Текст книги "Инсбрукская волчица"

Пол на втором этаже местами провалился. От взрыва по нему пошли длинные трещины. Казалось, сейчас они разойдутся, и всё здание сложится, как карточный домик. Я предпочёл держаться поближе к дверным проёмам, сочтя это более безопасным.

В уборной, прямо за перегородкой, лежали три трупа. Они не обгорели, поэтому мне представилась возможность хорошенько их рассмотреть. У белокурой миниатюрной особы перерезано горло. Как я позже выяснил, это была Симона Вильхельм. Вторую, как выяснится позже, звали Ева Гюнст. Она лежала, неестественно запрокинув голову набок, в её раскрытых глазах отразился липкий, промозглый до костей ужас.

Также здесь лежало тело весьма крупного мужчины крестьянской наружности, передняя часть головы которого была полностью уничтожена выстрелом – здесь вышла пуля. В затылке убитого была маленькая дырочка – здесь пуля вошла.

Всё указывало на то, что это были первые жертвы убийцы. Но неужели никто не слышал криков? Или убийца опять постарался сделать всё, чтобы жертвы не успели даже опомниться? Скажем, после того, как перерезал горло Симоне, заткнул рот Гюнст и хладнокровно ударил ножом в живот.

– Так-так, два ранения в брюшной полости, – сухо продекламировал я, осмотрев труп, – первый удар был спонтанным, второй пришёлся как раз в область солнечного сплетения.

Тут Кляйну едва не стало плохо.

Очевидно, он едва сдержал приступ тошноты от взгляда Евы. Мартин, ещё будучи стажёром, заслужил репутацию впечатлительного парня, которого от кошмарного зрелища может стошнить. В действительности, это случилось лишь однажды, когда стажёр Кляйн принял участие в расследовании жестокого убийства в пригороде Инсбрука. Стоило ему увидеть всю кошмарную картину, он буквально вывалился из комнаты, и его вырвало. Следователь тогда сильно разозлился на стажёра и наорал, что он «все улики обрыгал ему». С тех пор репутация впечатлительного легавого закрепилась за Кляйном. Признаться, мне было немного жаль парня, которому на самой заре карьеры прилепили такой обидный ярлык.

– И ещё, Мартин, ты давно ел? – спросил я с некоторой усмешкой.

– Полтора часа как, – ответил толстяк, вытирая капли пота со лба.

– Тогда постарайся не расстаться с обедом, хорошо? – усмехнулся я.

Мы уже решили, что тут не на что смотреть, как вдруг Мартин крикнул:

– Волос!

Он аккуратно вытащил пинцетом длинный тёмный волос, зажатый между пальцев одной из убитых. Жертва в предсмертных судорогах задела убийцу, и у неё в руке оказался волос. Невозможно было представить, что такие длинные волосы носит мужчина.

– Убийца – шатенка! – воскликнул я. – Так, Мартин, записывай: убийца – женщина возрастом не менее пятнадцати лет, высокого по женским меркам роста. Достаточно мощная девчонка. Носит обувь сорокового размера. Обладает незаурядными познаниями в химии, либо близко знакома с человеком, углублённо изучающим химию, а также, возможно, торгующим или владеющим оружием. Сдаётся мне, взрывчатка собрана по старинке, достаточно смешать серу и селитру, и порох готов! Да мало ли, есть ещё множество способов сделать взрывчатку в домашних условиях. А вот где она взяла пистолет – нам ещё предстоит выяснить.

Смотреть на третьем этаже было особо нечего. Пол местами провалился, всё было завалено осколками лопнувшего от огня стекла. В правом крыле было значительно чище. Значит, очаг возгорания был в левом, Ну конечно, рядом и чёрная лестница, легче скрыться.

– Я пас, – Кляйн сделал шаг назад. Очень уж хрупким казался пол в этой части здания, – идите вперёд, инспектор, вы вроде полегче меня будете.

– Хорош напарник, – хмыкнул я, – ты и на войне, поди, скажешь товарищу: «иди вперёд, а я за тебя отомщу».

