Текст книги "Альманах «Российский колокол» №2 2021"

– На этот раз да. Вернусь к вечеру. А спалось прекрасно, с тобой и с ангелами, не знаю, кто из вас был красивее.

– А как же кофе? – она вышла из-за стойки. – Во сколько тебя ждать?

– Часов в семь вечера, у меня сегодня далекие адреса, не переживай, я пообедаю в каком-нибудь кафе.

– Тогда я готовлю ужин на восемь, как вчера.

– Да, дорогая, – ответил я улыбаясь. Сцена действительно походила на семейную.

– Будь осторожен, – она подошла и еще раз поцеловала меня в щеку. Я ей ответил тем же и вышел.

Я действительно не понимал, что происходит. Для меня все было похоже на какой-то смешной, но приятный спектакль. Я даже не мог подобрать слова, чтобы охарактеризовать поведение Сью. К тому же я убедился, что так она вела себя только со мной. Мне даже казалось, что я женат и моя жена только что выпустила меня из дома.

К вечеру обе папки были готовы. Я пошел домой и даже не взглянул на часы.

Было восемь, и Сью стояла на улице у входа в отель, высматривая меня.

– Пит, наконец-то! – она просто бросилась ко мне. – Так можно получить инфаркт. Раздевайся и пошли ужинать.

Я зашел в свою комнату, переоделся и поднялся к Сью. Стол был накрыт безукоризненно. Кроме того, сегодня уже стояли две свечки, а свет был выключен. Сью подняла бокалы.

– За нас, нашу свадьбу и будущих детей, – вдруг выпалила она.

– Да, милая, конечно. Отличный тост! – У меня чуть бокал не выпал из рук.

В остальном ужин прошел хорошо. Сью готовила великолепно. После ужина она встала, закрыла глаза и раздвинула губы. В этот раз я целовал ее минут пять, и она опять улыбалась. Мы сели на диван, и я обнял ее за плечи. Не помню, что мы смотрели по телевизору, но просто сидеть с ней рядом уже было приятно.

Когда передача кончилась, я попрощался и пошел к себе. Уснул я мгновенно.

Наутро, часов в десять утра, когда я уже не спал, постучала Сью.

– Пит, я сегодня затеяла стирку, так что давай что надо постирать, – она не спрашивала, а просто говорила.

– Сью, спасибо тебе за все, но это я уж как-нибудь сам, – сразу же запротестовал я. Такого позволить я просто не мог, даже после наших поцелуев.

– Пит, ты хочешь, чтобы я сама забрала? – просто спросила она.

– Сью…

– Пит, ты меня уже не любишь? Совсем? – Сью уже вошла в комнату и уже держала мою рубашку, которая только что висела на спинке стула.

«Она не отцепится», – подумал я, поднялся и молча собрал грязные вещи. Притом мне было очень стыдно это делать…

Через час я уже шел к выходу. Сью выскочила из-за стойки.

– Милый, ты не зайдешь на обед или на кофе сегодня?

– Дорогая, я просто не знаю.

– Ладно. Помни, что я тебя всегда жду.

Мы обменялись поцелуями, и я вышел. Если бы кто-то это увидел, не возникло бы и сомнений, что мы муж и жена.

Сегодня я не успел доделать вторую папку и вымотался как собака.

– Пит, наконец-то. Что-то ты сегодня плохо выглядишь, наверное, устал. Идем, поднимемся ко мне.

– Зачем?

– Пит, ты так спрашиваешь, как будто боишься меня.

– Сейчас, оставлю вещи и поднимусь.

– Я тебя буду ждать. – Она смотрела мне вслед.

В комнате все рубашки были выглажены и висели на плечиках.

Я поднялся наверх, и она, сняв с меня пиджак, положила на диван и сняла туфли. «Интересно, такого еще не было. И что сейчас?» – подумал я.

Сью начала массировать мне голову. Я попытался подняться, но она силой уложила меня обратно. Я расслабился. Она массировала мне руки и ноги, потом опять голову, пока я чуть не уснул.

– Лежи, дорогой, можешь уснуть. На ужин я тебя разбужу, – слышал я ее тихий ласковый голос.

