Текст книги "Золотые Ворота"

– Для затравки? – повторил генерал Картленд, и в его глазах почти зримо отразилась расстрельная команда.

– То есть для начала. Мне нужно больше. Еще двести миллионов долларов. Это то, что я хочу за мост Золотые Ворота.

На этот раз шоковое состояние длилось не так долго, как в первый раз: у человеческого мозга есть свой предел выдержки. Президент поднял взгляд из глубин бездонной пропасти, которую он изучал, и глухо произнес:

– Двести миллионов долларов за мост Золотые Ворота?

– Это выгодная сделка. Вы получите мост практически даром. В самом деле, на его строительство было затрачено около сорока миллионов, и запрашиваемая мною сумма в двести миллионов как раз учитывает пятикратную инфляцию за минувшие сорок лет. Но даже если забыть о деньгах, подумайте только, во что вам обойдется восстановление моста! Подумайте о шуме и пыли, о загрязнении окружающей среды, о нарушении движения городского транспорта, о тысячах тонн стали, которые нужно будет сюда доставить, о доходах от туризма – десятках тысяч долларов, которых лишится экономика города. Как ни красив Сан-Франциско, но без Золотых Ворот он как Мона Лиза без улыбки. Подумайте об автомобилистах из округа Марин, которые в течение всего этого периода, по крайней мере год, а то и два, не смогут попасть в город – есть, правда, длинный объездной путь через мост Сан-Рафаэль, – и, если уж на то пошло, об автомобилистах из города, которые не смогут проехать в округ Марин. Все будут испытывать неимоверные трудности – кроме владельцев паромов, которые станут миллионерами. Но кто я такой, чтобы завидовать предпринимателям, честно зарабатывающим свои деньги? Так что двести миллионов долларов – это чистая филантропия.

Квори, привычный к цифрам с длинными рядами нулей, спросил:

– А если мы не согласимся с этими чудовищными требованиями, что вы собираетесь сделать с мостом? Увезете его и заложите в ломбард?

– Я собираюсь его взорвать. Падение обломков с высоты шестидесяти метров вызовет такой всплеск, что будет видно по всему Западному побережью.

– Взорвать? Взорвать мост Золотые Ворота?!

Мэр Моррисон, которого и в обычных-то условиях нетрудно было вывести из себя, вскочил на ноги, охваченный неудержимым гневом, и набросился на Брэнсона, прежде чем кто-нибудь – и в первую очередь сам Брэнсон – сообразил, что происходит. В десятках миллионов американских домов телезрители увидели, как Брэнсон вместе со стулом опрокинулся назад и его голова тяжело ударилась об асфальт, а Моррисон навалился на него всей своей стокилограммовой тушей и с яростью варвара ударил по лицу. Ван Эффен шагнул вперед и прикладом автомата ударил мэра по затылку. Он тут же обернулся и направил оружие на сидящих, но эта предосторожность оказалась излишней: никто из них не выказал желания последовать примеру Моррисона.

Прошло добрых двадцать секунд, прежде чем Брэнсон смог снова сесть на стул, и то с трудом. Ему подали марлевую салфетку, и он промокнул разбитую губу и сильно кровоточащий нос. Затем он посмотрел на Моррисона и перевел взгляд на доктора:

– Как он?

Врач быстро осмотрел мэра:

– Скоро придет в себя. У него нет даже сотрясения мозга. – Доктор неодобрительно взглянул на Ван Эффена. – Похоже, ваш друг умеет соразмерять силу удара.

– Практика, – не очень внятно произнес Брэнсон. Он взял новую салфетку взамен первой, которая уже пропиталась кровью, и неуверенно поднялся на ноги. – А вот мэр Моррисон не осознает своей силы.

– Что мне с ним делать? – спросил Ван Эффен.

– Оставь его в покое. Это его город и его мост. Я сам виноват – растоптал его мечту. – Брэнсон оценивающе посмотрел на Моррисона. – Впрочем, по зрелом размышлении лучше надеть ему наручники – за спиной. Не то он в следующий раз мне голову оторвет.

