Текст книги "Альманах «Российский колокол» №2 2021"

День разгулялся по-весеннему яркий, пронзительный и теплый. Казалось, бездонная синева неба и все земное тянула за собой ввысь. Улыбчивое солнышко весело катилось золотистым колесом к своей горке. А на Медвежьей скале замшелые вековые пихты макушками прокалывали и раздирали на мелкие пушистые клочья одинокое белесое облако. Андрей Амосов вез жену и дочку на дальнее отцовское зимовье, где они еще не бывали. За десятки верст от Байкита. Каменистая верхняя дорога, вьющаяся змейкой по гористой тайге, во всякую погоду служила ему добрую службу. Нижняя, мягкая и более близкая, утопая в талых водах и грязи, была недоступна и уазику, грозясь засосать по капот. А эта уже выбрасывала из-под его быстрых колес глинистую красноватую пыль. Внизу виднелось большое, вытянутое с юга на север сосновое болото, излюбленное глухариное поместье. «Запаздываю с охотой. Мои влюбленные красавцы, небось, вдоволь напелись, наплясались. Бывало, к этой поре и мы с отцом вволюшку душу отводили, днюя и ночуя на токовищах. А тут – работа, работа…

Лихорадит нонче буровую. То одно у них, то другое. Из-за нелетных погод запаздывали вахтовики. А местные должны их, видите ли, выручать. Замучили с подменами. Буровую, как дитя, не бросишь на кого попало. Узнав о годовщине гибели отца, бригадир дал три денечка. Вот и успевай, как хочешь! Отмечай день памяти и токуйся! Хотя, понятно, не ради охоты еду. Она на сей раз – дело попутное. Наговорюсь опять с отцом… Буду крутить и крутить калейдоскоп его и моей жизни». Подъезжая к пихтовому яру, остановился. Сколько бы тут ни ездил, а проскочить мимо не мог. Оля с Настёной вышли из машины и тоже от красоты обомлели – этой неотразимой, завораживающей картины изумрудно-голубого эвенкийского океана. Простерся он безбрежным разливом на все стороны света. Жена с дочкой видят это чудо впервые. Андрей же старался бывать здесь реже, чтобы глаз не привыкал и сердце всякий раз ликовало, праздновало. Желанное, жданное-переж-данное должно случаться редко. Тем и дорого!

Шумное семейство долго восторгалось изумрудными зайчиками, скачущими в игривых радужных лучах над парящей, плещущей волнами тайгой. Ее величие, вобравшее суровость древних причудливых скал, таинственность недоступных ущелий, вековой сумрак непроходимых распадков и бесконечный перезвон мелких безымянных речушек, завораживало, обновляло и укрепляло душу, снимая с нее усталость от долгой северной зимы. Лишь белые островки поселков жемчужинами окаймляли то слева, то справа берега глубоководной Подкаменной Тунгуски.

С высоты яра хорошо были видны стройные, стремящиеся в небеса красноствольные сосняки, нежные светло-зеленые лиственницы и матерые темнохвойные кедры. Тайга пленила и заманивала в благодатные лесные дебри.

– Папа! Это все твое?!

– Наше, Настенька, эвенкийское. Загляденье-то какое! Аж глаз печет и слепит. Отогревается матушка, теплеет. От небушка – голубая, а от хвойников – зеленая. Вдыхает жадно щедрое солнышко и легким туманом дымится. Видите, как марева колышутся и бьются о горизонт! Тунгуска – вся в белых бурунах – пестрой лентой вьется по низинам и взгоркам. А то, смотрите, полетела вдруг голубой стрелой к милому своему, Енисеюшке! С даром чистых вешних вод… Ну, любы-голубы мои! Омылись весенней свежестью, надышались ветра вольного – и на коня! Дела ждут. Охота.

Настеньке недавно исполнилось четыре года, и ее впервые везли в тайгу. Она всю дорогу торопила отца.

– Едешь, папка, как деда Вэнко на собаках!

– Ты же любишь на лайках кататься?

– Так это на стойбище, по тропинкам! А тут хочу поскорее увидеть зимовье деды Вани. Ты помогал строиться, правда?

– Помогал. Давно это было… Тогда мы с мамой Олей еще не нашли тебя под елочкой.