Я и вправду уснул. Позже Сью меня разбудила. Оказывается, уже все стояло на столе, значит, я проспал несколько часов. Ужин был великолепен, как всегда. Ответный поцелуй был также длиннее и горячее, чем вчера. Я спустился к себе и уснул. Почему-то мне снилась свадьба, пышная и красивая.

Следующие несколько дней я пролежал в кровати, видно, где-то простудился. Дверь моего номера не закрывалась, Сью носила мне все, что можно, от таблеток до еды. И часто просто сидела со мной и гладила меня по голове. Один раз я обнял ее за талию.

– Пит, это граница. – Немного отстранилась она. – Остальное после свадьбы, – она говорила мягко и ласково. – Все будет твое, абсолютно все. Не обижайся, милый.

Когда же выздоровел, я продолжил свои папки. И Сью, как всегда, провожала и встречала меня.

Прошли месяцы.

Однажды, когда я поехал по делам, меня переправили в другой город, и я добрался туда только к ночи. Пришлось переночевать в первой попавшейся гостинице.

Обратно я вернулся только вечером.

Сью плакала, положив голову на стойку. Все, кто проходил, спрашивали ее, что случилось, но она не отвечала. Она даже не смотрела, кто входит и выходит. Я вошел и, подойдя к ней, нежно поцеловал ее в шею. Плач прекратился. Я поцеловал ее в ушко.

– Пит, милый, ты не мог позвонить? Где ты был? – Подняла она свою красивую головку, с мокрыми от слез глазами.

– Дорогая, меня просто заслали в другой город, и было уже поздно, я не хотел тебя будить.

– Когда-нибудь ты вернешься и застанешь меня мертвой, – вздохнула она, но ее личико посветлело.

– Мертвой? – усмехнулся я. – Ты мне еще нужна для свадьбы. И с кем мне делать детей? Лучше тебя я уже вряд ли кого-нибудь найду.

– Все равно. Ты должен искупить свою вину, – строго сказала она.

– Как?

– Поднимись, пожалуйста, ко мне, я сейчас приду. Сделай мне одолжение.

Я зашел к ней и уселся на диван. Наконец поднялась Сью, опрокинула меня, легла сверху и просто впилась в мои губы. Наверное, она поставила рекорд по продолжительности поцелуев, так как я под конец чуть не задохнулся.

– Скоро будем ужинать, не задерживайся, – сказала она, вытирая с моего лица помаду.

Я спустился в комнату. Все блестело, рубашки опять были выглажены и развешаны, порядок стоял образцовый. Я лег на кровать и задумался: это все игра или реальность? Да, я заметил, что уже давно начал привыкать к Сью, но это было хорошо или плохо?

– Пит, когда ты уезжаешь? – спросила меня Сью за ужином.

– Я сделал все быстрее, чем думал. Наверное, через месяц. Ты поедешь со мной? – осторожно спросил я.

– Нет, я задержусь на месяц. Надо пристроить отель, – деловито ответила она.

– Но к свадьбе можно уже готовиться? – я хотел добить ее.

– Да, конечно. Я хотела бы, чтобы ты был в черном, но выбирай сам. – Она что-то резала на тарелке и даже не глянула на меня.

Я сидел и думал. Лично я ничего не понимал. Разговор шел так естественно, будто так оно и есть. Хотя, с другой стороны, все напоминало театр. Может, ей скучно здесь, и она иногда берет на себя какую-нибудь роль и таким образом развлекается? А вдруг это не театр? Ты женился бы на ней? Ты искал необычную девушку, разве она не необычна? Да, необычней я еще не видел.

Голова у меня шла кругом.

Последние дни у меня были пустыми. Я только сидел в отеле, все было сделано, и билеты куплены. Сью не расставалась со мной. Она поставила вниз звонок, а остальное время проводила в моей комнате, или я поднимался к ней. Целовались мы уже и тут, и там. Самое странное было то, что она абсолютно не изменилась к моему отъезду, была такой же веселой, внимательной и заботливой. Я думал, что, наоборот, начнутся слезы и так далее. Я оставил ей свой адрес и телефон, она просто взяла бумажку и положила в карман. «Завтра выкинет», – горько подумал я. Спектакль заканчивается. А мне казалось, что все-таки я бы на ней женился. Из всех остальных равной ей по необычности не было никого.