Генерал Картленд встал и направился к Брэнсону. Ван Эффен угрожающе поднял автомат, но генерал проигнорировал его.

– Вы способны говорить? – обратился он к Брэнсону.

– Во всяком случае, я способен слушать. Уши мэр мне не повредил.

– Я начальник штаба, но, кроме того, военный инженер, а значит, специалист по взрывам. Вы не сможете взорвать мост и прекрасно это знаете. Чтобы разрушить эти башни, потребуется вагон взрывчатки. Я его что-то здесь не вижу.

– Нам столько и не понадобится. – Брэнсон указал на объемистый рулон брезента с выступающими из него непонятными коническими предметами. – Вы ведь специалист.

Картленд посмотрел сначала на рулон, потом на Брэнсона, на сидящих людей и снова на рулон. Брэнсон сказал:

– Пожалуйста, объясните им. Мне что-то больно говорить.

Генерал окинул внимательным взглядом массивные башни и протянутые от них тросы.

– Вы провели эксперименты? – спросил он Брэнсона.

Тот кивнул.

– Видимо, они прошли успешно, иначе бы вас здесь не было.

Брэнсон снова кивнул.

Картленд неохотно повернулся к заложникам и журналистам:

– Я ошибся. Боюсь, что Брэнсон действительно в состоянии разрушить мост. Как вы видите, в эту брезентовую ленту вделаны конусы, которые содержат обычную взрывчатку – тринитротолуол, аматол или что-то подобное. Эти конусы, называемые «ульями», благодаря своей вогнутой поверхности способны направить до восьмидесяти процентов энергии взрыва внутрь. По-видимому, идея заключается в том, чтобы обернуть одну из таких брезентовых полос, несущую около центнера взрывчатки, вокруг поддерживающего троса как можно ближе к вершине башни. – Он снова посмотрел на Брэнсона. – Насколько я понимаю, у вас их четыре.

Брэнсон молча кивнул.

– И они должны сработать одновременно. – Картленд повернулся к остальным. – Боюсь, что эта затея удастся.

Наступило короткое молчание, особенно мучительное для телезрителей, – молчание, вызванное тем, что Брэнсон по вполне понятным причинам не очень стремился говорить, а остальные не могли и придумать, что сказать. Наконец Картленд спросил:

– Откуда у вас уверенность, что все четыре заряда сработают одновременно?

– Все просто. Радиоволна активирует электрический элемент, который пережигает проводок в детонаторе с гремучей ртутью. Взрывается детонатор – взрывается и «улей». Одного вполне достаточно. Остальные сдетонируют.

– Полагаю, это все ваши требования на сегодня? – мрачно произнес Квори.

– Не совсем. – Брэнсон, словно извиняясь, развел руками. – Остался сущий пустяк.

– Хотел бы я знать, что вы считаете пустяком.

– Четверть миллиона долларов.

– Поразительно! По вашим стандартам, это всего лишь песчинка. И за что, позвольте узнать?

– На покрытие моих расходов.

– Ваших расходов? – Квори дважды глубоко вздохнул. – Господи, Брэнсон, да вы скряга, каких поискать!

– Я привык к тому, что люди по-всякому называют меня, – пожал плечами Брэнсон. – Меня не так легко обидеть, к тому же я научился мужественно переносить невзгоды. Итак, что касается платежа – вы ведь собираетесь платить, не так ли?

Никто не сказал ни да ни нет.

– По поводу перевода денег нужно будет договариваться с моим другом из Нью-Йорка. У него есть друзья в некоторых европейских банках. – Брэнсон посмотрел на часы. – Сейчас полдень, то есть в Центральной Европе восемь или девять часов вечера, а все приличные европейские банки закрываются ровно в шесть. Поэтому я буду чрезвычайно признателен, если вы сообщите мне о своем решении к семи часам завтрашнего утра.

– О каком решении? – осторожно спросил Квори.

