Текст книги "Труд и досуг"

Казалось бы, роботизация, IoT и прочая цифровизация, позволяющие автоматизировать не только производство, но и сервис, открывают перспективу массового высвобождения занятости и тоффлеровской «четвертичной» занятости – творческого самовыражения, волонтерства, благотворительности. Такая перспектива, подкрепленная практиками базового гарантированного дохода, почти буквально воплощает представления К. Маркса о будущем человечества, когда мерой качества бытия станет свободное время, заполненное свободной самореализацией, приносящей радость полноты бытия, освобожденного машинами от производства товаров.

Речь идет о деятельности, в которой будут иметь место полное проявление сущностных сил человека, искренний человеческий восторг (menschliche Freude), богатство ощущений (Reichtum der Empfindung) и бьющая ключом радость жизни (sprudelt Lebenslust) (Маркс, Энгельс, 1955). Картина выглядит не столь утопической в контексте цифровизации. На одном из семинаров звучали слова о том, что человечество на новом уровне возвращается к собирательству, мол, какая разница – срывать плод с дерева или получать его на 3D-принте-ре? Только если в неолите это было собирание природной ренты, то теперь – цифровой и сетевой.

Правда, мнения экспертов сильно расходятся. Аналитики консалтинговой компании Pricewaterhouse Coopers (PwC) пришли к выводу, что проникновение искусственного интеллекта и роботизация создадут больше рабочих мест, чем уничтожат. По прогнозам компании, искусственный интеллект в Великобритании в ближайшие 20 лет уничтожит 7 млн рабочих мест, но создаст 7,2 млн новых. При этом ожидается серьезное перераспределение между сферами: больше всего от автоматизации пострадают производство и транспорт, новые рабочие места, напротив, будут созданы в здравоохранении, науке и образовании (Рождественская, 2018). По мнению других аналитиков, цифровая эпоха породила удивительное сочетание суперсовременных и средневековых технологий (Петрова, 2019). Средний класс, достигший пика своего могущества в 1970-х, медленно, но верно опускается до сегодняшнего состояния прекариата с переходом в «ненужнориат» (Зотин, 2018). Искусственный интеллект способен заместить «навыки Поланьи» (распознавание изображений и звука, их алгоритмическая обработка и трансформация, тонкая моторика), которые до последнего времени считались исключительно человеческими.

Человек «свободен, наконец-то свободен»? Радость, выраженная в этой цитате Мартина Лютера Кинга из известного спиричуэлс (Free at Last), при попытках осмысления соотношения труда и досуга в современных условиях испытывает серьезные вызовы – как в концептуальном плане, так и, главное, в непосредственной практике. Современный бизнес использует как все бо́льшую прекариатизацию труда, так и практики bleisure. В первом случае работники выводятся за штат компании, работая в удобном для них режиме, включая удаленный доступ; при этом работодатель полностью перекладывает на самого работника затраты на развитие своего человеческого и социального капитала, снимая с себя необходимость обеспечения ряда социальных гарантий и социальной ответственности. Во втором случае работникам оплачивается и время их труда, и возможный отдых, развлечения, физическая рекреация, но при этом повышается требовательность к лояльности по отношению к компании, объему и качеству выполняемой работы. В обоих случаях мы имеем в результате рост эксплуатации.

В Германии, США, Франции формируются нормы, дающие работнику «право отключиться» – не отвечать на сообщения и звонки, связанные с его трудовой деятельностью, во внерабочее время. Но, во-первых, не каждый человек имеет возможность воспользоваться своим «правом отключиться», рискуя отношениями с работодателем, тем более что, переходя в прекарный режим, он вынужден соглашаться на любые условия (Пак, Хусяинов, 2018). Во-вторых, далеко не каждый сотрудник сам готов отказаться от «включенности». Некоторые стремятся продолжить работу вне рабочего времени. Такая мотивация зависит от того, какой смысл вкладывает индивид в свои поступки, от общей смысложизненной стратегии личности. Часто личности, ориентированные на жизненный успех, на самореализацию, сами настаивают на постоянном «подключении», а на «праве отключиться» настаивает человек, для которого труд – принудительная обязанность. Для творческих личностей важно «право подключиться» как условие не только их работы, но существования вообще.

Попытки смягчить ситуацию с помощью гарантированного базового дохода дают неоднозначный результат (пока, по крайней мере). Предпринятые в Финляндии, Канаде, Индии реализации различных моделей гарантированного базового дохода показали, что такая практика воспринимается людьми по-разному: 10–12 % радостно приветствуют возможность заняться творческой самореализацией (от изучения языков и чтения до йоги и живописи); примерно столько же проявляют склонность к девиации; у подавляющего большинства эта возможность в некоторой степени повышает чувство уверенности, но граждане все-таки предпочитают гарантированному доходу реальную полноценную занятость. Получается классическое «гауссово распределение»: меньшинство либо способно к самостоятельной креативности, либо не выдерживает испытания свободой, а большинство нуждается в «заботе», приходящей извне.

