Слово родственное, но означающее другое. Стрелки тоже начали казаться никакими не стрелками с игрушечной железной дорогой на них, но щупальцами, лишёнными присосок, зато испускавшими из своих окончаний лучи света, которые, правда, не делали предметы ярче, зато мгновенно приближали их, пожелай того Михаил. Но желал он лишь разрешиться от обвившей его мерзости, и потому направил лучи друг на друга и сгорел в потоке света.

Сгорел для того, чтобы фениксом возродиться в своей каюте. Был уже давно не тот час, когда трудолюбивому человеку пристало покидать кровать, – но ничего, его график большей частью ночной. Из дел на сегодня ждал отчёт, кое-какая возня с чертежами и новая экспедиция, если на то дадут разрешение. Думая об этом, он также размышлял и о том выговоре, каковой непременно получит от руководителя за тот провал. Если речь и вовсе не пойдёт об отстранении. При этом он почувствовал странное ощущение в районе шеи, будто его не то что ударили, но и впрямь пытались придушить. «Вероятно, реакция от слишком тугого форменного воротничка», – предположил он. Хотя было и что-то другое. В перерыве между снами, в том горячечном пробуждении, казалось, в его каюте притаился кто-то ещё, какой-то непонятный тонкий тёмный контур нависал над ним. Прикинув варианты, предположил, что то была тень от дерева или столба на ипподроме, куда ранним утром дирижабль опускался. Но духота-то откуда взялась? Он ведь оставлял иллюминатор приоткрытым… Хотя сейчас он был закрыт на поворотную щеколду. Неважно. Его взбодрили разминка и холодный душ, – Солнце отчего-то так и не прогрело трубки, связанные с резервуаром. Однако бриться он не стал – щетина позволяла лишние двенадцать часов подобной вольности, – чтобы не усиливать раздражение на шее. Далее его ждали завтрак сытным офицерским пайком в кают-компании под общение с командирами других отрядов, выходивших этой ночью на смену и уже сдавших не слишком интересные короткие отчёты – и пора уже самому на ковёр. Признаться, Михаил этой встречи не страшился, но ждал.

Его беспокоило то, что трое суток представленный им отчёт не находил адресата. Физически, безусловно, дошёл – для того курьерская служба, увитая проводами, радиоволнами и бумажными лентами, и существует. Во всяком случае, беглое знакомство состоялось. Но ведь донесение было не из тех, что можно положить в долгий ящик, какое-то ответное распоряжение должно ему воспоследовать! Впрочем, то могла быть небольшая уловка, чтобы проверить, не замутит ли кто омут, – но на уровне исполнителей всё было тихо. Значит, свидетелю их дел так и не удалось найти применение своему знанию, либо же раскрытие этой информации могло быть невыгодно по тем или иным причинам. Или это тоже было ответной уловкой: не занервничает ли кто? Возможно, в это самое время подбираются крючок поострее да леска потолще. Что ж, вот и повод узнать, для чего это всё на самом деле.

Михаил, насупившись от дум, продвигался к именной каюте на верхней палубе «Александра ІІ Освободителя», флагмана воздушного флота, чересчур роскошного, чтобы быть летающей лабораторией и чертёжной мастерской. Но, пожалуй, все призванные на борт заслуживали эти месяцы великолепия, какими бы чудаками или посредственностями при том ни казались по первому впечатлению. Дирижабль внушал достоинство каждым своим элементом, – но не себе самому, будь у него самосознание, а всем, кто был причастен к его созданию и эксплуатации. Это был лучший монумент человеческому гению. «Не безошибочному, не идеальному, но подошедшему к самой грани совершенства», – набирался Михаил источаемого судном духа. Он был готов и собран, он создал в сознании понятийно-поведенческий конструкт, отвечавший запросам предстоящего.

Вот и каюта в носовой части, прямо над рубкой, больше похожая на аквариум, до краёв залитый светом и со столь превосходной, не допускающей сквозняков, вентиляцией, что, казалось, та была способна не только поддерживать воздух свежим и чистым, но и отфильтровывать из пресыщенной фотонами среды отринутые наукой – ещё прошлого века – флогистоны.

– Ваше превосходительство, лейтенант Императорского флота Евграфов для дачи показаний по предоставленному рапорту прибыл!

