Текст книги "Золотые Ворота"

Камеру снова навели на Питерса. Он достал пистолет, необычный как по длине ствола, так и по размеру дула, прицелился вверх и выстрелил. Ни камера, ни человеческий взгляд не смогли отследить, что именно выстрелило, но спустя четыре секунды камера показала, что Бартлет, один из мужчин на верхушке башни, держит в руках зеленый трос. Он начал быстро сматывать этот трос. На другом конце троса находился обтянутый кожей шкив, к которому, в свою очередь, была прикреплена нейлоновая веревка со стальным сердечником. Через две с половиной минуты конец веревки оказался в руках у Бартлета.

Он крепко держал веревку, пока его напарник, Бойер, отвязывал шкив от троса. Отмотав примерно три с половиной метра троса, Бартлет отрезал его ножом и передал этот моток Бойеру, который привязал один конец троса к поперечной балке башни, а второй – к креплению шкива. Перекинув через шкив веревку, они привязали к ее концу свинцовый груз в виде груши, который принесли с собой. Затем груз вместе с веревкой был быстро спущен на уровень моста.

Питерс поймал груз и развязал узел, удерживая веревку. Он пропустил ее конец через блок на двутавровой стальной балке и через кольцо на рукоятке багра и закрепил все вместе с грузом. Другой конец веревки он накрутил на барабан лебедки, сделав несколько витков, и включил электродвигатель.

Лебедка была небольшой, но мощной. Чтобы поднять груз с моста до верхней седловины, потребовалось менее полутора минут. С севера дул легкий бриз, крепчавший с высотой, и веревка с грузом заметно раскачивалась, то и дело сильно ударяясь о поперечные балки башни. Но Питерса это не беспокоило, он внимательно следил за Бартлетом. Когда груз приблизился к верхней точке, Бартлет вытянул руку вперед. Питерс снизил скорость лебедки. Бартлет медленно помахивал ладонью и наконец вытянул ее горизонтально. Тогда Питерс остановил лебедку и смотал с нее веревку, оставив на барабане только закрепленный конец.

Бартлет и Бойер тем временем подтащили балку и багор, отсоединили их от свинцового груза, пропустили веревку через блок на двутавровой стальной балке и снова привязали к веревке свинцовый груз. Затем они осторожно выдвинули стальную балку примерно на два метра, закрепили ее конец на поперечной балке башни и до отказа затянули зажимы-бабочки. Бартлет подал сигнал Питерсу, и тот прижал конец веревки, закрепленный в барабане лебедки. Груз и веревка быстро опустились.

Две минуты спустя веревка снова стала подниматься вверх, на этот раз вместе с брезентовым рулоном со взрывчаткой, свисающим на всю длину. Веревка была привязана к двум мощным металлическим зажимам на одном из концов брезентовой полосы. В отличие от первого раза, Питерс поднимал этот груз очень осторожно, барабан поворачивался медленно, временами совсем останавливался. Генерал Картленд заметил, обращаясь к Брэнсону:

– Кажется, ваш лебедчик пытается избежать раскачивания груза?

– Да. Мы не хотим, чтобы взрывчатка стукнулась об одну из поперечных балок моста.

– Ну конечно. Детонаторы с гремучей ртутью очень чувствительны.

– Детонаторы у Бартлета в кармане. Но у взрывчатки тоже очень взрывной характер. Именно поэтому нам и понадобилась та вытянутая балка наверху – чтобы обеспечить просвет. Признайте, было бы слишком немилосердно требовать, чтобы двое пусть даже сильных мужчин тащили груз весом в семьдесят с лишним килограммов – не сто килограммов, как вы предположили, генерал, – на высоту более ста пятидесяти метров.

Все наблюдали, как взрывчатка была благополучно подтянута ко второй поперечной балке моста. Картленд спросил:

– Значит, у вас одна полоса со взрывчаткой здесь, вторая – на противоположном тросе и еще две – на северной башне?

