Текст книги "Надежда Дурова"

Вообще-то казна должна была снабжать солдат провиантом – мукой и крупой. В год на кавалерийский полк (по штатам 1812 года) отпускалось муки 2853 четверти[142]142
  В это время в четверти муки считали весу 7 пудов 10 фунтов, а с кулем 7 пудов 20 фунтов – около 120 кг.


[Закрыть], крупы – 265 четвертей, 5 четвериков и 2 гарнца. Из муки в полках пекли хлеб, считая его выдачу ежедневно на каждого нижнего чина 3 фунта (1200 г). Из крупы варили кашу, и чаще всего в источниках упоминается гречневая. Муку и крупу в воинских частях, как правило, получали не централизованно, а покупали у местных торговцев. Судя по книге «кавалерист-девицы», мука в Гродненской губернии в 1807 году была отвратительная: «Хлеб их так чёрен, как уголь, и сверх того, смешан с чем-то колючим (дресва); невозможно есть его, по крайней мере, я не могу съесть ни одного куска».

Эта ситуация могла быть и следствием злоупотребления, когда казнокрады в офицерских эполетах договаривались с поставщиками об «экономии». По письменному договору они платили деньги за высококачественную муку, фактически же брали бракованную. Разница в цене шла в карман мошенников, а страдали от этого солдаты. Механизм подобной аферы раскрывает в своей книге барон А.Е. Розен, служивший обер-офицером в лейб-гвардии Финляндском полку в 1818–1819 годах:

«Жиды таинственно и ловко учили меня воровать: чтобы я в контракте с ними выставил цену десять рублей за четверть муки в девять пудов, а им платил только по девять рублей, а они выдадут мне расписку в получении по десять рублей. Я пригрозил поколотить его за такие советы, но он нисколько не смутился и продолжал: „Помилуйте! Три тысячи четвертей – по рублю с четверти: ведь деньги! – а деньги притом казённые, отпускаются по справкам, и лишние даром достаются полковому командиру и квартирмейстеру…“»[143]143
  Розен А. Е. Записки декабриста. – Иркутск: Восточно-Сибирское издательство, 1984. С. 84–85.


[Закрыть]

Кроме хлеба и каши, служивые нуждались и в других продуктах, но их они должны были покупать на собственные деньги. Цены на съестное тогда высоко не поднимались. Но все равно прокормиться в одиночку на те средства, что солдат получал от казны, было невозможно. Требовалась складчина, и так возникла русская солдатская артель.

«Русский солдат имеет то, чего нет ни у одного солдата в Европе, – свою собственность, – писал граф Ланжерон, рассказывая о жизни и быте русской армии во второй половине XVIII века. – Эта собственность называется артелью; она составляется из суммы, получаемой от экономических продовольственных денег за зимнее время и из удерживаемых у солдата, с его согласия, половины или одной трети его жалованья; эта сумма находится на руках четырех старых солдат каждой роты, избираемых остальными солдатами и называемых артельщиками; сумма эта составляет общую собственность роты, и в нее ни ротный, ни полковой командир ни под каким видом не должны вмешиваться… Часть этой суммы употребляется также во время лагерного сбора на покупку мяса, овощей и прочего, так как казна отпускает только муку и крупу. Остаток суммы остается на руках у артельщиков, и в полках, хорошо управляемых, каждый солдат имеет… еще и 8-10 рублей, вложенных в артель. Товарищи наследуют после умершего, если только он не завещает свою часть другу или родственнику… Артель представляет много выгод: она дает солдату известную собственность, поддержку, занятие, продовольствие…»[144]144
  «Военная энциклопедия». – СПб.: изд-во И. Д. Сытина, 1911. Т. 3. С. 69–70.


[Закрыть]

В расчете на деятельность артелей казна отпускала на каждый эскадрон 20 медных луженых котлов с крышками и железною дугою ценою по 11 рублей каждый да на лужение этих котлов по 50 копеек в год. Котлы солдаты возили при седле по очереди. На привалах, биваках и в лагерях в этих котлах варили кашу и щи.