– По поводу наличия указанных денежных средств и формы их выплаты. В сущности, форма для меня не важна – от евродолларов до акций подходящих зарубежных фондов. Вы, как никто другой, знаете, что для этого необходимо сделать, ведь вам приходится финансировать такие организации, как ЦРУ, не спрашивая совета у бедных налогоплательщиков. Для вашего казначейства это пустячная задача. Причем мне абсолютно безразлично, можно ли отследить эти денежные средства, лишь бы они были конвертируемыми. Как только мой нью-йоркский друг сообщит мне, что деньги поступили – а это должно произойти не позже чем через сутки, скажем, до завтрашнего полудня, – мы с вами попрощаемся. Заложники, разумеется, отправятся с нами.

– И куда вы нас увезете? – осведомился Картленд.

– Конкретно вас – никуда. Для вооруженных сил вы, вероятно, представляете большую ценность, но для меня вы – уцененный товар. К тому же вы здесь единственный человек, который способен доставить мне хлопоты. И не только потому, что вы – человек действия, но еще и по той причине, что вы слишком бедны. Мне нужны заложники побогаче. Например, президент и трое его нефтяных друзей. Невредно будет сообщить вам, что у меня в Карибском море есть друг, президент островного государства, которое никогда не имело и не будет иметь с Соединенными Штатами договора о выдаче преступников. Он охотно примет нас и обеспечит стол и кров, если, конечно, получит по миллиону долларов за ночь.

Никто и не подумал возражать. В свете тех денежных сумм, о которых совсем недавно шла речь, это была вполне умеренная плата.

– И еще одно, – снова заговорил Брэнсон. – Я не упомянул, что начиная с полудня завтрашнего дня вступят в действие штрафные санкции за задержку. Каждый час задержки будет означать серьезное увеличение выплат – на два миллиона долларов в час.

– Судя по всему, вы цените свое время, мистер Брэнсон, – заметил Квори.

– Если я его не буду ценить, то кто же будет? Еще вопросы есть?

– Да, – подал голос Картленд. – Как вы предполагаете добираться до вашего райского острова?

– Самолетом, как же еще? Десять минут полета на нашем вертолете до международного аэропорта – и мы окажемся на борту самолета.

– Вы все организовали заранее? Самолет уже наготове?

– Ну, он пока не знает, что должен быть наготове, но очень скоро будет.

– Какой самолет?

– Кажется, вы его называете «борт номер один».

При этих словах даже Картленд лишился своей обычной сдержанности.

– Вы хотите сказать, что собираетесь похитить президентский «боинг»?

– Подумайте сами, генерал! Неужели можно допустить, чтобы президент всю дорогу до Карибского моря трясся в разбитом «дугласе»? Вполне логично использовать президентский самолет, ведь лидеры мирового уровня привыкли путешествовать с комфортом. В пути мы покажем новые кинофильмы. Хотя вынужденное заключение наших заложников под стражу будет коротким, мы постараемся, чтобы всем было удобно. Мы даже раздобудем еще несколько новинок Голливуда, чтобы показать их во время обратного полета в Штаты.

– Вы сказали «мы»? – осторожно осведомился Картленд.

– Я и мои друзья. Я считаю, что это наша обязанность, нет, скорее даже наш долг – вернуть президента и его гостей в целости и сохранности. Не понимаю, как вообще человек, обладающий хоть какими-нибудь чувствами, может жить в этом кошмаре, называемом Белым домом, но это к делу не относится.

Мильтон тоже был предельно осторожен:

– Кажется, вы сказали, что собираетесь снова ступить на американскую землю?

– Это моя родина. Почему бы нет? Вы разочаровали меня, мистер Мильтон.

– Я вас разочаровал?

– Да. Мне казалось, что не только Верховный суд и генеральный прокурор, но и госсекретарь обязан знать законы и конституцию страны не хуже обычных граждан.

Наступила тишина. Брэнсон оглядел присутствующих, но все продолжали хранить молчание, и он снова обратился к госсекретарю:

– Разве вы не знаете такой мелочи, что по нашим законам человеку, который уже получил полное прощение от государства за какое-либо преступление, совершенное или предполагаемое, не может быть вновь предъявлено то же обвинение?