– Нет. Наши планы изменились. Мы подозреваем, что поддерживающие тросы, под стальным покрытием которых находятся двадцать семь тысяч витков проволоки, могут оказаться гораздо крепче, чем на модели, которую мы использовали для проверки. Поэтому мы решили применить все четыре упаковки взрывчатки на южной башне, по две на каждый трос. В таком случае не останется причин для сомнений. А если южный конец моста упадет в залив, то разумно предположить, что и северный последует за ним. В том, что рухнет и северная башня – не забывайте, ей одной придется держать весь пролет моста длиной в тысячу двести метров, – нельзя быть полностью уверенным, но это весьма вероятно.

Ван Эффен сделал два быстрых шага вперед и снял автомат с предохранителя. Мэр Моррисон, привставший со стула, медленно опустился обратно на сиденье, но кулаки его все еще были сжаты, а глаза стали просто сумасшедшими.

К этому моменту Бартлет и Бойер подцепили багром веревку и начали осторожно подтягивать к себе взрывчатку. Скоро она исчезла из поля зрения телекамеры, как и сам Бартлет, за исключением головы и плеч.

– Вставляет детонаторы? – спросил Картленд.

Брэнсон кивнул, и Картленд указал на ближний к ним трос, который здесь, в середине моста, опускался так низко, что до него можно было дотронуться рукой:

– Зачем столько усилий? Разве не проще прикрепить взрывчатку здесь?

– Конечно проще, но нет гарантии, что разрыв троса в середине моста разрушит сам мост. Неизвестно, что произойдет в таком случае. Подобных экспериментов никто и никогда не проводил – подвесные мосты слишком дороги. Если тросы разорвать здесь, то башни могут все еще оставаться в состоянии равновесия. Возможно, мост немного провиснет, возможно, даже переломится, но это не означает, что весь пролет упадет в воду. А мой способ гарантирует успех. Вы же не думаете, что я стал бы требовать двести миллионов долларов за халтуру?

Генерал Картленд не ответил, что он думает по этому поводу.

– Кроме того, если что-то пойдет не так, например, если вы вдруг окажетесь чересчур прижимистыми, то я приведу в действие взрыватели, как только мы взлетим. Не хочу находиться ближе чем в километре от этого места, когда взорвутся все триста килограммов взрывчатки.

Президент осторожно спросил:

– Вы хотите сказать, что устройство, инициирующее взрыв, находится в одном из ваших вертолетов?

Брэнсон издал смиренный вздох.

– Я всегда считал, что кандидаты в президенты должны предварительно проходить тестирование на коэффициент интеллекта. Да, конечно. В ближайшем из них. А вы хотели бы, чтобы я нажал на кнопку, сидя в автобусе, и рухнул вместе с ним на дно залива?

Он отвел укоризненный взгляд от президента и посмотрел на экран телевизора, стоящего перед ним. Бартлет, которого подстраховывал Бойер, уже обернул брезентовую полосу вокруг троса и туго затягивал второй из двух ремней, удерживающих ее на месте. Сделав это, он отступил назад, к Бойеру, и полюбовался своей работой. Телекамера крупным планом показала участок троса, оказавшийся в смертельных объятиях взрывчатки.

Брэнсон широко улыбнулся:

– Разве это не великолепное зрелище?

Лицо Картленда осталось непроницаемым.

– Все зависит от точки зрения.

Глава 7

Вице-президент Ричардс выключил телевизор. Было видно, что он потрясен и озабочен. Когда он заговорил, эти эмоции отразились в его голосе.

– Удивительно эффектный спектакль. Приходится признать, что наш зловещий друг отлично знает свое дело и имеет все возможности для осуществления своих многочисленных угроз. Во всяком случае, мне так показалось, но ведь я только что появился на этой сцене. Может быть, у кого-то из вас, господа, сложилось другое мнение?

Вице-президент, высокий, дружелюбный и словоохотливый южанин, большой любитель похлопать (если можно назвать это похлопыванием) ни о чем не подозревающего собеседника по спине, причем довольно больно, был известным гурманом, подтверждением чему являлась его полнота. Ричардс вовсе не был таким уж бесполезным человеком, каким считал его Хагенбах. Нелестное мнение директора ФБР о вице-президенте объяснялось тем, что у них были прямо противоположные характеры. Мистер Ричардс слыл человеком сильным, умным, проницательным и на редкость эрудированным, правда с одним существенным недостатком: в отличие от Хагенбаха, он был одержим жаждой власти. Брэнсон не преувеличивал, когда говорил о желании Ричардса занять кресло в Овальном кабинете Белого дома.

