Текст книги "Ковен озера Шамплейн"

Мое лицо не двигалось, мускулы не слушались, и Коул знал об этом, но пытался выискать в моих глазах то, что разубедило бы его, сказало: «Ты не так понял!» Но этого Коул не находил. Ничего, что вернуло бы ему веру в меня, не было. Только очередная тайна, которую я надеялась никогда ему не раскрыть. Джулиан не просто преследует меня – он одержим мной, как брат не может быть одержим сестрой.

«Мы оба абсолютно больны, Одри. Я давно заразил тебя. Никто не примет тебя такой, какая ты есть. Никто, кроме меня».

– Итак, ты все понял? – уточнил Джулиан, глядя на парализованного Коула и все еще сжимая в пальцах мой подбородок. – Уходи. Я отпущу Одри через полчаса, как только мы попрощаемся, и…

В глубине души Джулиан не надеялся, что Коул уйдет. Его истинные намерения выдала победная улыбка, заигравшая на рябиновых губах, стоило Коулу, наклонившись, снова подобрать нож. Он метнул его в Джулиана, и лезвие вошло тому в грудь, как в кусок топленого масла. Джулс поперхнулся от боли, но не упал.

– Одри свидетель, – процедил он сквозь зубы. – Я старался быть добрым! Sento mortas…

Мое тело сковало волной очередного обездвиживающего заклятия, и я зашлась беззвучным криком. Верховная, которая не может совладать с другим ведьмаком. Верховная, которая не может контролировать собственное тело. Верховная, которая проигрывает.

Зал снова погряз в вихре, устроенном колдуном и охотником. Все, что мне оставалось, – смотреть на это.

– Ух ты, – искренне восхитился Джулиан, когда Коул подносом отбил осколок бутылки, летящий ему прямо в лицо. – Я впечатлен, детектив. А что, если так?

Джулиан зажмурился и выдернул нож из своей груди. Отдышавшись от боли, он пошевелил пальцами, и тот взлетел в воздух. Его лезвие зашипело, плавясь, а затем вдруг рассыпалось на сотню маленьких бритв из сверкающего металла. За секунду Джулиан собрал перед лицом Коула целый рой из шипов, способных пригвоздить его к стене, как картину. А затем… Джулиан махнул рукой, и этот рой обрушился на Коула.

Все, что он успел, – это закрыться подносом, пригнувшись. Врожденные инстинкты его не подводили, но их, не отточенных в настоящем бою, было мало. Неопытный охотник не мог справиться с тем, что Джулиан сделал дальше: подняв в воздух еще с десяток столовых приборов, он проделал с ними тот же самый трюк. Вилки, ножи и ложки превратились в смертельные пули. Острые, они налетели на Коула и принялись биться о поднос до тех пор, пока не пробили его.

Несколько шипов вонзилось в Коула, усеяв его руку до самой шеи, и он упал.

– Коул!

Я не узнала собственный крик, но именно он помог мне освободиться, хотя бы отчасти. Коул перевернулся на бок, зажимая ладонью раны, откуда на серый свитер хлестала кровь. Он рычал, кусая себе губы, но, превозмогая боль, поднялся на ноги.

– Признаюсь, немногим удается впечатлить меня два раза подряд, – поаплодировал ему Джулиан громко и театрально. – Однако день выдался очень трудным, и сегодня я планировал лечь спать пораньше. Давай заканчивать с этим, ладно?

Джулиан взял в руки бильярдный кий и, разломав его пополам об колено, двинулся к Коулу, едва держащемуся на ногах.

«Если хочешь спасти своего lockig[5]5
  Lockig (нем.) – кудрявый.


[Закрыть] мальчишку, возомнившего себя атташе, то повторяй за мной».

Я узнала этот голос. Раньше в мою голову проникал лишь Джулиан, но сейчас со мной говорил не он. Этот голос был мелодичным и урчащим. Он шептал, и в этом была его сила. А еще он говорил с напускным немецким акцентом, режущим слух.

«Важно не то, что ты говоришь. Важно то, как ты это делаешь. Я покажу тебе».

И, закрыв глаза, я позволила голосу руководить моими устами, вторя тому шепоту, что окружил меня, как туман.

«Клетка и замок. Дай мне ключ в обмен на то, что сердце вырву в срок…»

– Клетка и замок, – в унисон прошептала я. – Дай мне ключ в обмен на то, что сердце вырву в срок…

«Я кровь свою пролью, но в клетку жертву заточу. Пожар внутри меня горит – ярость пол весь красным окропит».