Прошло не менее десяти секунд, прежде чем глава исполнительной власти понял скрытый смысл этих слов. Именно в тот момент президент потерял вдвое больше голосов потенциальных избирателей, чем приобрел ранее благодаря заявлению, что готов пожертвовать собой ради Америки. Трудно было бы его в этом винить. Политики вообще люди искушенные и довольно толстокожие, но до сих пор президенту не доводилось сталкиваться с таким поистине макиавеллиевским бесстыдством. Под защитой стен своего дома даже президенты порой могут позволить себе крепкое выражение, но они обычно отказываются от подобной фразеологии, когда обращаются к избирателям. Однако сейчас президент напрочь забыл о том, что за ним наблюдают миллионы сограждан, и воззвал к равнодушным небесам, требуя справедливости. Он стоял, подняв голову и воздев вверх руки со сжатыми кулаками, лицо его побагровело.

– Полмиллиарда долларов, да еще и полное прощение! Боже всемогущий!

Президент перевел взгляд с безоблачного неба на Брэнсона и обрушил на него всю мощь своей ярости, но гром небесный не поразил вымогателя.

– У вас есть кардиологическое оборудование? – шепотом спросил Брэнсон у врача.

– Это не смешно!

Президент тем временем продолжал развивать ту же тему:

– Мерзкий ублюдок! Если вы воображаете…

Картленд, спохватившись, подскочил к нему, схватил за руку и прошептал:

– Вы в телеэфире, сэр!

Президент оборвал себя на полуслове, взглянул на него и в ужасе закрыл глаза. Потом снова открыл их, покосился на камеру и заговорил гораздо спокойнее:

– Я, как избранный американским народом глава исполнительной власти, не поддамся на шантаж. Американский народ на это не пойдет. Демократия на это не пойдет. Мы будем сражаться с подобным злом…

– Каким образом? – поинтересовался Брэнсон.

– Каким образом? – Президент изо всех сил старался сдержаться, но еще не вполне овладел собой. – Привлечем все ресурсы ЦРУ и ФБР, всю мощь армии, все силы правопорядка…

– Вы не успеете закончить до новых выборов, которые состоятся через пять месяцев. Итак?

– Когда я проконсультируюсь с членами своего кабинета…

– Вы можете консультироваться с кем угодно, если я вам позволю. Мне необходимо полное прощение. В противном случае ваше пребывание на тропическом острове затянется на неопределенное время. Как я уже говорил, большая часть острова – настоящий рай. Однако на одном конце острова есть небольшой огороженный участок, который очень напоминает остров Дьявола. Генералиссимус построил там тюрьму для своих политических противников, а поскольку ему до них дела нет, эти люди остаются там навечно, чему очень помогают изнурительный труд, лихорадка и голод. Мне как-то трудно представить короля с мотыгой в руках. Да и вас тоже. Чем рассуждать о моральном облике нации, лучше бы подумали о том сложном положении, в котором окажутся ваши гости. Не секрет, что и у короля, и у принца есть доверенные министры и родственники, которым не терпится примерить их троны. Если ваши гости пробудут на Карибских островах достаточно долго, им некуда будет возвращаться. Вы, конечно, понимаете, что американское общественное мнение никогда не допустит, чтобы вы имели дело с узурпаторами их власти, тем более что подобное положение сложится по вашей вине. Итак, провал ноябрьских выборов и кризисная ситуация с Сан-Рафаэлем. Далее – стремительный рост цен на нефть или даже эмбарго, и в любом случае экономический кризис. Из истории вас просто вычеркнут. В лучшем случае, если когда-нибудь вдруг решат составить список самых глупых и гибельных для страны президентов, вы получите отличный шанс войти в Книгу рекордов Гиннесса. Но в саму историю? Нет!

– Вы закончили? – спросил президент, гнев которого улетучился, сменившись своего рода смиренным достоинством.

– На данный момент да.

Брэнсон сделал знак телеоператорам, что пресс-конференция закончена.

– Могу я побеседовать с королем, принцем, членами моего кабинета и начальником полиции?

– Почему бы и нет? Особенно если это поможет вам быстрее принять решение.

