Текст книги "Инсбрукская волчица"

Я похвалил доброго малого, воздав должное его сообразительности, но вид кормушек меня не воодушевил. Было абсолютно ясно, что ни одна из них Анну Зигель не заинтересовала.

Возвращаясь домой, я пришёл к следующей мысли: у «волчицы» есть сообщник. Версия эта казалась абсолютно фантастической. Все свидетели в один голос утверждали, что никаких друзей, особенно в последнее время, у неё не было. Тем более, вряд ли кто-то из горожан согласился бы ей помогать в таких чудовищных обстоятельствах. Но что сделать против фактов? Если так заманчиво лежащие съестные припасы «волчицу» не заинтересовали, значит, есть кто-то, кто доставляет ей еду. Возможно, этот же помощник принёс ей то самое голубое стёганое одеяло.

И тут я вспомнил бледное, веснушчатое, некрасивое лицо Густава – сына лесничего. А почему бы нет? Надо проверить.

На следующее утро я подъехал к кладбищу и, поднявшись по склону, навестил полицейских, которые дежурили здесь в эту ночь.

Выслушав их рапорт о том, что к дубу ночью никто не приближался, я попросил достать одеяло, скатал его в тугой валик, и снова пошёл к дому лесничего.

Моей задумкой было встретить Густава наедине, но, к сожалению, этого сделать не удалось. Лесничий как раз вывозил из ворот большую тачку, нагруженную сеном.

– О, господин инспектор, доброе утро! – радостно закричал он, увидев меня ещё издали, – зачастили вы к нам!

– Да, друг мой, служба предписывает мне сейчас уделять повышенное внимание вашему лесу, – ответил я и демонстративно огляделся вокруг с преувеличенным восторгом, – завидую я вам, господин лесничий! Какая красота, какое торжество природы. Хотелось бы и мне жить в таком прекрасном и здоровом месте. Занимаетесь любимым делом, помогаете полиции, приучаете к своей работе сына… Кстати, что-то давно его не видел, не уехал ли куда-то парнишка?

– Нет, что вы, господин инспектор, – добродушно засмеялся лесничий, Густав с утра в лесу, отмечает старые деревья на вырубку. Хороший помощник у меня растёт. Между нами, к наукам он не слишком способен, народную школу едва закончил… Доктора говорят – родовая травма. Но всё, что касается леса, знает не хуже остальных. Да его уже можно вместо меня ставить! А ведь он ещё учится…

– А я к вам с вопросом, – прервал я словоохотливого добряка, – мои люди, прочёсывая лес в поисках преступницы, нашли вот эту вещь. Видимо, кто-то из горожан ходил на пикник и забыл. Надо бы вернуть владельцу. Не знаете, чьё оно?

Я развернул одеяло. Лесничий посмотрел на него без интереса и произнёс:

– Да кто ж его знает? Такие шьёт хромоножка Божена. Почти в каждом доме в округе такие есть, она их продаёт дешево, атлас ей племянница таскает, которая в городе у портнихи в услужении живёт.

Найденное в лесу одеяло, очевидно вызывало у моего собеседника несравнимо меньший интерес, чем поимка кровавой убийцы.

– У меня есть пара свободных часов, – сказал я, стараясь произносить слова, как можно беспечнее, – всегда хотел посмотреть, как отмечают деревья на вырубку. Как вы определяете, что это дерево уже отжило свой срок и должно пойти на древесину?

– О, это целая наука! – радостно ответил лесничий и охотно предложил, – пойдёмте, господин инспектор, я вам покажу, если у вас образовался перерыв в поиске преступницы. А что, вы уже напали на её след?

– Да, вполне возможно, что скоро мы её схватим, – туманно ответил я, – к сожалению, даже вам, своему помощнику, я не могу рассказать детали следствия…

– Понимаю-понимаю! – замахал руками лесничий, – тайна следствия! Как я могу этого не знать! Я, несмотря на то, что почти всю жизнь провожу в лесу, начитанный человек. Тогда я оставлю дома тачку, и мы пойдём, посмотрим на деревья. Заодно вы сможете убедиться, как умно подходит к вопросу вырубки мой Густав.

