Текст книги "Надежда Дурова"

Еще великий русский полководец А.В. Суворов писал: «Кавалерийское оружие – сабля! Строевых лошадей на учениях приучать к неприятельскому огню, к блеску оружия, крикам; при быстром карьере каждый кавалерист должен уметь сильно рубить. Пехотные огни открывают победу, штык скалывает буйно пролезших в каре, сабля и дротик (то есть пика. – А. Б.) победу в погоню до конца довершают…»[129]129
  Суворов А. В. Документы. – М., 1952. Т. 2. С. 459.


[Закрыть] Поэтому фехтованию саблей, как в пешем, так и в конном строю, в полках уделяли очень много внимания. Начинали с того, что учили молодых солдат… доставать из ножен саблю и вкладывать ее обратно. Это был настоящий церемониал.

«По команде: „Сабли вон!“ – гусарам вдруг правою рукою, не взмахивая, схватить через левую руку саблю за эфес и из ножен несколько выдернуть; по второму знаку разом выдернуть саблю совсем и, ударяя эфесом на перевязь, поднесть против рта; по третьему знаку опустить саблю и поставить на ляжку, а концом чтоб касалась к правому плечу… По команде: „Сабли в ножны!“ – ударить к перевязи, приподнять саблю ко рту и, смотря на флигельмана, оборотить саблю концом к ножнам, и взглянув, чтоб конец действительно был в ножнах, вдруг смотреть налево на флигельмана и по его знаку одним разом со звуком саблю в ножны опустить и по знаку же флигельмана руку отбросить направо… Когда честь отдавать, то по команде: „Слушай! Сабли вперед!“ – подвысить, ударяя о перевязь, ко рту, от рта подвинуть руку так, чтоб эфес сабли в одной линии с правым локтем был. По команде: „На плечо!“ – подвыся с ударом к перевязи, потянуть саблю эфесом к поясу правой стороны. Все сии темпы делать по флигельману, или смотря на флангового офицера…»[130]130
  Его Императорского Величества Воинский Устав о полевой Гусарской службе. – СПб., 1797. С. 6–7.


[Закрыть]

Все это необходимо было на параде, на караулах. Но существовали также и приемы боевого фехтования. Например, при команде: «Сабли к атаке!» всадники должны были поднять правую руку с оружием и подать ее вперед так, чтобы кисть вытянутой руки с эфесом была против правого глаза, сабля – обухом вниз и конец ее несколько приподнят вверх. Саблей не только рубили, но и кололи. Потому в инструкциях описаны разные приемы: «Коли и руби в полоборота направо», «Коли и руби в полоборота налево», «Отбей штыки руби пехоту направо», «Руби пехоту налево», «Руби назад направо», «Закройся назад налево», «Отбей удар направо, налево, вверх» и так далее.

Кроме холодного оружия – сабли и пики, – кавалеристы имели и огнестрельное. В Польском полку это были пистолеты. «Пистолетов с прибором, по образцу, с медною оправою всем унтер-офицерам, штаб-трубачу, трубачам, рядовым конным, каждому – по паре, каждая пара с одним шомполом, который при лядунке должен быть, по 8 рублей 53 копейки…» Речь идет о гладкоствольном пистолете с кремнево-ударным замком. Этот довольно простой механизм делали на оружейных заводах не по чертежам, а по шаблонам.

Он состоял из железной замочной доски и соединенных с нею медной полки, стального огнива, подогнивной пружины, курка с винтом и двумя щечками, зажимавшими кремень, и спуска. Кроме того, деталями этого механизма, смонтированными на его внутренней стороне, спрятанной в деревянном ложе, были ладыжка, боевая пружина, перка, или спусковая пружина, и спусковой крючок. Функционирование кремнево-ударного замка зависело от упругости и взаимодействия спусковой, боевой и подогнивной пружин. Из гладкоствольных пистолетов практически невозможно было стрелять в дождь (намокал порох на полке) и при сильном ветре (порох сдувало с полки). Довольно часто они давали осечки (норма – около 20 осечек на 100 выстрелов). К большим недостаткам этого оружия также относилось быстрое загрязнение затравочного отверстия в казенной части ствола, разрушение кремня и ослабление боевой пружины.