– Мы можем поговорить без свидетелей?

– Конечно. В вашем автобусе.

– Нам никто не помешает?

– Охранник останется снаружи. Как вы знаете, автобус звуконепроницаем. Обещаю вам полную секретность.

Все заложники ушли, оставив Брэнсона одного. Он подозвал к себе Крайслера, своего эксперта по средствам связи.

– Жучок в президентском автобусе работает?

– Постоянно.

– Наши друзья хотят провести сверхсекретное совещание. У тебя нет желания отдохнуть в нашем автобусе? Ты ведь очень устал.

– Да, пожалуй, мистер Брэнсон.

Крайслер вошел в третий автобус, сел у панели управления, щелкнул переключателем и взял один наушник. Явно довольный услышанным, он положил наушник на место и нажал на другой переключатель. С тихим жужжанием заработал магнитофон.

– Ну и что вы будете с этим делать? – спросила Эйприл Уэнсди у Ревсона, вместе с которым прогуливалась вдоль западной, пустынной стороны моста.

– Хотел бы я посмотреть, каков будет рейтинг популярности после повторного показа сегодня вечером! Какая игра! Репетиции испортили бы все дело.

– Вы же знаете, я не это имела в виду.

– Знаю. Он еще совсем мальчишка, наш Питер Брэнсон. Чрезвычайно умен, в чем мы уже убедились. Предусмотрел все возможные варианты развития событий, заранее обо всем позаботился. Из него получился бы превосходный генерал. Вы могли бы – по крайней мере, я мог бы – почти полюбить этого парня и восхищаться им, если бы не тот факт, что – забудем пока про полмиллиарда долларов – он делает все это ради забавы, он абсолютно аморален и обычные представления о добре и зле для него не существуют. В нем чувствуется какая-то странная пустота.

– Зато его банковский счет пустым не будет. Но я ведь не об этом говорила.

– Понимаю. И отвечаю на ваш невысказанный вопрос: да, Брэнсон застал нас врасплох.

– Вы намерены что-нибудь делать?

– Намерения – это одно, действия – совсем другое.

– Но вы же не можете просто прогуливаться здесь и ничего не предпринимать. После того, что вы рассказали мне сегодня утром…

– Я помню об этом. Прошу вас, помолчите хоть немного. Разве вы не видите, что я думаю?

Некоторое время спустя Ревсон сказал:

– Я все обдумал.

– Ну же, не тяните!

– Вы когда-нибудь были больны?

Девушка удивленно подняла брови, отчего ее большие зеленые глаза стали казаться еще больше. Ревсон вдруг подумал, что эти глаза могут совратить и святого. Чтобы не отвлекаться, он отвел взгляд в сторону.

– Разумеется, мне доводилось болеть, – ответила Эйприл. – Все когда-то болеют.

– Я имел в виду серьезную болезнь, пребывание в больнице.

– Нет, никогда.

– Вы скоро туда попадете. В больницу. Если, конечно, готовы мне помочь.

– Я уже сказала, что помогу.

– Неожиданная болезнь поражает прелестную молодую женщину. Здесь есть определенный риск. Если вас поймают, Брэнсон сумеет развязать вам язык. На карту поставлено полмиллиарда долларов. Вы у него очень быстро заговорите.

– Даже быстрее, чем вы думаете. Я вовсе не героиня, к тому же боюсь боли. На чем меня могут поймать?

– Вы должны будете доставить письмо. А сейчас, пожалуйста, оставьте меня на несколько минут одного.

Ревсон снял с плеча фотоаппарат и начал снимать автобусы, вертолеты, зенитки и охранников из команды Брэнсона, стараясь, чтобы все это получилось на фоне южной башни и очертаний Сан-Франциско, – настоящий профессионал за работой. Затем он переключил свое внимание на врача в белом халате, который стоял, прислонившись к машине «скорой помощи».

– Неужели и для меня настал момент славы? – сказал доктор.

– Почему бы и нет? Все хотят быть увековеченными.

– Только не я. А «скорую помощь» вы можете снять где угодно.