Несмотря на крайнее напряжение, волнение и усталость последних дней, от прогулки по лесу я получал неподдельное удовольствие. Мой спутник шёл впереди, раздвигал передо мною ветки кустарников, что-то рассказывал о своей работе. Я его почти не слышал. В гуще листвы при нашем приближении начинали кричать какие-то птицы. Иногда белка роняла под ноги жёлудь, а однажды мы спугнули зайца. Если волчица прячется в этом лесу с помощью сына лесничего, она наверняка услышит нас и затаится, но я на этот раз и не надеялся повстречаться с нею. Меня в тот момент интересовал только Густав.

Я уже начал уставать от прогулки, а лесничий всё продолжал вести меня куда-то вперёд, многословно давая комментарии попадающимся навстречу нам образцам деревьев. Я уже хотел спросить его прямо о том, где же его сын, как вдруг мой спутник остановился и резко обернулся ко мне. Я с удивлением увидел, что выражение его лица изменилось, став более собранным и серьёзным.

– А теперь, господин Дитрих, – твёрдо спросил он, – расскажите, в чём вы подозреваете моего сына.

Вопрос был настолько неожиданным, что я на несколько мгновений потерял дар речи. Да… Недооценил я добряка лесничего. Но каков гусь – ни словом, ни жестом не обнаружил своих подозрений! Ну что ж… придётся посвятить его в свои соображения. Насколько я могу знать, Густаву всё равно ничего не грозит от правосудия, так как он страдает лёгкой умственной отсталостью, что вполне могут подтвердить врачи.

– Вы что, думаете, я совсем простачок, если в лесу живу? Я же вижу, что вы кругами ходите вокруг моего парнишки. Вопросы какие-то про деревья задаёте, посмотреть на них проситесь. Понятно, что Густав вам нужен, а деревья без надобности. Почему? Нет, если парень виноват, то виноват, – продолжал мой спутник, но вы скажите мне, в чём! Может быть, вы думаете, что он стащил это одеяло? Скажу вам, что это неправда! У нас тоже есть такое одеяло, как и у почти всех в округе! Одеяло в лесу мог оставить кто угодно. Да и потом: разве вы занимаетесь не поимкой убийцы? При чём тут кража какого-то одеяла?

Мы с лесничим уселись рядышком на пригорок, дружески закурили, и я рассказал ему всё, что касалось бегства Анны Зигель из дома, появления её на холме над кладбищем во время похорон, своего сомнительного выстрела и обнаруженной в дупле старого дуба лёжки. Не утаил я от обеспокоенного отца и разговор с его сыном в тот вечер, когда он провожал меня до дороги.

– То-то я смотрю, он сам не свой в последнее время! – воскликнул опечаленный отец, – молчит, даже стал в работе своей ошибки делать, что раньше с ним не бывало…

Лесничий помолчал, а потом решительно ударил кулаком по колену:

– Я вот что вам скажу, ранена она!

– Почему вы так решили, – с крайним интересом спросил я.

– А вот почему! Пришёл вчера мой Густав домой уже поздненько, часов в 11 вечера. Что опять-таки раньше с ним не бывало. Смотрю, прошёл он на кухню, где у нас шкатулка с самыми необходимыми лекарствами, и стал там копаться. Шкатулка большая, снадобья там на все случаи жизни, в лесу ведь живём – пока добежишь до аптекаря или врача, помрёшь, пожалуй! Вот я и спрашиваю сына, не заболел ли он, что болит. А он выбирает из шкатулки бинты, копру и остатки мази заживляющей, которую мне доктор прописал, когда я в прошлом году с кабаном столкнулся. Смотрю, ран на нём нет, а Густав мне говорит, что, мол, косулю охотники подстрелили и бросили, а он, мол, хочет несчастную вылечить. Я и поверил, потому что Густав с детства жалостливый был, всё подбирал птенчиков, выпавших из гнезда, да зверюшек лечил. Я и не подумал вчера ничего плохого. Жаль, конечно, было дорогую мазь на косулю тратить, но там немного оставалось в баночке, так что я ничего не сказал сыну и отпустил его. А оно, оказывается, вот что там за «косуля»!