Однако опасения Кляйна были вполне здравыми. Всё здесь держится на соплях, и такого габаритного человека, как Мартин, пол, по которому пошла громадная трещина, мог не выдержать. «Теперь очень осторожно», – подумал я и, бегло оценив обстановку, стал пробираться мимо классных комнат. Двери были распахнуты настежь, и только последняя закрыта. Убийца подпёр её снаружи, значит, его целью были те, кто находился внутри! Возможно, убийца училась в этом классе? Скорее всего, она – единственная выжившая или единственная, кто остался невредимой. Всё просто, как дважды два! Надо проштудировать списки учащихся и узнать, какой класс занимался в месте, где и произошло возгорание.

Итак первые предположения у меня были такие: убийца – гимназистка. Старшеклассница. Ростом выше среднего, с виду кажется мужиковатой, шатенка. Замкнутая, необщительная. Скорее всего, имела взыскания за своё агрессивное поведение, возможно, даже попадала во внимание полиции. Но, увы, начальство смотрело на всё это сквозь пальцы. За это и поплатились жизнью ни в чём не повинные люди. Но самое страшное даже не то, что это случилось, а то, что в тысячах школ учатся и ждут своего часа подобные оборотни. И кто знает, когда они захотят воплотить свои садистские фантазии в реальность? Мне предстояло ещё отработать огромный список учащихся в этой гимназии и, исключая априори непричастных, вычислить убийцу. Что-то мне подсказывало, что не позднее завтрашнего дня я, наконец, раскрою имя этого оборотня, зверски убившего десятки человек.

***

Кто из нас не мечтал оказаться в сказке? Однако мечтать надо осторожно – мечты ведь имеют свойство сбываться, но совсем не так, как того хотелось бы нам. Сбылась сказка и в моей жизни. В сказках ведь как? Приёмные родители не привечают детей, и это ещё мягко сказано. Мало того, мать в скором времени стала похожа на отчима в плане своего к нам отношения.

Не раз я, слушая жалобы учителей на поведение своего сына Каспера, вспоминал себя. Я был слабым, но от того не менее задиристым. Часто я лез в драки и поэтому ходил с «фонарём» под глазом. Я надеялся таким образом как-то привлечь внимание родителей. Всё тщетно.

А теперь всё повторялось: я столь же безответственно относился к воспитанию собственных детей. Увы, как ни старался я быть непохожим на отчима, всё чаще убеждался в том, что полностью провалил свою задачу.

Вчера я здорово вымотался, опрашивая свидетелей и изучая списки учащихся в гимназии. Мне предстояло проверить огромный массив документов, свидетели-то вчера ничего внятного пояснить не смогли, лишь что-то мямлили, нередки были истерики и обмороки. «Куда же она испарилась? – думал я, – неужели никто её не видел?!» Я чувствовал невероятную досаду, казалось бы, вот она, убийца, а не дотянуться! Меня не отпускало ощущение, что откуда-то из-за угла за мной наблюдают два красных огонька, оборотень где-то рядом и наверняка ждёт момента, чтобы и на меня напасть. Эта мысль здорово подогрела во мне охотничий азарт, ведь нет ничего лучше, чем охота на человека. Она тем увлекательна, что в любой момент охотник и дичь могут поменяться местами, и здесь далеко не всё зависит от них.

В любом случае, сегодня мне предстоит вычислить эту рано повзрослевшую гимназистку. Может, кто из свидетелей отошёл от шока и теперь сможет дать подробные показания. Я помню, какая давка царила в первые часы после трагедии. Ученицы в панике выпрыгивали из окон, поднялась такая давка, что никто и не замечал, как топтали раненых, как взывали о помощи обгоревшие чуть ли не до костей люди. Но больше всего мне запомнилась молодая учительница. Её в полуобмороке вели к карете, а сама она повторяла в бреду:

– Она… Это она… Я знала!..

Это была Ингрид Лауэр, та самая, что дала показания по делу «ночных тварей». Она же когда-то готовила Берту к школе. С поистине ангельским терпением Ингрид справлялась с этой несносной капризной девчонкой, сразу было видно, что она знает и любит своё дело. Она по сей день остаётся любимицей учениц. Я заметил, что у неё неестественно выпирает живот, и как ни крути, придётся действовать осторожно, а то мало ли, какие последствия могут быть от допроса в стрессогенной форме. Она или видела убийцу, или догадывается, кто мог такое совершить.