Она помогла мне собрать и чемоданы, прежде чем за мной заехало такси, и вот мы прощались. Крепкий поцелуй на прощание, и я вышел.

Такси привезло меня в аэропорт, и вскоре я уже летел в самолете. Отец послал за мной машину, и мы через час подъехали к центральному офису.

– Ты нашел невесту? – прежде всего с порога спросил отец. Этим он меня не удивил, все было как всегда.

– Не знаю, папа, – я тяжело вздохнул. – Честно тебе говорю.

– Как это не знаю? Нашел или нет? – он продолжал за мной наблюдать.

– Если через месяц прилетит, то нашел. Если нет, то нет. – Я развел руками.

– Странно как-то. Говоришь, месяц? – Он задумался. – Посмотрим.

Я выложил папки и отчитался о поездке. Потом пошел домой, размышляя о жизни. Дома мне позвонила одна подружка, но идти никуда не хотелось. Я сидел и думал об этом месяце. Всего тридцать дней, а так долго тянутся.

Потом мои мысли менялись, и я уже говорил себе: «Пит, не будь дураком, спектакль кончился, и двери в театр закрылись».

Дни шли, приближался месяц моего отъезда сюда. Вечером приходил отец, и мы вместе смотрели телевизор.

В один из таких вечеров в дверь позвонили. Я пошел открывать. На пороге стояла Сью с небольшим чемоданчиком.

– Не пригласишь, Пит? – весело спросила она и рассмеялась.

– Сью, дорогая! – Я обнял ее и закружил. – Такого не может быть, как я по тебе соскучился! Не обманула ведь, приехала.

– Скучал? Я тоже, – улыбалась она.

Я проводил ее в прихожую и помог снять верхнюю одежду.

– Ты здесь живешь? С папой? – Она оглядывалась по сторонам. – Познакомь меня.

Я повел ее в гостиную и поставил перед отцом. Он встал с дивана, но Сью опередила его и, потянувшись, поцеловала в щеку.

– Можно я буду звать вас просто папой? – с характерной ей непосредственностью спросила она.

Отец расплылся и легонько кивнул. Он сложил руки и стоял как первоклассник перед учительницей, я его таким еще никогда не видел.

– Вы уже ужинали, нет? – вдруг забеспокоилась Сью.

– Сегодня не пришла кухарка. Заболела, – сказал я. – Сейчас что-нибудь соорудим.

– Сидите, сидите, я все приготовлю. Только покажите, где у вас кухня. – Она сбросила кофту и осталась в том самом белом платье, в котором я ее встретил в первый раз.

Когда она ушла на кухню, а вслед загремели кастрюли, отец спросил меня:

– Питер, где ты такую нашел?

– Какую?

– Не знаю, но она ведет себя как будто знает меня всю жизнь. Мне она очень понравилась.

– Мне тоже, папа, – улыбался я. – Видишь, и второе твое задание выполнено.

– Мальчики, к столу! – раздалось вскоре, и мы, зайдя на кухню, уселись за стол.

Сью, как всегда, была в роли официантки и металась между нами.

– Папа, это вам. Здесь мягче. Налить еще?

Я никогда не видел своего отца таким. Он просто таял на глазах. Когда мы поели, она помыла посуду и пришла к нам. Мы расступились, и она села между нами на диване.

– Завтра обещают дождь. Не забудьте зонтики, но я вам все равно напомню. Этот экран телевизора уже не вытирали, наверное, сто лет, где у вас тряпка? – Сью не могла угомониться. – Вам надо будет лечь спать пораньше, а я пока немного приберу. Прислуги не надо, можете положиться на меня.

У нас были три спальни, и одну мы отдали Сью.

– Спокойной ночи, папа, – сказала Сью и опять поцеловала его в щеку.

– Спокойной ночи, Пит. – Мы целовались долго, отец уже скрылся в своей комнате.

Наутро мы с отцом собирались вместе на работу.

– Папа, ну кто же так завязывает галстук? Дайте, я перевяжу. Пит, ты забыл шарф. Зонтики все взяли? Завтра я вам обоим начищу туфли, на них скоро уже будет паутина.