Надежда Андреевна тоже была членом солдатской артели, тоже возила котел и тоже должна была получить свою порцию горячей еды на привале во время отступления армии от Гейльсберга к Фридланду: «Рассвело; мы остановились; нам позволили развесть огонь и сварить кашу… наконец солнце взошло довольно высоко, день сделался жарок, мундир мой высох, усталость прошла, и я была бы очень весела, если б могла надеяться что-нибудь съесть. Но об этом нечего было думать; я не имела своей доли в той каше, которая варилась…» Потеряв сухарный мешок с сухарями, солью и крупой, выданной на неделю, Дурова не сдала в артель нужные припасы.

Однако старые солдаты сыграли шутку с новичком Соколовым, и командир эскадрона их разоблачил. Дело в том, что в походе питание нижних чинов увеличивали. Так, по договоренности с правительством Пруссии каждый русский солдат в день должен был получать от местных обывателей полфунта мяса (200 г.), сваренного с картофелем и овощами, кружку пива, чарку вина и около 1000 г свежего белого хлеба[145]145
  Михайловский-Данилевский А. И. Описание второй войны императора Александра с Наполеоном в 1806–1807 годах. – СПб., 1846. С. 252.


[Закрыть]. Когда полки останавливались для привала или получали дневку, то из ближайших немецких сел и городков для них пригоняли скот, привозили бочки с пивом и вином, мешки с картофелем и хлебом. Забив скот, его тут же распределяли вместе с другими продуктами по солдатским артелям.

Таким образом, не одна казенная крупа варилась в тот день в котлах у коннопольцев, и право на кусок мяса, суп и хлеб Надежда Андреевна имела наравне с другими, но по своей неопытности не догадывалась об этом. Почему старослужащие обманули «товарища» Соколова, понятно: им хотелось увеличить свою долю еды, пива и вина. Вполне благородно поступил командир эскадрона. Заметив юного солдата, ищущего ягоды в траве, он не проехал мимо, а отвел его к костру, где готовили пищу, и велел накормить выданными сегодня продуктами, что и было исполнено. «Нам (ей и Вышемирскому. – А. Б.) дали супу, жареного мяса и белого хлеба», – сообщает Дурова.

Глава шестая. Боевое крещение

«Гутштадт. В первый раз еще видела я сражение и была в нем. Как много пустого наговорили мне о первом сражении, о страхе, робости и, наконец, отчаянном мужестве! Какой вздор! Полк наш несколько раз ходил в атаку, но не вместе, а поэскадронно. Меня бранили за то, что я с каждым эскадроном ходила в атаку; но это, право, было не от излишней храбрости, а просто от незнания; я думала, так надобно, и очень удивлялась, что вахмистр чужого эскадрона, подле которого я неслась, как вихрь, кричал на меня: „Да провались ты отсюда! Зачем ты здесь скачешь?“ Воротившись к своему эскадрону, я не стала в свой ранжир, но разъезжала поблизости: новость зрелища поглотила все мое внимание; грозный и величественный гул пушечных выстрелов, рев или какое-то рокотанье летящего ядра, скачущая конница, блестящие штыки пехоты, барабанный бой и твердый шаг и покойный вид, с каким пехотные полки наши шли на неприятеля, все это наполняло душу мою такими ощущениями, которых я никакими словами не могу выразить».

Н. Дурова. «Кавалерист-девица. Происшествие в России».

Император Александр I 16 марта 1807 года отправился из Санкт-Петербурга через Ригу и Митаву в Восточную Пруссию, где с февраля стояли в бездействии полки русской и французской армий. Проезжая через город Юрбург, государь 27 марта встретился с королем Пруссии и обсудил с ним план продолжения войны с Наполеоном. Военные действия решено было активизировать. Во исполнение этого решения главнокомандующий генерал от кавалерии барон Л.Л. Бенигсен получил приказ атаковать корпус маршала Нея, стоявший у города Гутштадта, довольно далеко от основных сил французской армии.

Первоначально это нападение намечалось на 1 мая 1807 года. Наши войска уже вышли на исходные позиции, но вдруг Бенигсен получил сообщение о том, что к Гутштадту приближается Наполеон во главе нескольких корпусов. Главнокомандующий тотчас отменил операцию. Затем выяснилось, что это сообщение – ложное, но полки уже вернулись на свои квартиры. Лишь во второй половине мая Бенигсен решил возобновить подготовку операции против Нея, продолжавшего стоять у Гутштадта.