Ричардс без особой надежды оглядел собравшихся в кабинете администратора больницы. Хагенбах, Хендрикс, госсекретарь и министр финансов сидели за небольшим столом. Ньюсон и Картер, словно для того, чтобы подчеркнуть свое особое положение в высших эшелонах военного ведомства, устроились за вторым, еще меньшим столом. О’Хара, сложив руки на груди, стоял возле радиатора отопления, приняв тот кислый, слегка насмешливый и снисходительный вид, какой большинство врачей принимают в присутствии людей, далеких от медицины. Эйприл Уэнсди одиноко сидела на стуле в углу комнаты.

Воцарившееся молчание ясно показало, что ни у кого из присутствующих господ другого мнения не сложилось.

Добродушие Ричардса уступило место некоторой раздражительности.

– Ну а вы, Хагенбах? Что вы предлагаете делать?

Хагенбах постарался сдержаться. Хотя он и являлся главой ФБР, но все-таки был обязан, по крайней мере внешне, оказывать вице-президенту уважение.

– Я предлагаю подождать, пока расшифруют отчет Ревсона, сэр.

– Расшифруют! Расшифруют! Вашему сотруднику обязательно нужно было все так усложнять, прибегая к шифру?

– На первый взгляд нет. Надо признать, Ревсон страдает некоторой манией секретности и чрезвычайно печется о безопасности. То же самое, кстати, можно сказать и обо мне. Согласен, это сообщение было доставлено благополучно и без проблем. С другой стороны, как и подтверждает мисс Уэнсди, Брэнсон действительно собирался обыскивать «скорую помощь». Если бы он проделал это тщательно, то мог бы что-то обнаружить, но только не из этого микрофильма.

В дверях появился молодой человек, одетый в безукоризненный серый костюм, придававший ему вид брокера с Уолл-стрит. Он протянул Хагенбаху два листа бумаги:

– Прошу прощения за задержку, сэр. Это было не так-то просто.

– С Ревсоном всегда не просто.

Хагенбах быстро просмотрел обе страницы, явно забыв о присутствующих. Закончив, он взглянул на молодого человека:

– Вы ведь дорожите своим положением в нашей организации, Джейкобс?

– Вам не нужно это говорить, сэр.

Хагенбах попытался улыбнуться, но, как всегда, не сумел преодолеть внутренний барьер.

– Прошу прощения, – сказал он.

Эти слова отражали меру озабоченности Хагенбаха: до сих пор никто и никогда не слышал, чтобы он извинялся.

– Это тоже лишнее, сэр, – и Джейкобс вышел из комнаты.

Хагенбах сказал:

– Вот что пишет Ревсон: «Чтобы дать вам время достать все, в чем я остро нуждаюсь, я прежде всего перечислю требуемое».

Адмирал Ньюсон кашлянул:

– Ваши подчиненные всегда обращаются к вам в таком повелительном тоне?

– Не всегда. Итак, продолжу: «Мне нужны четыреста метров тонкого голубого или зеленого шнура, цилиндрические водонепроницаемые контейнеры для письменных сообщений и водозащищенный фонарик для передачи сигналов азбуки Морзе. Кроме этого, мне нужны аэрозоль, две ручки, белая и красная, и пневматический пистолет CAP. Пожалуйста, прикажите немедленно доставить все это. Без этих предметов я не могу действовать».

– Какая-то абракадабра! Что все это значит? – спросил Картер.

– Не уверен, должен ли я отвечать. Это не относится лично к вам, генерал. Старшие офицеры вооруженных сил, министры и старшие офицеры полиции имеют право на подобную информацию, но здесь присутствуют, э-э, гражданские лица.

– Врачи не болтливы. И более того, не склонны передавать секретную информацию в прессу, – мягко заметил О’Хара.