Не исключено, что это бессознательное возможных печальных последствий в духе известной серии из двадцати пяти экспериментов Д. Кэлхауна в 1970-х годах с «мышиным раем» (Calhoun, 1973). Создавался вольер с идеальными условиями: с постоянной комфортной температурой, изобилием еды и воды, поддержанием чистоты, мер безопасности, ветеринарной помощью. Хотя условия создавались для возможного содержания почти десяти тысяч мышей, максимальная численность первоначально активно размножавшейся популяции не возрастала более двух с небольшим тысяч особей. В какой-то момент начинались девиации: агрессия между поколениями, полами, доминирование в популяции «красивых» мышей, которые только ели, пили, спали и очищали свою шкурку, избегая конфликтов, спаривания и размножения.

К 1780-му дню после начала эксперимента популяция просто вымирала полностью. Человеческая история насчитывает множество подобных «экспериментов», когда социум, достигнув относительного благополучия, утрачивал некий иммунитет и уходил с исторической арены. Наиболее известным кейсом является древняя Римская империя. Не стоит ли такая угроза и перед современным человечеством?

Труд и досуг все менее отличимы. Сепарабельная модель труда и досуга не работает. Попытки их концептуального анализа превращаются в игры с объемами соответствующих понятий. Концепты «труд» и «досуг» могу пересекаться, могут исключать друг друга, труд может включать досуг и наоборот. Человек в рабочее время, на рабочем месте пользуется тренажером, смотрит новости, общается с близкими, а дома за компьютером работает с документами – что здесь труд, а что досуг? Для кого-то труд – призвание и возможность творческой самореализации, для кого-то – тяжкая обязанность, для большинства – жизненная рутина. Многое зависит от жизненных и нравственных установок конкретной личности. Для кого-то труд – это свобода и творчество, а для кого-то свободное время – тяжкая обуза.

Но если говорить об общецивилизационном тренде, то и он показывает взаимопроникновение, конвергенцию труда и досуга. Более того, как уже говорилось, сам досуг предстает товаром. В условиях фриланса, прекариата человек трудится 24 часа в сутки, а работодатель избавляется от вложений в человеческий капитал. Это дело самого человека – вложения в свое здоровье, во внешний облик, в интеллект, навыки – то, что потом он выносит на рынок занятости.

Если в аграрной стадии с акцентом на собирательство (в широком плане, включая использование полезных ископаемых) в экономике доминировала природная рента, в индустриальной с ее акцентом на переработку – трудовая рента, в постиндустриальной информационной с акцентами на сервисы – рента сетевая (Болтански, Кьяпелло, 2011), то сейчас (чем дальше, тем во все большей степени) нарастающая прекариатизация труда в сочетании с тотальной круглосуточной включенностью превращается в новую форму ренты, многогранной и многовекторной эксплуатации не только «свободного времени», а всего процесса жизнедеятельности.

Тотальная медиализация в цифровом формате, цифровая экономика в целом предстают закономерным этапом трансформации капитализма – системы, ориентированной на самовозрастание капитала, этапом дальнейшего расчеловечивания (о новой животности много писали М. Хоркхаймер и Т. Адорно) (Хоркхаймер, Адорно, 1997). Для цифровых платформ нет различия между вещью в системе IoT и человеком, жизнедеятельность которого сводится к активации опций. Геолокация, имущество, связи, слова и даже мотивы поведения стали прозрачны для маркетинга и манипулируемы на протяжении всего жизненного цикла.

Цифровые технологии существенно раскрепощают человека. Но они же дают возможности невиданного ранее контроля личности и ее поведения. В пространстве глобальной и тотальной медиализации человек оставляет немало следов, данных о себе. С помощью сбора, хранения и обработки этих массивов данных (Big Data) государства создают все более изощренные системы наблюдения за собственными гражданами, используя все возможности современных технологий.

Дорогие и ненадежные системы надзора за наемными работниками (из-за того, что их основу составляли люди, за которыми, в свою очередь, надо было следить) довольно успешно заменяются дешевыми и надежными алгоритмами, выполняющими работу, с которой не справился бы даже самый лучший надсмотрщик. В сервисах Uber, Lyft или курьерской службе Deliveroo задачу контроля и оценки работников выполняет алгоритм – приложение на смартфоне. В той же Deliveroo алгоритм мониторит курьеров. Пока этих других «рикш XXI века» не заменили дронами. И при этом возможности рутинного сопротивления у наемных (пока еще) рабочих во многих сферах падают практически до нуля.