Русская армия вновь снялась с кантонир-квартир 21 мая и к 23 числу расположилась следующим образом: две пехотные дивизии под командованием генерала Дохтурова – у городка Вормштадт, две пехотные дивизии под командованием генерала барона Сакена и несколько кавалерийских полков генерала Уварова – у села Аренсдорф, две пехотные дивизии и кавалерийские полки генерала князя Голицына – за ними, сводный корпус генерала князя Горчакова – у села Зеебург, недалеко от реки Алле. Авангард под командованием генерала князя Багратиона до этого стоял у деревни Лаунау и в том же месте был оставлен, чтобы своим передвижением не встревожить неприятеля раньше времени[146]146
  «Военная энциклопедия». Статья «Гутштадт». – СПб.: изд-во И. Д. Сытина, 1912. Т. 8. С. 554.


[Закрыть]. Местность, на которой предстояло действовать русским, была равнинная, с небольшими лесными массивами и полями, прилегающими к берегам рек Алле и Пассарга. Боевая операция у Гутштадта началась в три часа утра 24 мая 1807 года. Это был тёплый и солнечный день.

«24 числа мая рано поутру авангард выступил к Альткирхену, – писал впоследствии в своих мемуарах участник этого сражения А.П. Ермолов, командовавший тогда ротой конной артиллерии, входившей в состав авангардного отряда. – По левую сторону в опушке леса видели мы французских часовых, весьма спокойно сменяющихся. Вскоре слышны были во многих местах пушечные сигнальные выстрелы, и вслед за ними видно было поспешное движение войск по разным направлениям к Альткирхену. Авангард дал им свободу собираться, что совершенно согласовалось с намерением главнокомандующего. Началась сильная канонада, которую мы продолжали, ничего не предпринимая решительного. Судя по времени, князь Багратион полагал, что генерал барон Сакен успел бы обойти неприятеля, но не слышно было ни одного выстрела, и самое спокойствие между войсками, которые стояли против нас, заставляло в том сомневаться. Посланы офицеры собрать сведения, и никаких не усмотрено войск, кроме идущей недалеко кавалерии генерала князя Голицына.

Между тем у Альткирхена собрались значительные силы и авангард получил повеление атаковать их. Дело началось весьма горячее. Неприятель, долго защищавшись, отступил. Левое крыло авангарда с генералом Багговутом встретил жестокий огонь. Он прошел чрез Ат-Гутштадт, или предместье Гутштадта, где было 600 французов, за которыми он оставил наблюдение. Мы не получили должного содействия от генерала князя Горчакова, который, нашедши неприятеля у переправы через реку Алле, не скоро отошел от оной, и потом, занявшись приобретением Гутштадта, опоздал прийти к назначению. Заметить должно, что город без укреплений и для защиты имеющий 600 человек; сверх того, находясь уже позади наших войск, мог бы достаться нам, не требуя усилий целого корпуса. Но как во время продолжительного бездействия доходили в главную квартиру слухи, что французы укрепили город и что пункт сей большой для них важности, то князь Горчаков расчел, что приобретение оного почтется за великий подвиг. Но если бы, не вдаваясь в сей причудливый расчет, князь Горчаков, оставивши небольшую часть войск, поспешил далее, то маршал Ней имел бы гораздо большую потерю.

Авангард, преследуя неприятеля до вечера, остановился на ночлег пред селением Квец. В продолжение дня захватили мы довольно пленных или которые не успели прийти на сборное место к Альткирхену, или на марше от пунктов отдаленных нашли дорогу уже отрезанную.

Причиною, что диспозиция не выполнена, был генерал-майор Сакен. Он не пришел в назначенное время, отговорившись далеким обходом, и будто бы ожидал повелений. Но общий был слух, что, имея неудовольствие на главнокомандующего, он нарочно сделал, чтобы лишить его успеха в предприятии. Многие чрезвычайно негодовали, что упущен благоприятнейший случай уничтожить целый неприятельский корпус.

Главнокомандующий был свидетелем, как часть французской пехоты, не более 600 человек, неустрашимо противостояла атакам нашей кавалерии. Пехота стояла фронтом у селения. Три полка, один после другого, атаковали ее, каждый отбит в свою очередь, и всякий раз весьма хладнокровно являлся начальник, командующий сомкнуть ряды. Приспевши два орудия понудили картечью оставить место. Иначе надобно было бы отказаться или от французской пехоты, или от нашей кавалерии искать других средств. Пехота сия не досталась в наши руки.