– Хорошо, лейтенант, походите. И запомните: я ведь человек не военный, и более ценю дисциплину ума, нежели всю эту муштру. А у вас ум, надо признать, дисциплинирован. И я это говорю, имея в основании не только поданные вами за всё это время бумаги. У вас за плечами Минный офицерский класс и Императорский электротехнический институт с отличием, а также рекомендации моего хорошо знакомого коллеги Александра Степановича. Да, молодой человек, он вас запомнил. Вот почему вы и были выбраны в экипаж. Я лишь убедился, что не зря. Сейчас же я хочу подвергнуть испытанию некоторые свои и ваши выводы по поводу произошедшего. Прискорбно, что сорвались мероприятия по исследованию вискозного аппарата. Чудесный материал, чудесная технология. Я уже вижу её применение для воздушного флота, да и не только. Надеюсь, появится возможность воспроизвести технологический цикл в условиях нашего маленького летучего института. Но простите мне эту стариковскую мечтательность. Есть ли у вас какие-то дополнения и замечания по поводу визитёра, вызревшие за время ожидания этого разговора?

– Господин Менделеев, я не включил это в отчёт, но, похоже, за нами наблюдала женщина.

– Вот как? Женщина!

– Да, её костюм был более похож мужской, но всё же скроен по фигуре… И я уверен, что мужчинам подобные пропорции физиологически не вполне пристали.

– Так-так. Это вы разглядели, а что же лицо?

– Оказалось затемнено по естественным причинам, как я и отметил в рапорте.

– Но откровенно пол отчего-то не упомянули, пошли на лингвистическую хитрость: в вашем рапорте фигурирует то «нарушитель», то «наблюдатель», а то и «неустановленное лицо».

– Прошу простить моё плутовство. И покорнейше прошу простить, если оно оскорбило ваше превосходительство. Манёвр предназначался не для вас, но звеньев фельдъегерской цепочки…

– Которые могли бы слишком эмоционально воспринять упоминание слабого пола в эдакой комедии. За это, лейтенант, прощаю. Тем не менее, что же вас заставило в совершенно первобытном духе побежать за ней – вместо принятия боевой стойки и спокойного произведения выстрела из табельного оружия, как предписано штабными гуманистами? Вряд ли выстрел из «браунинга» оказался бы громче той погони по железным мосткам, что вы устроили, и звона стекла от залпа пневмоштуцера. Залпа, под который могли попасть и вы.

– Да, к сожалению, мичману Деспину удачная позиция так и не подвернулась. Моему же поведению твёрдого оправдания нет, однако двигало мной желание задержать любопытную персону: те шаблоны, что мы себе изобрели для подобных случаев, к ней не подходили. И продолжают таковыми оставаться.

– Слишком обширное заключение, чтобы с ним спорить. Любопытно иное: кто же способен додуматься использовать женщину в столь деликатном деле?

– Ваше превосходительство, вынужден с вами не согласиться: история знает примеры, когда женщины наносили решающий удар.

– Ядом, кинжалом и подлогом, но не в роли «наблюдателя», чтобы затем – что? Засвидетельствовать увиденное без материальных доказательств? Вы ведь при последовавшей за этим уборке не обнаружили никаких оброненных блокнотов или тем более разбитых фотоаппаратов и их частей?

– Н-нет, ничего для фиксирования информации, – тут он почувствовал в кармане вес точно-не-хронометра.

– Не могла ли она оказаться там случайно? Тайное свидание? И побежала она от вас, потому как испугалась вашей грозной униформенной ватаги – как вам такое?

– Обычная девушка с большей вероятностью оцепенела бы от страха. И вскрикнула. И уж тем более постаралась бы не задерживаться там, где очутилась, если, разумеется, встреча не была назначена в химической секции, в чём так же можно усомниться.

– Ну почему же, там рядышком парфюмерный отдел. Достаточный повод для ветреных голов и пламенных сердец – не находите?

– Где же тогда ухажёр? – удивился своей дерзости Михаил и потупил взор.

– А хороший вопрос. Сбежал, завидев вас? Или же так и остался незамеченным?

– Мы в соответствии с инструкцией установили ширмы, всё это время они работали, как и задумано, наш ярус был чист, а стук обычных каблуков по железу верхней галереи мы бы и сами услышали.