Нейрослежка выводит возможности контроля на новый, ранее недосягаемый уровень: убирается наиболее ресурсоемкий элемент надзора, не нужны армии надсмотрщиков, просмотры и прослушки огромной массы «сырых» данных. Смартфон, нейросети вполне можно использовать для тотальной слежки за населением. Прообраз будущего нейрототалитаризма можно наблюдать в Китае, где еще в 2015 году было установлено 176 млн камер видеонаблюдения (для сравнения: в США – всего 62 млн), а к 2020 году их будет установлено почти 450 млн (Зотин, 2018). Значительная часть камер приходится на чувствительные регионы и столицу, где просматривается почти любой уголок. От 1 до 2 млн уйгуров и тибетцев в Китае уже попали в тип проживания «системы перевоспитания», где отслеживается каждый шаг человека. В Синьцзян-Уйгурском автономном районе (СУАР), где традиционно сильны сепаратистские настроения, сейчас на каждые 10 тысяч жителей приходится столько же камер наблюдения, сколько в других частях страны «присматривают» за несколькими миллионами человек. В полицейских базах данных хранятся фотографии всех зарегистрированных жителей СУАР. Эта база связана с нейросетью, на основе которой и работает система распознавания лиц. Уличные камеры, камеры в торговых центрах в автоматическом режиме могут отслеживать перемещение по городу любого человека. По данным Bloomberg, нейросеть предупреждает полицию, если «подозрительные личности» отклоняются от своего привычного маршрута более чем на 300 метров. Разумеется, подозрительными для власти могут быть не только обычные преступники, но и те, кто с ней в чем-то не согласен.

А с 2020 года для всех китайцев вводится так называемая система социального кредита на основе социального рейтинга, в рамках которой добавляются баллы за правильное поведение и снимаются за неправильное. Государство будет отслеживать все поступки (а точнее, поведение) граждан, по собранным личным «Большим Данным» будет строить личные профили и определять личный рейтинг, по которому будет определен доступ личности к различным услугам и благам. «Сегодня полиция по всему Китаю собирает материалы из десятков миллионов камер и миллиардов записей поездок, интернет-использования, бизнес-деятельности, чтобы отслеживать граждан. В национальном списке отслеживания возможных преступников и потенциальных политических агитаторов от 20 до 30 млн человек… Китайские стартапы, частично основанные на американских инвестициях, работают на создание методов автоматизации работы полиции. Они создают алгоритмы, которые ищут подозрительные модели в соцмедиа, программное обеспечение компьютерного видения, чтобы отслеживать представителей национальных меньшинств и жалобщиков в городах» (Mozur, 2019).

Китай даже экспортирует такие свои системы. Уже в пятидесяти четырех странах используются китайские технологии и слежение (Feldstein, 2019; Сараханянц, 2019). Ситуация, когда частная жизнь может исчезнуть в принципе, не столь уж фантастична. Современная жизнь все больше напоминает «Шоу Трумана», из которого у человека все меньше возможности выхода.

Так или иначе, но уже налицо новое расслоение и неравенство человечества. Это расслоение не только по доступности благ и уровню потребления, по уровню информационно-коммуникативной и компьютерной компетентности, доступу к соответствующим ресурсам, в зависимости от «суверенизации» и секьюритизации этих ресурсов. Все это конкретизируется в расслоение на «пользователей-геймеров» и разработчиков алгоритмов «реальности общества спектакля». При этом за разработчиками проглядывают их реальные хозяева – работодатели и владельцы техники и технологий. В случае цифровой экономики владельцы капитала – это, по сути, владельцы алгоритмов. У многих, если не у большинства, современных хайтек-компаний и тем более техностартапов толком нет никаких материальных активов. Зачастую основной их актив – алгоритм и средство коммуникации – платформа, в основном в виде мобильного приложения для той или иной деятельности (вроде Uber). Алгоритмизированная структура экономики позволяет обойти все формальные права наемных работников – медицинское страхование, минимальную зарплату, пенсионное обеспечение, формальный письменный контракт, выходное пособие, социальный пакет и т. п. Поэтому оплот буржуазного общества модерна – средний класс – все более вымывается из социальной структуры современного социума.

Все чаще мы слышим о «революции сисадминов» (Гройс, 2015). Действительно, на политической арене появились новые силы: фигуры типа Д. Ассанжа, Э. Сноудена, группы хакеров – с самостоятельной политической мотивацией или используемые спецслужбами. Но где гарантия, что это расслоение с помощью самообучающегося искусственного интеллекта не «зачистит» и разработчиков с сисадминами?