Генерал Дохтуров нашел неприятеля в малых силах, но прикрытого твердыми засеками, и вступил в перестрелку, употребляя баталион за баталионом поодиночке. Лейб-гвардии Егерского полка два баталиона бросились в штыки, и мгновенно вытеснен неприятель…»[147]147
  Записки А. П. Ермолова. 1798–1826. – М.: Высшая школа, 1991. С. 95–97.


[Закрыть]

Ермолов пишет о несогласованных действиях русских корпусов, что позволило маршалу Нею в порядке отвести свои войска на другой берег реки Алле и заночевать там, имея в тылу реку Пассаргу. Бенигсен не осмелился ночью двинуть формированным маршем часть войск к Деппенской переправе, единственной на пути отступления Нея, и потом атаковать его всеми силами. Он приказал лишь прогнать противника за Пассаргу. Боевые действия возобновились на следующий день, 25 мая. Багратион повел в атаку авангардный отряд. В этом нападении принимали участие и коннопольцы. После упорного боя французы стали отступать, русские их преследовали и вытеснили за Пассаргу, на левый ее берег. При этом в плен было захвачено до 1500 вражеских солдат…

В отличие от Ермолова, подробно описавшего все события в сражении у Гутштадта 24 мая, Надежда Андреевна посвятила им в книге «Кавалерист-девица. Происшествие в России» только несколько фраз. Она даже дату своего боевого крещения назвала неправильно – 22 мая 1807 года. В этот день конный Польский полк не воевал, а как и другие воинские части, двигался к месту, указанному в диспозиции будущего сражения, разработанной в штабе главнокомандующего.

К сожалению, нет в ее произведении и наименований населенных пунктов, возле которых действовали коннопольцы 24 мая, нет указаний на время боевых схваток с неприятелем. Наверное, это естественно. То, что было известно полковнику Ермолову, не мог знать рядовой дворянского звания Александр Соколов. Его дело было простое, солдатское – выполнять приказы офицеров, не спрашивая, куда идет эскадрон, где он остановится, кого будет атаковать: пехоту, артиллерию или кавалерию.

В точности восстановить картину первого боя «кавалерист-девицы» очень трудно, так как большая часть полковых документов за 1807 год не сохранилась. Например, неизвестно, в каком из русских корпусов, указанных в диспозиции сражения у Гутштадта, находился конный Польский полк 24 мая.

Согласно расписанию полков по дивизиям на ноябрь 1806 года, коннопольцы входили в состав 4-й дивизии генерал-лейтенанта князя Д.В. Голицына[148]148
  В книге А. И. Михайловского-Данилевского «Описание второй войны императора Александра с Наполеоном в 1806–1807 годах». – СПб., 1846. С. 63; 6 мушкетерских, 1 егерский, 2 донских казачих полка, 3 роты артиллерии, 1 понтонная и 1 пионерская (т. е. саперная) роты.


[Закрыть], которому при Гутштадте была вверена только конница, стоявшая на левом фланге русских позиций. В декабре 1806 года один батальон Польского полка (5 эскадронов, командир подполковник Жигулин) был причислен к арьергарду армии, которым командовал генерал-майор М.Б. Барклай-де-Толли[149]149
  Михайловский-Данилевский А. И. Описание второй войны императора Александра с Наполеоном в 1806–1807 годах. – СПб., 1846. С. 174.


[Закрыть]. Вместе с другими частями этого арьергарда – изюмскими и ольвиопольскими гусарами, донскими казаками и егерями – польские всадники доблестно громили французов при Пултуске, Фрауэндорфе, Пассенгейме, Ландсберге, Гоффе, Прейсиш-Эйлау. В феврале 1807 года этот арьергард был расформирован.

В марте 1807 года эскадрон ротмистра Каземирского 1-го, прежде бывший в арьергарде, оказался в городе Гродно, затем в начале мая отправился оттуда в Восточную Пруссию и, как пишет Надежда Андреевна, «присоединился к полку», хотя точнее было бы сказать – к батальону, потому что в весенней кампании 1807 года, судя по всему, снова участвовали лишь пять эскадронов: лейб-эскадрон, эскадрон Каземирского, эскадрон подполковника Буняковского, остальные два точно назвать нет возможности.

