Текст книги "Инсбрукская волчица"

Поразительно! Он уже сколько лет мастерит огнестрельное оружие, и до сих пор ни у кого не возникло и тени подозрения! Зеппа все считали безобидным чудаком, но глядя на него сейчас, я начинала в этом сомневаться.

– Вы дадите мне… – я не договорила, но было и так понятно, что именно я хотела получить.

– Советую тебе решить конфликт более мягкими методами, поговори с родителями, учителями. Знаю, о чём ты думаешь. Наверное, о том, что я, как все взрослые, ничего не понимаю, – улыбнулся Зепп, – но если станет совсем невмоготу, тогда приходи. Мы их напугаем.

Лавочник для верности выглянул и проверил, не притаился ли кто за углом с единственной целью подкараулить меня и продолжить разборки. Убедившись, что на улице никого нет, он кивнул, мол, иди, там нет никого.

– И язык-то не распускай при ком попало, – напутствовал меня Зепп.

С того дня к моим ежевечерним мечтам перед сном прибавилась ещё одна: я поднимаю тяжёлый красивый револьвер и стреляю. Бах! – и на пол падает Хильда Майер. Бах! – Ирма Нойманн. Пафф, пафф, пафф – оставшиеся в живых бегут к двери и визжат! Какое это упоительное чувство – чувство власти над ними! Над их страхом! Над их жалкими жизнями! Пафф – и падает начальница гимназии. Такая важная, такая всемогущая! Один выстрел – и нет её! Как хорошо бы было, если бы у меня была хоть одна из этих чудесных штук, которыми торгует Зепп в своей неприметной лавке…

Я засыпала в сладких мечтах о мести, не замечая, как постепенно эти мечты превращаются в пусть пока ещё очень приблизительные и неосуществимые, но вполне реальные желанные планы.

Из дневника Ингрид Лауэр:

«30 октября 1903 года

Шла на работу с тяжёлым сердцем. Мне сегодня снова вести уроки в «моём» классе. «Моём»… Я до сих пор называю этот класс своим, хотя учитывая, как гадко они со мной обошлись… Это не просто невинные проказы! В их возрасте пора бы понимать грань между безобидной шалостью и настоящими проступками.

Мне кажется, что всё катится в чёрную бездну – раньше этот класс был дружным, девочки помогали друг дружке, а теперь как в волчью стаю попала – нашли себе дичь и рвут на части. Но если вчера «охотились» на меня, то сегодня Анне досталось. Я спросила у Милы, что к чему, а она лукавить не умеет, вот и поведала мне всё от и до. Для меня весь мир рухнул. Неужели я столько времени не замечала всё это? Значит, мне грош цена, как педагогу. Никогда я ещё ТАК не разочаровывалась в людях. Я подумываю о том, чтобы уволиться и уехать домой. Дома хотя бы есть, на кого опереться, а тут только соль на рану насыпят. Это выше моих сил.

Вечером по дороге домой встретила Филиппа Гранчара. Он больше не ходит лохматым, напротив – стрижётся коротко, как арестант. Хочу сказать, что он не так уж и плох, просто мы с ним встретились в первый раз в не самое лучшее время. Мила мне по секрету рассказала, где ему довелось побывать и почему он такой худой и бледный. Это странно, но пока этот не совсем здоровый человек, ведёт себя порядочнее многих других. Напоследок он даже сказал мне:

– Я знаю, как ты относишься к Миле, она про тебя с таким восторгом рассказывала. Скоро у меня день рождения, может придёшь в гости?

Он уверял меня, что жилище в порядке, а мне было как-то неудобно отказывать. В конце концов, ничего такого не случится, если я пару раз схожу в гости к Гранчарам. Но всё-таки я побаиваюсь Филиппа»

Глава 16. Дьяволёнок

Прошло около недели. Тем пасмурным утром я вновь опоздала на уроки. Так и не сняв пальто, я шла по коридору, стараясь не смотреть по сторонам. Кое-откуда доносились приглушённые голоса учителей и самих учениц. Путь как раз лежал мимо кабинета начальницы гимназии. Не знаю, зачем, но я остановилась, услышав разговор через приоткрытую дверь. Недавно пронёсся слух, что у нас в классе будет новенькая. Возможно, это она. Я прислушалась, стараясь не пропустить ни слова.