– А говорил, аист принес на крышу!

– Да-а-а?! Что-то я напутал. Нет-нет! Все-таки под елочкой, в жарках. Ты знаешь такой таежный цветок?

– Знаю-знаю. И деда Вэнко, и ты привозили нам с мамой букетики. Они как магазинские розы, только во сто раз красивее.

– Точно, дочка! Ты похожа на них. Такая же яркая, на тонких ножках…

Увидев избушку издали, Настя захлопала в ладоши, подпрыгивая на заднем сиденье легким мячиком.

– Я первая, первая нашла ее! Знаю! Деда Ванина!

Выгрузив свежие запасы продуктов и всякую бытовую мелочь для сезонной охоты, Амосовы дружно поделили, кому и что предстоит сделать. Маме Оле – прибрать и обогреть избушку, приготовить обед. Папе Андрею – все остальное, а Настеньке – насобирать два букета цветов: маме и на обеденный стол.

Малышка первой принялась за работу. Она весело бегала вокруг зимовья, крепко держа в кулачке букетик недавно вылезших из-под снега пушистых фиолетовых подснежников.

– С корнем, дочка, не рви. Им больно! Ломай стебельки. Тогда цветочки будут расти тут много лет. И твоих деток дождутся.

– Пап, а я скоро женюсь на Косте Расторгуеве. Он хороший. Мне конфетки в садик приносит.

– Ай-я-яй, Настя! Тебе же доктор запретил есть сладкое! Вот матери расскажу – отшлепает! И с женитьбой не торопись! Мала еще!

– Так у нас в садике все женятся!

– Ладно, занимайся делом! Потом поговорим.

Андрей отгреб от избушки старую хвою и прошлогодние, наломанные ветром ветки, вмерзшие в прозрачные бляшки подтаявшего льда. Не спеша, принялся разбрасывать не обогретый в тени пористый наст. Он неприступной горкой топорщился под раскидистыми нижними ветками стоящих неподалеку от зимовья сосен. На их вековых стволах и был устроен лабаз для провианта, охотничьих и других припасов. Здесь же хранились рулоны бересты. В любую непогоду она помогала вмиг растопить кормилицу и спасительницу от холода – буржуйку. Андрей не раз использовал берестяные скрутки вместо факелов в кромешной темени на токовище.

– Пап! Смотри, а там медвежатки!

Громко вскрикнула восторженная Настя и подбежала к отцу. Размахивая подснежниками, она показывала ими на косогор и тянула отца к медвежьему семейству.

Андрей едва удерживал ее. Подняв на руки, крепко прижал к груди.

Неподалеку, в двухстах шагах, вдоль косогора давно лежало поваленное ураганом дерево. Амосов часто наблюдал за ним. Отшлифованные до белизны корни издали напоминали множество человеческих рук, в немой мольбе и нетерпении простертых к небесам. По стволу с расщепившейся, свисающей клочьями корой бегали, играя в догонялки, кувыркались и тузили друг друга два годовалых медвежонка. С подветренной стороны, греясь в теплых лучах полуденного светила, стояла, слегка покачиваясь и томясь, матерая медведица.

– Туда нельзя, дочка! Их мама не любит, когда к ее деткам подходят люди.

Андрей спокойно, без резких движений, чтобы не привлечь внимание медведицы, направился к зимовью.

– А ты, папочка, сам рассказывал сказку про девочку Машу, которая жила у медведей и даже съела у маленького Мишутки похлебку!

Недоверчивый тон дочери предвещал серьезный разговор. Отцу ничего не оставалось, как приготовиться к защите.

– А вот и нет, дочь! Девочка вовсе не жила с ними, а просто заблудилась. Бродила одна по лесу и набрела на медвежий домик. Дедушка Лев Толстой хотел рассказать Машеньке и всем детишкам, как живут эти умные и добрые животные.

– Почему же мы убегаем от них, если они добрые?!

Она вырвалась из объятий отца, спустилась на землю и снова попыталась бежать к медвежатам, громко взвизгивающим и мычащим от удовольствия у сушняка.

– Настя, послушай и постарайся понять: все сказки начинаются и заканчиваются в детских книжках. Они живут там. В сказках люди разговаривают со зверями и птицами.