Производством боеприпасов к гладкоствольному оружию занимались в полках. Для отливки свинцовых пуль казна отпускала в каждую воинскую часть один железный уполовник стоимостью 62 копейки, один чугунный котел стоимостью 1 рубль 17 копеек и четыре стальные формы по 2 рубля 67 копеек. Диаметр гнезд в этой форме составлял 6 и l/3 линии английского дюйма, так как свинец при литье «усаживался». Пули получались весом до 20 г и диаметром до 15–16 мм. На кремни и патронную бумагу каждый рядовой получал 10 копеек в год. Пулю вместе с порохом (вес заряда 6 г) заворачивали в бумагу и заклеивали по краю. Этот рукодельный патрон имел вид маленького стаканчика, который к одному концу сужался, а другой был круглым и тяжелым (там находилась пуля).

Устав требовал, чтобы «гусары в конной, а частью и в пешей службе научены были ловко заряжать…» Но зарядить гладкоствольный пистолет с кремнево-ударным замком, особенно сидя в седле, было непросто, и обучение заряжению являлось предметом длительных и повседневных учений.

«На команду: „Заряжай“ – наклонить… пистолет на левую руку, ни отпуская, ни придерживая поводов; потом вынимать патрон, отворять полку, сыпать порох на полку, оборачивать прикладом к левому колену, класть патрон в дуло, заряжать как можно проворнее и, поставя… на правую ляжку, примечать команду. Для большего к стрельбе навыка учить рекрута сперва на месте, потом на рыси и на скаку из пистолетов в мишень стрелять… Пистолеты вынимать и вкладывать в ольстры (специальные сумки из кожи, прикреплялись к передней луке седла. – А. Б.) вывороченной рукою, правый – перед собой, а левый – чрез повода и чрез левую руку, а не под рукою…»[131]131
  Его Императорского Величества Воинский Устав о полевой Гусарской службе. – СПб., 1797. С. 9–10.


[Закрыть]

В этих уставных описаниях опущены некоторые весьма важные детали. Во-первых, держа левою рукой пистолет с уже откинутым огнивом, правой надо было, не глядя, открыть лядунку, висящую на боку справа, и сразу взять патрон. За переборку патронов в суме наказывали шпицрутенами. Во-вторых, по команде: «Скуси патрон!» надо было зубами надорвать узкий край патрона так, чтобы языком почувствовать вкус пороха (он был сладковатым).

Следующей операцией была засыпка пороха на открытую полку. Делалось это на глазок и требовало от солдата немалой сноровки, так как при недостаточном количестве пороха на полке могло не произойти воспламенения заряда в стволе, а при избыточном – стрелок рисковал обжечь руку.

Насыпав порох на полку, огниво опускали вниз, поворачивали пистолет дулом к себе и весь оставшийся в патроне порох пересыпали в дуло. Вслед за порохом туда опускали пулю из патрона, за пулей – сам патрон, который выполнял роль пыжа. Затем отдавалась команда: «Прибей заряд!» – при которой солдат доставал шомпол и несколькими ударами уплотнял порох, пулю и пыж в стволе. При чрезмерно сильной прибивке заряд мог вообще не сработать, при чрезмерно слабой – порох плохо выталкивал пулю, получался фальшивый выстрел, пуля застревала в стволе и ее приходилось доставать специальным приспособлением, очень похожим на штопор. За такой промах на учениях наказание, как правило, следовало немедленно. Солдат получал двести ударов шпицрутенами. Кавалеристов часто наказывали фухтелями – ударами саблей плашмя по спине.

После работы с шомполом взводили курок с кремнем. Спуск тогда занимал исходное положение, и оружие было готово к стрельбе. Пистолет следовало держать дулом вверх, чтобы не выкатилась пуля, а при нажатии на спуск повернуть его чуть-чуть влево для облегчения доступа затравочного пороха к заряду, находящемуся в стволе.

Дальность стрельбы из кремнево-ударного пистолета достигала 40–50 метров. Поразить из него цель, особенно сидя верхом на двигающейся лошади, было очень трудно. «Стреляй, – говорилось в одном кавалерийском наставлении, – и ты попадешь, если это угодно Богу!» Тем не менее заряжать оружие быстро, за полминуты, конников учили и вести огонь с коня – тоже.