– Так… Напомни своё имя.

– Сара, – ответила ученица.

Говорит она с довольно явным акцентом, причём экономит на гласных и выделяет «р». Подобный говор в нашем классе характерен только Миле Гранчар. Стало быть, новенькая – славянка. Она либо из Хорватии, либо из Чехии.

– Откуда ты приехала? – вновь заговорила начальница, но, не получив ответа, настояла: – Сара, ты почему молчишь? Я задала тебе чёткий вопрос. Почему из тебя каждое слово надо клещами тянуть?

– Там всё написано.

Она кажется какой-то заторможенной, может, устала с дороги, а может, просто напускное.

– Знаю. Но надо свериться, – терпеливо говорит фрау Вельзер.

– Из… Э-э… До этого жила в Карлштадте.

Говорила Сара сухо и односложно. В этом она чем-то напоминала меня.

– Сара, я тут получила характеристику на тебя… Что ты на это скажешь?

Фрау Вельзер стала зачитывать документ, в то время, как ученица молчала. Я могла видеть, что она всё время сидит, сцепив пальцы, при этом нервно притаптывая.

– «…Близких друзей не имеет, мнение коллектива игнорирует. Уровень дисциплины оставляет желать лучшего. Конфликтна, склонна к ссорам…» Это правда?

– Ну…

– Это правда? – повторила фрау Вельзер, очевидно, убедившись в том, что новая ученица не любит болтать.

– Да, – наконец, ответила хорватка.

На этом моменте я, заприметив в коридоре припозднившегося математика, поспешила в класс. Моё любимое место на задней парте пустовало, я сидела одна. Келлер то прогуливала, то сама садилась куда-то на крайний ряд. Ко мне никто не подсаживался, но от этого я особо не страдала.

Прежде, чем начать урок, Бекермайер оглядел класс и спросил про новенькую.

– Её тут нет, – послышался тихий голосок Милы Гранчар.

– Хмм… Ну, может, подойдёт ещё, – спокойно ответил математик и сделал пометку в журнал.

Спустя пару минут, подошла и новенькая – девчонка среднего роста с типичной южной внешностью. Её чёрные волосы были заплетены в косу, лицо было весьма подвижным, при этом она активно жестикулировала во время разговора. Что сразу бросилось в глаза, это украшения, которые она носила. Не сказать, чтобы они были очень дорогие, но как блестели! Она настоящая ворона, любит блестящее.

– Как вас зовут, напомните? – спросил математик.

– Сара Манджукич! – неожиданно громко выпалила ученица.

– Так… Откуда вы родом?

– Из… Из Хорватии, – у неё как-то выпала «о», отчего послышалось «Хрватия». Но главное, она говорит на повышенных тонах. Откуда такая привычка?

– Тише, Сара, тише, – миролюбиво заметил Бекермайер. – Я не глухой, знаете ли. Так, садитесь-ка вон, к Зигель, там свободно.

Сара дважды кивнула и прошла за мою парту. Я почувствовала какое-то напряжение от её присутствия, она же не обратила внимания. Начался урок. В это время сидящая неподалёку Мила Гранчар шепнула что-то на хорватском. Сара ответила, и в следующий миг обе девчонки начали уже разговаривать между собой на родном языке, фактически игнорируя всё происходящее в классе. Их было слышно хорошо, но Сара и Мила так увлеклись, что не сразу поняли, что за ними наблюдает весь класс. Математик решил вмешаться.

– Гранчар, Манджукич, я вам не сильно мешаю?

В это время я подтолкнула Сару локтем в бок и шепнула:

– Лучше не нарывайся, хуже будет.

– Извините, – ответила хорватка и, как ни странно, замолчала.

Зато остальные ученицы стали просто буравить взглядами Милу и Сару. Я про себя ухмыльнулась: их внимание переключилось на двух хорваток, может, меня хоть на время в покое оставят.