И те отвечают им человеческим голосом. Так они общаются, как мы с тобой. Люди хотят, чтобы всем было хорошо. В сказках они дружат с медведями. Но в настоящей жизни не всегда так получается. В тайге человек и медведь, если они умные и желают добра, стараются не встречаться. Просто близко друг к другу не подходят. Хотя медведь действительно умный зверь, но осторожный и мудрый. Помнишь, мы смотрели медведей в цирке? Там они – ученые. Дяди учат их общаться с артистами и детками. – Настя утвердительно кивнула головой. – Но в тайге живут и плохие медведи. Мы же с тобой не знаем, каких встретили, правда?

Настя молчала и думала о чем-то своем.

– Давай сходим к ним, узнаем. Может, наши – добрые?

– Нет, доченька, сейчас пусть медвежатки поиграют без нас. Видишь, как им весело! Да и в сказке медведи очень рассердились, когда увидели, что в домике побывал кто-то чужой. Помнишь: сломал стульчик, смял постели. Мишутка даже хотел укусить за это Машеньку.

– Вот и неправду написал дедушка Лев толстый!

– Настенька, не «толстый», а Толстой. Великий русский писатель. Повтори!

– Дедушка Толстой – наш большого роста писатель. А я говорю дедушке Лёве, что медведи так не живут и на людей не сердятся!

Ее личико обиженно кривилось, и черные бусинки глаз покрылись влажным перламутром.

– Нам Галина Ивановна говорила, что наши медведи – самые лучшие и добрые! Живут и спят в берлоге. Похлебку не варят, у них нет печки, а кушают ягоды и мед. – Настенька из-за возникших противоречий в ее маленькой головке недоуменно и испуганно смотрела на отца, не понимая причины его нарастающей и как-то передающейся ей тревоги.

– Пойдем-ка, Настёна, к маме. Заждалась нас и, наверное, приготовила что-нибудь вкусненькое!

Он оглянулся на медведицу, которая, как ему показалось, уже обнаружила их.

Андрей посадил на плечи дочь и зашагал к зимовью. Та всем хрупким тельцем извивалась в поддерживающих ее руках отца и, оглядываясь, махала медвежатам.

– Пап, зачем дяди в книжках рассказывают неправду! И дедушка Лев тоже. Напиши ему, чтобы он так больше не делал!

Настенька горько расплакалась.

Видя спешное возвращение мужа и слезы дочери, Ольга забеспокоилась.

– Что случилось?!

Андрей мимикой показал ей, чтобы та замолчала. Раздев малышку, вытер рукавом рубашки ее горючие ручейки и усадил за столик.

– Предлагаю, мама Оля, напоить нас вкусным чаем. Хотим варенья с горкой и сладких пирожков, – он, как ни в чем не бывало, весело, беззаботно высказал их с дочкой пожелания и принялся помогать жене. Пыхтящий, ухающий и подпрыгивающий на раскаленной печке чайник источал запах сочных веток таежной смородины. По особому случаю, Ольга насыпала в берестяную вазочку любимых дочкиных конфет «Мишка на севере». И Настенькин мир сразу заискрился радостью.

После чаепития она без умолку болтала с мамой, разбирая пакеты привезенных из дому игрушек и вприпрыжку разнося их по углам и лавкам избушки.

Воспользовавшись подходящей минутой, Андрей заторопился в лес, якобы за валежником. А сам, чтобы не насторожить дочку, незаметно снял с крючка заряженный карабин и вышел. Спрятавшись за пихтушкой, растущей в метре от двери зимовья – пожалели тогда с отцом срубить ее, чуть подросшую, – стал наблюдать, как ведет себя медведица. Та отвела медвежат от поваленного сушняка ближе к косогору. Но еще хорошо было видно, как два неугомонных шоколадных мячика скакали вокруг нее.

«Вот и умница! Нечего нам выяснять отношения при детях».

Пока Андрей отсутствовал, Настя успела сообщить матери о «медвежатках и их большой маме, которые хорошенькие и дружат с человеками». А мама Оля, зная ее бесконечные фантазии, из добрых побуждений – предостеречь дочь – вкратце рассказала ей печальную историю, случившуюся недавно с парнями из их поселка. Через неплотно закрытую дверь Андрею был слышен их разговор. И он огорчился: «Нельзя же бесконечно травмировать психику ребенка! Особенно этим ужасным и редким случаем!»