– Обычных. То есть тем самым вы намекаете на два возможных обстоятельства. Первое: вы не установили зонтичную ширму. Второе: подошвы у гостьи были необычными. Неподготовленные вы, подготовленная девица. И костюм у неё непростой, и обувь бесшумная, и час для прогулок выбран неслучайный… Выходит, она там была неспроста? И сообщников не было? Любопытно. Без доказательств и уличённая. Даже для некой дипломатической, в широком смысле этого слова, игры этого мало. А каких-то других улик не получить. Что лучше в условиях неполноты данных для оценки ситуации: отнестись снисходительно, как к курьёзу, или со всей возможной серьёзностью, как к прологу трагедии о стольки-то актах? Думаю над тем, чтобы не выпускать мобильные группы в рейды, переместить всё наземное оборудование и свернуть операцию на какое-то время.

«Вот оно!» – тут Михаил понял, что можно попробовать поднажать, начать вести беседу. Потерять он мог многое, но прояснить этот вопрос всё же стоило хотя бы в рамках расследования, дабы отмести одну из версий.

– Ваше превосходительство, господин Менделеев, не возьму в толк столь уверенное предположение о том, что это может быть часть какой-то игры. В стране-шестиугольнике весьма развита журналистика. Наша фам-фаталь могла быть из газетчиц, а им для своих статеек порой достаточной одних лишь голословных измышлений. Растиражировали мнение, а дальше само покатилось.

– А газетами будто никто не владеет? – с прищуром взглянул на него стоявший напротив пожилой господин. – Вы, ваше благородие, кое-что упускаете. Если она и в самом деле пришла туда из-за вас, это означает, что она знала либо когда вы придёте, либо откуда вы придёте. Первое предполагает разглашение тайны одним из членов экипажа, имевших доступ к графику этапов операции. Второе – либо подобной изменой, либо осведомлённостью о способах доставки и эвакуации, а для этого пришлось бы не меньше месяца каждую ночь просиживать где-то неподалёку, выжидая удобного случая. Случая, каковых, наверняка, было полно и до этого. Для какой-то там газетчицы, пусть и подозрительно экипированной, это слишком много и слишком долго, не говоря уже о проблематичности получения отчётливых кадров с безопасного расстояния при таком-то естественном и искусственном освещении. И вперёдсмотрящие уж наверняка бы разглядели блеск линзы и тем более фотографическую вспышку. А если бы снимок или фильм были сделаны, то зачем же пытаться подойти ближе? Чтобы подслушать речь, непохожую на родную, и поглазеть на малопонятные мельтешения? Да чёрта с два! Следующим же утром картинка, сочащаяся чёрной патокой остервенения, украшала бы первую страницу, а сопровождал её – полный пустых намёков и пространных обвинений текст. Будь это индивидуальный, авторский репортаж. В случае фильма – экстренный сеанс для всех желающих, освещающий поразительные и неожиданные ракурсы дружбы наций. А заодно, прямо скажем, и прорыв в области синематографии. Как мы знаем, так ничего и не опубликовано. Такой материал завернуть никак не могли. Это же скандал года. А скандалам нужно кипеть и бурлить, обжигать едким горячим жиром. Вы правильно сказали: растиражировать мнение, а дальше само покатится. Но что дальше-то? Изданию – популярность, но мы, хоть и сели в лужу, а вышли бы сухими из её мутной воды.

– Так Генеральный комиссариат Экспозисьон Юниверсель и готов всё простить?

– О, отнюдь, месьё Пикар потратил немыслимое количество времени и капель для горла, убеждая экспонентов в безопасности размещения машин и продукции на отведённой под Выставку территории, а потому в крайней степени счёл бы подобное оскорбительным и недозволительным. Но факты, улики-то где? При текущем политическом раскладе даже представители оппозиционных друг к другу группировок будут в унисон нашёптывать одно и то же: всё сговор, всё клевета против русско-французского союза, всё от возмутительного пропагандистского успеха самой Выставки.

– Стало быть, вы исключаете, что то мог быть заказ раздосадованных партнёров? Ведь вы тоже правильно сказали: газетами кто-то владеет.