Мы уехали.

– Ну, ты дал, – сказал по дороге отец, – не зря ты искал такую столько лет. Давай готовь свадьбу, за мои деньги, конечно. А я вам подарю квартиру, но только недалеко от меня. Мне такая невестка тоже нравится, – и он засмеялся.

– Ох уж эта Сью!

На другой день мы со Сью подали заявление. Ждать надо было месяц, и мы бегали, закупая все, что нужно.

– Пит, это очень дорого, я видела такое же за углом, но дешевле. Пит, у тебя совсем слез шарф, дай я его поправлю. Пит, я хочу, чтобы ты меня поцеловал, только быстро.

Это была Сью. Отец в ней души не чаял. Она успевала ухаживать за всеми, наша жизнь полностью поменялась прямо на глазах. Наконец, наступил день свадьбы. Я умирал со смеху. Сью вела себя так непосредственно, будто выходила замуж уже в сотый раз.

При регистрации мы поцеловались как обычно, но нас были вынуждены прервать, слишком долго затянулся поцелуй.

Отец подарил нам хорошую квартиру с мебелью в трех кварталах от него. И взял обещание, чтобы мы его навещали. Сью первым делом сделала полную уборку, потом сходила за продуктами и начала что-то готовить.

– Пит, милый, твой кофе стынет. Потерпи, остальное чуть позже.

Приближался вечер, мы уже поужинали и валялись на диване. Я обнял ее за талию. Она была чудесна и, как всегда, улыбалась.

Мы пошли спать. Кровать была удобная и широкая.

– Пит, выключи свет, в первый раз я стесняюсь, – попросила она.

В темноте я раздел ее и положил на кровать, потом лег сам. Я нашел ее губы и впился в них. Границ уже не было. И ночь длилась долго, пока мы успокоились.

Утром мы встали поздно, вернее, был уже день.

– Пит, тебе понравилось? – спросила она. – Я же тебе обещала отдать все?

– Конечно, – я поцеловал ее.

– Я так и знала, – она расплылась в улыбке.

– Сью, можно тебя спросить? Как ты сумела остаться девственницей? – неуверенно спросил я.

– Очень просто. Я ждала тебя. Когда ты вошел в мой отель, я поняла, что дождалась.

– Поэтому и комната бесплатная?

– А кто же будет брать деньги с будущего мужа?

– Ты чудо, за твоей логикой не угнаться, – я просто расхохотался, хотя она говорила естественно и слегка улыбаясь.

– Пит, я хочу детей.

– А я что делаю? Я стараюсь изо всех сил, разве ты не заметила?

– И продолжай, пока не родится кто-нибудь.

Я пообещал. Каждую субботу мы проводили у отца, и было видно, что для него это был праздник. Сью успевала уделять внимание обоим. Вечером отец лично провожал нас домой. Сью брала его под руку, и так они шли вместе, а я плелся сзади. Один раз она спросила отца:

– Папа, вы хотите внука или внучку? Первым?

– Смотрите сами. Как получится, – растерялся отец.

Дома я спросил Сью:

– Ты что, беременна?

– Да, мой дорогой, ты хорошо постарался.

Так шли месяцы. Животик у Сью рос все больше. Но она не изменилась ни в чем. В один день она обняла меня и сказала на ушко, улыбаясь:

– Милый, вызывай скорую, поеду рожать.

Я не поверил. Она говорила так, как будто ей надо было сбегать за угол за пирожными. Я вызвал, и ее забрали.

Через три дня мы с отцом забирали ее. У нас в руках были шикарные цветы.

Я увидел ее издалека и бросился сквозь толпу.

– Пит, у тебя родилась девочка, и притом очень красивая. – Сью сияла.

То, что была девочка, мы с отцом узнали еще раньше, по телефону.

Она подошла к отцу и дала ему в руки сверток в одеяле.

– Я пока подержу цветы, – сказала она.

Бедный отец был так растерян и держал внучку, как хрустальный кубок.

– Кстати, папа, подбородок у нее ваш. Посмотрите внимательно.

Мы приехали домой и положили ее в кроватку.

– Пит, дорогой, отпразднуем сегодня? Папа, вы же к нам придете? Мы будем ждать.