– Я кровь свою пролью…

Боль, прошившая виски, показалась мне невыносимой. Раскаленная игла, пронзившая лоб. С трудом, но я стерпела. Шепот обручем сдавил черепную коробку. Внутри нее он выжигал все, что только встречал на своем пути. Отчаяние. Чувство беззащитности. Здравомыслие. Шепот был свирепым, диким и темным. А еще он был утешительным, как надежда, и с медным привкусом, как кровь.

– Одри?..

Шепот и магия текли из меня, разрушая цепи, наложенные Джулианом. И текли они буквально – мой нос закровоточил.

– Одри, что ты делаешь? – услышала я голос Джулиана будто издалека.

Шепот, в котором утонули все прочие звуки, царапал меня изнутри. Я почувствовала вязкий жар, растекшийся вокруг линии рта: крови становилось все больше. Стерев ее с губ, я размазала ее между пальцами.

Мое тело освободилось. Я медленно поднялась с колен, выпрямилась во весь рост и закрыла глаза. Даже за веками я ощущала чугунный взгляд Джулиана, опасливый и настороженный. Он смотрел на меня так, как я всегда мечтала об этом, – со страхом.

Я впустила в себя боль, и вместе с ней внутрь меня проникло что-то еще. Я позволила этой боли сжечь меня заживо – и тогда моему шепоту вторил еще один, доносящийся из другого конца зала:

– Клетка ребра жертве переломит, перемелет в костную муку. Ее подброшу я во тьму, что требует уплату долга. Жатва, жатва, жатва!

Я открыла глаза, глядя на Аврору Эдлер, остановившуюся в дверях бара. Сиреневое платье-футляр, лиловые перчатки до локтей, растрепанные рыжие волосы и манто из лисьего меха. Лисьего… Она стояла с таким же залитым кровью лицом, как и у меня. Аврора подняла руки, и я повторила за ней.

Она приложила обе ладони к своему лицу, обмакивая их, а затем наложила друг на друга, продев одни пальцы между другими. Сделав так же, я взглянула на Джулиана сквозь узкие просветы, оставшиеся в них, и снова зашептала Авроре в унисон:

– Клетка ребра жертве переломит, перемелет в костную муку…

– Что ты делаешь? – воскликнул Джулиан, следя за тем, как моя кровь, капая на пол, устремляется к нему ожившей змеей. С другой стороны зала к нему ползла кровавая змея Авроры. – Что это за заклинание?! Одри!

Кровь отлипла от пола и поднялась в воздух, как дождевые капли, текущие снизу вверх. А затем она собралась в стену, окружив Джулиана, и окрепла, превратившись в красные прутья. Клетка из крови – прочнее титана. Она начала сужаться, зажимая Джулиана в тиски, и я услышала хруст его костей.

– Эту тьму теперь я признаю своей.

Джулиан закричал, и прежде, чем клетка бы окончательно захлопнулась, переломив его пополам, он зажмурился и выпалил несколько слов на валлийском. В следующую секунду Джулиан растворился, будто его никогда и не было. Сбежал. А клетка из крови вновь стала просто кровью: распавшись обратно на капли, она стекла на пол.

Аврора вытащила из-под манто бирюзовый платок и вытерла о него перепачканные перчатки.

– Ну и хаос же вы здесь устроили! – удрученно зацокала она языком, приводя себя в порядок. – Мне срочно нужна рюмка шнапса. Эй, здесь есть хоть один живой официант?

Все закончилось. Я осмотрела бар, переполненный мертвыми телами, и с трудом отыскала среди этого месива Коула. Он забился под барную стойку, что-то бормоча себе под нос, как во время своих старых приступов. Иногда поглядывая на Аврору, которая, кажется, поразила его куда больше, нежели Джулиан, он прижимал к пробитому плечу горсть бумажных салфеток. Из него все еще торчали шипы.

– Коул! – выдохнула я облегченно, упав рядом с ним на пол. – Все нормально? Дай мне посмотреть…

– Нет.

Это было последнее, что я ожидала услышать. Заметив мой ступор, Коул поджал губы и осторожно отодвинулся.