С первого же дня Сара вела себя, как настоящая хозяйка. Она умела заболтать кого угодно. Класс постепенно привыкал к новой ученице, но не к её привычке разговаривать с Милой Гранчар, игнорируя остальных. Довольно странно было то, что Манджукич при всей своей конфликтности демонстрирует незаурядные познания, быстро схватывает материал и при желании может даже потеснить Симону. Она внимательно следила за собой и постоянно на переменах таращилась в карманное двустворчатое зеркальце. Хорватка казалась настоящей барахольщицей, чего только не было в её сумке… Все мелкие побрякушки она складывала в деревянный портсигар. Сперва увидев у неё столь необычный для дамочек атрибут, я подумала, что она тайком курит, иначе, зачем ей вдобавок ещё и позолоченная зажигалка?

– Ты прямо как ворона, – говорила я, оценив, сколько блестящих вещиц Сара носит с собой.

– Знаю, – без тени смущения ответила Манджукич.

Но была в ней и другая, не самая приятная особенность – Сара говорила громко, на повышенных тонах, при этом нередко перебивала собеседника. Видно было, что Манджукич считает такое поведение абсолютной нормой, и оттого нисколько не смущается, что кричит. К ней я немного привыкла, потому и отношения между нами были обычными, как у соседок по парте.

Она старалась перехватить лидерство, что нравилось далеко не всем. Начинала она с того, что подминала под себя тех, в ком чувствовала слабину. Ведя себя подчёркнуто дружелюбно, она быстро получала влияние над слабохарактерными и забитыми ученицами. Неудивительно, что Мила Гранчар и Симона Кауффельдт привлекли её внимание в первую очередь. Разумеется, Хильде Майер такое не нравилось, и однажды она насмешливо заметила, что Сара «тянется к блохастым».

– На себя посмотри, мартышка безмозглая, – огрызнулась Манджукич.

– Как ты меня назвала?! – мгновенно вспыхнула Хильда, на что хорватка насмешливо ответила:

– Я не зоолог, в приматах разбираться не обязана.

Ох, зря она это сказала! Хильда, не стерпев обиды, накинулась на Сару, как кошка на мышь. Одноклассницы даже расступились, опасаясь ненароком пострадать. Манджукич, однако, была не робкого десятка и вскоре сумела удачно приложить Хильду об дверь. Тотчас одноклассницы бросились их разнимать. Сару еле-еле оттащили от Хильды. При этом Манджукич продолжала шипеть:

– Я тебе шею сверну, поняла?!

Однако вырваться из-под опеки Хельги Мильке Сара не могла. Несколько успокоившись, она вновь села за парту рядом со мной и, приложив к разбитому носу платок, пробормотала:

– Не класс, а какой-то цирк уродов. Что ж это, она всех новеньких задирает?

– И не только, – всё так же тихо ответила я.

– Одна всех затерроризировала? – ещё больше удивлялась Сара.

– Да нет – с ней ещё Кюрст и Нойманн. Задирают не всех, нет…

– А… – Сара кивнула в сторону Хельги. – Эту милую «крошку», наверное, не трогают, да? Неудивительно – она бы мне двумя пальцами шею сломала.

Сара спрятала платок и стала собирать в хвост растрёпанные волосы. К моему удивлению, я быстро прониклась доверием к Саре. Однако, помня печальный опыт общения с Эстер, дала себе слово не встревать ни в какие авантюры. Кроме того, я предупредила Сару, что Келлер, в случае чего, запросто сдаст всех нас, оставшись «чистенькой».

– Вот как? Ну, ничего, пусть только попробует, – боевито отвечала хорватка.

При этом я заметила, что Сара при резких звуках рефлекторно наклоняет голову вперёд. Создавалось впечатление, что её специально выдрессировали, как собаку. Впрочем, Сара и здесь продемонстрировала свою необычайную открытость.

– У меня дома никогда не бывает тихо, – говорила Манджукич. – То Ненад кричит, то мать, то родители так увлечённо трещат, что попробуй докричись. Мама у меня просто фурия какая-то – может наорать так, что кожу стянет. Она вообще очень крикливая. И на подзатыльники в запале щедрая. И отец туда же.