Хагенбах благосклонно взглянул на доктора, а затем обратился к Эйприл:

– А вы, мисс Уэнсди?

– Я выболтаю все, что знаю, если мне покажут тиски для больших пальцев. Можно даже не зажимать мои пальцы, достаточно показать тиски. В противном случае я буду молчать.

Хагенбах спросил у Хендрикса:

– Как у Брэнсона обстоит дело с тисками и с молодыми женщинами?

– Никак. Хотя Брэнсон опытный преступник, он известен своим галантным отношением к прекрасному полу. Ни разу не участвовал в грабеже, где была бы замешана женщина, и ни одна дама из-за него не пострадала.

– Но мистер Ревсон сказал мне… – начала Эйприл.

– Я подозреваю, – ответил ей Хагенбах, – что Ревсон хотел, чтобы вы казались испуганной. Вот он вас и напугал.

– У него что, совсем нет совести? – возмутилась Эйприл.

– В личной жизни он образец честности. В делах… ну, если у него и были угрызения совести, он их очень хорошо скрывал. Что касается перечисленных им предметов, баллончики с аэрозолем содержат тот же газ, которым с таким эффектом воспользовался Брэнсон. Последствий от него никаких – присутствие мисс Уэнсди может это подтвердить. Ручки выглядят как обычные фломастеры, но стреляют иголками, способными вывести человека из игры.

– Почему они разного цвета? – спросил адмирал.

– Красные выводят человека из игры на более длительное время.

– «На более длительное», видимо, означает «навсегда»?

– Случается и такое. Пневматический пистолет… ну, его основное преимущество в том, что он стреляет практически бесшумно.

– А как насчет этого маленького словечка САР?

Нерешительность Хагенбаха выдавала его нежелание отвечать.

– Оно означает, что наконечники пуль покрыты особым веществом.

– Каким веществом?

Нежелание отвечать превратилось во что-то похожее на смущение.

– Цианидом.

После короткого, но выразительного молчания Ричардс мрачно спросил:

– Этот ваш Ревсон, он что, прямой потомок гунна Аттилы?

– Его деятельность всегда чрезвычайно эффективна, сэр.

– Ни минуты не сомневаюсь, если принять во внимание, что он использует подобное оружие. Ему приходилось убивать?

– Как и тысячам офицеров полиции.

– И каков же его счет на сегодняшний день?

– Правду сказать, не знаю, сэр. В своих отчетах Ревсон указывает только существенные детали.

– Только существенные, – эхом повторил Ричардс, покачал головой и ничего больше не сказал.

– Прошу прощения, я на минутку прервусь. – Хагенбах быстро исписал листок из блокнота и отдал его своему человеку, ожидавшему за дверью. – Все перечисленное мне нужно через час.

Вернувшись на место, он снова взял в руки отчет Ревсона:

– Итак, продолжим. «За то небольшое время, что у меня было, я попытался составить суждение о характере Брэнсона. Этот человек – чистый бриллиант в том, что касается оригинальности идей, планирования, организации и выполнения. Из него получился бы отличный генерал – Брэнсон великолепно владеет и стратегией, и тактикой. Но… никто не совершенен. У него есть свои недостатки. Надеюсь, мы сумеем ими воспользоваться, чтобы его обыграть. Во-первых, он слепо верит в собственную непогрешимость – в этом кроется зародыш его будущих неудач. Непогрешимых нет. Во-вторых, Брэнсон чрезвычайно тщеславен. Он вполне мог бы проводить эти телевизионные встречи (я видел всего одну из любимых забав Брэнсона с публикой, но их, конечно, будет больше), скажем, у южной башни, – но нет, он хочет наслаждаться этим на середине моста, в окружении своего личного журналистского корпуса. На его месте я бы уже через пять минут выставил журналистов с моста. Создается впечатление, что Брэнсон не догадывается о том, что среди них могут быть агенты ФБР. В-третьих, он должен был обыскать доктора, мисс Уэнсди и машину „скорой помощи“, а если понадобится, сбросить в залив все до единого предметы из медицинского оборудования, прежде чем выпустить их с моста. Другими словами, у этого человека недостаточно развито чувство опасности. Что мне со всем этим делать? Пока не знаю. Хотел бы получить ваши указания. Кое-какие мысли у меня есть, но считаю, что пока этого не стоит предпринимать. Одному человеку не справиться с семнадцатью вооруженными до зубов мужчинами. Но из этих семнадцати по-настоящему важны только двое. Кое-кто из остальных пятнадцати далеко не глуп, но только Брэнсон и Ван Эффен лидеры по натуре. Этих двоих я мог бы убить».