До этого момента я сомневался в точности моего единственного выстрела и склонялся к тому, что пуля не задела волчицу. Но рассказ лесничего говорил об обратном. Но какая, однако, непрошибаемая девица эта Анна Зигель! Много ли найдётся на свете девушек её возраста, способных не только совершить такое чудовищное преступление, но и с полным хладнокровием уйти от полиции, затем явиться на кладбище во время похорон, затем, будучи раненой, успешно прятаться в лесу… В очередной раз, задав себе эти вопросы, я снова убедился, что судьба столкнула меня с явлением незаурядным, поразительным.

– Вы же, надеюсь, не думаете плохо о моём парнишке? – с тревогой спросил лесничий, дёргая меня за рукав, – он-то дурашка, и понятия, небось, не имеет, что она натворила. Слышал, а не думает, что она виновата. Считает её, наверное, несчастным затравленным зверьком, вроде раненой косули.

Я убедил встревоженного отца в том, что его сыну не грозит ничего более страшного, чем простой допрос в полиции по поводу его знакомства и встреч с нашей подозреваемой, и мы отправились дальше на поиски Густава.

Обнаружили мы его под раскидистым, покрытым какими-то мелкими ягодами кустом. Парень сидел в напряжённой, явно неудобной позе и всё время оглядывался. Он не встал нам навстречу и ничего не сказал, и я увидел, как неприятно это поразило его отца.

– Густав, что ты здесь делаешь? – довольно строго обратился лесничий к сыну, – встань, поприветствуй господина инспектора.

Парнишка встал неловко, будто ноги у него были на шарнирах, невнятно пробормотал слова приветствия, глядя в землю и вдруг стал заваливаться на спину, изогнувшись дугой.

– Ах, ты ж беда! – воскликнул его отец, пытаясь подсунуть под голову упавшего сына куртку, – опять припадок! Давно уже не было, и вот опять!

Эпилепсия. Больше мне в лесу делать было нечего, по крайней мере, до тех пор, пока Густав не придёт в норму после припадка. Пообещав лесничему как можно скорее прислать к ним с сыном помощь, я заспешил к дороге.

Когда я добрался до участка, один из патрульных доложил, что этой ночью в то ущелье, в которое, по словам моих людей, скрылась преступница, сполз огромный пласт земли. Надежда на то, чтобы при помощи старательного изучения всех следов, в том числе и не видных на первый взгляд, определить, куда дальше волчица направилась, лопнула точно так же, как и надежда выяснить это при помощи Густава.

Итак, первый день охоты ожидаемо закончился провалом. Сама природа как будто помогала волчице ускользнуть от нас. Я больше чем уверен, что не сойди в ущелье оползень, Зигель была бы у нас в руках. А так следы потерялись, теперь оставалась лишь надежда на прокол со стороны волчицы. В этом густом лесу спрятаться было очень легко, а под каждый куст полицейского не поставишь. Но главное, почему она не взяла хлеб или сахар? Поняла, что это ловушка? Скорее всего, да.

Во вчерашних сводках не было ни слова о кражах со взломом. Вряд ли Анна взяла с собой в день побега много еды, поскольку не знала, что фройляйн Ингрид именно сегодня даст показания, развеивающие у нас сомнения в её вине. «Это Густав, – думал я, – больше некому». У меня опять внутри кипела злость: что же это получается? Лучшего тирольского сыщика обвели вокруг пальца гимназистка и какой-то дурачок-эпилептик?! Ничего, мы ещё посмотрим, кто кого. В конце концов, я, будучи заядлым шахматистом, не раз попадал в неприятное положение, когда у противника было явное преимущество, и мне приходилось как-то выпутываться.

Глава 30. Ночная охота

Когда я ранним утром пришёл на работу, Кляйн уже был в кабинете. Мартин выглядел уставшим, невыспавшимся, что отчётливо читалось на его лице, впрочем, как и всегда. За время пребывания в Хорватии, кажется, он немного осунулся и уже не казался таким дородным.