Кажется, теперь я понимаю, почему Сара так себя ведёт – она каждый день наблюдала подобные картины дома и воспринимала это, как общепринятые нормы. Но мне почему-то не верилось, что её мама действительно такая вспыльчивая. Может, Сара преувеличивает, а то и вовсе наговаривает на свою мать. Впрочем, недаром говорят, что человек сам продукт своего окружения. Подтверждение я не раз видела на примере Милы Гранчар, или даже нашей Ингрид, которая после того омерзительного случая с портретом и перемыванием костей будто охладела ко всем нам. Немудрено учителю, знающему о жестокости детей друг к другу, самому зачерстветь.

После уроков мы с Сарой, разговорившись, пошли вместе, благо нам было по пути. Дом Манджукичей располагался на окраине. Отсюда до нашей гимназии идти полчаса, не меньше.

– А зайди на огонёк, – предложила Сара. – Покажу тебе наш домашний зоопарк.

– Э… Как бы тебе сказать? Это же получается, я незваная гостья…

– Чушь! – отрезала хорватка. – У нас на родине в гости можно и без повода прийти.

Заверения Сары успокоили меня, и я смело зашагала в дом Манджукичей. Встреченная громким лаем собаки, я быстро прошла по маленькой мощёной дорожке, по бокам от которой расположились цветники. Чуть поодаль стояла теплица и длинный сарай. На заднем дворе всё ещё виднелись груды строительного мусора.

На пороге нас встретила красивая женщина лет тридцати шести. У неё, как и у Сары, были довольно грубые черты лица. Она напоминала цыганку. Увидев, что Сара не одна, она мягко улыбнулась и, изъясняясь на ломаном немецком, пригласила нас зайти.

– Божена Манджукич, – представилась она.

Голос у неё был бархатный, убаюкивающий, оттого я невольно улыбнулась в ответ и, представившись, прошла в комнату Сары. Божена и Сара при этом продолжали изъясняться на немецком, чтобы я не чувствовала себя глухонемой, хотя у Божены это получалось значительно хуже.

– Хорошая у тебя мать, – улыбнулась я. – И чего ты на неё наговаривала, а?

– Да, да, наговаривала, – пробурчала в ответ Сара. – Не дай Бог тебе увидеть её в гневе. Не посмотрит, что чужая – отвесит и тебе подзатыльник за компанию… Что-то Ненада давно нет. Опять, наверное, задержали в школе. Он знаешь, сколько взысканий имел? Уйму! Ты его без фингала не узнаешь – любит он в драки лезть.

Сара увлечённо рассказывала мне про свою семью, про город, в котором выросла, да и про свои похождения не забывала присочинить. Внезапно она оборвала свой рассказ и напряжённо прислушалась к шуму в гостиной. Сперва оттуда доносились частые причитания Божены, а потом она как взорвалась – начала кричать так, что у меня даже всё похолодело внутри. Сара в панике закрыла дверь в комнату на засов и села на диван рядом со мной. Умей я шевелить ушами, я бы непременно прижала их к голове. Всё, что мне казалось злыми наговорами, оказалось чистой правдой.

– Боже ты мой! – сдавленно произнесла я, – просто фурия какая-то!

Сара обрисовала мне в общих чертах причину внезапного приступа гнева у Божены – Ненад недоглядел за своей галкой, оставив вольер открытым, и птица, залетев в гостиную, утащила в свою клетку любимый браслет Божены. «И стоило так злиться?» – я всё ещё не отошла от шока, поэтому даже когда мать Сары остыла, я ещё долго не решалась выйти, опасаясь получить подзатыльник «за компанию».

Однако конфликтность Сары, выросшей в подобной атмосфере, была ещё не самым её худшим качеством. Другой её порок, вороватость, открылся мне очень скоро.

Вскоре случилось и то, о чём ещё не раз упоминал следователь на допросе – тот роковой день, когда математик фактически предсказал моё будущее. Наверное, сам бы Нострадамус перекосился от зависти, узнав, как сбылись слова Бекермайера о том, что мне «прямая дорога в тюрьму». Нет, он не был пророком, просто его опыта общения с проблемными ученицами и собственной проницательности хватило с головой, чтобы предугадать всю мою незавидную судьбу.

На этот раз «виновником торжества» выступила Сара. Как и в случае с Эстер, история ударила не по ней, а по мне. Не могу сказать, что я была слишком сильно внушаема, или была бесхарактерной. Но постоянно как-то так получалось, что одноклассницы подставляли меня, устраивали моими руками пакости, а отвечать за всё приходилось мне.