– Убить! – Зеленые глаза Эйприл Уэнсди казались огромными на побелевшем лице. – Это не человек, а чудовище!

– Во всяком случае, реалистически мыслящее чудовище, – сухо заметил Хагенбах и продолжил читать: – «Это возможно, но неразумно. Остальные тогда почти наверняка впадут в ярость, и я не поручусь за жизнь президента и его гостей. Это только в качестве предпоследнего средства. Нет ли возможности на темное время ночи поставить под мостом подводную лодку, так чтобы была видна только верхняя часть рубки? Тогда я смог бы передавать сообщения и получать то, что мне понадобится. Не знаю, что еще можно сделать. Я не могу, к примеру, представить себе президента, спускающегося по веревочной лестнице с высоты в шестьдесят метров. Через три метра он непременно свалится в воду. Возможно ли подать на тросы напряжение в две тысячи вольт в тот момент, когда люди Брэнсона начнут закладывать взрывчатку? Я понимаю, что при этом весь мост окажется под током, однако все находящиеся на дорожном покрытии или в автобусах будут в безопасности».

– Почему именно две тысячи вольт? – спросил Ричардс.

Хагенбах ответил, почти извиняясь:

– Такое напряжение подается на электрический стул.

– Я вынужден попросить прощения у тени Аттилы.

– Хм. «Но тут может возникнуть проблема, если кто-нибудь, скажем президент, облокотится о перила или сядет на заградительный барьер. Это будет означать досрочные президентские выборы. Мне нужен совет специалиста. Может, лучше направить лазерный луч на взрывчатку, когда ее установят? Может ли лазер прорезать брезентовый мешок? Конечно, в этом случае взрывчатка упадет на мост и сдетонирует при ударе, но большая часть взрывной силы рассеется в воздухе и повреждение дорожной части будет не столь значительным. Оно не должно вызвать разрушения моста. Беда в том, что лазерный луч может вызвать мгновенную детонацию заряда. Посоветуйтесь со специалистом. Возможно ли под подходящим прикрытием высадить людей на башню? Естественный туман был бы в самый раз. Или ложный нефтяной пожар с учетом направления ветра? Не знаю. Но смысл в том, чтобы высадить людей на вершину и вывести из строя лифт. Если кто-то из команды Брэнсона и доберется до вершины башни, преодолев лестницу высотой в сто пятьдесят с лишним метров, то толку от него будет мало. Возможно ли подмешать в пищу какое-нибудь усыпляющее средство? Что-нибудь такое, что уложит их на полчаса или на час, и не слишком быстро действующее? Можете себе представить реакцию Брэнсона, если кто-нибудь вдруг упадет после первой же ложки. Индивидуальные подносы с едой нужно пометить, чтобы семнадцать из них попали тем, кому они предназначены».

Хагенбах взглянул на О’Хару:

– Существует ли такое средство?

– Наверняка. Подобные снадобья – не моя специальность, но зато доктор Айзекс знает о таких средствах больше, чем любой другой в этой стране. Екатерина Медичи ему и в подметки не годится.

– Это очень кстати. – Хагенбах перешел к чтению заключительной части расшифровки: – «Пожалуйста, сообщите мне ваши предложения. Сам я в данный момент могу лишь попытаться дезактивировать радиоустройство, инициирующее взрыв, причем не оставив никаких следов вмешательства. Само по себе это довольно просто, но добраться до устройства будет нелегко. Оно находится, конечно же, в одном из вертолетов, а они освещаются днем и ночью и усиленно охраняются. Я попытаюсь». Это все.