– Здравствуй, Мартин, – я пожал напарнику руку. – Ну, как твоя поездка?

– Ой, – отмахнулся Кляйн, – попробуй, проведи несколько дней в компании шизофреника. Гранчар ужасно душный человек. Он совсем «ку-ку».

Мартин сделал несколько судорожных глотков воды из стакана, после чего перевёл разговор в русло расследования:

– Как успехи?

– Ушла, паршивка! – с раздражением сказал я, – пришла же, дрянь такая, на кладбище! Любовалась на плоды своего труда.

– Всё-таки она, – пробормотал толстяк, – я, как оказалось, зря ездил туда. Ничего с нашей Гранчар не случилось.

Но я не слишком внимательно слушал рассказ Мартина. Я готовился к очередному походу в лес. Рано или поздно Зигель бы допустила прокол и попалась, но ждать новых жертв я не имел никакого морального права.

– Слушай, Мартин, ты ведь сам охотник?

– На уток, – ответил напарник, – Тонкая работа: чуть дёрнешься, всё – ускользнёт птичка и плакала твоя добыча.

– А на кабана или волка ходил?

– Да разве что ещё на косулю, – пожал плечами толстяк, – только давай-ка оставим охоту на выходные, хорошо? Дел у нас и так полно.

– Да-да, именно охотой мы и займёмся, – спокойно произнёс я, – как ни крути, а в одиночку нашу волчицу не поймать – больно она вертлявая. Вроде ж и дылда такая, а в лесу прячется любому зверю на зависть.

– Что, инспектор, неохота в одиночку в грязи вываливаться? – не без усмешки спросил Мартин.

– Пошути у меня, – не без доли раздражения ответил я, – вот что, надо бы за егерского сынка взяться. Только так, чтобы он ничего не заподозрил.

– Прикажете его арестовать? – поинтересовался Мартин, пригладив свои растрепавшиеся волосы.

– Рано, – сухо отозвался я, – он – ключ. К тому же у него сегодня припадок случился эпилептический. Ещё дня три его нельзя будет допрашивать. Его показания крайне важны для нас, но предъявить ему обвинения, учитывая его психическое развитие, крайне сложно.

– Но разве он не в курсе преступления? Разве об ужасных подробностях пожара не говорит весь город? – возмущался Кляйн.

– И не только весь город. Пока ты, Мартин, был в Далмации, я сам посещал дом лесничего и в присутствии сына рассказал абсолютно все подробности массового убийства.

– Он это знал, и всё равно помогал ей! – ужаснулся мой напарник.

– Не всё так просто, – вздохнул я, – думаю, что он не вполне осознаёт, что преступление совершила именно она, видимо считает её невинной жертвой. Наверняка она задурила этому мальчишке голову. А задурить её очень просто.

– Но что делать нам теперь? Ждать, когда этот эпилептик поправится, а Анна Зигель, возможно, уйдёт на недосягаемое для нас расстояние? – не унимался Кляйн.

– Вот об этом я и думаю, дорогой Мартин, и, кажется, у меня есть неплохая идея…

Я кликнул дежурного и попросил его принести ключ от помещения, где мы хранили вещественные доказательства по расследуемым делам.

Доказательств по этому делу было очень много, и из-за них в комнате стоял устойчивый запах гари. По внезапно побледневшему от этого запаха лицу Кляйна я понял, что мною выбрано правильное, хотя и очень необычное решение. Но ведь и преступница у нас необычная.

Нам надо было заставить волчицу нервничать. При всей её обозлённости и бессовестности у неё всё же должны были оставаться хоть какие-то человеческие чувства. Хотя бы страх. Причём я ставил не на обычный, понятный страх быть пойманной, а на особый мистический вид страха, который заставляет делать необдуманные глупые поступки, и который особенно должен проявляться в ночном лесу.

В том, что лесничий мне однозначно во всём поможет, я был уверен на сто процентов. Во-первых, он с самого начала был поражен, не меньше других горожан, страшным преступлением, и обращение полиции за помощью казалось ему очень лестным. Во-вторых, узнав, что его сын, возможно, косвенно помог преступнице скрыться, добряк готов на всё, чтобы вывести Густава из-под удара.