В первом классе Мила Гранчар убедила меня в том, что мой отец изменяет матери, потом по вине Эстер Келлер я обидела добрую Ингу, теперь вот Сара…

Интересно, что после моего первого посещения дома Сары я не раз думала, что сама Сара очень похожа на ручную галку её брата Ненада. Так же любит блестящие вещи, так же тащит их отовсюду и складывает в укромные местечки, и, наверное, потихоньку ворует. Несколько раз я присутствовала при довольно сомнительных ситуациях. Например, во время экскурсии в ближайший монастырь, Сара стащила под носом монашки маленькую бумажную иконку Спасителя и сунула её в карман. Цена этой иконки была ничтожной. Похожие нам раздавала после экскурсии добрая матушка-настоятельница совершенно бесплатно. Я ничего никому не сказала о том, что видела. Даже самой Саре. Мне было неловко, как будто в том, что она сделала, была и моя вина.

В конце ноября нашей классной даме фройляйн Гауптманн исполнялось пятьдесят лет. Существом она была безобидным – типичная старая дева, помешанная на детях. Седеющие жидкие волосы она собирала в традиционный пучок, кроткие глаза были неопределённого водянистого цвета. Разговаривала новая классная дама почти басом, а ростом была повыше иного мужчины. Нас она называла «деточки» или «мои крошки», а мы её за глаза звали овцой. Нельзя сказать, чтобы ученицы любили её. О том, что происходит в классе на самом деле, она не имела не малейшего понятия. Представляю, как бы вытянулось её кроткое овечье лицо, если бы она узнала, что вытворяют «её крошки» тогда, когда их никто не видит. Мне порой казалось, что каторжницы ведут себя порядочнее.

Но на пятидесятилетний юбилей ей решили подарить подарок от всего класса. В нашей гимназии учились девочки разного достатка. Были такие, которых после уроков ждала у дверей лакированная повозка с личным кучером, а были и такие, которые приходили на занятия в штопаных чулках. Большинство же учениц были из семей со средним достатком.

Чтобы никого не ставить в неловкое положение, было решено не устанавливать твёрдую сумму, которую мы все должны были сдавать на подарок. Каждый должен был сдать, сколько сможет. Казначеем выбрали Симону. В качестве копилки она принесла из дому большую железную банку из-под халвы. Банка была тёмно-синяя, по изображённому на ней ночному небу были разбросаны золотистые звёзды. И у банки был маленький ключик. Разумеется, замочек был, скорее, игрушечный, но то, что у нашей «кассы» есть ключ, всем очень нравилось.

За неделю до дня рождения фройляйн Гауптманн, Симона перед началом занятий пошла по рядам с копилкой.

Каждый жертвовал, сколько мог. Я тоже отдала Симоне монетку, как и остальные. Наконец, когда дошла очередь до Сары, та развела руками:

– Извини, подруга, но у меня туго с денежками.

– Что, совсем нет? – участливо спросила Симона.

– Ну… – глазки Сары забегали, а она, покопавшись для виду в своём кошельке, извлекла оттуда драненький геллер. – Это всё, что могу, честно.

– Ничего страшного, Сара, в конце концов, ты тоже поучаствовала в складчине.

– В лучшие времена дам больше, – напомнила хорватка, отдавая денежку.

Вот ведь лиса! Буквально этим утром я видела, как она перебирала монетки в своём кошельке, а ведь там были деньги достоинством куда большим, чем этот дрянной пятак. Похоже, Манджукич не жалует новый класс, и стремится дистанцироваться от него, предпочитая ограничить круг общения мной и Милой, изредка – Эстер и Симоной, которые ей интересны разве что как источник мелких услуг. Некоторые учителя уже называли нас троих «волчата», и, похоже, были недалеки от истины – мы действительно фактически игнорировали остальных, а в Саре я нашла родственную душу, только в отличие от меня она всегда давала своим обидчикам жёсткий отпор.