«Надобно, однако ж, признаться, что я устаю смертельно, – пишет в своей книге Н.А. Дурова, – размахивая тяжело пикою – особливо при этом вовсе ни на что не пригодном маневре вертеть ею над головой; и я уже несколько раз ударила себя по голове; также не совсем покойно действую саблею; мне все кажется, что я порежусь ею; впрочем, я скорее готова поранить себя, нежели показать малейшую робость…»[132]132
  Избранные сочинения кавалерист-девицы Н. А. Дуровой. – М.: Московский рабочий, 1983. С. 56.


[Закрыть]

То же самое о трудах нижнего чина в кавалерии сообщает в своих мемуарах младший современник Надежды Андреевны Иоганн Рейнгольд фон Дрейлинг (1793 – после 1869), дворянин Курляндской губернии, в декабре 1808 года поступивший юнкером в Малороссийский кирасирский полк: «Как ни мал был этот переход, все же он для меня, непривычного к тяжести вооружения и постоянному пребыванию на лошади, да еще в суровую зимнюю пору, был связан со многими трудностями… Мы должны были сами все доставать себе, сами все чистить… После долгого дневного перехода в плохую погоду дойдешь наконец на жалкую квартиру – и вот приходится самому мыть и чистить лошадь, самому принести фураж, иногда за версту, в грязи, ночью несколько раз посмотреть лошадей, которые могут подраться, подложить им сена, ранним утром опять их убрать, напоить, опять вычистить и оседлать к походу. Все это сопряжено с несказанными трудностями, а строгость нашего генерала была нам хорошо известна, и что он не знал снисхождения – тоже…»[133]133
  Сборник «1812 год. Воспоминания воинов русской армии». – М.: Мысль, 1991. С. 366.


[Закрыть]

Судя по книге «кавалерист-девицы», ее рекрутство продолжалось не долго – около месяца. Затем новобранцы были приведены к присяге. Надежда Андреевна ничего не пишет об этой церемонии, хотя она являлась довольно важной вехой в жизни каждого российского солдата. Текст присяги был составлен еще Петром Великим. Повторить его или выучить сразу было просто невозможно. Потому рекрутам его читали, поставив их в один строй и приказав поднять вверх правую руку с двумя вытянутыми и соединенными пальцами – указательным и средним.

«Я обещаюсь всемогущим Богом служить Всепресветлейшему Нашему Царю Государю верно и послушно, что в сих постановленных, тако ж и впредь постановляемых, Воинских Артикулах, что оные в себе содержать будут, все исполнять исправно…» В тексте присяги было сформулировано, весьма путано и длинно, несколько постулатов: солдат должен воевать храбро, противнику сопротивляться сильно, о государственной измене сообщать немедленно, слушаться командиров, беречь казенное добро, выданное ему, из расположения воинской части не уходить без разрешения и вообще «во всем поступать, как честному, верному, послушному, храброму и неторопливому солдату надлежит…»[134]134
  Полное собрание законов Российской империи. Т. 5. С. 319–320.


[Закрыть]

Обычно перед присягой полковой священник служил краткий молебен и выносил парадное Евангелие. После чтения текста солдаты целовали крест и саму священную книгу, проходили под знаменем или штандартом. Но в царствование Александра I полки легкой кавалерии – гусары и уланы – штандартов не имели. Следовательно, «товарищ» Соколов, как и другие коннопольцы, только слушал текст присяги, целовал крест и Евангелие. После присяги новобранцев присоединяли к старым солдатам. Для того чтобы встать в строй эскадрона, они должны были сменить рекрутскую одежду на форменную, полковую.

«…Мне дали мундир, саблю, пику, так тяжелую, что мне кажется она бревном; дали шерстяные эполеты, каску с султаном, белую перевязь с подсумком, наполненным патронами; все это очень чисто, очень красиво и очень тяжело! Надеюсь, однако ж, привыкнуть; но вот к чему нельзя уже никогда привыкнуть – так это к тиранским казенным сапогам! Они как железные! До сего времени я носила обувь мягкую и ловко сшитую; нога моя была свободна и легка, а теперь! Ах, боже! Я точно прикована к земле тяжестию моих сапог и огромных брячащих шпор!..»[135]135
  Избранные сочинения кавалерист-девицы H. А. Дуровой. М.: Московский рабочий, 1983. С. 57–58.