– Пит, милый, – сказала она, когда папа ушел, – помнишь, я сказала в отеле тост за свадьбу и за детей?

– Конечно.

– Разве вышло не так? – хитро улыбнулась она и крепко меня поцеловала.

Валентин Богданов

Родился 1 ноября 1935 года в с. Обутки Макушинского района Курганской обл. Работал электросварщиком в разных организациях. В 29 лет заочно окончил 10 классов, а в 35 лет Свердловский юридический институт и уехал на Тюменский север на постоянную работу в нефтяной отрасли. Работал в нефтяных и строительных организациях Тюменского севера.

Является членом ИСП. Написал и издал восемь книг. На конкурсе им. А. С. Пушкина, посвященном 220-летию со дня рождения поэта, повесть «Племяш» была отмечена жюри конкурса дипломом, сертификатом и положительной рецензией одного из членов жюри. Затем на конкурсе им. Белинского рассказ «Страдалец войны» занял второе место. В 2021 г. написал девятую по счету книгу, «Истоки Тихого Дона», планируется ее издание.

Женат, имеет троих детей и четверых внуков. Ветеран труда, пенсионер. Живет в Тюмени.

Горемыка
Рассказ

Пятилетняя Дашенька украдкой от взрослых каждый день прибегала на деревенское кладбище к своей маме, которую похоронили неделю назад. Она горько плакала над могилой, звала мать вернуться и жить с ней вместе, как раньше жили. Но мама не отзывалась на ее слезные просьбы. От горькой обиды Даша плакала и припадала губами к ее фотокарточке, вделанной в рамку со стеклом и прибитой к деревянному кресту. Ей казалось, что ее мама будто шутила над ней, оставив ее одну. Она смотрела на нее с фото с доброй улыбкой, и ей казалось, она из какой-то другой жизни, о которой не помнила, но маму помнила – уже больную и ласковую с ней. И тогда она начинала всхлипывать, а потом и рыдать во весь голос. Утомившись от слез, Даша устало брела домой в свою деревню, находившуюся в пятистах метрах от кладбища. Дорога была хоть и не шибко далекой, но домой она приходила вконец обессиленной и, ополоснув в ведерке босые ноги, устало ложилась на мамину кровать, в которой она умерла, и на короткое время засыпала. Даша так сильно уставала постоянно думать о маме, что голова начинала болеть и, казалось, силы ее совсем покидали, но больше думать ей было не о ком, да и не хотелось. Она ведь в этой жизни еще мало кого знала, чтобы о ком-то так много задумываться, как привыкла думать о своей маме.

Ее тяжелые раздумья в вечерних сумерках сердитым голосом прерывала тетка Агафья, жена дяди Андрея, родного брата ее мамы, и выговаривала ей: «Все дрыхнешь и дрыхнешь, слезливая горемыка, хоть бы делом каким занялась, а то все слезы льешь и льешь да своим видом унылость на всех наводишь. Взбодрись хоть маленько, поиграй с подружками, отвлекись, а мамки типеря у тебя никогда не будет, раз померла, привыкай уж как-нибудь к своему горюшку». Даша еще не знала, как ей можно привыкнуть к ее горюшку, но с подружками играть без мамы не хотелось, а взбодриться тоже не умела и просто делала все по домашней работе, на что ей указывала тетка. Изредка в ее маленькую комнатку, где они жили с мамой, заходил дядя Андрей, крупный, грузный, обычно с заросшим щетиной лицом, от которого всегда исходили запахи трактора и свежей скошенной травы. Даше нравились эти запахи, она к ним привыкла. Он устало присаживался к ней на кровать и глухим голосом спрашивал: «Ну как ты, моя дитятка, все поди-ка маешься со своим горюшком?» И гладил ее по головке своей сильной грубоватой рукой. В ответ она припадала мокрым лицом к его руке и молча давилась слезами. При этом ей очень хотелось обнять его ручонками за шею, повиснуть на ней и прижаться к его лицу, но она стеснялась это делать, думала, обидится. Кроме того, раньше, когда жива была мама, у нее такого желания при виде дяди Андрея не появлялось. Своего родного отца она не помнила и никогда не видела.