– Не надо. Я в порядке. Мне просто нужны бинты и холодный душ…

– Коул…

– Пожалуйста, Одри. Все хорошо. Не трогай меня. Дай мне немного побыть одному, ладно?

Прежде я считала, что один Джулиан может ранить меня так больно. Оказывается, нет, не только он.

– Да, конечно, – только сумела выдавить я, послушно убирая руку и позволяя ему встать, самостоятельно опираясь на стойку.

Уставившись себе под ноги, Коул обошел груду трупов и, хромая, проскользнул мимо Авроры, сидящей за чистым столиком с чашечкой кофе, оттопырив мизинец.

– Доброй ночи, – кивнул он ей с дежурной вежливостью, а затем вылетел на улицу.

Аврора поставила чашечку на блюдце.

– Какой воспитанный мальчик, – расплылась она в улыбке, польщенная. – Он мне нравится. Охотник из семьи Гастингсов, да? Они все были lockig, как сейчас помню.

Я дошла до ее столика и рухнула рядом, растекшись на скрипучем стуле бесформенной массой.

– Да, – ответила я, немного отдышавшись. – Именно оттуда. Его зовут Коул.

– Жаль его маму с папой, – без капли искренности посочувствовала Аврора, допивая кофе. – Кажется, это я их убила. Не помню точно. Хм. – Она промокнула салфеткой губы и силой мысли пододвинула ко мне другую чашку, наполненную дымящимся капучино. – Выпей. Расслабься.

– Посмотри, – сказала я, обводя подбородком бар. – Здесь будто прошли съемки «Техасской резни бензопилой». А Коул… Ты видела Коула? Кажется, теперь он ненавидит меня.

– Переживет, – отмахнулась Аврора. – Его прадед, Бартоломью Гастингс, тоже был падок на ведьм! Он охотился на мой ковен на протяжении пятидесяти лет. Точнее, делал вид, что охотился. Он знал толк в искусстве любви, когда тайно сорванный плод слаще, чем запретный. – Аврора плотоядно ухмыльнулась, легким веянием магии пополняя свою чашку из фарфорового чайничка.

Я скептически сощурилась.

– Давай мы не будем говорить о том, каким страстным любовником был дед Коула. Мне и так не по себе.

– Я веду к тому, – закатила глаза Аврора, – что Коул скоро отойдет. У него на роду написано быть у ног одной из ведьм. Просто мужчины не любят, когда видят их слабость. По крайней мере чаще, чем они видят тебя обнаженной.

Я вздохнула, не без радости признавая, что в речах Авроры был смысл. Коул и впрямь отойдет, но от всего ли? Он стал свидетелем массового убийства невинных людей, являясь тем, кто под присягой поклялся защищать их перед всеми напастями. Он был ранен, впервые сражаясь с ведьмаком, выжившим из ума. Он был раздавлен, узнав, что мой брат вовсе не хочет быть мне просто братом. Коул, и без того изувеченный десятилетиями непонимания самого себя и окружающего мира, не мог вынести за один день сразу столько всего. Или мог?..

– Боже! Коул ведь не какой-нибудь слабак, – ответила Аврора на мои мысли. – Нет, этот несносный Knabe[6]6
  Knabe (нем.) – юнец, мальчишка.


[Закрыть] отнюдь не слаб. Он даже мог бы стать твоим атташе, если бы ты…

– Ни за что, – отрезала я тут же. – Он никогда не станет моим атташе! Все атташе слишком быстро умирают.

– Как и все смертные, дорогая, – сказала Аврора, отставляя блюдце. – Таков их удел. Но давай поговорим о деле: как тебе вообще взбрело в голову встречаться с Джулианом, толком не освоив магические дары?! – Я осеклась и, проследив за ее взглядом, спрятала обратно под кофту свое жемчужное ожерелье, по-прежнему угольно-черное больше чем наполовину. – Хорошо, что я оказалась поблизости. Ты хоть заметила, что я спасла тебе жизнь?

Метки многочисленных атташе на руках Авроры блестели в свете бара глянцевыми рубцами, но выглядели ничуть не уродливо, а завораживающе. В прорезях платья на бедрах было видно, что метки даже там. Я оказалась права: на Авроре действительно не осталось ни сантиметра чистой кожи. Она была покрыта клятвами верности с ног до головы.