[Закрыть]

Форменной одежде солдат в ту эпоху придавали очень большое значение. В мирное время по внешнему виду войск судили об их боевой подготовке, обучении, организации. Выход воинского подразделения – взвода, эскадрона – на учения начинался с того, что унтер-офицеры, построив людей, «должны осмотреть: 1-е, так ли, как приказано, люди одеты; 2-е, хорошо ли вычищены и подкованы лошади; 3-е, в порядке ли седла, стремена и мундиры, то же – сабли, карабины и пистолеты…»[136]136
  Его Императорского Величества Воинский Устав о полевой Гусарской службе. – СПб., 1797. С. 14–15.


[Закрыть]

Таким образом, подгонка униформы, ее чистота, соответствие всех ее деталей уставным требованиям были поставлены на первое место даже перед вооружением солдата. С точки зрения современной эстетики, форменная одежда кавалерии в начале XIX века больше отвечала плацпарадным нежели боевым и походным требованиям. Она была красива, эффектна, но непрактична. Уход за обмундированием поглощал слишком много солдатского (свободного от несения службы. – А. Б.) времени.

Предметы униформы Польского полка, полученные Дуровой в апреле 1807 года, совсем не походили на первый ее мужской костюм: довольно свободный однобортный и длиннополый казачий чекмень и широкие шаровары – который, однако, по словам «кавалерист-девицы», плохо скрывал «разительное отличие мое от природных казаков». Казалось бы, узкая уланская куртка с короткими фалдами и обтягивающие ноги кавалерийские походные рейтузы должны были еще больше показывать это «разительное отличие». Но нет, ничего такого о своей новой мужской одежде героиня не пишет. Наоборот, она ей понравилась: «…все это очень чисто, очень красиво…» Впоследствии она не раз упоминает в книге о мундире, как уланском, так и гусарском, и всегда с восхищением. Надежда Андреевна, подобно многим офицерам Александровской эпохи, любила свою форменную одежду, гордилась ею как знаком принадлежности к особой, военной, касте.

Академическое издание «Историческое описание одежды и вооружения Российских войск» позволяет подробно рассказать о первом мундире первой русской женщины-офицера. В начале 1807 года нижние чины Польского полка носили темно-синие суконные куртки фрачного покроя с малиновыми лацканами, обшлагами и высоким воротником, имевшим темно-синюю выпушку по краю. На куртке было нашито 26 плоских медных вылуженных пуговиц: по три – на каждом рукаве, четыре на спине и фалдах, две – на плечах для удержания эполет и по семь – на каждом лацкане. Особенностью этой одежды также были малиновые выпушки (шириной до 3 мм), проложенные в двух швах на спине и сзади на рукавах.

На шитье уланского мундира казна отпускала 1 аршин 12 вершков (около 124 см) сукна шириной 1 аршин 14 вершков (около 133 см) по цене 84 копейки за аршин. Это сукно было довольно толстым, грубым и ворсистым. Больше всего его напоминает материал, который шел на солдатские шинели в годы советской власти. Куртка имела подкладку из плотного жесткого холста за 13 копеек аршин (требовалось 4 аршина ткани).

На воротник, обшлага, выпушки, обкладку фалд брали малиновое сукно более тонкой выделки – за 3 рубля аршин. Куртки шили на полковой швальне сами солдаты. Раскрой их производился индивидуально и строго по установленной схеме: две детали передней части, которые составляли одно целое с полами и фалдами; спинка, кроившаяся до талии; рукава, каждый из которых состоял из двух равных по величине деталей.

Куртку украшали эполеты с висячей бахромой из белого гаруса и одна совершенно особая, присвоенная только уланам деталь, – «китиш-витиш». Это был двойной шнур, лежащий вокруг воротника на шее, спускающийся по спине и продернутый под правый эполет с двумя петлями, висящими справа на груди почти на поясе. Шнур имел на концах две плоские кисти, укрепленные на небольших плоских «ракетках». Эти кисти пристегивались под эполетом с левой стороны мундира.