Осторожно, прячась за деревьями, оглядываясь по сторонам и вслушиваясь в монотонный гул тайги, Андрей направился в сторону медведей. Дойдя до сушняка, по-стариковски радующегося еще неостывшему на его стволе горячему следу резвых медвежат и их захлебывающемуся от веселья дыханию, увидел, как они с треском и ревом кубарем катились вниз по косогору и скрылись за прибрежными кустами ивняка. Постоял, покурил. Неспешно взвел курок и, облокотившись на распростертые сучья-руки, замер, всматриваясь до рези в глазах в неприступную стену утопающего в собственной золотой пыльце соснового бора. Но ничего подозрительного не обнаружил.

Проснувшуюся для новой жизни тайгу наполняли все тот же хор радостно щебечущих птиц, шорох легкого, игривого ветерка да нарастающий рокот самолета.

«Теперь уж переплыли реку, а за нею – малинники. Прошлогодняя ягода осыпалась и в земле растворилась, так хоть молодые листочки пожуют. Тоже кушанье. Там и лосиных троп не считано… Славненько, умница! Если и вернется, то не раньше осени понежить медвежат еще одну спячку под горячим мамкиным брюхом. Завтра же постараюсь отыскать ее берлогу. Где-то неподалеку. Заодно глухариные гнезда проведаю. Скоро самки крепко усядутся на них. Беспокоить – ни-ни! Испугаются, слетят с гнезда – и на вольные хлеба. Этим высиживание и закончится. Эх! Скорее бы на токовище. Но раз уж привез своих любимых глухарочку с глухаренком, придется подождать. Прежде покажу им тайгу весеннюю. Ни в каком кино такой отрады не видывал…»

Прошлой осенью Андрей вымолил две недели отгулов и уже сидел в уазике, грея мотор, когда к нему подошли Тарасов и Тузукин, городские вахтовики-собригадники. Стали проситься в таежную глухомань, показать им токовище, взять с собой на глухариную охоту.

Не хотелось Андрею терять время на них, устраивать охотничий ликбез. Но те настойчиво умоляли, и он согласился. Привез на токовище. Все, что сам знал, рассказал и показал.

– Не спешите, парни, стрелять. Вдоволь наслушайтесь глухариных трелей. Когда еще выпадет вам, да и выпадет ли вообще, такое счастье послушать их вековой давности репертуар! Изначальные аккорды самцов – это что-то вроде четких и раздельных «тэке… тэ-ке». Потом непередаваемые звуки начнут сливаться в короткую трель и… точение: «Скжищи-скжищи-скжищи!» Это и есть их миг божественного, страстного забытья… и глухоты перед безжалостной пулей. Но не будем о грустном. Слушайте глухаря сердцем. Сердцем же запоминайте неподражаемую и так волнующую настоящего охотника песню.

Над токовищем сгущались сумерки. Урман становился темнее и тише. Только чернозобый дрозд нет-нет да и затянет свое немелодичное щебетание, прерываемое трескучей позывкой «ка… ка».

Впереди короткая ночь. Неподалеку от тока разбили палатку. Андрей разложил уютный «токо-костерок». И потянулись тихие беседы за травяным чаем до трех ночи. Но чуть посерело небо, и сразу ёкнула, встревожилась охотничья амосовская душа:

– Ну, мужики, ружья за спины и – вперед!

Они гуськом, крадучись, направились к центру токовища. Услышав нарастающий свист за спиной, Тарасов остановился и боязливо спросил у Андрея:

– Что это?!

Тот чуть слышно, нервно ответил:

– Молчи ты! Говорил же – ни звука! Глухарь летит.

И тут же, обернувшись на лопотание крыльев, увидел красавца самца. Следом за ним пролетели над их головами второй, третий. Потом пятый, седьмой…

«Славненько натокуемся!» Порадовался бывалый охотник. Самцы разлетались по разные стороны и ныряли в густую крону деревьев. Дойдя до места, Андрей услышал первые звуки, скорее напоминающие негромкое щебетание пичужки, чем запев царственного глухаря. И вот уже трели одна за другой выстраивались в стройный мелодичный ряд, несущийся над кронами сосен и настойчиво зовущий на токовище долгожданных подруг – кополух.