– Каких ещё партнёров?! А-а, я прямо-таки вижу, как ваше небритое лицо ощетинивается. Знаю, куда вы клоните. Ещё в тот день я понял, что вам не по нраву. Только не спешите с выводами, молодой человек. Могу вас сразу заверить: всё, что вы делали, вы делали для отечества. И только для него. Допустимы предположения о банальном шантаже и происках конкурентов. Однако первое исключается, поскольку к нам бы уже обратились с предложением выкупить материалы, пока мы не пошли в контратаку и не подготовили опровержение. А второе следует понимать следующим образом: кто-то поделился с газетчиками информацией о том, что за дирижаблями стоит приглядывать вне, скажем так, конкурсной программы и предлагаемых российской стороной, то есть нами, мероприятий. Не скопировать технологии – а похоже, что ресурсов хватило только на незначительные сведения, – так выставить всё в невыгодном для нас свете, опозорить и дискредитировать. Почему газетчики? Да потому что их не жалко, сработай на них аналогия третьего закона Ньютона. Хотя совершенно не настаиваю на том, что так и было. Рекрутировать для своих нужд могли и кого-то ещё, просто удобный пример, к которому вы сами и подвели. Кто знает, каких диких пинкертонов сегодня можно встретить и нанять?

– Вы не…

– Всё я да. Теперь насчёт предполагаемых партнёров. Их нет. Мы намекали на кооперацию в вопросах промышленной разведки, однако они хотели только проверенной грубой силы и готовой продукции; отчасти потому, что опасались разглашения этой договорённости членами очередного развалившегося кабинета, так что понять их можно. Ну и чудесно. Прекрасно вписывается в нашу концепцию протекционизма: они нам капитал, мы им товар. Уж извините за циничное упрощение, вы и так, полагаю, прекрасно знаете её суть и особенности. А, возможно даже, и мою книжонку полистали. Но оставаться царём горы Россия сможет, только если постоянно будет предлагать что-то новое. А для этого необходимо не просто знать, но быть в курсе, – и здесь я прошу вас оценить финансово-навигационный спектр выражения, – технических преимуществ и недостатков остальных участников рынка, а также общем векторе развития технологии. Когда ж ещё представится возможность с минимальными затратами собрать сведения о как можно большем числе игроков, как не на Всемирной выставке? Мы не воры, уж поверьте. Нет никакого смысла делать копии оборудования, а затем развязывать патентные войны. Во многом ваша работа – выявлять ошибки и просчёты, а также спорные особенности; заниматься конструированием будут, если так необходимо, на родине, если уже не начали. Исключение – вискоза, уж извините, ей прямо сейчас применение найдётся. Чертежи – вещь превосходная, но реальность не так совершенна, как фантазия. Мечты не изуродованы земным тяготением. Понимаю, вы не этого ожидали, когда в первый раз поднимались по трапу, но я рад, что вы справляетесь не хуже, а то и лучше тех, кто начал проходить подготовку гораздо раньше вас.

– Мне лестно, но те переговоры…

– Да-да, переговоры. Вас, как и других офицеров, не позвали по той простой причине, что вы были не нужны. Учёные, бывшие тогда в составе иностранной делегации, – мои давнишние знакомые по переписке, мы прекрасно общаемся между собой и без технических советников. Чинуши и дипломаты – безобидные, им просто передали последние документы. Это была более дружеская, доверительная беседа, нежели официальная встреча. Кроме того, я получил у них кое-какую консультацию по развитию наших северных проектов.

– Северных проектов? О чём же консультироваться, если их так грубо, уж простите мне мою прямоту, заворачивают? Если они только для демонстрации на Выставке и пригодны? Известно, господин Менделеев, как они важны вам, но – ретроградам в раззолоченных мундирах?

– Вот потому и за закрытыми дверями, вот потому и за пробковыми стенами, что никто из их числа не знает и знать пока не должен. Будьте любезны посмотреть на стеллаж справа от вас, – Михаил обнаружил там модель некоего корабля. – Это, лейтенант Российского Императорского флота, модель ледокола. Вот такими ледоколами планировалось расчищать путь для торговых судов в Северном морском коридоре. Проходить его за одну навигацию! Использовать как транспортную артерию! Вы только вообразите: доставлять товары из Азии в Европу и наоборот не по размашистой дуге через моря у Китая, Индийский океан и Суэцкий канал, сквозь всю эту жару и влагу, – а в случае последнего, так ещё и надеяться, что никто не забудет о Стамбульской международной конвенции, – но через заполярье, по водам Северного ледовитого! А если и не торговля, то практически круглогодичный проход к впадающим в океан великим сибирским рекам для снабжения опорных пунктов нашей мирной внутренней «реконкисты», переводящей декларативное владение землями в действительное. Но, как и было сказано, – «планировалось». Не дали даже сделать опытный образец, чтобы оснастить уже буквально через месяц стартующую Русскую полярную экспедицию. Такое громкое название, такая возрождающая ушедший век географических открытий цель – найти Землю Санникова, – а поплывут, смешно сказать, на шхуне, «обшитой противоледовым поясом». Погубят Толля. Погубит Толль себя…