При повседневной службе мундир носили с походными рейтузами. Их делали из серого полутонкого сукна (шло 2 аршина по 65 копеек каждый). Подкладка была из холста (6 аршин по 8 копеек каждый). Внутренний шов в этих штанах закрывала накладка из черной кожи шириной в 3 вершка (около 13 см). Такая же кожаная обшивка имелась и внизу штанин. Застегивались рейтузы на боковые пуговицы. С каждого бока их было по 18 штук. Их изготовляли из дерева и обшивали тем же серым сукном. Рейтузы было легко снимать и надевать, но иногда они доставляли солдатам неудобства.

«Первый взвод делает „левое плечо кругом“; полк несется во все лопатки; заносливые лошади уносят; пуговицы рейтуз, надетых поверх чакчир, у фланговых отделений рвутся; рейтузы болтаются…» – так описывает полковые учения граф Остен-Сакен, служивший обер-офицером в Елисаветградском гусарском полку с 1804 по 1811 год. Серые походные рейтузы на боковых пуговицах носили тогда не только уланы, но и все кавалеристы Российской императорской армии.

В парадном строю коннопольцам полагалось надевать панталоны из темно-синего сукна, украшенные двурядными малиновыми лампасами (каждый ряд шириной в 45 мм) и такого же цвета выпушкой в боковом шве. Внизу штанины также были обшиты черной кожей.

Парадно-строевым головным убором в Польском полку была шапка, изготовленная из картона, кожи и сукна, которую Надежда Андреевна почему-то называет «каской». Эта шапка имела высоту до 23 см. Ее верхняя часть (тулья) была четырехгранной (картон, проклеенный рыбьим клеем и обшитый в «рубчик» темно-синим сукном). Нижняя часть шапки (околыш) изготовлялась из черной кожи (ширина до 10 см). На шапку нашивали два козырька: один – спереди, короткий и узкий, второй – сзади, длинный и широкий. Он мог опускаться вниз и защищать затылок и шею кавалериста, а мог подниматься вверх и плотно прилегать к тулье. Шапку украшал бело-синий шнур, нашитый по всем ребрам тульи, донышку и по краю околыша сверху. Султан, о котором упоминает Надежда Андреевна, делали из белых петушиных перьев. Он имел длину около 450 мм и вставлялся с левой стороны тульи в специальное гнездо под репейком – круглым, деревянным, обшитым сукном[137]137
  Все данные по изданию «Историческое описание одежды и вооружения Российских войск». – СПб., 1900. Т. 11. С. 64–70.


[Закрыть].

Кроме того, в комплект форменной одежды солдата входила длинная шинель из серого сукна по 65 копеек аршин (на нее шло 4 аршина ткани) со стоячим воротником из малинового сукна и темно-синей выпушкой по его краю и такими же погонами, китель из сурового коломенка для работы на конюшне («конюшенный мундир»), суконная фуражная шапка, сшитая в виде колпака с кистью на конце, довольно широкий кушак на подкладке из холста, суконные перчатки на зимнее время.

Все эти вещи шили на деньги, вычитаемые из солдатского жалованья. Они имели определенные сроки носки. Например, форменную куртку с фалдами положено было носить два года, походные рейтузы – три года, сапоги – год. После истечения данных сроков солдат получал новые предметы обмундирования, а старые переходили в его собственность. Он мог их продать, перешить, выбросить. Обычно у хороших солдат имелось два мундира: «первого срока», то есть новый, надеваемый на парады, смотры, караулы, и «второго срока», то есть уже ношенный два года, для повседневного употребления.

Вместе с мундирными вещами солдаты получали ещё и бельё: на год две рубашки из холста (на третью выдавали деньги), двое портков, три пары шерстяных носков, две пары портянок и одно полотенце длиной в два аршина (142 см). Простыней и наволочек нижним чинам тогда не полагалось. Они должны были спать в рубашках и укрываться шинелями.

Предметы вооружения и снаряжения, выдаваемые солдатам после присяги, никогда в их собственность не переходили. Они принадлежали казне, хотя также имели свои сроки службы и свою стоимость.

Сабля в ножнах – 4 рубля 20,5 копейки, пара пистолетов с шомполом – 8 рублей 53 копейки, пика -1 рубль 80 копеек, сума для патронов (лядунка) -1 рубль 50 копеек, портупея для сабли из красной юфти и с десятью металлическими деталями – 60 копеек. Сабля и пистолеты должны были служить солдату 20 лет, лядунка и портупея – 8.