– Заметила, – ответила я. – А еще я заметила лисицу, что следовала за нашей машиной от самого Бёрлингтона. Это была ты, верно? Ты не возвращалась обратно в Нью-Йорк. Ты следила за мной. – И, судя по отстраненному выражению на лице Авроры, которое она надевала каждый раз, как терпела поражение, я была абсолютно права. – Зачем?

– Затем, что ты глупое дитя, а не Верховная! – огрызнулась Аврора, откинувшись на спинку стула. – Тебе еще и восьмидесяти нет! За тобой нужен глаз да глаз. А еще кто-то украл у меня гримуар вашего ковена…

Я резко подалась к столу, едва не опрокинув чашку. Вцепившись в нее и залпом выпив горячий, терпкий кофе без сахара, я встряхнулась и постаралась собраться с мыслями.

– То есть мне Книгу подкинула не ты?

– Подкинула?! – фыркнула Аврора. – Ее украли, повторяю! И раз это сделала не ты, то кто тогда?

– Возможно, Джулиан.

– Я тоже допустила такую вероятность, – согласилась Аврора, раздумывая. – Но я бы поняла это сразу. Если кому-то из вас двоих и передалась аккуратность Виви, то точно не ему. Заклятия Джулиана всегда грубы и однобоки, как швы на крестьянской рубахе. К тому же я не вожу такие ценные артефакты с собой: Книга находилась в Нью-Йорке. А затем просто оказалась… здесь?

– Ты ведь можешь отследить, кто касался ее последним, – напомнила я, смакуя приятный и согревающий вкус кофе во рту, который, наконец, забил кислую горечь от поцелуев Джулиана. – Проследить ее путь от Нью-Йорка до Бёрлингтона.

– Ты и сама это можешь, – отмахнулась Аврора. – Этим и займешься. Раз Книга теперь у тебя – забирай! Куда больше меня волнует крыса, что завелась в моем ковене, и Джулиан, которого нужно остановить. Ты ведь понимаешь, что не сможешь нарушить договор?

Я передернулась и пристально посмотрела на Аврору. Вынув из своей материализовавшейся сумочки пудру, она принялась наводить марафет, выжидая ответа.

– Ты была здесь с самого начала? – уточнила я. – С той секунды, как мы с Джулианом встретились? Чего же ты тогда сразу не вмешалась?!

– Ну, мне было любопытно, – призналась Аврора. – Так что насчет вашего договора? Год обучения без погони в обмен на верховенство. Ни одна магия не разобьет клятву, что принесла Верховная, ты ведь знаешь это?

– А кто говорит о магии? – ответила я вопросом на вопрос. – Клятва живет до тех пор, пока живы обе стороны договора. Почему я не могу убить Джулиана до того, как стану Верховной?

– Оу, – улыбнулась Аврора умиленно. – И что, ты правда убьешь собственного брата-близнеца?

Я выглянула в окно, на огни мотеля через дорогу, где сейчас находился Коул, отныне такой чужой, скрытный и холодный.

– Убью, – прошептала я. – Для меня это куда легче, чем ты думаешь.

Аврора смотрела на меня с минуту, приподняв тонкую бровь, а затем отодвинула стул и встала из-за стола.

– Что же, теперь тебе и впрямь это по зубам. Ключ к главе «Шепот» находится под задней обложкой. Я спрятала его туда на тот случай, если ты отрастишь себе хребет.

На меня будто вылили ведро ледяной воды. Я зябко поежилась, качая головой.

– Ну уж нет! Не нужны мне твои шепчущие заклятия, – нервно засмеялась я, глядя на Аврору снизу вверх. – Все они взывают к худшему, что есть в нас, ведьмах. Они основаны на жертвоприношениях и сотканы из тьмы. А впустив однажды внутрь себя тьму, ты от нее уже никогда не отмоешься.

– Увы, – сухо парировала Аврора. – Значит, теперь ты такая же грязная, как и я. Ведь как иначе ты прогнала сегодня Джулиана, если не моим коронным шепчущим заклятием? Оно, кстати, находится на шестой странице раздела.

Наверно, мое лицо совсем перекосилось от этой новости, потому что Аврора рассмеялась. Будучи пленницей и находясь в таком отчаянии, унизительном для Верховной, я даже не поняла, каким заклинанием воспользовалась. Даже не заметила, как стала…

– Злой? – проронила я нечаянно, но Аврора уже исчезла.

На краю стола я увидела бирюзовый платок, перепачканный кровью и оставленный мне в подарок.