В это время Дурова вместе с Вышемирским уже находилась в лейб-эскадроне, или так называемом «шефском», который являлся элитным подразделением данной воинской части. В него отбирали рослых (не менее 165 см), лучше всего обученных и самых храбрых солдат. Командовал лейб-эскадроном штаб-ротмистр Карл Христофорович Галиоф 1-й.

Эта фамилия в первом издании «Кавалерист-девицы…» (СПб., 1836) воспроизводится по-разному: на странице 93 – «Галер», на странице 140 – «Галеф». Также не совсем точно Дурова указывает его чин. Ротмистром Галиоф стал только 23 октября 1807 года, то есть уже после боевых действий в Восточной Пруссии. В конном Польском полку Галиоф служил со дня его основания, с августа 1797 года, и начинал службу «товарищем», затем был «наместником» (унтер-офицером). А с ноября 1799 года – корнетом. Вместе с ним здесь находился его младший брат Людвиг. По своему происхождению Галиофы относились к польской шляхте Литовской губернии. Их отец имел 30 крепостных крестьян в деревне Дергани Гибрянского уезда. В 1807 году Карлу Христофоровичу исполнилось 30 лет. В сражении под Гейльсбергом он был контужен, но не оставил строя. Отечественную войну 1812 года К.X. Галиоф встретил в рядах Польского уланского полка, участвовал в сражении при Бородино, был ранен. Получил чин майора, а позднее удостоился высокой награды – ордена Св. Георгия 4-й степени[150]150
  РГВИА. Ф. 489. Оп. 1. Д. 2988. Л. 70. Послужные списки конного Польского генерал-майора князя Ратиева полка штаб– и обер-офицеров за 1799–1800 гг. РГВИА. Ф. 29. Оп. 1/154. Т. 1. Л. 23. Входящие бумаги с 29 декабря 1814 года по 23 февраля 1815 года. За что награжден орденом св. Георгия майор Польского уланского полка Галиоф 1-й.


[Закрыть].

К Дуровой Галиоф относился хорошо, но без излишней сентиментальности. Он пожалел «товарища» Соколова, когда старослужащие хотели лишить его обеда, и вмешался в распределение еды в солдатской артели. Он посочувствовал Надежде Андреевне, когда летом 1807 года нелепо погиб ее верный боевой друг Алкид. Однако есть в книге эпизод, когда Дуровой «стало стыдно за Галефа»: ротмистр отправил «товарища» Соколова, который поздно вечером принес ему какое-то распоряжение из штаба, ночевать на… конюшню. «Вот прекрасная спальня!» – мысленно ответила ему Надежда Андреевна и гордо пошла ночью одна на квартиры своего взвода – в деревню, стоящую за лесом и полем ржи. Так как вечером шел дождь, то, проходя через поле, она промокла до нитки.

Карл Галиоф относился к тем офицерам, которые четко разграничивали службу на войне и службу в мирное время. На войне военнослужащие – и солдаты, и офицеры – товарищи, все они равны перед лицом смерти: «вместе могли лежать на соломе». Но в мирное время субординация воздвигает между ними непреодолимую стену: «надобно соблюдать пунктуально все приличия и обязанности службы». Однако и в мирное время он не забывал о прошлых ратных трудах своих подчиненных.

В конце 1807 года в Польском полку получили приказ подготовить списки нижних чинов для награждения недавно учрежденным (13 февраля 1807 года) знаком отличия Военного ордена Св. Георгия-Победоносца (это был крест из серебра размером 34,3 × 34,3 мм на георгиевской ленте, затем его часто называли солдатским Георгиевским крестом). Галиоф представил к награде 10 человек, больше, чем другие командиры эскадронов (Каземирский – 6 человек, Буняковский – 5 человек).

Эти списки дошли до наших дней. Согласно представлению 24 мая 1807 года, у Гутштадта отличились четверо солдат: два – в эскадроне Галиофа и два – в эскадроне Каземирского. В описании их подвигов фигурирует атака на французские батареи, которые упорно защищала вражеская легкая пехота, «изгнание неприятельских егерей из леса», захват какой-то деревни и рукопашная схватка с колонной пехоты.