– Вы упоминали о предпоследнем средстве. Каково же последнее средство? – спросил адмирал Ньюсон.

– Как и вы, я могу только догадываться. Если у Ревсона и имеется какое-то последнее средство, то он держит это при себе. Итак, вместо того чтобы пускать эти листки по кругу, я отдам их отксерокопировать, и через несколько минут у каждого из вас будет свой экземпляр.

Выйдя из комнаты, Хагенбах подошел к Джейкобсу, который ранее принес ему расшифровку, и тихо сказал:

– Сделайте десять копий. Последний абзац пропустите. И ради бога, проследите, чтобы оригинал вернулся ко мне, и ни к кому другому.

Джейкобс возвратился через обещанные несколько минут. Раздав присутствующим шесть экземпляров отчета Ревсона, остальные четыре и оригинал он отдал Хагенбаху. Тот сложил оригинал и сунул его во внутренний карман. Потом все семеро принялись внимательно изучать отчет. Они читали его снова и снова.

– Ревсон совершенно ничего не оставил на долю моего воображения, – пожаловался генерал Картер. – Возможно, сегодня не мой день.

– Да и не мой тоже, – отозвался адмирал Ньюсон. – Судя по всему, ваш агент основательно все продумал, Хагенбах. Хорошо иметь на своей стороне столь полезного человека.

– Верно. Но даже Ревсону нужно пространство для маневра. А этого у него как раз и нет.

Квори осторожно сказал:

– Я понимаю, что вторгаюсь не в свою область, но мне кажется, все дело в вертолетах. Мы можем их уничтожить?

– Можем, – ответил Картер. – В нашем распоряжении самолеты, пушки, снаряды, управляемые противотанковые ракеты. Но зачем?

– Это единственный путь отхода для Брэнсона и его команды. До тех пор, пока они остаются на мосту, они не станут его взрывать. Иначе что же с ними будет?

Картер посмотрел на министра финансов без всякого восхищения:

– Насчет этого у меня есть три соображения. Во-первых, Брэнсон вызовет самоходный кран, скинет вертолеты в воду и потребует в течение часа заменить их на исправные, иначе он пришлет нам маленькую посылочку с ушами президента. Во-вторых, при использовании ракет и снарядов вместе с вертолетами непременно пострадают невинные люди. В-третьих, вам не приходило в голову, что взрыв, который уничтожит радиоустройство, активирующее взрывчатку на мосту, с таким же успехом может привести его в действие? Даже при утрате лишь одного конца одного троса мост начнет обвисать, причем под таким немыслимым углом, что на его поверхности ничто не удержится. Если бы такое произошло, господин министр, и если бы президент и его гости узнали, кто в этом виноват, то представьте себе, что бы они думали о вас в свой последний час, сидя в роскошном автобусе на дне залива Золотые Ворота!

– Нет, – вздохнул Квори, – уж лучше я буду продолжать считать деньги. Я же говорил, что это не моя область.

Ричардс сказал:

– Предлагаю всем нам двадцать минут молча подумать и посмотреть, до чего мы додумаемся.

Все так и сделали, и через двадцать минут Хагенбах спросил:

– Ну как?

Ответом ему было гробовое молчание.

– В таком случае я предлагаю начать обсуждение наиболее приемлемых предложений Ревсона.

Возвращение машины «скорой помощи» на мост около шести часов вечера было встречено с горячим интересом. Ведь даже пребывание на виду у всего мира лишается своего драматического эффекта, когда нечем заняться. Кроме брэнсоновского телевизора, середина моста не могла предоставить никаких других развлечений.

Когда бледная Эйприл нетвердой походкой вышла из машины, первым ее приветствовал Брэнсон:

– Как вы себя чувствуете?

– Полной идиоткой. – Девушка закатала рукав и показала следы от инъекций, которые ей сделал О’Хара несколько часов назад. – Два укольчика – и я совершенно здорова.

Она отошла в сторону и тяжело опустилась на один из многочисленных стульев. Ее тут же окружили коллеги.

– На мой взгляд, совершенно здоровой она не выглядит, – заметил Брэнсон, обращаясь к доктору.