«Тьма мягкая на ощупь, как кроличья шубка, и теплая, как молоко с медом. Не говори, что тебе не понравилось», – гласила вышивка на нем.

Самое страшное в том, что глупая вышивка знала обо мне больше, чем я сама, – она была права.

XI
Лавка Саламандры

На удивление, я заснула сразу же, как моя голова коснулась подушки. Сон – потайное место, как домик на дереве, где всегда можно укрыться. Я зарылась в мятые простыни, даже не раздеваясь, и прижалась щекой к гримуару, обняв его.

Коул возился в ванной, гремя инструментами и аптечкой. Иногда оттуда доносился невыносимый грохот, а иногда все затихало, словно я была в номере совсем одна. В такие моменты даже сквозь дремоту становилось тревожно: сколько крови Коул успел потерять? Несколько раз я стучалась к нему, пытаясь предложить помощь, но ответом мне было мычание и заверения, что все под контролем. Голос – сухой, как пергамент, – доверия не внушал, но мне не оставалось ничего, кроме как верить.

Я перевернулась на бок, услышав шум воды в раковине. Дверь ванны скрипнула. Прежде чем я успела открыть глаза, Коул бесшумно обошел постель и взял из чемодана чистую рубашку.

– Ты как? – спросила я, садясь и глядя на него снизу вверх, хотя ответ был очевиден. – Точно все лезвия вытащил?

Коул все еще прихрамывал на левую ногу, обнаженный по пояс. Его старые джинсы, заляпанные кровью, уже валялись в целлофановом пакете под креслом. Он переоделся в темно-бежевые брюки, а мокрые волосы вились на висках. Я обвела взглядом его плоский живот и родинки, которые спускались туда, усеивая тело вдоль ребер. Коул был бледен, как после изнурительной болезни. Его правое плечо укрывали бинты от локтя до самой шеи, а под ними распускались алые бутоны. Следы крови… Очень много крови. Костяшки пальцев на обеих руках тоже были разбиты. Коул морщился при каждом движении, но мужественно терпел.

– Точно. Бывало и хуже, – будничным тоном ответил он, пропихивая в свежую рубашку сначала здоровую руку, а затем поврежденную. – Однажды в академии мне прострелили плечо на полевых учениях. Кто-то додумался выдать студенту огнестрел вместо пневматики… Ауч!

Я поднялась и молча потянулась к нему, намереваясь помочь, но что-то в лице Коула остановило меня. Он замер, глядя мне в лицо, но не в глаза – как раньше, до того как я смогла открыть его для себя. Сглотнув, я робко дотронулась до голой ключицы.

– Вот так, – выдохнула я, помогая ему натянуть рубашку. – Может, поедем в больницу?

– Нет, – отрезал Коул. – Слишком долго.

Я принялась застегивать рубашку, чтобы Коулу не пришлось сгибать локоть, обездвиженный бинтами. Пуговица за пуговицей я продвигалась от низа его живота вверх, до воротника, и, закончив, выдавила слабую улыбку.

– Классная рубашка.

Коул не ответил. Он запихнул в чемодан оставшиеся вещи, не разбираясь, где его одежда, а где моя, и застегнул молнию.

– Нам надо уезжать, – озвучил Коул, отодвигая пальцами оконную штору. – И как можно скорее. Если кто-то решил заглянуть в бар… Не хочу врать полицейским. В конце концов, я сам один из них…

– Никто не станет вызывать полицию, – поспешила утешить его я и отодвинула штору полностью, распахнув окно. Там, через дорогу, по-прежнему тусклым неоном мигала вывеска. – Сам посмотри.

Я указала пальцем на серебряный кабриолет, притормозивший перед мотелем. Немного подумав, водитель свернул влево, на стоянку бара… А затем остановился и, погодя еще несколько секунд, вырулил обратно, уезжая из городка.

– Аврора, – объяснила я коротко, заметив недоумевающий взгляд Коула. – Она замела все следы нашего пребывания и наложила на бар отталкивающие чары. Они продержатся до рассвета, так что у нас полно времени…

Времени и впрямь было навалом: небо, иссиня-черное, как голубичный джем, и не планировало светлеть в ближайшее время. На часах было всего три часа ночи. Я тоскливо глянула на постель, ощутив приступ усталости после череды новых заклятий, которые освоила сегодня (даже против собственной воли). Однако Коул остался непоколебим:

– Я все равно не хочу здесь оставаться, – заявил он и, не дожидаясь меня, покинул номер вместе с нашим чемоданом, немного пошатываясь.