Если к обмундированию Польского полка «кавалерист-девица» привыкла быстро и легко, то при овладении солдатским холодным оружием у неё возникли немалые проблемы, особенно с пикой: «несколько раз ударила себя по голове». Действительно, пика была уж совсем не по женской руке: тяжела, длинна, неудобна.

Легкокавалерийские пики эпохи наполеоновских войн хорошо сохранились и находятся в экспозициях разных музеев в наши дни: в Бородинском военно-историческом музее-заповеднике, в Государственном историческом музее в Москве, в Военно-историческом музее артиллерии, инженерных войск и войск связи в Санкт-Петербурге. Судя по этим образцам, пика «товарищей» Польского полка должна была состоять из нескольких деталей. Наверху у неё находился стальной четырёхгранный боевой наконечник с трубкой и «усами» (металлические планки, прикрепляемые к древку). Само древко было деревянным, диаметром до 27–29 мм, окрашенным масляной краской (в этом полку – красной). На конце древка имелся стальной «подток». Общая длина оружия достигала 2800–2850 мм, вес – до 3 кг. Под боевым наконечником к «усам» пристёгивали флюгер – флажок из тафты длиной 800 мм и шириной 350 мм, выкроенный с двумя концами.

Сабля, которую выдали Надежде Андреевне, наверное, была образца 1798 года (иногда её называют саблей 1798–1802 года). Она имела довольно широкий клинок (ширина у пяты, то есть у гарды, – до 41 мм) с одним широким долом[138]138
  Дол – продольная выемка на клинке для облегчения его веса.


[Закрыть] или же с двумя долами – широким и узким. Эфес её состоял из деревянной рукояти с поперечными желобками, обтянутой черной кожей и перевитой проволокой, и гарды с одной дужкой, переходящей в перекрестье. Ножны применялись двух видов: деревянные, обтянутые кожей и окованные почти на всю длину металлом, и сплошные железные. Общая длина оружия – около 1000 мм, длина клинка – около 870 мм, кривизна его в среднем 65/370 мм, общий вес -1800 г в деревянных ножнах и 2100 г в железных ножнах[139]139
  Все размеры по: Кулинский А. Н. Холодное оружие русской армии и флота. Определитель. – Л., 1988. С. 35–37.


[Закрыть]. Гарда и оковка ножен у рядовых были из белого металла, у офицеров – латунные, часто позолоченные.

В фондах Военно-исторического музея артиллерии, инженерных войск и войск связи хранятся легкокавалерийские пистолеты образца 1798 года, которые также мог получить «товарищ» Соколов. Они имеют ложе из берёзового дерева с массивным цевьем и овальной рукоятью, круглый ствол с мушкой, весь прибор – из латуни. Шомпол лежит в двух ушках и специально просверлённом канале под стволом. Вес оружия -1400 г, общая длина – около 460 мм, длина ствола – 265–268 мм, калибр – до 17 мм.

Имея на руках всё это солдатское богатство, усвоив основные правила пешей и конной службы, приёмы владения саблей и пикой, стрельбы из гладкоствольного кремнево-ударного оружия, Дурова была переведена из учебного подразделения в строевой взвод под командованием поручика Бошняка (в её книге он назван Бошняковым). Вместе с ней туда откомандировали ещё одного новобранца – «товарища» Вышемирского.

Впоследствии Надежда Андреевна не раз упоминала об этом человеке. Видимо, их связывали дружеские отношения. Вышемирский даже пригласил её вместе с ним побывать в гостях у своих родственников – помещиков Гродненской губернии по фамилии Кунаты. Участвовал Вышемирский и в сражениях под Гутштадтом, Гейльсбергом и Фридландом. По словам «кавалерист-девицы», его нельзя было «упрекнуть ни в безрассудной смелости, ни в неуместной жалости; он имеет всю рассудительность и хладнокровие зрелого возраста». Этот однополчанин Дуровой был молод. Во всяком случае, вахмистр эскадрона называл «товарищей» Соколова и Вышемирского детьми рядом со старыми и заслуженными солдатами. Летом 1807 года Вышемирского произвели в унтер-офицеры, так как он имел могущественных покровителей в лице графини Понятовской и генерала Бенигсена.