Меня же не покидало ощущение, что убийца пряталась на заднем дворе и лишь с нашим приходом скрылась. Вот там-то я и обнаружил на вязком, как глина, грунте, чёткие следы всё тех же ботинок сорокового размера. Тут даже слепков не требовалось – следы были абсолютно идентичны. А значит, наша Золушка спокойно наблюдала за пожаром, а когда начальница попыталась спастись, хладнокровно расстреляла женщину. Не весь барабан разрядила, а только дважды в сердце. Стреляла шагов с пяти. Тут, конечно, даже дилетант попадёт, но что-то мне подсказывало, что эта волчица не впервые держала в руках оружие. Не исключено, бывала на охоте, или кто-то показывал ей столь сомнительный мастер-класс.

Такие люди чаще остальных склонны травить байки о своих похождениях и даже показать мастер-класс по стрельбе из нагана, или даже из обреза винтовки. Круг поиска сужался, но чтобы поднять досье каждой из них, нужно время. Нет, тут нужно, в первую очередь, отследить тех, кто не пострадал и отсутствовал на уроках во время пожара. Портрет убийцы был практически готов, лишь пара деталей затерялась.

Этим утром я чувствовал себя так, будто очнулся от зимней спячки. Руки дрожали, в голове гулял ветер. Берта и Каспер о чём-то громко беседовали в гостиной. Дочь будто забыла, как вчера, потрясённая известием, весь вечер ревела. Среди пострадавших были её хорошие подруги. Занятия сегодня отменили, но я был категорически не согласен с этим – происшествия, даже столь масштабные, не должны тормозить учебный процесс, тем более, Берта училась не в гимназии, а в частной школе, поближе к дому. Она-то целёхонька, никто там поджоги не устраивал. А Каспер просто был рад внеплановому выходному, его не очень-то волновал пожар.

– Эй, дурень, – позвал я сына. «Дурнем» я его называл, когда у меня было хорошее настроение, – не забыл ещё? Ты сегодня на кухне дежурный.

– Помню, – равнодушно ответил Каспер и ушёл в свою комнату.

Прислуги у нас не было, поэтому мы составили график, когда и чья очередь мыть посуду. Но это не спасало от ссор. Берта и Каспер никак не могли поделить обязанности, каждый из них норовил спихнуть ответственность на другого. Ну да, это только в книгах брат и сестра «не разлей вода», мои же отпрыски друг друга не жалуют: Каспер считает Берту истеричной дурой, а Берта парирует тем, что она, в отличие от Каспера, никогда не оставалась на второй год. Каспер действительно однажды остался на второй год в пятом классе и только сейчас с грехом пополам заканчивал выпускной класс. Он способен учиться лучше, но не демонстрировал никакого желания. Как скатился до троек, так с тех пор и не вылезал.

– Флоре, а правда, что это гимназистка сделала? – спросила жена с некоторой дрожью в голосе, когда мы сели за стол завтракать.

– Ты же знаешь, что я предпочитаю молчать, пока не знаю наверняка, – ответил я, – может, и вовсе кто-то из учителей… Ладно, потом всё объясню, мне на службу пора, – уклонился от ответа я и, в скором времени прикончив лёгкий завтрак, отправился в гостиную.

Ничего не подозревающая Берта набила карманы орехами и приготовилась их сгрызть все без остатка. Тут-то я и решил провести «следственный эксперимент». Выскочив из-за угла, я схватил Берту за горло и, прошипев: «Молчи, если хочешь жить», буквально затащил её в прихожую. Марта и слова не могла сказать от шока. Она привыкла, что меня иногда «несёт», но не до такой же степени.

– Флоре, ты с ума сошёл? – закричала Марта, когда, наконец, обрела дар речи.