Чуть поодаль раздалось уже четкое хоровое глухариное пение нескольких самцов, все учащающееся, сливающееся в стройную страстную мелодию. И вот уже она без остановки переходит на собственно песню, более нежную, пятиколенную «чи-чи фша». Парни рвались к одиночным соснам, намереваясь делать подскоки, но Андрей удержал их, грозя кулаком. И только в первых лучах разгорающейся над тайгой зорьки отпустил торопыг от себя. А сам, затаившись в схроне, продолжал сливаться с реликтовой симфонией токовища.

Прошло время, и уже реже, реже стали заливаться глухари трелями. Андрей, прислушавшись к солисту на кружевной лиственнице, сделал несколько подскоков и затаился под ее шелковистыми лапами. Над его головой глухарь, заканчивая последние «чи-чи-фша», пыркнул хвостом, издав знакомый «пыр-р-р». И тут же что-то теплое коснулось кончика амосовского носа и шлепнулось на сапог. «Это точный сигнал на удачу». И выстрелил. Не подходя к шумно упавшему глухарю, увидел на соседней ели в пятнадцати шагах от него низко сидящего на раздвоенном сухом суку еще одного поющего…

Парни за две предрассветных зорьки положили в рюкзаки по два увесистых глухаря. Андрей считал это предельно избыточным лимитом удовлетворения охотничьего азарта.

Ему казалось, у гостей было достаточно времени, чтобы познать и подружиться с этим неповторимым глухариным миром, навсегда стать его верными друзьями и защитниками. Хватало времени и сполна насладиться осенними дарами, красотами пылающей багрянцем тайги, подобреть душой у магических токо-костров, омыть ее небесной чистотой.

Перед отъездом, для прощальной встречи с глухариным сообществом, хозяин повел гостей к речке на песчаник, где сытые, непуганые птицы, готовясь к скорой зиме и грубой пище, набивали свои безмерные желудки галькой. И были так увлечены этим занятием, так доверчиво беспечны, что любая бездумная рука могла за один миг уничтожить их. В то утро на галечник слетелось около сотни взрослых глухарей с выводками. Прекрасные и гордые птицы! Величавые буро-рыжие кополухи, сизо-бурые, краснобровые самцы и картинной свежести красок молодняк. Андрей так увлекся редкостным зрелищем глухариного галечного отрешения, что сразу не заметил вскинутые на поражение ружья Тарасова и Тузукина. Но, оказалось, настрой незваных гостей был далёко не созерцательным, а преступным. Вскинув ружья и войдя в раж, они устроили настоящую глухариную бойню. При этом ошалело восторгаясь и запихивая самых крупных самцов, окровавленных, убитых и раненых, в припасенные заранее кули… «Папка! А тогда ты сумел прикрыть глухариную стаю собой!» Андрей обезумел от горя, словно только что расстреляли у него на глазах близких, дорогих и любимых людей, а его самого изваляли в дерьме.

Чтобы остановить этот кошмар, он, выпустив несколько очередей вверх, потом направил дуло карабина поочередно на Тарасова и Тузукина.

– Пристрелю подлецов, если не уйметесь! Раздевайтесь, дикари, догола! Проведу вас по заимкам и факториям! Пусть все видят, кто вы есть, и навсегда запомнят злодеев, кровавых подонков! Вы дикие сволочные твари! НЕЛЮДИ и мерзавцы!..

Не на шутку испугавшись, горе-охотники, нет, не охотники… убийцы, побросав ружья, кинулись бежать к своей «Ниве», волоча за собой окровавленные кули. И мигом скрылись.

Оставшись один на берегу, Андрей упал на залитый кровью галечник, долго и безутешно рыдал под крики разрывающих душу подранков.

Он прервал охоту, и тут же семейство Амосовых вернулось в Байкит. В тот день о случившемся на токовище узнал весь поселок.

Андрей перевелся в другую бригаду, только бы не видеть, забыть навсегда ненавистные ему лица нелюдей, погубивших десятки его доверчивых и беззащитных лесных друзей.