К сожалению, никаких других сведений о Вышемирском не найдено. Формулярные списки солдат, унтер-офицеров и офицеров Польского полка за 1807–1808 годы утрачены, а в более поздних документах эта фамилия не встречается.

Гораздо больше можно рассказать о первом взводном командире Дуровой поручике Бошняке. Он хорошо относился к молодым дворянам Соколову и Вышемирскому, держал себя с ними «как с равными ему» и поселил на своей квартире.

«Мы живём в доме помещика; нам, то есть офицеру нашему, дали большую комнату, отделяемую сенями от комнат хозяина; мы с Вышемирским полные владетели этой горницы, потому что поручик наш почти никогда не бывает и не ночует дома; он проводит всё своё время в соседней деревне у старой помещицы, вдовы; у неё есть прекрасная дочь, и поручик наш, говорит его камердинер, смертельно влюблён в неё; жена помещика наших квартир, молодая дама редкой красоты, очень недовольна, что постоялец её живёт не на своей квартире; она всякий раз, как увидит меня или Вышемирского, спрашивает, очень мило картавя: „Что ваш офицер делает у П. П.? Он там от утра и до ночи, и от ночи до утра…“ От меня она слышит в ответ одно только – НЕ ЗНАЮ! Но Вышемирский находит забавным уверять её, что поручик страшится потерять спокойствие сердца и для того убегает опасной квартиры своей…»

Такое поведение поручика Бошняка вполне объясняется его возрастом. Весной 1807 года Константину Карловичу Бошняку было всего 20 лет. Он происходил из дворян Смоленской губернии, с декабря 1798 года учился в Пажеском корпусе и в январе 1806 года был выпущен оттуда корнетом в конный Польский полк, показав на экзамене отличные знания в русском, французском и немецком языках, в истории, географии, алгебре, фортификации и тактике. Через три месяца Бошняк стал поручиком, в 1811 году – штаб-ротмистром, в марте 1812 года – ротмистром. В битве при Бородино он был ранен двумя сабельными ударами в голову и пулей в колено правой ноги. За храбрость, проявленную в этом сражении, Бошняк удостоился ордена Св. Владимира 4-й степени, за бои в Пруссии и Франции в 1813–1814 годах – ордена Св. Анны 2-й степени. В 1815 году 28-летний ротмистр подал прошение об увольнении от службы «за ранами и увечьями». В это время Константин Карлович всё ещё был холостым[140]140
  РГВИА. Ф. 29. Оп. 4/154. Т. 1. Св. 140. Д. 134. Ч. 2. Всеподданнейшие прошения с 30 января 1815 года до 30 января 1816 года. Об увольнении в отставку из полков… Польского уланского – ротмистра Бошняка.


[Закрыть]. Следовательно, его бурный роман с дочкой гродненской помещицы, который наблюдали «товарищи» Соколов и Вышемирский, никаких последствий не имел.

Став рядовым во взводе поручика Бошняка, Дурова должна была продолжить своё строевое образование теперь уже на групповых учениях. Согласно требованиям Устава того времени, главным в действиях кавалерии на поле боя являлся сомкнутый (всадники ехали тесно придвинувшись друг к другу – «колено о колено»), двухшереножный строй (расстояние между шеренгами – одна лошадь). Такое построение они должны были сохранять при всех аллюрах: шаг, рысь, галоп, карьер – и при всех эволюциях: поворотах, перестроениях, например, из взводной колонны в эскадронную, атаках. Все нижние чины занимали в шеренгах строго определённые для них места и нарушать это расположение не могли под страхом сурового наказания. Взаимодействие людей и лошадей достигалось путём постоянных и длительных совместных учений.

Учили конников в основном производству атак трёх видов: а) в сомкнутом строю; б) с выездом четвёртого взвода (фланкеров); в) в рассыпном строю. Кавалерию обычно атаковали сомкнутыми шеренгами; против пехоты, стоящей в каре, использовались фланкеры. Для преследования отступающего противника применяли атаку в рассыпном строю. Наиболее трудным считалось исполнение атаки в сомкнутом развёрнутом строю, который назывался «Эскадрон, прямо вперёд».