Наконец, вызревает неравенство, невиданное ранее не только в правовом и нравственном планах, но и в плане антропологическом. Речь идет о возможности сосуществования людей и андроидов, которые уже выступают с концертами, выполняют работу секретарей, телеведущих, спичрайтеров, уборщиков, оказывают услуги – от продаж до консультационных и сексуальных. Обсуждаются законодательные инициативы о налогообложении труда роботов. Капитализм, как бесчеловечное и внечеловечное ведение хозяйства, направленное на самовозрастание капитала, близок к буквальной реализации (Ћiћek, 2017). Согласно прогнозу выдающегося американского изобретателя и футуролога Р. Курцвейла, в 2027 году персональный робот будет массово внедрен в быт людей; в 2038 году появятся первые роботизированные люди, оснащенные различными опциями-имплантами для выполнения узкоспециализированных функций (глаз-камера, дополнительные конечности и т. д.); благодаря нанотехнологическим новшествам, которые будут имплантироваться напрямую в мозг, будет создана виртуальная реальность «полного погружения»; к 2044 году небиологический интеллект обгонит человеческий по уровню развития и широте диапазона возможностей (Хель, 2015).

Мы наблюдаем, как интеллект мигрирует с белка на «песок» – на кремниевую основу. Но то, что сейчас называют искусственным интеллектом – Artifical Intelligence (AI), – правильней называть Remote Accessible Intelligence (RAI). Мигрируя, интеллект удаляется, теряется человеком. Совсем скоро будет выгодней вкладываться в перенесенный на кремний интеллект, нежели в человеческий ресурс. И тогда встает вопрос об управлении, о владении и приватизации перенесенного интеллекта. Причем это повестка не завтрашнего дня, а уже сегодняшнего. Что можно противопоставить приватизации и монополизации RAI?

В этой связи представляется полезным различать иногда отождествляемые концепты трансгуманизма и постгуманизма (Мор, 2015; Новые технологии…, 2018). Трансгуманизм антропоцентричен, фокусирует внимание на биологических ограничениях человеческого существования и настаивает на необходимости преодолеть их, «расширить» человека посредством органопроекции с использованием новейших технических средств. Трансгуманизм стремится к покорению человеком природы, прогрессу и развитию. Фундаментальным является отрицание трансгуманистами человеческой телесности как необходимого элемента целостного индивида. Они полагают, что в теле заключены все проблемы человечества, среди которых особенно выделяются уязвимость перед болезнями и смертность.

Постгуманизм же исходит из совершенно противоположных оснований: в нем нет антропоцентричности. Постгуманизм рассматривает человеческий вид как часть мира живой природы, который развивается, в том числе за счет создания новых связей и гибридов. Если трансгуманизм стремится возвысить человека до положения царя не только природы, но и Вселенной, то постгуманизм возвращает людей с небес на землю, признавая множественность субъектов сознательной деятельности, и призывает добровольно отказаться от позиции хозяина планеты. Однако, как точно отмечает И. А. Морозов, смириться с такой конъюнктурой чрезвычайно сложно, ведь мы привыкли считать себя «венцами творения», поэтому добровольно падать с этого пьедестала будет очень больно (Новые технологии…, 2018. С. 62–67). Здесь возникает очень любопытный парадокс: в своем тщеславном стремлении создать жизнь с нуля, подобно Богу или эволюции, готов ли человек принять эту жизнь как равную себе? Одно дело – испытывать удовлетворение от масштаба влияния деяний человека на ход истории, но совсем другое – способность признать творение своих рук не менее живым, настоящим и разумным, чем ты сам.

Но способны ли мы на это? В наиболее общем виде можно выделить два сценария сосуществования человека и постчеловека: суть первого состоит в превосходстве человека над постчеловеком, суть второго – в доминировании постчеловека над человеком. Этой теме и этому сценарию посвящен целый корпус научной и околонаучной фантастики. Так, в сериале «Мир Дикого Запада» постчеловек (андроид) находится на службе у человека: всецело в его власти, под его тотальным контролем. Другой сценарий – порабощение человека постчеловеком – любимая тема футурологов-алармистов. Подобная ситуация может сложиться в результате межвидовой войны и триумфа постчеловека над своим создателем.

Причиной столкновения между человеком и пост-человеком может быть простая межвидовая ненависть (Павлов, 2017. С. 124). Аларм и хоррор, в которые человечество себя сознательно загоняет с помощью «популяризации» достижений науки и техники в СМИ, страх перед самостоятельностью роботов (которые тоже рассматриваются нами как представители пост-человечества), демонстрируемый в массовой культуре, являются типичными для нашего времени. В результате совершенно неудивительна перспектива появления в социально-политическом дискурсе неолуддизма, который пока еще выражается только в «разрозненном спектре политических движений, а также индивидуалов, пытающихся оградить себя и своих детей от воздействия интернета, телевидения, смартфонов и других небезопасных, с их точки зрения, технологических новинок» (Емелин, 2018. С. 105). И если сохранять алармизм до конца, то в такой борьбе результат непредсказуем. Возможно, стоит учиться принимать Другого как равного себе уже сейчас.