– Если вы хотите сказать, что она еще не вернулась к нормальному состоянию, то я с вами согласен. При одинаковых симптомах причины нередко оказываются разными. В прошлый раз вы видели ее в возбужденном состоянии, а сейчас у нее упадок сил. Мои догадки подтвердились: это эмоциональная травма. Девушке ввели успокаивающее, и последние два часа она спала. Сейчас она все еще под воздействием лекарства. Наш психиатр, доктор Гурон, не хотел, чтобы она возвращалась, но малышка подняла страшный шум, кричала, что это ее последний шанс, и он решил, что лучше ей уступить. Не волнуйтесь, я привез такой запас этого лекарства, что нам хватит на неделю.

– Ради всех нас будем надеяться, что вы не истратите и четверти этого запаса.

Ревсон подождал, пока последний из друзей Эйприл не оставил ее ради телевизора, представлявшего для всех особый интерес, поскольку в этот момент как раз повторяли утренний репортаж Брэнсона с моста. Ревсон с удивлением заметил, что больше всех заинтересовался передачей сам Брэнсон. Впрочем, Брэнсону действительно было нечем занять свое время, как и остальным его соратникам. Единственным занятым человеком в этой компании был Крайслер, который регулярно навещал третий автобус. Ревсону очень хотелось узнать зачем.

Он сел рядом с девушкой, и та неприветливо посмотрела на него.

– Что это с вами? – спросил он.

Она не ответила.

– Можете ничего не говорить. Кто-то настроил вас против меня.

– Да. Вы сами. Не люблю убийц. Особенно таких, которые хладнокровно планируют свои убийства.

– Ну и ну! Это слишком сильно сказано.

– Разве? А пули с цианидом? А смертельные фломастеры? Нетрудно представить, как вы стреляете человеку в спину.

– Ах, какие мы резкие! Во-первых, это оружие используется только при острой необходимости и только для того, чтобы спасти жизни других людей, предотвратить убийство ни в чем не повинных, хотя вы, возможно, думаете иначе. Во-вторых, мертвому все равно, куда ему выстрелили. В-третьих, вы подслушивали.

– Меня пригласили на чтение вашего отчета.

– Людям свойственно ошибаться. Ясно, что им не следовало этого делать. Я мог бы наболтать всякой ерунды вроде того, что я выполняю свой долг перед налогоплательщиками, но у меня сейчас нет настроения.

Эйприл вгляделась в его суровое лицо, вслушалась в его голос, из которого исчезли даже намеки на прежнее добродушное подшучивание, и с тревогой поняла, что он действительно не в настроении.

– Я должен делать свое дело и делаю его. Вы же просто не понимаете, о чем говорите, так что лучше воздержитесь от чтения морали. Полагаю, вы привезли то, что я просил? Где оно?

– Не знаю. Спросите у доктора. По каким-то причинам он не хотел, чтобы я знала, так как опасался, что по возвращении нас могут допросить, а машину обыскать.

– По каким-то причинам? Эти причины совершенно очевидны! О’Хара далеко не дурак.

Бледные щеки Эйприл вспыхнули, но Ревсон сделал вид, что ничего не заметил.

– Вы все привезли?

– Надеюсь, да, – как можно более холодно произнесла она.

– Нечего обижаться. И не забывайте, вы увязли в этом деле по самую шею, хотя и красивую. У Хагенбаха были для меня какие-нибудь указания?

– Да. Но он ничего мне не сказал. Спросите у доктора О’Хары. – В ее голосе прозвучала то ли язвительность, то ли горечь. – Видимо, это доказывает, что мистер Хагенбах тоже далеко не дурак.

– Не принимайте все так близко к сердцу. – Ревсон с ласковой усмешкой похлопал девушку по руке. – Вы прекрасно справились со своей задачей. Спасибо.

Эйприл вымученно улыбнулась:

– Может быть, в вас все-таки осталась капля человечности, мистер Ревсон.

– Зовите меня Полом. Все может быть.