Чтобы сохранить этот строй, повороты, или «заезды», кавалеристы делали по так называемой твёрдой оси. Например, при повороте взвода всем фронтом налево левофланговые всадники ехали с минимальной скоростью, правофланговые – с максимальной, а те, что находились в середине шеренги, должны были следить за флангами и постепенно менять скорость своего движения. Эволюция считалась выполненной хорошо, если солдаты не нарушали равнения.

В 1803–1804 годах в городе Орле штаб-офицеры кирасирского Военного ордена полка написали и за свой счёт издали книгу «Опыт наставлений, касающихся до экзерциции и манёвров кавалерийского полка» объёмом в 560 страниц и со 100 чертежами. В ней они поделились своим опытом в проведении подобных учений, рассказали о трудностях в их проведении и сформулировали требования к нижним чинам.

«Заезды, нами производимые, когда приказываем фланговым людям заезжать как возможно шибче, понуждая непрестанно своих лошадей, равномерно и в построении эскадронов, есть движения, долженствующие быть производимыми также в галоп, а не во весь дух, – говорилось в этом наставлении. – Кроме того, приучая солдата к точности в эволюциях, укореняют в нём ту мысль, что он, как скоро находится во фронте, то должен быть как можно лучше выровнен, и что сила линии состоит во взаимном самом большем соединении всех ея частей. Итак, каждый офицер должен пещися ясным и простым показанием облегчить для обучающегося солдата средства, как держать себя всегда ровно в линии и всегда верно следовать движениям параллельным. Сие есть единственные предметы, долженствующие служить целью воинских Уставов и экзерциции…»

Книга описывает учения вообще, а о том, как они происходили в разных полках, можно судить по приказам, издаваемым полковым штабом: «Шеф благодарит господ эскадронных командиров за езды равные как в карьер, так и шагом, а равномерно за посадку людей и за весьма равную езду фронтом на обе шеренги, причём и господа офицеры между собою равнялись…» Но далеко не всё бывало благополучно на поле, где маневрировали сотни всадников: «При учении вчера в полку в атаке убились две лошади, и сие я не могу ни к чему иному приписать, как к тому, что карьер был сделан весьма длинной, и для того карьер делать не менее 50-ти и не более 100 шагов. Ежели его делать более ста шагов, то лошади, доскакав, теряют дух совершенно, и тогда малейшее препятствие весьма легко заставит лошадь споткнуться. Лучше я советую ехать рысью больше…»[141]141
  Цитаты даны по книге: Барановский Туган-Мурза. История лейб-гвардии Кирасирского Его Величества полка. Приложения. – СПб., 1872. С. 118–123.


[Закрыть]

Все эти опасности и трудности кавалерийской службы не пугали Надежду Андреевну. Она отлично держалась в седле, отлично управляла лошадью, доподлинно зная и характер Алкида, и его возможности. В обязанностях солдата ей не нравилось другое – жесткое требование постоянно находиться в общем строю взвода и эскадрона, не покидая шеренгу ни под каким видом.

Это требование она нарушала при каждом удобном случае. Так, в бою под Гутштадтом, когда Польский полк ходил в атаки поэскадронно, «товарищ» Соколов, выйдя из рядов четвёртого взвода лейб-эскадрона, присоединялся по очереди ко всем другим подразделениям, штурмовавшим каре вражеской пехоты. Под Фридландом, когда полк уже был выведен из боя, Дурова одна поехала смотреть, как действует русская артиллерия. При отступлении армии к Тильзиту она отстала от своей воинской части и чуть не потеряла лошадь.

Однако командование полка снисходительно относилось к этим проступкам юного солдата. Лишь в конце кампании шеф коннопольцев Коховский сказал, что его вывели из терпения шалости Соколова, и отправил Надежду Андреевну в вагенбург, то есть в обоз, вместе с её приятелем Вышемирским. «Кавалерист-девица» обиделась до слёз, но в душе, видимо, была согласна с генералом…

Рассказывая о времени своего рекрутства, Дурова дважды употребила слово «смертельно» как самый сильный из эпитетов. Смертельно она уставала после ежедневных военных учений и смертельно была… голодна. Так она узнала о другом испытании солдата. Из-за несовершенной работы интендантства, а часто из-за прямого воровства старших начальствующих лиц нижние чины Российской императорской армии терпели недостаток в пище и в боевых походах, и при мирной службе.