Так прошло ещё два дня. В школе шла большая перемена. Часть моих одноклассниц, которые жили рядом с гимназией, ушли обедать домой. Большинство же собрались в кондитерской неподалёку. Я же медленно жевала принесённые из дома бутерброды в коридоре. Внезапно я услышала в классе странную возню.

Мила что-то кричала на родном языке, однако, заметив меня, притихла. Я не понимала по-хорватски ни слова, однако интонации, с которыми произносили эти слова подруги, свидетельствовали, что Манджукич замыслила что-то тёмное.

– Всё хорошо? – поинтересовалась я, заглянув в класс.

– Как никогда, – усмехнулась Сара. – Слушай, стоит вот тут копилка… Ну, нельзя же вот так легкомысленно оставлять деньги у всех на виду… Тем более, – она встряхнула довольно тяжёлую копилку, – столь приличную сумму.

Вот это да! Она решила устроить кражу! Если нас поймают за руку, не отвертимся. До сих пор все мелкие кражи сходили Саре с рук, но в этот раз всё может всплыть.

Но Сара сказала совсем не то, что я ожидала от неё услышать:

– Надо проучить Симону, – хитро произнесла она, – чтобы не бросала общие денежки без присмотра. Ведь если бы в класс, вместо нас, пришёл вор, наша Овца осталась бы без подарка. Давайте сейчас спрячем копилку, а потом, когда все начнут искать, отдадим, и скажем, чтобы её больше не бросали.

– Да, надо так сделать, – важно поддержала подругу Мила, – деньги нельзя так оставлять.

– Но куда мы её спрячем, – с сомнением спросила я, обводя взглядом классную комнату, – может быть, в шкаф?

Шкаф, в котором меня когда-то заперли, был набит различными учебными плакатами, картами, указками и другими школьными предметами.

– В шкаф нельзя, – задумчиво сказала Сара, поднимая на вытянутой руке копилку, как будто взвешивая её, – Инга обязательно полезет туда во время урока за мелом или ещё за чем-нибудь.

– А давайте просто Симоне в парту положим, – предложила я, – она войдёт, увидит, что копилки нет, перепугается, а потом найдёт её в парте. Смешно будет.

Сара и Мила посмотрели на меня, как на неразумного ребёнка и даже не потрудились отвечать на такое предложение.

– Куда же, куда же, куда же… – бормотала Сара, оглядывая класс.

В это время в коридоре раздались голоса наших одноклассниц, возвращающихся после обеда.

– А вот куда! – торжествующе воскликнула Сара и быстро сунула копилку в полотняный мешочек, в котором я принесла в гимназию бутерброды.

– Что ты делаешь?! – яростно зашептала я, пытаясь спихнуть мешочек на ту половину парты, которая принадлежала Саре.

– Тихо, заметят! Сиди спокойно, сейчас будет цирк, – невозмутимо заметила она.

Симона даже не сразу заметила, что копилки нет. Она быстро стала доставать тетрадь и учебник немецкого языка, нужные для следующего урока.

В класс вошла Ингрид. Урок начался. Я сидела, как на иголках.

Внезапно Симона подняла руку:

– Можно выйти?

– Да, пожалуйста, – ответила Инга, и спросила обеспокоенно: – ты хорошо себя чувствуешь?

– Да-да, – пробормотала бледная, перепуганная Симона, – мне просто надо выйти.

– Может быть, послать кого-то из девочек, чтобы тебя проводили? – предложила учительница.

– Нет, – очень твёрдо ответила Симона и выбежала из класса.

Вернулась она минут через двадцать, и не глядя ни на кого, села на своё место.

– Всё в порядке? – поинтересовалась Инга.

– Да, – ответила Симона, опустив глаза.

После урока, едва только за Ингой закрылась дверь, Симона подбежала к двери и прокричала:

– Девочки, внимание! У меня кто-то стащил копилку с деньгами на подарок.

– Как стащили? Кто стащил? – раздались отовсюду голоса. Одноклассницы перестали раскладывать на партах швейные наборы и ножницы, необходимые для следующего урока домоводства и уставились на Симону.

– Она стояла вот здесь, – показывала Симона, почти плача, – мы ушли на обед, а когда вернулись, то вот… нет…

– Ты, наверное, забрала копилку с собой в кафе и там забыла, – предположила Тильда фон Штауфенберг.