Мария Данилова

Родилась 23 июня 1957 года в селе Шея Сунтарского района Якутской АССР. В 1987 году окончила Якутский государственный университет по специальности «филолог-преподаватель якутского языка и литературы». Стаж работы по данной специальности больше тридцати лет. Сейчас на пенсии, живет в селе Тюбяй. Пишет сказки, стихи, олонхо для детей, пьесы, рассказы. Получила поощрительный приз на конкурсе драматических произведений Республики Саха, посвященный 100-летию А. И. Софронова – Алампа. 1-е место в республиканском конкурсе рассказов для детей на русском языке в 2018 году. 3-е место в республиканском конкурсе стихов в городе Якутске в 2018 г. Лауреат конкурса имени Бориса Богаткова в 2018 г. В 2021 году – 1-е место в республиканском конкурсе рассказов «Айыы арчыта».

 
Желтые розы, желтые розы —
Первой любви рассвет.
Желтые розы, желтые розы —
Разлуки горькой свет.
 

Кун Мичээрэ

Григорий, как все здешние якуты, ходит на охоту за пернатой дичью весной и осенью. В тайге он живет в разгар охотничьего сезона и даже зимует в избушке возле горы Мангырыр, которая находится в сорока километрах от села. Зимой промышляет белок, рыбачит, не отходя далеко от зимовья. Односельчане боятся угрюмого вида Григория, которого за глаза зовут Медведем. Он немного толстоват, ступает мягко косолапыми и вследствие этого кривоватыми ногами. Живет на пенсию, хотя на вид кажется моложе своих семидесяти двух лет.

До пенсии проработал шофером у директора совхоза. Когда разваливались совхозы, ему удалось выйти на пенсию вовремя. Так что у него не было проблем с оформлением документов. Даже удалось заполучить старенький совхозный газик. Этим был очень доволен. Под умелыми руками старенькая машина и сейчас бегает по ухабистым сельским дорогам.

Григорий приехал на своем газике, как всегда, один. Стояла ранняя осень. Посмотрел на дверь. Дверь была подперта лопатой. По каким-то приметам понял, что кто-то заходил в избушку. Занес рюкзак, осмотрелся. Были, видимо, недавно. Сохранилось тепло. Пол был подметен, стол убран. На печке лежала новая коробка спичек. На полке был добавлен кое-какой провиант: доширак, пачка вермишели, полбуханки хлеба, завернутой в целлофан. Под нарами около двери были дрова и береста. «Наши, деревенские, Николай с сыном», – догадался бывалый таежник.

«Так и есть, они», – удовлетворенно подумал, прочитав последнюю запись из толстой тетрадки, которая висела на стене вместе с привязанным к ней простым карандашом. Там он и другие записывали все, что происходило каждый день, когда они бывали там. Это была дань здешней традиции. Во всех избушках с советских совхозных времен табунщики и охотники записывали. И каждый знал, кто ночевал, что произошло, читал новости с деревни. На маленькой полке лежали еще две потрепанные общие тетради.

Эту избушку он построил давно. Ему помогал отец Николая старик Мэхэс. «Старик», – усмехнулся Григорий. Тогда Мэхэсу, Михаилу, было всего где-то пятьдесят. Сравнив со своим нынешним возрастом, Григорий подумал, что сейчас все считают его глубоким стариком. Возраст все-таки брал за свое: он устал, сидя за рулем два часа. Затопил печку. Чайник был полон воды. На нарах стояли ведра и бидон, наполненные водой. Мысленно поблагодарив Николая с сыном, он развязал рюкзак, вытащил оттуда всю провизию, разложил по полочкам, кое-что и на стол. Сходил за ружьем и патронами. Семь уток, которые он подстрелил по дороге, положил в подпол. Включил радиоприемник, там только шипело, и он заменил батарейки. Полежал на кровати, стоящей в углу. Задремал было под мелодию знакомой песни, как где-то вдалеке услышал выстрелы.

Он поднялся и кинул щепотку чая в чайник. За стеной дома заворчала собака. Григорий смазал хлеб маслом и вышел из избушки. Рыжий, как лиса, пес со стоячими ушами подошел к хозяину, взял хлеб и улегся возле машины. Григорий смотрел, как ест Бадай. Пес сначала облизал масло, затем начал есть хлеб, все время оглядываясь краем глаза на хозяина, как будто он мог украсть его долю. Постояв немного, Григорий подошел к яме, где лежали старые консервные банки и бутылки. Он заметил две новые бутылки. Подошел, понюхал. Видимо, кто-то был еще месяц назад, запах еще не улетучился. Посмотрев на немного поблекшую этикетку, он задумался.