Ревсон еще раз улыбнулся, встал и ушел. В конце концов, подумал он, в нем осталось достаточно человечности, чтобы не ранить еще больше ее amour-propre[7]7
  Самолюбие (фр.).


[Закрыть], объясняя ей, что последние несколько минут были чистой воды спектаклем, рассчитанным на Брэнсона, который в тот момент потерял интерес к происходившему на телеэкране – его не было в кадре – и направил на молодых людей изучающий взгляд. Не то чтобы у него возникло какое-то подозрение или недоброе предчувствие, просто такого взгляда удостаивались все без исключения. Эйприл была красива, и Брэнсон вполне мог подумать, что она растрачивает свою красоту не на ту компанию.

Ревсон сел на стул недалеко от Брэнсона и просмотрел последние двадцать минут новостей. Резкое противопоставление президентской группы и двух мужчин на вершине южной башни было сделано очень искусно, и всеобщее потрясение было именно таким, о каком Брэнсон мог только мечтать. Сам Брэнсон смотрел этот эпизод очень внимательно. На его лице не отразилось никаких признаков удовлетворения, но, с другой стороны, его лицо всегда отражало только то, что ему хотелось, а не истинные его мысли и чувства. По окончании передачи Брэнсон встал и быстро подошел к Ревсону:

– Вы – Ревсон, не так ли?

Ревсон кивнул.

– И какое впечатление все это произвело на вас?

– Такое же, как и на миллионы других телезрителей. – Ревсон подумал о том, что тщеславие – составная часть ахиллесовой пяты Брэнсона, который считал себя гением и не возражал, когда и другие люди называли его так. – Ощущение полной нереальности. Этого просто не может происходить.

– Но ведь это происходит, не так ли? Очень многообещающее начало, вам не кажется?

– Я могу процитировать эту вашу фразу?

– Конечно. Если хотите, назовите это эксклюзивным интервью. Как вы представляете дальнейшее развитие событий?

– Именно так, как вы их запрограммировали. Не вижу ничего, что могло бы вас остановить. К несчастью, вы поставили наше правительство в очень трудное положение.

– К несчастью?

– Разумеется. Я вполне солидарен с американскими гражданами, и хотя вы гениальный преступник, гений в своем аморальном роде, но для меня вы остаетесь мошенником, таким ловким, что могли бы заставить винтовую лестницу выглядеть выдвижной пожарной.

– Мне нравится ваша мысль. Могу я тоже процитировать вас?

Похоже, Брэнсон был искренне доволен разговором. Его вряд ли можно было назвать тонкокожим.

– У нас нет защиты авторских прав на устные высказывания.

– Увы, мой удел – всеобщее неодобрение и даже возмущение. – Подобное обстоятельство не слишком огорчало Брэнсона. – У вас очень необычный фотоаппарат.

– Верно, хотя и не уникальный.

– Могу я взглянуть?

– Пожалуйста. Но если он вас интересует по причинам, о которых я подозреваю, то вы опоздали часа на четыре.

– Что вы хотите этим сказать?

– У вашего достойного помощника, Ван Эффена, такой же подозрительный склад ума, как у вас. Он уже осматривал мой аппарат.

– Ни радиопередатчика, ни оружия?

– Посмотрите сами.

– Похоже, в этом нет необходимости.

– У меня вопрос. Я не хочу раздувать ваше и без того чрезмерно раздутое эго…

– Вы рискуете, Ревсон.

– Вовсе нет. У вас репутация преступника, не склонного к насилию. – Ревсон обвел рукой окружающее. – Зачем вам все это? Вы могли бы сделать состояние в любой сфере бизнеса.

– Пробовал, – вздохнул Брэнсон. – Вам не кажется, что бизнес скучноват? Моя нынешняя деятельность хотя бы требует разнообразных способностей и не надоедает. – Он сделал паузу. – Вы тоже необычный человек. Утверждаете, что фотограф, но разговариваете и ведете себя не как фотограф.

– А как, по-вашему, должны вести себя фотографы? И как они должны разговаривать? Вот вы смотрите на себя в зеркало, когда бреетесь. Разве вы выглядите как преступник? Я вижу перед собой вице-президента компании с Уолл-стрит.