– Я тоже так подумала, – убитым голосом сказала Симона, – я отпросилась у Инги для того, чтобы сбегать в кафе и проверить, не находили ли там банку. Но там тоже ничего нет…

– Нет, ты не брала банку с собой, – зашумели некоторые девочки.

– Брала, брала, ты несла её с собой, – к моему удивлению, утверждали другие.

Потом, когда я столкнулась с судебным следствием, я поняла, что даже самые добросовестные и честные свидетели какого-нибудь события всегда говорят разное. Так устроена человеческая память. Некоторые люди искренне верят, что видели то, чего не было и в принципе не могло быть. Представляю, как потом их мучил этот пиявка-инспектор.

– Пора признаваться, – прошептала я в ухо Саре.

– Подожди, – отмахнулась она, – не надо. Пусть подумают, что стащили в кафе.

Но в это время кто-то спросил:

– А кто у нас оставался в классе?

– Я обедаю всегда дома, – сообщила Тильда.

– И я…

– И я… – раздались голоса ещё двух или трёх девочек.

– Оставались блохастые! – провозгласила Хильда. Ну-ка, показывай, что у тебя тут, – и она заглянула в парту к Миле.

– Ты с ума сошла, – крикнула Сара, – она всё время была со мной, нет у неё ничего!

В это время Хильда повернулась от Милы ко мне и схватила мой мешок для бутербродов, прежде, чем я успела что-либо сделать.

На свет была тут же извлечена злополучная копилка.

– Я не воровала! – закричала я, – мы просто хотели проучить Симону, чтобы она не бросала деньги без присмотра.

– Так мы тебе и поверили! – закричала Хильда Майер, – мы ведь знаем, что ты уже когда-то проворовалась!

– Это неправда! Я никогда ничего не воровала!

– А кто стащил портрет жениха из портфеля Инги в прошлом году?

– Это не был её жених! И вообще…

– Ага, откуда ты знаешь?! Это ты его стащила!

В меня полетела мокрая тряпка, которой стирали с доски.

Одноклассницы толкали меня, щипали со всех сторон, бросали в меня учебники.

Сара хотела было вмешаться, но остальные буквально облепили её, тем самым отрезав ей путь ко мне.

– Прекратите немедленно! – кричали синхронно Сара и Мила, но их голоса тонули в общем гаме. К тому же Сару ловко скрутила Хельга Мильке. Эта великанша была единственной, кто имел власть над хорваткой, остальные побаивались боевитую Манджукич.

Пожалуй, только она не верила в то, что копилку украла я, да и то лишь потому, что сама знала, кто это сделал. Но не выдала ни себя, ни Милу, ни меня, хотя я просто наблюдала за тем, не идёт ли кто.

– Двери, двери держите, а то убежит! – кричала Ирма Нойманн.

Я поняла, что мне не избежать расправы, ведь сейчас мне отрезан даже путь к отступлению. Помочь некому, и в этом был весь ужас.

Рядом на парте уже лежали приготовленные кем-то из девочек к уроку домоводства отрез ткани, игольница, ножницы и маленькое шило, с помощью которого надо было проделывать отверстия в поясе платьев, которые мы тогда учились шить.

В отчаянии я схватилась за шило. Кого-то ударить я бы могла только в состоянии помутнения рассудка, и, кажется, сейчас я была близка к этому состоянию. Я не хотела оправдываться, поскольку знала, что они будут глухи к моим мольбам и протестам.

– Не подходи! – крикнула я, выставив шило перед собой, но было поздно – Хильда Майер, выступив вперёд, схватила меня за волосы и дёрнула с такой силой, что вырвала чуть ли не клок. Завязалась потасовка, и в следующий миг раздался громкий крик Хильды, а вскоре к нему присоединился и визг моих одноклассниц. Хильда куцей овцой бросилась в коридор, размазывая кровь и слёзы по своему лицу. Она билась в истерике и металась по коридору, точно муха на окне.

Я даже не сразу сообразила, что произошло, и какое-то время бездумно таращилась на пятна крови, оставшиеся на моих пальцах и рукавах. Когда же я осознала это, я тотчас преобразилась. Впервые я увидела страх в глазах одноклассниц и решила воспользоваться этим.