Здесь были явно чужие. Он вспомнил, как дней двадцать назад видел Сумасшедшего Стаса с какими-то молодыми мужчинами, приехавшими откуда-то издалека. Стас был его ровесником, но как-то рано состарился, и все звали его стариком уже с пятидесяти лет. Расшатавшаяся в молодости психика каким-то образом повлияла на него, и хотя и сейчас обладал некоторыми странностями, все-таки был в некотором роде обычным во всех смыслах человеком. Он был женат, имел детей, работал то бухгалтером, то экономистом, то охранником, то уборщиком. Отец его был директором школы, имел крепкие связи с власть державшими и постоянно вытаскивал своего единственного отпрыска из всяких передряг.

Григорий после сытного обеда вздремнул и после полдника пошел по протоптанной тропинке к горе Мангырыр. Горой ее по кавказским меркам называть нельзя, но она была самым высоким в этой местности пригорком. От нее можно видеть текущую внизу речку Муруку и тайгу, лежащую в долине этой речки. Вдалеке были видны такие же синеющие горы.

Все старожилы помнили легенду о горе Мангырыр. Старик Мэхэс один раз спел тойук:

 
Жил один холостой
Парень молодой,
Пошел он в гости к родне —
К замужней сестре.
Перешел он речку,
С трудом взобрался на горку.
Добрался до родни,
Поел там караси.
Принес им полный
Туесок рыбы речной.
Радость была большой,
Налили ему сметаны густой.
Пошел обратно парень молодой,
Спустил с горы туесок,
Туесок по склону прыг-скок,
Упал целехонек
На влажный песок.
«Спущусь-ка я как этот туесок.
Быстрее доберусь домой»,
И не подумав головой,
Совершил с обрыва прыжок…
Окрасились камни
В багровый цвет,
Как гроздья рябины,
Горят в рассвет.
Ухнула тяжело речка,
Будто коровушка…
Услышали это люди, этот стон,
И прозвали гору Мангырыр (мычащая – по-якутски)…
 

Он стоял возле толстой лиственницы и смотрел вокруг. Он вспомнил, как впервые в восьмом классе пришли сюда всем классом, пришли с ними и интернатские, которые должны были учиться с ними на следующий год. Ему было 17 лет, в те времена учителя любили оставлять на второй год крепких мальчиков, чтобы была помощь с заготовкой дров школе. Не было этих пил «Дружба», пилили дрова вручную прямо во дворе школы, ставили на козлы, кололи полена. Складывали длинные поленницы. Заносили их вместе с девчонками. Во всех классах стояли кирпичные печки. На некоторых были плитки, и на них ставили восьмилитровые чайники, чтобы обедали школьники. Вместе с Гришей учились еще несколько второгодников, и он ничем особо не выделялся среди своих одноклассников.

Маргарите было всего пятнадцать. Все звали ее за глаза Марго. Прибавляли еще Королева. Она была очень симпатичной девочкой. Почти все мальчики были влюблены в нее тайно. Было счастьем стоять и разговаривать с ней. В тот день таким счастливчиком был Гриша. Он нечаянно схватил ее за руки, когда она чуть не поскользнулась. А Марго – Ритка не отдернула пальцы, и они стояли так на этой горе, взявшись за руки, плечом к плечу. Она была маленького росточка, а Григорий был таким рослым парнем. Одноклассники ринулись вниз к речке. А они стояли и смотрели друг на друга счастливыми сияющими глазами.

– Смотри, Гриша, там, где елки стоят.

– Да, вижу. Они образуют сердце.

– Очень красиво, да, Гриша?

Он робко сжал ее пальцы, она засмеялась своим переливчатым смехом, как будто звенели колокольчики, так смеялась только Ритка-Маргаритка.

– Я бы стоял с тобой так всегда, – выпалил он в порыве отчаяния.