Надежда Андреевна, как и все коннопольцы, должна была участвовать в этих боевых эпизодах. Наверное, и она скакала под выстрелами картечи, взяв пику наперевес, к позициям наполеоновской артиллерии, потом, закинув пику за плечо, рубила саблей вражеских пехотинцев. Но в книге она об этом не писала. Вместо рассказа о простых, естественных для солдата в бою поступках она украсила свое повествование о первом сражении замысловатой историей, связанной со спасением офицера:

«…Разъезжая, как я уже сказала, вблизи своего эскадрона и рассматривая любопытную картину битвы, увидела я несколько человек неприятельских драгун, которые окружив одного русского офицера, сбили его выстрелом из пистолета с лошади. Он упал, и они хотели рубить его лежащего. В ту ж минуту я понеслась к ним, держа пику наперевес. Надобно думать, что эта сумасбродная смелость испугала их, потому что они в то же мгновение оставили офицера и рассыпались врозь; я прискакала к раненому и остановилась над ним; минуты две я смотрела на него молча; он лежал с закрытыми глазами, не подавая знака жизни; видно, думал, что над ним стоит неприятель; наконец он решился взглянуть, и я спросила, не хочет ли он сесть на мою лошадь? „Ах, сделайте милость, друг мой!“ – сказал он едва слышным голосом; я тотчас сошла с лошади и с трудом подняла раненого, но тут и кончилась моя услуга; он упал ко мне на руку грудью, и я, чуть держась на ногах, не знала, что мне делать и как посадить его на Алкида, которого тоже держала за повод другою рукою; такое положение кончилось бы очень невыгодно для обоих, то есть для офицера и для меня, но, к счастию, подъехал к нам его полка солдат и помог мне посадить раненого на мою лошадь. Я сказала солдату, чтоб лошадь прислали в Коннопольский полк товарищу Дурову, а драгун сказал мне, что спасенный мною офицер, поручик Панин, Финляндского драгунского полка, и что лошадь мою тотчас пришлют. Офицера повезли к его полку, а я пошла к своему…»[151]151
  Избранные сочинения кавалерист-девицы Н. А. Дуровой. – М.: Московский рабочий, 1983. С. 62–63.


[Закрыть]

Для человека, сведущего в тактике сражений начала XIX века, здесь много неясного и даже странного. Героиня пишет: «Разъезжая вблизи своего эскадрона». Но где же в таком случае стоял эскадрон, если недалеко от него очутились «НЕСКОЛЬКО ЧЕЛОВЕК НЕПРИЯТЕЛЬСКИХ ДРАГУН»? Значит, лейб-эскадрон штаб-ротмистра Галиофа находился на передней линии, недалеко от противника. Но это маловероятно. Обычно после атаки на неприятеля конница уходила за свою пехоту, чтобы восстановить порядок в шеренгах, вновь построить сомкнутый строй «колено о колено», который рассыпался при быстрой скачке. Если же подразделение ожидало сигнала к атаке, то каким образом далеко от передовой линии, в тылу у русских оказались несколько французских драгун и почему никто из коннопольцев, кроме самой Дуровой, не заметил их (они же были «вблизи» от эскадрона)? Ведь захватить их в эту группу не представляло для сотни вооруженных всадников никакого труда…

Совершенно серьезно к этой истории отнесся А.И. Григорович, автор книги «Исторический очерк Финляндского драгунского полка. 1806–1860 годы» (СПб., 1914). Он предпринял специальные изыскания в архивах, но поручика Панина нигде не нашел. Не было человека в таком чине и с такой фамилией ни в полковом расписании за 1806–1808 годы, ни в списках всех раненых офицеров, которые публиковались в то же самое время в газете «Санкт-Петербургские ведомости». Удивленный этим обстоятельством, Григорович счел необходимым дать в своем труде разъяснение: знаменитая писательница в знаменитом произведении упомянула доблестный Финляндский драгунский полк, но, видимо, ошиблась в фамилии его офицера.

Однако ничего не говорится о поручике Панине и в официальном документе – «Списке награжденных знаком отличия Военного ордена за 1807–1808 гг.», где даются описания подвигов нижних чинов, удостоенных этой награды. Здесь сказано, что корнет Мариупольского гусарского полка Александр Андреев сын Александров получил знак отличия Военного ордена № 5723 вовсе не за спасение офицера, а за оказанную отличность при преследовании неприятеля до реки Пассарже в сражении под местечком Гутштадтом, Гельсбергом и Фридландом.