Тетка Агафья иногда с глухим раздражением говорила, будто ее укоряла, что она нагулянная, а вот хорошо это или плохо, она еще не понимала. Но почему-то не хотела, чтобы ее так называли, и смутно догадывалась, что этим прозвищем обижают ее и беззащитную маму.

Она помнила ее всегда больной, постоянно лежащей вот на этой кровати под ватным одеялом, в красной шерстяной кофте, всегда бледной, с тонкими чертами изможденного лица. Сколько помнила себя Даша, она играла в куклы возле мамы, при этом о чем-то с ними тихонько разговаривала и улыбалась. Также помнила, что мама всегда пристально за ней наблюдала со страдальческим выражением больших синих подернутых слезной пеленой глаз. Иногда пальчиком подзывала ее к себе, прижимала холодными и худыми руками к мокрому от слез лицу и почти безжизненным голосом, с усилием, о чем-то ей шептала в ухо, но Даша ничего из маминого шепота не запомнила и сейчас об этом жалела. В эти летние дни в их большом доме, кроме Даши с мамой, никого не было до самого вечера, от чего было скучно и одиноко. Изредка поодиночке заходили проведать ее маму деревенские женщины, при этом Дашу просили выйти из комнаты и немножко побыть в избе или в огороде. Она так и делала. Понимала, что они обихаживают беспомощную маму и в чем-то ее убеждают, поскольку до нее доносились обрывки их слов: терпеть, смириться, надеяться и еще что-то, иногда надсадными сердитыми голосами. Слыша это, Дашенька жалела маму, торопливо вбегала в комнату, порывисто прижималась к ней, стараясь ее обнять, будто хотела защитить от всех обид, и сквозь слезы, захлебываясь, просила тетенек оставить их одних. Даше казалось, что ее маме с ней станет легче. Вот и все, что осталось в Дашиной памяти о ее коротенькой жизни с мамой. К тому времени старший сын дяди Андрея Виталий дослуживал в армии последние месяцы и скоро должен вернуться домой, а его двенадцатилетняя сестренка Оленька отдыхала в пионерском лагере. С соседними девочками Даша по своему малолетству не успела подружиться, и ей казалось, что девочки, ее ровесницы, избегают ее и боятся с ней дружить, видимо, из-за того, что ее мама находится при смерти. Конечно, Дашенька сознавала, что она еще маленькая, многое из происходящего не понимает и не скоро поймет и помочь своей маме ничем не может, и от сознания своего полного бессилия огорчалась. Из взрослых ее никто особенно не утешал, а только гладили по головке и называли сиротинкой, непонятным для нее словом, чужим и неприятным, даже пугающим. Еще при жизни мамы Даша несколько раз слышала разговоры за ужином между дядей Андреем и Агафьей, что после смерти ее мамы Дашу будут оформлять в детский дом. Тетка Агафья все чаще настаивала, что с этим делом надо поспешить, пока Даша по своему малолетству может не так тяжело пережить это горе, а после оно и вовсе из ее памяти изгладится, ей же потом легче будет жить. А сейчас нельзя задерживаться с ее оформлением, потом горя с ней не оберемся. Дядя Андрей молча, похоже, соглашался с этим, но неприятный разговор всегда переводил на другую тему.

Как-то в позднюю вечернюю пору, когда дядя Андрей с работы еще не вернулся, Даша приметила, что из ее комнаты тетка Агафья выносит свернутую в рулон мамину постель и с усердием все это запихивает в чулан. Даша, увидев это, почуяла недоброе, ухватилась хилыми ручонками за ватное одеяло и, заплакав, закричала тоненьким голоском, полным отчаяния: «Тетя Агафья, не трогайте мамину постель, она же мамина и моя! Где я спать-то буду?!» «Да не мешайся ты, горемыка, под ногами», – недовольно сказала Агафья и чуть оттолкнула ее от постели. Даша заплакала и широко открытыми глазами, полными слез, с содроганием смотрела, как их с мамой постель исчезает в темном чулане. А тетка Агафья не унималась, рассерженная ее плачем. «Завтра с утра дядя Андрей свезет тебя в детский дом, там будешь жить среди таких же сирот. Учить вас грамоте будут, плясать и петь научат, на экскурсии будете ездить, и красиво одеваться приучат. А здесь в нашей глухомани ничему этому ты не научишься, так неучем и останешься, как твоя мама, и такой же несчастной будешь. Так что, детка, одну-то ночь как-нибудь на сундуке переспишь, а утречком и поедете». Из всего сказанного Даша поняла лишь одно, что ее отдают в какой-то детский дом, о котором она не имела никакого понятия. Однако напугалась тому, что ей придется надолго, а может, навсегда уехать из этого дома, где они жили с мамой и похоронили ее на деревенском кладбище, куда она бегает к ней, а теперь всего этого не будет. От обиды и невозможности кому-либо пожаловаться на грозящую ей беду она сипло заголосила, зашла в избу, прилегла на широкую лавку, да так и давилась слезами, пока не сморил ее тяжелый сон.