Я опустился на корточки перед кучкой полуобгоревших вещей. На всех уже были прикреплены ярлычки с указанием принадлежности. Вот половинка ранца Маррен Кюрст, вторая половина превратилась в нечто спёкшееся и расплавившееся, вот почти не пострадавшие ботинки Анели Герц (девочка зачем-то сняла их и оставила на подоконнике, прежде, чем выпрыгнуть из окна) Анели лежит теперь в больнице со сломанным позвоночником и множественными травмами внутренних органов, врачи не надеются, что она останется в живых, а ботинки – как новые.

Я наклонился к куче вещей и стал их внимательно перебирать.

– Зачем вы это делаете? – спросил Кляйн, зажимая нос платком и не скрывая ужаса и отвращения.

– А затем, дорогой коллега, что у меня возник план, который, я надеюсь, поможет нам заставить преступницу занервничать и начать совершать ошибки. Что, в свою очередь, упростит её поимку. Лесничий, и в этом я с ним согласен, убеждён, что мне удалось ранить её, и теперь она не настолько сильна и хладнокровна, как вначале.

Я отобрал несколько предметов, которые мне показались наиболее впечатляющими. Особенно трогательным выглядело форменное платьице одиннадцатилетней Евы, одной из первых жертв волчицы. Белый узорный воротничок побурел, а само платье торчало колом от впитавшейся в материю крови. Кляйн смотрел на меня с испуганным недоумением, и я могу поклясться, что у него во время моих поисков в куче вещей погибших девочек не раз мелькнула мысль, что я сошёл с ума на почве расследования этого дела.

Однако разум мой был ясен, как никогда. Я приказал дежурному принести рогожу, и попросил Кляйна никому не рассказывать о том, что из комнаты для вещественных доказательств мною были изъяты некоторые предметы. Высказывая эту просьбу, я имел в виду не опасение, что слухи о моих действиях дойдут до преступницы, а недовольство моего начальства, которое далеко не всегда одобрительно относилось к подобным экспериментам.

Кляйн молча кивнул, но выражение его лица было таким потешным, глаза так явно лезли на лоб, что пришлось ему кое-что объяснить.

– Понимаете, коллега, – проговорил я, садясь за стол и закидывая ногу за ногу, – у каждого человека, в том числе у преступника, есть свой запас прочности. Даже самый закоренелый злодей, с железным непрошибаемым характером имеет свой предел. И там, за этим пределом, он начинает вести себя по определённым законам, которые предполагают и страх, и панику, и отчаяние, и усталость… И всё это приводит к тому, что преступник, до этого максимально осторожный и внимательный, начинает совершать ошибки. Сначала небольшие, затем эти ошибки накапливаются, он уже не успевает, да и не может их подчищать, и, в конце концов, дело заканчивается арестом.

Что касается нашей волчицы, то, как мне показывает мой, не такой уж маленький, опыт, сейчас она близка к этому пределу. Но ещё не переступила его. И переступить её может заставить мелочь, чепуха, какой-то внезапный испуг или неожиданное явление.

Я собираюсь разместить в лесу, где прячется наша убийца, эти невинные предметы. Вы спросите, кого же они могут напугать? Но, поверьте мне, в лесу, ночью, когда нервы и так напряжены, появление вещей убитых или покалеченных по её вине одноклассниц могут повлиять на волчицу самым роковым образом. По крайней мере, я на это очень надеюсь. Конечно, метод нетрадиционный, но я считаю, что в этом деле все методы хороши, только бы они вели к скорейшей поимке преступницы.

Кляйн продолжал смотреть на меня испуганно и неодобрительно, возможно, в этот момент он понял, что не вполне хорошо знал мой характер, впрочем, мне было не до переживаний Мартина. Я получил упакованный в рогожу свёрток и поехал домой обедать, намереваясь оставить свёрток дома, а после работы вместе с лесничим разместить мои ловушки на вероятных путях нашей преступницы. Мне также не терпелось узнать, как здоровье Густава, и когда я смогу его допросить.