Похоже, что никаких французских драгун не было в помине. Был какой-то раненый, которому Надежда Андреевна, поддавшись порыву жалости и сострадания, отдала свою верховую лошадь. За это неуместное на поле битвы милосердие (раненых должны собирать нестроевые чины) она и поплатилась. Алкид вернулся к ней по чистой случайности и уже без походного вьюка, то есть она осталась без шинели, без чемодана с солдатскими вещами, без недельного запаса провианта, а ее лошадь – без трехдневного запаса овса. Если Алкид мог есть траву на лугах и полях, то Дурова несколько дней голодала и жестоко страдала от холода, пока Вышемирский не надоумил ее попросить (или взять самой?) шинель убитого…

После ожесточенных столкновений с противником на берегах реки Пассарги 25 и 26 мая русская армия в ночь с 27 на 28 мая 1807 года начала отходить к городу Гейльсбергу. Французы двинулись следом. Упорные бои между французскими авангардными частями и русским арьергардом произошли у селений Вольфсдорф и Анкендорф. Неприятель также снова занял город Гутштадт. Последней оттуда уходила русская конная артиллерия. Переправившись через мост на реке Алле, солдаты полковника Ермолова зажгли его. Кроме того, специальными снарядами – брандкугелями – были подожжены дома в Гутштадте. «Я заплатил негодным жителям, приверженным к французам, за то, что в феврале, когда 5-й егерский полк был вытеснен из города, они изъявили радость рукоплесканиями и делали насмешки», – написал об этом в мемуарах А.П. Ермолов.

Позиции для русской армии у Гейльсберга были подготовлены заранее. На высотах, на правом берегу реки Алле устроили глубокие окопы. В них расположилась большая часть пехоты под командованием великого князя цесаревича Константина Павловича. Полки регулярной конницы и отряд генерала графа Каменского, прибывший из Мельзака, занял позиции на левом берегу реки. Для связи между войсками через реку навели три понтонных моста. Всего в расположении у генерала от кавалерии барона Л.Л. Бенигсена у Гейльсберга имелось около 90 тысяч человек.

Сражение началось в 10 часов утра 29 мая 1807 года. Конница маршала Мюрата (до 14 тысяч всадников) атаковала передовой отряд генерал-майора Бороздина (Низовский и Ревельский мушкетерские полки, Финляндский драгунский и Донской казачий майора Селиванова полк, 6 орудий) и заставила его отступать к селу Березникен. Но здесь Бороздин получил подкрепления. К нему подошли 7 батальонов пехоты, кавалерийский полк и два орудия. Затем сюда прибыл авангардный отряд князя Багратиона. Мюрат, видя, что русские усилились, прекратил наступление. Вперед выехала большая французская батарея (36 орудий) и начала обстреливать наши позиции. Канонада продолжалась до 5 часов вечера.

Только вечером к Березникену подошла основная масса вражеских войск: корпуса Сульта и Ланна, гвардейская фузилерная бригада, всего до 50 тысяч человек. Багратион был вынужден отступить за реку Спуйбах. Главнокомандующий прислал ему подкрепление: генерал-майора Кожина с 1 тысячей человек пехоты и генерал-лейтенанта Уварова с тремя егерскими полками и 25 эскадронами (Уланский полк цесаревича, лейб-гвардии Гусарский, лейб-гвардии Казачий, Александрийский гусарский). Наши конники завязали рукопашную схватку с французской кавалерией и остановили ее, а гвардейская артиллерия, стоявшая на правом берегу Алле, против устья реки Спуйбах, интенсивным картечным огнем остановила пехоту маршала Сульта.

«Ах, человек ужасен в своем исступлении! Все свойства дикого зверя тогда соединяются в нем! Нет! Это не храбрость! Я не знаю, как назвать эту дикую, зверскую смелость, но она недостойна называться неустрашимостью! – вспоминала потом об этом дне „кавалерист-девица“. – Полк наш в этом сражении мало мог принимать деятельного участия: здесь громила артиллерия и разили победоносные штыки пехоты нашей; впрочем, и нам доставалось, мы прикрывали артиллерию, что весьма невыгодно, потому что в этом положении оскорбление принимается безответно, то есть должно, ни на что несмотря, стоять на своем месте неподвижно…»[152]152
  Избранные сочинения кавалерист-девицы Н. А. Дуровой. – М.: Московский рабочий, 1983. С. 66–67.