– Да ну, а я нет, – весело сверкнув глазами, Рита вырвала руку и с веселым смехом устремилась вниз за другими. Григорий поспешил за ней…

Выстрелов больше не было слышно, и охотник задумчиво повернул назад. Пройдя несколько метров, он остановился как вкопанный: на лиственнице, на коре которой были видны зарубки когтями медведя, была сделана человеческой рукой отметина, чуть повыше – опять медвежья, потом опять человечья… Зарубки сделаны недавно, но где-то три-четыре недели назад, когда здесь были чужаки. Что-то не давало покоя, он огляделся по сторонам, но Бадай не рычал, был спокоен, что-то обнюхивал. Там валялась бутылка. Григорий засунул бутылку в рюкзак, он не любил, когда разбрасывали бутылки. От них случались пожары. На всякий случай Григорий подзарядил ружье.

Он с собакой пришел к избушке. Осенние дни коротки, и солнце заходило. После захода быстро наступает темнота. Уже нет белых ночей. Развел во дворе костер, поставил ведро с водой. И пошел ставить сети на речку Багда. Когда пришел, уже вскипела вода, кинул горстку чая и зашел с водой в избу. Он уловил чужой запах. Краем глаза увидел старика Стаса, сидящего на корточках возле подпола. Он разглядывал подполье, включив фонарик.

– Стас, что ты там потерял? – спросил Григорий, ставя на печку ведро.

– Ищу Витьку, – пробормотал Стас.

– Это ты стрелял на Маре?

– Да, – ответил Стас, закрывая крышку подполья.

– Ну и?

– Одна утка, – кивнул на свой рюкзак старик.

– Николая с сыном не видел?

– Нет. Наверно, пошли по тракторной дороге.

Это было странно. Они явно спешили домой. Вдвоем молча покушали. Стас поставил водку со знакомой этикеткой. Выпили, закусили. Григорий заметил, что старик почему-то старается напоить его, а сам поменьше пить.

«Ээ, так не пойдет», – подумал он, когда заметил, что Стас украдкой выливает водку со стакана. И он тоже незаметно вылил в кружку с чаем и прикинулся захмелевшим от выпитого.

Стас улегся и захрапел, может, притворился спящим. Григорий достал тетрадку и начал записывать. Вдруг он с удивлением заметил, что некоторые слова подчеркнуты Николаем. Сложив их, он прочитал: «Будь осторожен – медведь-людоед». А он, когда читал, думал, что он подшучивает над ним перед другими. А кого съел? Вроде бы никто не пропадал. Вспомнил зарубки… Если Николай пошел по дороге, он дойдет до села через пять-шесть часов. Пока там они соберутся, пройдет еще два часа. Ну, там еще в полицию обратятся, пока те приедут из райцентра… А придут ли еще… Ну ладно, завтра уеду домой, заберу Стаса…

Этого бурого матерого медведя он знал давно. Часто встречал следы его лап на берегу речки Муруку. На правой лапе был поврежден один коготь. И задние лапы оставляли характерный рисунок, похожий на букву «В». Григорий не был медвежатником. Зная обычаи предков, не убивал и не охотился на хозяина тайги. Избегал их, и они не стояли на его дороге. Знал эти зарубки медвежьи – это на языке зверей гласило: «Я здесь хозяин». Нельзя было ставить метку после его лап. Это означало, что ты готов помериться с ним силой за право быть хозяином здесь. Обычно такую метку ставил другой, более матерый медведь, а люди придерживались неписаных законов тайги, чтобы избежать мести «дедушки».

Григорий на всякий случай запер дверь на крючок, еще пришвартовал к ручке швабру веревкой. Лег на кровать, поняв, что Стас действительно спит, уснул. Проснулся от внезапного лая собаки, которая скреблась в дверь, и увидел перед собой дуло ружья, направленного на него. Он быстро двинул своими ногами на грудь Стаса. Тот грохнулся вместе с выстрелом. Григорий быстро отобрал ружье у старика. В это время Бадай громко залаял и зарычал, отбегая от дома в сторону дороги. Григорий услышал близкий шум машины. Он зажег фонарь, посмотрел на лежачего и охающего от боли Стаса на полу, взял и свое ружье, отворил дверь и вышел во двор. Бадай с радостным визгом ринулся к нему. Сквозь лес стали видны фары машины.