Тетка Агафья, занятая по хозяйству, не подошла к ней ни разу за весь вечер, не успокоила, не приласкала. Утром Дашу разбудили рано, и спросонья она не могла сразу понять, в какую дальнюю дорогу ее так старательно собирают, одевают во все теплое, и котомка с ее вещами была уже приготовлена, находилась у дверей. Тут она и догадалась, вспомнив вчерашний разговор, что дядя Андрей повезет ее на автобусе отдавать в детский дом, о котором девочка так ничего и не узнала, боялась его и не хотела о нем даже думать. От испуга она вначале засипела охрипшим голоском, потом в голос разревелась и зашлась в истерике, через всхлипы приговаривая, что никуда из этого дома не поедет, тем более от могилки своей мамы. Дядя Андрей с тетей Агафьей еле ее успокоили, уговорили съездить в детский дом, посмотреть на него, а не понравится, так вернется обратно. И уже направились к двери, как Даша вырвалась из их рук, вбежала в свою бывшую пустую комнату и, захлебываясь от рыданий, засипела, спрашивая, где альбом с мамиными фотографиями. Тетка Агафья ее уговаривала, что альбом она там потеряет, а то и украдут, но Даша настояла на своем, и альбом принесли и впихнули его в целлофановый пакет. Однако на этом она не успокоилась и сквозь слезы попросила принести ей мамин красный свитер, в котором та болела и умерла. Теперь тетка Агафья уже не на шутку вспылила, убеждая ее, что свитер почти новый, ей не по размеру и его обязательно у нее заберут чужие люди и больше она его не увидит. Но Даша снова настояла на своем, и свитер принесли и запихали в тот же пакет. Только после этого они втроем вышли на улицу. Тетка торопливо чмокнула Дашу в щеку, перекрестила их, а мужу наказала, чтобы на радостях не напился, когда будет возвращаться обратно. Дядя Андрей на ее пожелания зло сплюнул и матерно выругался, потом взял в одну руку Дашину котомку и пухлый пакет, а в другую руку ее ручонку, холодную, почти не ощутимую. Так они и шли по деревенской улице, он чуть впереди, она сзади, и со стороны казалось, что он ее насильно тянет за собой, потому что она не успевала за ним на своих тонких и хилых ножонках. Возле одного дома, недалеко от автобусной остановки, стояла, опираясь на палку, сгорбившаяся старушка Акулина и слезящимися от старости глазами пристально в них вглядывалась, стараясь узнать, кто это в такую рань тащится с малой девчонкой к автобусной остановке. «Никак ты, Андрюха, – наконец узнала она его, – прешься с утра пораньше, кажись, решился сдавать свою племянницу в детдом? Такую-то крошку! Креста на вас с Агафьей нет, вот совесть и потеряли, что сиротку не пожалели!» – с надсадой прокричала она им вслед старческим голосом и, будто грозя, подняла палку. Потом оказалось, что об этом предстоящем событии в семье дяди Андрея знали все деревенские жители, и каждый непременно старался выразить свое отношение к этому факту, что вскоре и произошло на автобусной остановке.