Дома была только Берта. Она мне сообщила, что брат с матерью ушли к дантисту, а она отпущена с занятий из-за головной боли. Выглядела дочь и правда нездоровой, на моё предложение вместе пообедать ответила отказом. Я грустно съел в одиночестве оставленный Мартой обед и вернулся на службу.

Когда же я в седьмом часу вечера приехал домой за свёртком с вещами, дома не было ни свёртка, ни Берты.

Зная характер нашей дочери, Марта пока не слишком волновалась, думая, что Берта просто зашла после занятий к одной из подруг и там задержалась. Про то, что из дома пропали вещественные доказательства по делу, она не знала, так как вообще не имела понятия, что я привёз в обед домой этот свёрток. Но меня новость основательно встревожила.

Получалось, что Берта без моего разрешения вошла в кабинет, развязала бечёвку, развернула рогожу и увидела все эти вещи. Хватит ли у неё сообразительности понять, что это за предметы. Да наверняка. Мою дочь можно обвинить в чём угодно, но только не в глупости. Тем более, что все вещи подписаны. Куда она могла их унести из дома? И что будет с моей служебной карьерой, если хоть кто-то из взрослых увидит, что девчонка играет с вещественными доказательствами, которые даже выносить за пределы участка можно только после получения специального разрешения. Обнаружение моего проступка могло привести не только к краху по службе, но в самом худшем случае даже к суду.

Ничего не говоря обо всём этом жене, я быстро спросил её:

– Кто её подруги? Быстро назови мне их адреса и имена их родителей!

– Вот если бы ты побольше уделял времени дочери… – начала свою обычную песню Марта.

– Некогда! – прервал я её, – мне необходимо сейчас же найти Берту, если ещё не поздно!

– Но, Флоре, – удивилась Марта, – сейчас ещё не так поздно, девочка сейчас вернётся, ведь ещё даже нет восьми часов. Она наверняка вернётся к ужину. А я просто хотела тебе сказать, что если бы ты занимался детьми почаще, ты бы знал имена и адреса их друзей и не бил тревогу на пустом месте.

– Быстро делай, что я тебе сказал!

Видимо, выражение моего лица испугало мою жену, и она нехотя принесла изящную записную книжку, в которой были записаны адреса некоторых подруг Берты.

Выхватив книжку у неё из рук, я выбежал на улицу.

По первому адресу меня ждала неудача. В доме ужинала счастливая семья банковского клерка. Здесь никто не имел понятия, где сейчас моя дочь, а их весёлая рыженькая дочка заявила, что последний раз видела Берту на третьем уроке, когда она пожаловалась на головную боль и была отпущена домой.

У дома Эльзы Фишер, который стоял в списке вторым, мальчик лет пяти катал по крыльцу лошадку на колёсиках. И вид у этого ребёнка был более чем несчастный. Когда я попытался пройти мимо него в двери, он грустно сообщил, что дома никого нет. Мама побежала искать Эльзу, которая пропала, а няня Бригитта сегодня выходная. Я, присев на корточки рядом с малышом, потряс его за плечи, пытаясь получить ответ на вопрос, куда пошла его сестра Эльза, этим я его только перепугал. Мальчик заревел и, кроме невразумительных выкриков, я от него ничего не получил. Ну что ж, надо признать, я никогда не умел обращаться с детьми. Внезапно я услышал за спиной возмущённый женский голос:

– Эй, господин! Что вы делаете с ребёнком?

Я быстро вытащил из кармана полицейский жетон, а мальчик вырвался из моих рук и рванул к подошедшей женщине с радостным криком: «Няня приехала!», как будто мгновение назад он не рыдал так безутешно.

Объяснив ситуацию вернувшейся няньке, я попросил её высказать предположение, куда могла уйти Эльза, где она обычно проводит свободное время. Няня задумалась, потом решительно сказала:

– Пойдёмте, я вам покажу. Это здесь недалеко. У девчонок есть что-то вроде своего тайного убежища. Ну, понимаете, там секреты девчачьи всякие, записочки, портретики мальчиков, дневники…

– Я не хочу быть один! – опять завопил мальчик, цепляясь за нянькину ногу, – я тоже хочу в лес гулять и пугать бандитов привидением!