– Эксперимент удался! – торжественно продекламировал я, отпуская Берту. – От шока даже ты, взрослый человек, не подумала ничего предпринять. Теперь я знаю, как она расправилась с Гюнст и Вильхельм!

В следующий момент я, провожаемый возмущёнными криками Берты и причитаниями жены, накинул пальто, надвинул кепку и, взяв портфель, отправился на службу.

Сегодня вновь хмурая погода. Тяжёлые свинцово-серые тучи, нависшие над Инсбруком, точно передавали всю гнетущую атмосферу города. После вчерашнего происшествия Инсбрук оцепенел. Прежде полные спешащих людей улицы нынче были пусты, лишь изредка зеваки проходили мимо витрин, глазели на товары, да и шли по своим делам. Инсбрук казался мне мини-копией Вены – те же старинные постройки, те же улицы.

Когда я уехал на учёбу в Вену, я впервые заметил резкий контраст. В центре было полно солидных господ, сытых и довольных жизнью. Там постоянно щеголяли люди, одетые «с иголочки», дамы в элегантных нарядах, на фоне которых простецки одетые студенты смотрелись просто белыми воронами. Я же снимал жильё в отдалённом квартале, рядом с рабочими общежитиями. Здесь не было ни садов, ни фонтанов, ни зелёных лесопарков, ни уютных кофеен. Зато чего здесь было в достатке, это грязи, вони и прочих «прелестей» городских окраин.

Часто здесь мелькали турки. Улыбчивые торгаши, устроившие ярмарку неподалёку от дома, где я снимал угол, каждое утро провожали спешащих на работу людей сахарными улыбками и активно зазывали что-то у них купить. Расшитые блеском фраки, фески и тюрбаны смотрелись просто кричаще в руках продавцов, одетых в рваные пиджаки и поношенные тюбетейки. Зато у них можно было разжиться дешёвыми восточными сладостями и табаком, чем я беззастенчиво пользовался. Была здесь и парикмахерская, принадлежащая коренастому турку по имени Энвер. Он был весьма словоохотлив, не забывал мне напоминать, что они, турки, знают толк в женской красоте, и если я хочу, могу привести сюда свою невесту, он из неё такую красавицу сделает, что не узнать.

– Эти ваши немки страшные такие, не умеют следить за собой. А у нас женский красота – часть культуры, – говорил иной раз Энвер, угощая меня папиросой.

Дальше он начинал рассказывать небылицы, как к нему тайком наведывались зажиточные жительницы Вены, которым надо быть неотразимыми на балу, а австриякам они, дескать, не доверяли – изуродуют только ещё больше.

Сама парикмахерская, собственноручно убранная и чистая, смотрелась кричаще на окраинах.

Полупьяные девицы лёгкого поведения, мелькающие на перекрёстках и у оживлённых улиц, оборванные рабочие, ремесленники, едва сводящие концы с концами, жуликоватого вида картёжники и напёрсточники служили красочной иллюстрацией жизни на самой её обочине.

То, какой видели Вену иногородние, наслушавшиеся всяких небылиц про роскошные кварталы, где разве что золото рекой не течёт, где в уютных ресторанах подают изысканные блюда, блеск театров и прочих культурных заведений, резко отличалась от Вены настоящей. Вена – город в городе, где средоточие благополучия и роскоши – центр, окружали обшарпанные ветхие дома городской бедноты.

В таких условиях я жил несколько лет. Вечно угрюмые работяги, хвастливые турки и бесцельно слоняющиеся нищие стали моими соседями, и я настолько привык к ним, что одна мысль, что можно жить иначе, удивляла меня. Теперь, по прошествии двадцати с лишним лет, мне с трудом верится, что я когда-то жил в грязном унылом переулке. Всё смыли волны времени. В том числе и дурные воспоминания, не считая тех, что надолго отпечатались в моём сознании.

Воздух был тих и недвижим. Я быстрым шагом шёл в сторону полицейского участка, и только, когда подошёл достаточно близко, у меня развеялось ощущение, что город вымер. Полицейские шумно переговаривались между собой. Из их разговоров я понял, что наше дело теперь взято на контроль непосредственно городскими властями. Этого только не хватало! Эти жирные, лоснящиеся кабинетные крысы умеют только требовать и советовать, что делать. Лучше бы делали то, что им по статусу положено, тогда бы им цены не было.