[Закрыть]

В 6 часов вечера к Гейльсбергу прибыл Наполеон с частью корпуса Ланна. Французской пехоте удалось ворваться в центральный редут, но торжество врага было недолгим. Русские ударили в штыки и снова захватили прежние позиции. Тогда Наполеон перенес свое внимание на правый фланг нашего боевого порядка, но и здесь все нападения противника кончились провалом.

«На правом фланге не были построены окопы, и там по удобности расположена вся наша конница. Неприятель не успел на сем пункте собрать достаточного количества кавалерии, и потому главнокомандующий приказал на нее ударить, – пишет А.П. Ермолов. – Не устояла она против стремительного нападения нашей конницы и отброшена к самому лесу, где стоящая пехота сильным огнем прикрыла бегущих и конницу нашу обратила…»[153]153
  Записки А. П. Ермолова. 1798–1826. – М.: Высшая школа, 1991. С. 103.


[Закрыть]

В этой атаке участвовали и коннопольцы, а два солдата из лейб-эскадрона: «товарищ» Роман Синицкий и «шеренговый» Степан Анецкий, – первыми врубившись в колонну вражеской конницы, захватили в плен офицера и двух рядовых, за что и были представлены к знаку отличия Военного ордена.

Сражение при Гейльсберге завершилось победой русской армии. Русские потеряли в нем убитыми, ранеными, пропавшими без вести до 8 тысяч человек, наполеоновские войска – до 12 тысяч (по французским источникам – до 6 тысяч человек). Поздним вечером 29 мая 1807 года на ровных и обширных долинах перед высотами на правом берегу Алле находилось еще очень много убитых и тяжелораненых.

«Жаль смотреть на этих последних, как они стонут и ползают по так называемому полю чести! Что может усладить ужас подобного положения простому солдату? Рекруту? – размышляла, глядя на поле недавней битвы, Надежда Андреевна. – Совсем другое дело образованному человеку: высокое чувство чести, героизм, приверженность государю, священный долг к отечеству заставляют его бесстрашно встречать смерть, мужественно переносить страдания и покойно расставаться с жизнью…»[154]154
  Избранные сочинения кавалерист-девицы Н. А. Дуровой. – М.: Московский рабочий, 1983. С. 67.


[Закрыть]

На философские размышления ее навело следующее обстоятельство: во время сражения лейб-эскадрон попал под обстрел неприятельской артиллерии и граната упала рядом с «кавалерист-девицей». Алкид спас себя и свою хозяйку, мощным прыжком подавшись в сторону. Дурова чудом усидела в седле. Смерть была рядом, но благополучно миновала «товарища» Соколова. Почему?

Все это было важно для мироощущения молодой женщины, надевшей военный мундир. До событий под Гутштадтом она была лишь обученным, но необстрелянным солдатом. Как и для других новобранцев, первый бой явился для Надежды Андреевны шоком, ударом: «новость зрелища поглотила все мое внимание».

Она еще не понимала тогда, что правила поведения, продиктованные мирной жизнью, порою абсолютно неприменимы на войне. Здесь нужно быть не только храбрым и стойким – к этому она как раз была готова, – но и нужно больше, чем когда-либо, заботиться о себе, соизмеряя свои поступки с общей пользой. Так, отдав лошадь раненому, она подвергла свою жизнь неоправданной опасности, оставшись одна «среди скачки, стрельбы, рубки на саблях». Недаром штаб-ротмистр Галиоф, ее суровый воспитатель, узнав обстоятельства дела, крикнул в досаде: «Пошел на фронт, повеса!»

Однако под Гутштадтом Надежда Андреевна находилась полностью во власти собственных необычных переживаний и впечатлений и мало обращала внимания на то, что творится вокруг, что происходит с другими людьми. Большое полевое сражение у Гейльсберга дало Дуровой новый, но необходимый для солдата опыт. Здесь на открытом пространстве можно было наблюдать действия многотысячной массы войск, здесь выстрелы картечи косили целые ряды атакующих. Расстаться с жизнью было легко и просто, потому что военное счастье слепо и только случай правит бал. «Судьба – индейка, а жизнь – копейка!» – говаривали в ту пору армейские фаталисты.