В эту рань народу там было еще немного, но при появлении Андрея с Дашей все, кто там был, на миг смолкли и какое-то время с любопытством их рассматривали, будто чужаков. Наконец, одна не выдержала. «Все-таки решились сплавить сиротинку в детдом, бессовестные вы люди! Да она же с пяти лет и родную мать там забудет, и вас всю жизнь ей останется только проклинать, да и родную деревню не вспомнит, где родилась и мать похоронила! Ведь это для нее будет несчастьем на всю жизнь! Неужели ты, Андрюха, мужик вроде серьезный, не понимаешь, что творишь?» И тут же, с особой запальчивостью, встряла в разговор другая жительница деревни: «Ты пошто, Андрюха, свое подворье с сироткой по закону не поделил? Ведь половина всего твоего состояния ее матери принадлежит, а сейчас ей, как наследнице, доля матери причитается! Все заграбастал со своей женушкой, а ее, стало быть, сдаете на иждивение государству, как скотинку! Нате! Воспитывайте, мы немощные! Куркули несчастные! На фермерстве-то нынче лучше всех разбогатели, и все мало, мало, а ребенка так заморили, что смотреть больно». При этих упреках Даша заметила, как дядя Андрей занервничал, лицо его будто судорогой перекосило, и желваки на нем так грозно заиграли, что казалось, он им сейчас такой скандал учинит за неприятные укоры, что все замолкнут. Так бы, наверное, и случилось, но тут неожиданно с причитанием набросилась на него их соседка, тетка Мария. «Андрей! Ты мужик вроде умный, газеты разные читаешь, а из-за своей фермерской работы о племяннице совсем забыл, что она тебе все же кровной родней приходится! Разве ты не знаешь, что их, бедненьких, там за границу отдают на воспитание и, говорят, даже продают, и штоись ни у кого о них после заботушки не будет. На всю-то свою горемычную жизнь она у тебя без Родины и родни останется! Это каково! Да пожалей ты свою сиротку, Андрюша, ведь она тебе родная племянница, родней некуда!» Дядя Андрей при последних словах соседки до боли сжал ручонку Даши, завертел головой в разные стороны, будто от стыда хотел избавиться, потом рывком дернул ее к себе, и они быстрыми шагами пошли от остановки в сторону их дома. Пройдя несколько шагов, он на ходу молча взял Дашу на руки, посмотрел на нее повлажневшими глазами, порывисто прижал к себе и почти бегом ринулся бежать по улице, будто пытался убежать от опасных преследователей. Удивленная всем случившимся Даша, робко радуясь возвращению домой, доверчиво к нему прильнула и до самого дома, с замиранием сердца, слушала волнующий шепот родного дяди: «Все, Дашенька, родная моя племянница, теперь ты никогда из своего дома не поедешь, пока замуж не выдам, будь уверена. А дневать с завтрашнего дня будешь у соседки, тетки Марии, с ее младшей дочкой. Мария добрая и, пока мы на работе пластаемся, присмотрит за тобой, обиходит тебя, как надо. Так и заживем, всем на зависть, и пущай всякие там критиканы больше не суются в нашу жизнь со своими ехидными укорами. Мы не хуже других понимаем свою ситуацию, Дашуня, и поступим как надо. Наверное, мы не дурней их, а может, даже чуток поумней». Будто перед кем-то оправдывался ее дядя, а может, себя успокаивал, но говорил об этом таким добрым и родным голосом, что Даша успокоилась и немножко вздремнула у него на руках – так ей захотелось спать. А дядя все продолжал говорить: «Сейчас дома чайку попьем, Дашуня, цветочков в палисаднике нарвем и сходим с тобой на кладбище, маленько посидим у могилки твоей мамы. Давненько я там не был, с девятин – пожалуй, работа меня совсем замантулила, поверь мне, роднулька!» Даша верила каждому его слову и надеялась, что так все и будет, раз дядя пообещал. Однако для нее было непривычно, что он с ней сегодня разговаривает как со взрослой девочкой, и она не знала, что ему надо отвечать, поэтому стеснительно молчала. А он человек был упертый, настырный, как жаловалась соседям его жена. Все сделает по-своему, если что задумал. А Даше было грустно, что сходить ей в гости сегодня и в следующие дни будет не к кому, кроме мамы на кладбище. Одна только эта горькая радость сейчас и теснилась в ее головке, что мама рядом, и ей казалось, что так всю жизнь у нее и будет.

Тюмень, 2014 г.