– Разделяю ваши тревоги. Я знаком с лейтенантом Коломейцевым. Тот уверен, что средства, которыми по высочайшему покровительству весьма щедро снабжали экспедицию, и о необходимости обеспечения которыми господа Толль и Колчак периодически напоминали Императорской Академии, не пропали зря, а ежели обнаружится недостаток чего-либо, и это приведёт к долгим выяснениям отношений на морозе, то разгонит участникам кровь розгами… Чтобы обратно к мозгам прилила.

– Вот-вот. Комиссия, в которой, к сожалению, было слишком мало сторонников прогресса, постановила, что с задачей подпитки экспедиций при желании можно справиться и при нынешнем оснащении, даже с издержками на поэтапность, не вкладывать государственные средства (несмотря на все отходящие казне паи) в нечто, что при всех своих возможных гражданских и военных преимуществах пригодно лишь в Арктике, а в случае той же панконтинентальной коммерции становится, по их мнению, бесполезным, стоит конвою отдаться тёплому течению Гольфстрима. И, как они подчеркнули, становится в особенности бесполезным, если учесть, что Российская империя не контролирует начало и конец маршрута: что так на Суэцком канале нужно кланяться англичанам и немножко французам, что эдак после всех трудностей Севера пришлось бы разгружаться по одну из сторон Английского пролива. «Хоть и союзнички, а ощущеньице как от Босфора!» То есть России, если пунктом назначения не значится Санкт-Петербург или какой-то из портов Белого моря, можно рассчитывать лишь на услуги сопровождения, европейцы предпочтут свои суда возможности арендовать наши, какими бы превосходными они ни были. В общем, предстоит заново обдумать то, как подать идею Транследовитого пути. Пусть так, но есть для ледоколов и иное применение, отчасти способствующее этому: множество открытий ждёт нас в Арктике, уверяю вас, в том числе нефтегазовые месторождения. А если ещё и Землю Санникова найдут, – то речь пойдёт уже и о металлах, минералах и камнях. Вы несомненно осознаёте их важность для нашей растущей как на дрожжах промышленности. Но залежи ещё как-то нужно разведать. А добыча? Ещё один сложный вопрос. Для этого потребуются специальные, разработанные на тех же принципах плавучие платформы, каких мир ещё не видывал. Увы, ввиду расстояний дирижабли в том регионе не столь эффективны, добычу даже с «серафимов», само собой, вести невозможно, только осуществлять доставку материалов; ещё и базы обслуживания устраивать пришлось бы, куда более частые, чем для наземных и морских вариантов. Поэтому придётся первые приготовления осуществлять по суше и морю, пробиваться через льды. То есть на судах, представленных данной моделью. Увы ещё раз, высочайшего одобрения и этот проект не получил из-за козней неквалифицированных господ в золотом шитье, которым нужен быстрый результат, которые уверены, что для нужд Империи достаточно и Баку с другими разведанными месторождениями, несмотря на сугубо капиталистический характер тех промыслов. Что ж, спасибо за подсказку, попробуем достучаться, опробовав некоторые вещи и гипотезы на Каспии. Одно мне стало понятно: интерес к Арктике, да и в принципе к прогрессу, нужно воспитывать. Однако и проект сети железных дорог, которым мы в эту самую минуту хвастаемся на Выставке, также встретил ожесточённое сопротивление в высокоблагородных кругах. Того и гляди: обглодают до одной линии Транссибирской магистрали. И деньги наши высокородные да узколобые выделять не хотят, а частные вложения, необходимые, но всё же недостаточные для полного покрытия расходов, принимают с опаской, хотя в их стеклянных крысиных глазках явно читается желание найти удобных им инвесторов, а потом устроить судебную расправу по факту растрат не только государственной доли организованных фондов, – я называю вероятный сценарий, – но и частных вложений с целью отобрать всё под непосредственное управление государства, то есть себя, без оглядки на других акционеров и основателей. Вот мы в тот самый день сидели и думали, можно ли как-то организовать систему, подобную институту бонов, или иным образом оформить предприятие, минимизируя риски партнёров. Мыслили, как устроить паевую систему, как не повторить ошибок других амбициозных проектов, которыми мир накушался за последнюю четверть века – и всё прочее. Более того, если рассматривать идею шире, то введение кредитивных обязательств со свободной подпиской для граждан означает превращение предприятия в народное дело; Север станет не какой-то географической абстракцией для всех, кроме поморов, но частью самосознания народа России, предметом реальной инвестиции. Так привьём шкурный интерес к родной земле и вопросам управления ею. Некоторые теоретические варианты нашлись, но их нельзя назвать оптимальными. Иными словами, прошу вас, не огорчайтесь и не считайте это ударом по вашим амбициям, просто для нас тогда была не лишней парочка знатоков права, а не проводки, если позволите каламбур.