Кляйн уже был на рабочем месте. Выглядел не лучшим образом. У него на лице всегда отражалось его текущее состояние, и сразу было видно, что Мартин не выспался, устал, чем-то сильно обеспокоен. С него бы только карикатуры писать.

– Здравствуйте, инспектор, – устало произнёс толстяк, сдвигая на край стола кипу бумаг, – тут как раз из восьмого класса больше всего пострадавших. Из тридцати девятнадцать погибло. Две трети. Десяток – в больницах с серьёзными травмами. Так что целью убийцы были именно они. Вот списки тех, кто не пострадал или отсутствовал на уроках во время пожара.

В злосчастном списке было четыре фамилии. Здесь было напечатано короткое досье на каждую из потенциальных подозреваемых, рост и характеристика с места учёбы.

– Так… Эльза Шнайдер… Ушла, сославшись на плохое самочувствие… Сразу отметаем, – таков был мой вердикт. – Она макушкой еле-еле до крышки стола достаёт. А убийце, чтобы схватить Гюнст и Вильхельм так, чтобы они впали в шок, надо быть как минимум выше ростом, чем сами убитые. Да и вообще, она блондинка. Ага… Милица Гранчар. Судя по всему, душевно больна.

Идеальная подозреваемая! Мало того, что высокого роста, причём – шатенка, так ещё и имеет отрицательную характеристику. И душевная болезнь – чем не мотив? Кроме того, в последние годы у неё часто случались нервные припадки, а это только раздувало едва тлеющий огонёк подозрений. Однако, увы, у неё железное алиби – Гранчар вот уже три месяца, как уехала в Далмацию отдохнуть и подлечиться. Как это ни прискорбно, но такая, казалось бы, идеальная подозреваемая, отпадала. Осталось две: Герда Мейерсдорф и Анна Зигель. Обе достаточно высокого роста, плотно сложены и теоретически могли напасть на Гюнст и Вильхельм так, чтобы они от шока пикнуть не успели и столь же внезапно напасть на мужчину в туалете.

Кажется, я понял, куда ветер дует, и где у убийцы больная мозоль. Пока у неё свежи воспоминания, надо активно лить воду на эту мельницу, при случае делая акцент на своих догадках. Как ни крути, а из голых кирпичей не построишь забор, как и из одних подозрений и догадок никогда не составишь весомого доказательства. В списке подозреваемых было лишь две фамилии. Но, кажется, я уже догадывался, кто убийца. Я тотчас отправил Кляйна допрашивать Герду Мейерсдорф, а сам отправился по адресу, где жила Анна Катрин Зигель шестнадцати лет от роду.

Глава 25. Первая подозреваемая

Прежде, чем навестить Зигель, я решил заглянуть в больницу. Кто-то из её одноклассниц мог прийти в себя и наверняка готов был дать показания. На пороге меня встретил сам главврач: полулысый грузный мужчина лет пятидесяти.

– А-а, господин инспектор! – воскликнул он, проведя пальцем по своим пышным усам, – думаю, вы можете уже кое-кого допросить. Некоторые из них пришли в себя и уже достаточно внятно соображают. Эта хорватская фройляйн как-то особенно быстро поправляется. Этой ночью пришла в сознание.

– Понял, – лаконично ответил я, – а что насчёт вот этих? – я показал список учениц восьмого класса, пострадавших при пожаре.

– Фройляйн Кауффельдт отделалась сломанной ногой. Родители настояли на том, чтобы мы позволили ей лечиться дома. Хотя я и был против… Ну ладно, если вы хотите допросить кого-то из них, – он указал на список восьмиклассниц, – то Манджукич пока чувствует себя лучше всех.

– Негусто, – скептически покачал головой я, – ну да ладно, уж что имеем.

Доктор кивнул медсестре, и та молча проводила меня в палату. Это была тесная комната на восемь мест, и все койки были заняты. Некоторые больные с интересом разглядывали посетителя, некоторые же продолжали лежать на своих местах, делая вид, что ничего не происходит.