– Что ты хочешь?!

Я резко остановился. Но этот чёртов ребёнок опять орал и категорически отказывался реагировать на мои вопросы. Нам с нянькой пришлось затащить его в дом, нагреть ему молоко, дать печенье, и только после этого он соизволил нормально разговаривать. А время, между тем, шло.

В конце концов, мы с нянькой услышали, что после обеда к его старшей сестре Эльзе пришла подружка с узлом, в котором лежали вещи для переодевания. В интерпретации малыша, девочки собирались переодеться в привидения и в таком виде пугать в лесу бандитов. Они много шептались и хихикали, потом взяли узел, бутерброды, бутылку лимонада и ушли. А потом пришла мама и, увидев, что Эльзы нет дома, пошла искать её по подругам.

Каюсь, но услышав, что Берта с подругой собираются в лес, а не к другим девочкам в дома, где вещественные доказательства могут попасть на глаза родителей, я испытал не ужас, который наверняка почувствовали бы большинство отцов в такой ситуации, а облегчение. И ещё я подивился схожести нашего мышления. Нет, что бы кто ни говорил, а всё-таки кровное родство много значит. Фактически, Берта повторила мою идею, напугать волчицу, заставить её себя обнаружить, только действовать она решила гораздо более радикально и безрассудно, чем планировал я.

Навещать тайное убежище Эльзы и её подруг смысла уже не было. Возможно, они и останавливались там, чтоб разобрать вещи, но сейчас, наверняка, их там уже не было. По моим подсчётам, они в данный момент должны были находиться на пути к лесу. Дорога в лес идёт одна, поэтому я надеялся перехватить на ней девчонок до того, как они войдут в лес. Их затея могла настолько плохо закончиться, что я старался не додумывать до конца некоторые свои мысли, которые всплывали в мозгу, когда я бежал ловить фиакр.

Мой возница гнал изо всех сил. Но девочек на дороге мы не встретили. Доехав до леса, я спрыгнул с подножки фиакра и уже знакомым путём быстро направился к дому лесничего. Свет там не горел. Я что есть сил забарабанил в ворота. Никакого ответа. Обойдя усадьбу по периметру забора, я увидел, что в одном месте забор несколько ниже, чем везде, за счёт того, что вплотную ко двору примыкает невысокий пригорок. Применив все свои не очень большие акробатические способности, я перемахнул через забор во двор, подошел к ближайшему окну и застучал снова. Наконец, внутри дома показался тусклый огонёк.

К стеклу окна вплотную придвинулось бледное худое лицо, в котором я с трудом узнал Густава. В руке он держал тоненькую свечку, похожую на церковную, а одет парень был в длинную белую ночную рубашку.

– Открывай! Немедленно отопри мне дверь! – закричал я. Парень кивнул и удалился.

Я снова вернулся к парадному входу. Вскоре за дверью зашаркали шаги, и дверь открылась.

– Где твой отец? – резко спросил я.

– Ушел с Альфредом из деревни, – недоумевающе ответил мне мальчишка. Выглядел он вполне здоровым, только крайне слабым. Впрочем, мне сейчас было не до него. Надо было спасать свою карьеру и свою дуру-дочку вместе с её дурой-подружкой.

– Куда они пошли, куда? Кто такой этот Альфред? – тормошил я парня.

– Альфред… ну он живёт в деревне. Коровы у него, молоко нам продаёт.

– Зачем он приходил? – я понял, что более одного вопроса за один раз Густаву задавать бесполезно.

– Он услышал в лесу крики, испугался и позвал моего отца, чтобы посмотреть, что там.

Густав бесхитростно улыбнулся и добавил:

– Вдвоём ведь не так страшно, как одному.

– Куда они ушли? – нетерпеливо спрашивал я.