Этому человеку науки нельзя было не верить. Он говорил убедительно и открыто. Пожалуй, даже слишком, – и в этом следует заподозрить умысел испытания. Но как Михаил мог заподозрить его в каких-то сомнительных мелочных заговорах, когда есть вполне реальное сопротивление в верхах, реакция благородной патины, прикипевшей к забронзовевшей от успехов государственной машине, и необходимость считаться с этим? Конечно, это политика, которой он и опасался, но тревогу следует признать ложной, никаких сепаратных переговоров не было. Неплохо бы получить более веские аргументы, но теперь он был почему-то уверен, что со временем он их получит. Его конструкт рухнул, так толком и не пригодившись. Он испытывал потребность извиниться.

– Ваше превосходительство, господин Менделеев, позвольте…

– Для вас я теперь Дмитрий Иванович. В уместной для этого обстановке. Извинений не нужно. Напротив, я рад состоявшейся демонстрации остроты вашего ума в непривычном для офицера-электротехника жанре детектива. Но, боюсь, я вынужден буду теперь предложить вам некоторую смену деятельности. Очередную, м-да. Но что поделать, ведь и я не хотел заниматься тем, чем мы занимаемся. Экая невидаль, на старости лет заделаться, по факту, главой секретной инженерно-технической службы, подсматривать что-то у других, сличать конструктивные возможности… Да что там «у других» – у друзей! Вот так использовать «серафима», «херувима», «офанимов»… Я ведь к их идее пришёл, делясь мыслями с Джеймсом Дьюаром, Уильямом Рамзаем и другими людьми, достойными свободного обмена интеллектуальным капиталом людьми. Но нет, золотой лис Витте убедил меня, что прорывные достижения нужно придерживать, доводить их до рабочего состояния и поставлять как готовую продукцию. Продукцию, которую мы же и будем способны обслуживать. И на всё – патент, патент, патент. И презентации! Такие, чтобы все знали, что мы это уже сделали, исчерпали тему на годы вперёд. Как Рёнтген с исследованием прославивших его лучей: ни один из публикующихся ныне по теме не обладает ни размахом, ни глубиной его влечения, подхода и результатов, лишь по мелочи что-то обмусоливают до противного – всё сказано на десятилетие вперёд.

При упоминании Х-лучей Михаила как током ударило. Он скрыл пронизавшую его однократную судорогу, вытянувшись по струнке и, пожалуй, слишком рьяно задав вопрос:

– Что же прикажете делать, Дмитрий Иванович?

– Вам предстоит заняться, хм, контрразведкой, лейтенант Евграфов… К слову, как вас по батюшке?

– Михаил Дмитриевич.

– Дмитриевич, стало быть… Вот что, Михаил Дмитриевич. Подозреваю, вскоре появится кое-что… требующее ваших способностей, но большей деликатности и выдержки. Хотя данные по вискозе, смею заметить, я всё ещё рассчитываю получить. Касательно текущего положения дел, не могу более отправлять вас вновь спускаться и исследовать образцы, с этим чернотуфельным действом справятся и остальные. И пусть думают, что так вас отстраняют от полевой работы. Вы и ваша команда займётесь же, когда это по тем или иным причинам понадобится, калькированием документов, расположение которых вам будут указывать; всё-таки полусерьёзная должность вице-президента Жюри даёт мне некоторые преимущества. Разумеется, должно разобраться и с проблемой, послужившей предпосылкой нашей встречи. План действий вы набросайте сами. Я послушаю. Да-да, сейчас, не расслабляйтесь, молодой человек.