– Вам определенно нужен психиатр. – Ревсон опустил фотоаппарат. – Разве вы не знаете, что в нашей стране уклониться от объектива значит совершить антиобщественный поступок? Я – Ревсон.

– А я – О’Хара.

О’Хара был молодым, жизнерадостным и рыжеволосым, и его ирландское происхождение не оставляло сомнений.

– Ну и что вы думаете об этой милой ситуации?

– Для цитирования?

– Нет. Я же фотограф.

– Да черт с вами, можете меня цитировать, если хотите. Я бы с удовольствием надрал этому Брэнсону уши.

– Это заметно.

– Что вы имеете в виду?

– Ваши рыжие волосы.

– Будь я блондином, брюнетом или лысым, я бы чувствовал то же самое. Самонадеянные наглецы всегда на меня так действуют. К тому же мне не нравится, когда публично унижают президента.

– Значит, вы за президента?

– Черт, он ведь из Калифорнии, и я тоже. Я голосовал за него в прошлый раз и проголосую в следующий. Ну да, он важничает и слегка переигрывает, изображая доброго дядюшку, однако он лучший из того, что мы имеем. Не то чтобы это был грандиозный выбор, но все же он и правда славный старик.

– Славный старик?

– Не упрекайте меня за это выражение. Я учился в Англии.

– Вы хотели бы ему помочь?

О’Хара задумчиво посмотрел на Ревсона:

– Странный вопрос. Конечно хотел бы.

– Вы поможете мне, чтобы помочь ему?

– Как вы собираетесь помочь ему?

– Я готов рискнуть и рассказать вам как, если вы скажете «да».

– И что заставляет вас думать, что вы сумеете сделать это лучше, чем кто-либо другой?

– Моя специальная подготовка. Я работаю на правительство.

– Тогда зачем вам фотоаппарат?

– А я-то всегда думал, что для того, чтобы стать доктором, требуется некоторый интеллект. Неужели, по-вашему, я должен носить на груди табличку с надписью «Агент ФБР»?

О’Хара еле заметно улыбнулся:

– Да нет. Просто я слышал, что всех агентов ФБР усыпили еще в гараже. Кроме тех нескольких человек из автобуса для прессы, которых потом столкнули с моста.

– Мы обычно не ставим все на одну карту.

– А агенты ФБР обычно не раскрывают себя.

– Только не я. Готов раскрыть себя любому, когда у меня возникают проблемы. И сейчас у меня действительно возникла проблема.

– Ну что ж, если это не идет вразрез с этикой…

– Гарантирую, что служителю Гиппократа не придется краснеть. Ведь вы не сочтете неэтичным помочь упрятать Брэнсона за решетку?

– Это вы тоже гарантируете?

– Нет.

– Можете рассчитывать на меня. Что я должен сделать?

– С нами тут молодая красивая журналистка, тоже фотограф, с необычным именем Эйприл Уэнсди.

– А, зеленоглазая блондинка! – оживился доктор.

– Вот именно. Мне нужно, чтобы она доставила на берег, если можно так выразиться, кое-какое послание и часа через два привезла мне ответ. Я собираюсь зашифровать свое сообщение, отснять его на пленку и кассету отдать вам. Она размером с полсигареты, и вам будет легко спрятать ее среди всех этих ваших баночек и скляночек. Кроме того, никто не усомнится в честности медика.

– Посмели бы они! – с чувством произнес О’Хара.

– У нас еще есть время. Я должен подождать, пока господа Мильтон, Квори и Хендрикс не покинут мост. Надеюсь, к тому времени объявится неизвестно где скрывающийся мистер Хагенбах.

– Хагенбах? Это тот старый обманщик…

– Вы говорите о моем уважаемом работодателе. Итак, вернемся к вашей машине. У вас там обычный комплект инструментов и лекарств, плюс реанимационное оборудование, плюс еще кое-какие инструменты, чтобы накладывать швы. Не думаю, что имеется что-то более изощренное.

О’Хара кивком подтвердил это соображение.