– Фройляйн Манджукич! – прозвучал звонкий голос сестры, – к вам полиция.

Тотчас всполошилась сиделка, полная дама средних лет. Она приставлена была наблюдать за состоянием больных и немедленно докладывать доктору, если кому-то станет хуже.

– Она ведь слаба ещё! – тараторила эта беспокойная женщина, – может, не стоит?

– Да пусть допрашивает, – послышался слабый голосок с третьей справа койки.

Я посмотрел на пациентку и аж присвистнул: неужели это – Сара Манджукич? Растрёпанная, с синюшным лицом страхолюдина, одетая в больничную рубашку, абсолютно не походила на ту эффектную фройляйн с фотокарточки. С недавних пор Сара изменила причёску: теперь она носила японскую заколку, а рядом с лицом свисали две длинные пряди. Славянка со жгучим лукавым взглядом точно куда-то испарилась, и теперь красотка Сара представляла из себя жалкое зрелище. С самой Сары всё будто слезло, она выглядела подавленной. Руками она двигала с трудом, и так, будто кто-то дёргал за ниточки. Лишь когда я приблизился к её койке почти вплотную, стало слышно, как она дышит.

– Здравствуйте, меня зовут Флориан Дитрих, я расследую преступление. Хотелось бы задать вам пару вопросов.

– Э… У вас есть ко мне вопросы? – тихим голосом спросила Сара, приподнимаясь с помощью сиделки.

– Конечно, мы обязаны проверять всех и вся. Чем быстрее мы закончим, тем лучше будет для нас обоих. Согласны?

Сара лишь слабо качнула головой, показывая тем самым, что готова ответить на мои вопросы.

– Чудно! – воскликнул я, – вы можете рассказать о том, что случилось вчера после двух часов дня?

– То и случилось, – процедила сквозь зубы Сара, – меня чуть не растоптали. Мало того, что едва не поджарилась заживо, так ещё на земле меня топчут все, кому не лень! Посмотрите, что они со мной сделали! По лицу тоже оттоптались, рёбра мне сломали, а мне дышать больно!

«Ну дела! Всё она о себе, да о себе. Похоже, наша хорватская фройляйн большая эгоистка», – подумал я.

– Вас ничего вчера до пожара не насторожило?

– Всё, как обычно, – Сара осторожно глотнула воду из стакана, – шли уроки, потом слышу – откуда-то крики, дымом потянуло… Потом дверь загорелась, а потом как вспыхнуло… Мы пытались вырваться из класса, без толку. Стали уже просто из окон прыгать. Гренадерша помогла нам их выбить. Сама изрезалась вся. А у нас поднялась толчея… – Сара смахнула слезу с правой щеки, – я упала сама, потом ещё помню: крики, грохот, меня саму чуть не растоптали… Ну, а потом стихло всё. Отец всю ночь тут просидел, потом уже спрашивал, как я. Говорил, мама чуть с ума не сошла. Ну вот… Это всё, что я помню.

– Что вы можете рассказать об Анне Зигель? – я решил не терять время зря.

Никто из восьмиклассниц не видел убийцу, это же очевидно.

– Забитая, тихая, – последовал лаконичный ответ, – всегда одна.

– Ага! Значит, она не ладила с одноклассницами? – чуть не вскочил я.

– «Не ладила» – это ещё слабо сказано, – процедила сквозь зубы Манджукич, – они ей жить не давали: били, насмехались… Как она их только терпела?

Хмм… Головоломка постепенно складывалась в единое целое: забитая ученица, устав от непрерывных издевательств в школе, решила разом все проблемы, как бы цинично это ни звучало.

– Так-так… А ничего вас накануне не насторожило в поведении Зигель? Может, она была взвинчена или наоборот?

– Да как обычно, – равнодушно ответила Сара, – она всегда молчалива, смотрит на всех исподлобья. А в последнее время так вообще… Имела постоянно взыскания. Накануне пришла сонная, на лице какие-то отметины, а на платье – шов. Молчала все уроки, села одна и ни на кого внимания не обращала. А потом вдруг сказала, что ей плохо и отпросилась с уроков. Ну, а потом… Вы уже знаете… Так что, вы подозреваете Анну? – встрепенулась Манджукич и тут же стиснула зубы: дали о себе знать сломанные рёбра.