– Ирма, – с нервным смешком подозвала я. – Иди-ка сюда…

Но та бросилась бежать, как антилопа. Мои одноклассницы визжали и в панике разбегались, опасаясь угодить под раздачу. В этот миг к нам стремглав примчался математик.

– Что за шум? – поинтересовался он, поправляя очки, однако, увидев меня с шилом в руке и заплаканную Хильду, он сразу всё понял, и распорядился:

– Майер, срочно к врачу! А с вами, Зигель, я поговорю отдельно.

Окончание этого ужасного дня я помню, как в тумане. Помню, как математик тащил меня за руку по коридору, а все ученицы рассыпались от нас в стороны, как горох. Пока шла возня, Сара успела ополовинить копилку, без труда открыв бутафорский замок. Она пыталась заступиться за меня. Всю дорогу она шла следом и кричала, что Хильда сама виновата, и вообще место Майер в зоопарке, поскольку она терроризирует весь класс. Помню, как стояла перед начальницей гимназии и тупо отвечала что-то на её вопросы. Но что именно она спрашивала, полностью выветрилось из памяти. А может быть, я и не осознавала, о чём меня спрашивают. В конце концов, кто-то из одноклассниц был послан ко мне домой за родителями.

Затем я долго ожидала в приёмной, пока отец с матерью разговаривали с начальницей за закрытой дверью. Я слышала, как эмоционально с ними говорил наш грозный математик.

– Слушайте, мы готовы оплатить лечение Хильды и если…

– Вы меня вообще слушаете?! – спрашивал Бекермайер. – У меня впечатление, что я разговариваю со стеной! Сначала Зигель калечила себя, теперь и до других добралась. Знайте: если вы ничего не измените, то скоро вы будете собирать деньги не на лечение фройляйн Майер, а на пересылку сухарей вашей дочери. Потому, что такими темпами ей прямая дорога в тюрьму! Дай-то Бог мне ошибаться…

Домой мы попали, когда было уже совсем темно. По дороге никто из нас троих не проронил ни слова. Родители были слишком потрясены случившимся, а я слишком устала.

Дома отец с порога так налетел на прислугу, которая всего лишь спросила, подавать ли обед, что я поняла: сегодня мне покоя не будет и дома.

Видимо, в разговоре с начальницей гимназии всплыли все мои прегрешения за последние годы – прогулы, ссоры, драки, плохая успеваемость практически по всем предметам.

– И мало мне всего этого, так ещё и воровство! – гремел голос отца на весь дом, – разве ты в чём-то нуждаешься? Разве я не даю тебе карманных денег? Тебе надо было так опозорить нашу семью!

– Я не брала эти деньги, – попыталась я оправдаться.

– Ты хочешь сказать, что все в гимназии лгут? Все учителя, начальница, а ты говоришь правду? Каким же образом общие деньги оказались в твоих вещах?

Я начала подробно объяснять, как всё было, но потом вдруг остановилась. Я вдруг почувствовала, чтобы я ни сказала, чтобы ни сделала, мне всё равно не поверят. Я неожиданно испытала жгучее отвращение ко всем в мире словам. Слова – только бледные тени реальности, они не отражают ничего, каждый их понимает по-своему, и чаще всего, неправильно.

Вспомнился Зепп из лавки антикварного оружия:

– Тебе, наверное, кажется, что я, как все взрослые, ничего не понимаю.

Да, все взрослые действительно ничего не понимают. Они и не хотят понять. Их единственное желание состоит в том, чтобы никто и ничто не волновало устоявшегося болота их привычного мира. А когда такое волнение начинается, они бросаются истерически обвинять вовсе не того, кто действительно виноват, а того, кто находится ближе.

– Я хочу спать, – сказала я, прервав свой рассказ.

– Она неисправима! – ахнула мать, – мы воспитали чудовище! Тебе что, вообще ни капельки не стыдно? Ты сможешь сейчас спать? Тебя не волнует здоровье несчастной девочки, которую ты поранила? Тебя не волнует то, что завтра скажут сослуживцы твоему отцу? Ведь слухи о том, что ты натворила, наверняка, уже разошлись по городу.