– Они ушли на юг, – ответил Густав, – к прошлогодней просеке. Но вообще мы, когда выходим в лес, всегда идём сначала к прошлогодней просеке, тут идти проще, а потом уж мы поворачиваем, куда нам надо. Отец ушёл, а я заснул. Я болею сейчас немного, знаете ли…

Я крайне жалел, что отправился на поиски дочери один, не взяв с собой Кляйна. Больше никого посвящать в это дело нельзя было, учитывая моё незаконное изъятие вещественных доказательств, но ведь Кляйн был и так посвящен…

Чертыхнувшись, я выбежал из дома лесничего и побежал в южном направлении, сквозь темноту, постоянно поскальзываясь на гниющих ветках. Сначала продвигаться вперёд было и правда очень легко, но потом мне пришлось остановиться и достать спички. Луна спряталась за облака, и вокруг стояла полная темень. Я оглядел стоящий вокруг меня стеной лес и крикнул во всю силу своих лёгких:

– Берта!!!

В ответ тут же поднялась волна какой-то возни, шорохов и всплесков. Я немного помолчал и снова прокричал в темноту имя моей дочери.

Ответом мне стал шум чьих-то крыльев и шуршание под ногами. «А нет ли здесь змей?» – мелькнула в голове неприятная мысль. Будучи человеком весьма хладнокровным, что помогает мне держаться спокойно в любых ситуациях, змей, каюсь, я с детства не переношу.

Но делать было нечего. Девчонки точно не могли уйти слишком далеко, поэтому я, осторожно вытянув перед собой руки, чтобы не напороться на ветку, медленно пошёл вперёд. Постепенно в лесу как будто стало немного светлее. Может быть, кустарник стал менее густым, а может быть, просто мои глаза привыкли к темноте. На колючей терновой ветке я увидел белый лоскут ткани, видимо, обрывок какой-то одежды, что придало мне уверенности в том, что двигаюсь я в правильном направлении.

И вдруг совсем рядом я услышал не очень громкий, но какой-то нечеловеческий женский крик, полный ужаса, злобы и паники. Я рванулся на крик, споткнулся о корень, упал, подвернул ногу, поднялся и захромал опять вперёд, стараясь двигаться как можно быстрее. Через каждые две минуты я звал Берту, но мне никто не отвечал.

Потом в обычном шуршании лесных обитателей, которые разбегались при моём появлении, я стал улавливать новые звуки. Не то чтобы они как-то резко отличались от общего звучания ночного леса, просто мой мозг дал сигнал: «Вот что-то новое». Я остановился. И звуки стихли. Нет, небольшой шум ветра в кронах, шуршание насекомых под ногами, крики какой-то ночной птицы над головой – всё это продолжалось. А вот таинственный новый звук исчез.

Я присел, прислонившись спиной к толстому стволу дерева, и достал из кармана спички, намереваясь осветить хотя бы что-то, но тут я почувствовал внезапный сильный удар по голове и потерял сознание.

Не могу сказать, сколько времени я провёл без чувств. Думаю, что не более нескольких минут. Когда я пришёл в себя, у меня тупо болел затылок, и ныла нога. Внезапно абсурдность ситуации предстала передо мною со всей ясностью. Я опытный, заслуженный следователь, уже не первой молодости, фактически потерял по своей вине важные вещественные доказательства по расследуемому делу, а теперь бегаю по лесу в одиночестве, пытаясь поймать свою дочь и её малолетних подруг! Так ещё и получаю удар по затылку, по всей видимости, от одной из этих девчонок! У любого, кто узнал бы обо всём этом, возник бы вопрос о моей компетентности. Пожалуй, в тот момент я и сам в ней сомневался. И единственной моей надеждой было то, что о моих «подвигах» никто не узнает.

Вдалеке стал заметен отблеск огонька. Осторожно, стараясь ступать неслышно, я подобрался ближе к свету.

– Жужа, убери! – раздался голос Берты.

– Вот ещё, – нахально ответила мадьярка, – они бегут на свет, ты знаешь это.

Так, кажется, Жужа опять наделала журавликов и поджигает их. Не нравится что-то мне её увлечение, ох, не нравится! Когда-нибудь она точно доиграется. Поджигание бумаги в лесу грозит лесным пожаром, впрочем, девчонкам, кажется, такой исход просто не приходит в голову.