– Пока у меня слишком мало сведений, чтобы сказать наверняка, – уклончиво ответил я, – в любом случае, проверять придётся всех. Зигель – в первую очередь. До встречи, фройляйн Манджукич! Скорейшего вам выздоровления!

К трём часам дня я закончил допросы свидетелей и потерпевших. К сожалению, допросить фройляйн Лауэр не представлялось возможным: её состояние было тяжёлым. Вчерашнее потрясение, усугублённое большим сроком беременности, требовало длительного отдыха. Но я и без этого был уже уверен на все сто, что убийца – Анна Зигель. Я пытался спровоцировать её на откровенность, но она пока с успехом отбивала все атаки. Хотя мне казалось, несколько раз Анна была близка к тому, чтобы проговориться или, не выдержав моего напора, сдаться. Кто знает, что было бы, не отвлеки меня её мать в самый ответственный момент. Однако заряд был дан хороший. Когда я упоминал про «длинный уродливый шов», на её лице отразилось настоящее смятение. Вот, вот, где у неё Ахиллесова пята! При случае надо её додавить.

Мои коллеги наверняка собрались действовать по старинке: после ареста начать марафон бесконечных, изнуряющих допросов и взять волчицу измором. Но получить от неё исчерпывающие показания не так просто: Зигель относится к преступникам-двоедушникам. Она сочетала в себе две противоположных личности. Под одной личиной скрывалась тихая, запуганная школьница, под второй – безжалостная волчица, отправившая на тот свет десятки человек. Во многом именно от меня зависело, когда заговорит её второе «я». Её первой личности не в чем признаваться и каяться, недаром оборотни на следующее утро после полнолуния не помнят события прошлой ночи, вот и Зигель теперь уйдёт в глухую оборону, отрицая все предъявленные ей обвинения. Или наоборот, начнёт брать на себя все мыслимые и немыслимые грехи, втайне потешаясь, как ловко она водит за нос следствие.

На заре карьеры я уже сталкивался с таким преступником. Вор-рецидивист, взятый за попытку расплатиться фальшивой купюрой, начал признаваться в целой серии жестоких убийств, совершённых по всей Австрии. Он такого наплёл, что у меня не осталось сомнений в правдивости его показаний. Такие детали, мне казалось, невозможно выдумать. Однако, когда начались следственные эксперименты, выяснилось, что это всё – ложь, придуманная самим преступником с целью запутать следствие и направить его по ложному следу, уведя как можно дальше от его реальных преступлений. С той поры я стал крайне скептически относиться к признаниям обвиняемых. Признание – продажная девка следствия, это я усвоил в совершенстве.

Скрип двери прервал мои размышления. Это был Кляйн.

– Допросил, – сухо произнёс Мартин, – Мейерсдорф ни при чём, у неё железное алиби. К тому же, она носит ботинки тридцать девятого размера.

– Всего-то на размер промахнулись, – с усмешкой ответил я, – а что остальные?

– Ничего нового, – всё с тем же скепсисом ответил Мартин, – кстати, инспектор, а вам не приходило в голову, что убийца могла и саму себя сжечь вместе с остальными?

Мысль Кляйна не была лишена оснований, и до сегодняшнего дня я был склонен думать так же. Если бы Зигель так поступила, она бы унесла тайну с собой в могилу, и я бы никогда не узнал истинных её мотивов.

– Я тоже так думал, пока не допросил Анну Зигель. Так вот, она носит обувь сорокового размера: это раз, – я начал загибать пальцы, – ушла с уроков накануне пожара: два, агрессивно себя вела последнее время: три, на правой ладони красные отметины: четыре, нервничала при упоминании мной определённых деталей: пять! И это только верхушка айсберга. Если я буду дальше по мелочи перечислять свои догадки, то боюсь, у меня не хватит пальцев. Таких совпадений не бывает.