– Поэтому вы не можете сделать рентген или клинический анализ крови и, разумеется, не можете проводить хирургические операции, даже если бы у вас был анестезиолог, которого у вас, кстати, нет. В таком случае я предлагаю вот что: примерно через час мисс Уэнсди почувствует себя очень плохо, и вы поставите диагноз, который может потребовать немедленной госпитализации – врач ведь не может рисковать! – а возможно, и операции. Какой-нибудь там острый аппендицит, или подозрение на перитонит, или еще что-нибудь в этом роде – лучше не спрашивайте меня.

– Да я и не пытаюсь. – О’Хара посмотрел на Ревсона с неодобрением. – Вы, видимо, не понимаете, что даже самый неопытный студент-медик, у которого молоко на губах не обсохло, способен диагностировать аппендицит, что называется, не вынимая рук из карманов.

– Я это понимаю. Но будь я проклят, если я смогу поставить такой диагноз. Уверен, что здесь, кроме вас, никто не сможет этого сделать.

– Пожалуй, вы правы. Но вам следует предупредить меня минут за пятнадцать-двадцать до того, как я должен буду позвать Брэнсона. Я сделаю ей пару уколов, чтобы симптомы стали заметными. Ничего опасного.

– Мисс Уэнсди предупредила меня, что боится боли.

– Она ничего не почувствует, – заверил О’Хара голосом бывалого дантиста. – Кроме того, это ведь ради нашей страны. – Он внимательно посмотрел на Ревсона. – Кажется, через два часа ваши друзья-журналисты будут передавать свои материалы через барьер на южном конце моста. Вы не могли бы дождаться этого момента и передать то, что вам нужно?

– Ну да, и получить ответ голубиной почтой на следующей неделе. Нет, ответ мне нужен сегодня же.

– Похоже, вы торопитесь.

– Во время Второй мировой войны Уинстон Черчилль обычно давал своим военным и гражданским сподвижникам исчерпывающие инструкции из двух слов: «Действуй сегодня». А я большой поклонник сэра Уинстона.

Ревсон покинул слегка смущенного доктора и вернулся к Эйприл. Он рассказал ей о том, что О’Хара согласился помочь, и ее первым вопросом было:

– Вы хотите, чтобы я привезла вам миниатюрный радиопередатчик?

Он ласково посмотрел на девушку:

– Мысль глубокая, но неверная. Вряд ли вы хорошо разбираетесь в электронных средствах наблюдения. К тому же передатчик у меня есть, он спрятан в нижней части моего фотоаппарата. Однако вон тот маленький вращающийся диск над автобусом злодеев означает, что у них есть автоматический радиопеленгатор. Они засекут меня через пять секунд. А теперь слушайте внимательно, я расскажу вам, что от вас потребуется и как нужно себя вести.

Когда он закончил, Эйприл сказала:

– Я все поняла. Но меня мучает мысль, что наш добрый лекарь своими инъекциями доведет меня до безумия.

– Вы ничего не почувствуете, – успокоил ее Ревсон. – Кроме того, это ведь ради нашей родины.

Он покинул девушку и не спеша направился к автобусу прессы. В президентском автобусе шло полным ходом совещание в верхах, и хотя с того места, где остановился Ревсон, ничего не было слышно, по выражению лиц и жестикуляции совещавшихся было ясно, что мнения разделились. Требующая разрешения проблема, по-видимому, мало способствовала достижению консенсуса. Брэнсон и Крайслер сидели в головной части своего автобуса, и со стороны казалось, что они дремлют, но это было не так. Впрочем, даже если бы они заснули, это ничего бы не изменило, поскольку бдительные охранники постоянно патрулировали пространство между свежевыкрашенными ограничительными линиями на мосту. Везде группами стояли представители различных средств массовой информации, нетерпеливо ожидая каких-нибудь важных событий, которые могут произойти уже в следующую секунду.

Ревсон вошел в автобус прессы. Там никого не было. Усевшись на свое место, он снял с плеча фотоаппарат, вынул блокнот и фломастер и начал быстро и уверенно писать какую-то явную абракадабру. Есть люди, которые без кодовой книжки чувствуют себя как без рук, но Ревсон к таким не относился.