– Кхм… – Кляйн немного растерялся, – а вы уверены, что это достаточные основания для ареста?

– Более чем, – твёрдо ответил я, – сейчас я направлю ходатайство об аресте Зигель. Надо сделать это как можно скорее, иначе она подастся в бега!

Позже я сам удивлялся, сколь точно сбылся мой прогноз. Я ведь беседовал с Анной меньше часа, но этого времени оказалось достаточно, чтобы разгадать в ней оборотня.

Глава 26. Несобранный пазл

Кляйн глубоко задумался. Обычно он не оспаривал мои выводы, наоборот – по возможности дополнял их, но сейчас был тот редкий случай, когда напарник был готов высказать обоснованные сомнения в верности моей теории. Я уже позвонил в прокуратуру и окружному начальнику, потребовав в практически ультимативной форме подписать постановление на арест Анны Зигель, как главной подозреваемой в этом ужасном преступлении. Как только я повесил трубку на рычаг, Кляйн буквально вскочил.

– Господин инспектор, так значит…

– Да, Зигель и есть убийца, – сухо перебил я.

Толстяк мгновенно побледнел:

– Это очень серьёзные обвинения! Вы уверены?

Больше всего в этом деле Кляйн опасался осечки. Пожалуй, это самое громкое дело в моей практике. По сравнению с этим злосчастным пожаром, бледно выглядят даже «ночные твари», дважды наведывавшиеся к нам в город. Пресса щедро поливала полицию желчью, но надо признаться, за дело. Я в те дни отсутствовал в городе, и само дело, по которому осудили какого-то несчастного дурака, прошло мимо меня. Зато потом мне пришлось чуть ли не с боем отстаивать целесообразность пересмотра дела о краже в доме Лейзерманов.

– Абсолютно, – всё так же сухо ответил я.

Кляйн задумался, но потом, точно сам удивляясь своей решительности, сказал:

– Простите, инспектор, но у вас нет улик против Зигель.

– Я уже перечислял, – настаивал я, в душе осознавая, что мои доводы не выглядят весомыми, и в суде такие, с позволения сказать, улики, учтены не будут и дело с треском провалится.

– Улики косвенные, – парировал Кляйн, – и легко опровергаются. То, что она шатенка и носит обувь сорокового размера, ничего не доказывает. А нервничала… Ну так много у кого есть скелеты в шкафу. А вот по поводу отметин на ладони и на пальце я вот так ничего не скажу. Вполне возможно, что и от нагана… Хотя она, кажется, говорила, что открывала застрявшую створку окна?

Контраргументы Кляйна выглядели вполне логичными, хотя и не столь убедительными, как если бы на его месте был Марк. Мой брат был достаточно известным адвокатом, и иногда я с ним устраивал полемику относительно верности моих теорий. Марк из тех, кто становится для следователей строгим экзаменатором, не прощающим оплошностей. По сути, адвокат экзаменует следователя на соответствие своей должности. Теперь Марк жил в Вене, и побеседовать с ним пока не представлялось возможным.

– Да, – с некоторым разочарованием ответил я, – доказательная база пока что сырая. С таким набором много не навоюешь. Кстати, что забыл сказать: нам нужен химик. Школьница не сможет в одиночку сделать взрывчатку. Надо отработать связи Зигель и выяснить, кто из её знакомых обладал познаниями в химии.

– Чуть теплее, – кивнул Кляйн, – и всё-таки, мне кажется, вы поторопились.

– Кажется – крестись, – с усмешкой ответил я, сев обратно за стол.

Впереди было самое сложное: оперативное совещание, на котором мне придётся с боем доказывать свою правоту коллегам и начальству. Моя уверенность слегка пошатнулась. Не взял ли я грех на душу, сходу обвинив Анну Зигель в убийстве? Моё внутреннее напряжение с каждой минутой нарастало, подобно снежному кому. Цена ошибки будет слишком высока.

***

Если кто-то думает, что инициировать арест человека, особенно несовершеннолетней девушки, очень легко, то он глубоко ошибается. На составление этого документа и продвижение его по инстанциям обычно уходит несколько дней.