Спорить, как обычно, в этот раз мне не захотелось. Завязав шнурки, я надвинула на глаза красную бейсболку, спрятала в рюкзак гримуар и вышла следом. Коул уже ждал меня в заведенном джипе, глядя перед собой стеклянными глазами.

– Поехали? – спросил он, сдвинув рычаг.

– Да, поехали. Знаешь, я могла бы повести машину. А ты бы пока вздремнул на заднем сиденье…

– Я в норме, – отмахнулся Коул в который раз и тронулся с парковки.

Еще никогда наша совместная поездка не была такой угнетающей и ледяной. Точно октябрьский воздух впитался в кости, заморозив все теплое и душевное, что было между нами с Коулом. Даже в ту штормовую ночь, когда он вез меня в полицейский участок, надев наручники, я не чувствовала себя настолько одинокой, как сейчас.

Я напряженно следила за каждым поворотом руля, опасаясь, что однажды мы съедем в кювет. Основания ожидать этого у меня были: под глазами Коула пролегли фиолетовые синяки, а румянец все не возвращался. Я боролась с желанием заставить его срулить на обочину и передохнуть, но Коул был преисполнен решимости выполнить наш план во что бы то ни стало. Впервые мы ехали в абсолютной тишине. Ни песен Бритни Спирс, ни радио, ни свойственной Коулу беспорядочной болтовни. Привалившись к окну, я сунула руку в рюкзак и, поглаживая сизый корешок Книги, сомкнула веки, раздумывая над событиями этой ночи.

Серые глаза, как две серебряные монеты. Больше двадцати невинных жертв. Договор, ради которого я едва не пожертвовала всем, что имею. Шепот в голове, от которого теперь не избавиться.

«Не говори, что тебе не понравилось».

– Ты голодная? – вдруг спросил Коул, когда мы проезжали мимо круглосуточной закусочной с плакатом, обещающим самый вкусный гамбо во всем штате.

Я покачала головой.

– Нет.

– Отлично, я тоже.

И это единственный диалог, который произошел между нами за два с лишним часа.

Мы уже пересекли черту города, когда я, ерзая на месте от беспокойства, все-таки не выдержала.

– Коул…

– Одри?

– Не хочешь поговорить о… сам знаешь чем?

Лицо Коула не выдало эмоций, но губы задрожали. Он стиснул руль и сделал вид, что вчитывается в придорожную рекламу спальных матрасов, маячащую впереди.

– Да, есть кое-что, о чем я хотел спросить, – начал он нерасторопно, и я облегченно улыбнулась: хоть какой-то прогресс! – Что за договор ты заключила с Джулианом?

Я откинулась на спинку сиденья и замялась, неловко перебирая золотой браслет, который теперь ощущался на запястье как свинец – лишнее напоминание о том, что было и чего уже никогда не будет.

– Теперь у меня есть год, – осторожно начала я. – Год до следующей встречи с ним. Я пообещала, что освою все восемь даров к нашей встрече и стану полноценной Верховной. А потом, в обмен на этот год, я отдам ему… все.

– Что значит «все»? – неодобрительно покосился на меня Коул.

– Свое лидерство, – прошептала я, отвернувшись. – Силу, власть над ковеном, дом. Себя. Это и значит «все».

– Зачем? – все, что спросил Коул, причем таким же голосом, каким он говорил на допросе с Гансом, когда обвинял его в убийстве жены. – Какой ценой, Одри?! Что тебе даст год, если…

– Ты не дослушал, – сердито перебила его я. – Эту клятву нельзя нарушить…

– Еще лучше! – всплеснул руками он, стукнув по рулю, и зашипел от боли в плече, вызванной собственной импульсивностью.

– Поэтому я его убью.

– Что?

– Я убью Джулиана раньше, чем сделаю его Верховным, – сказала я, и на какой-то долгожданный миг Коул пересилил себя и наконец-то посмотрел мне прямо в глаза. – В день, когда мы встретимся, я сделаю так, что наш договор станет недействительным. Если одна сторона умирает, сделка становится недействительна. Это мой единственный шанс победить его, Коул, – заверила я, стараясь не показаться совсем отчаянной. – Мне нужно набраться опыта, понимаешь? Стать сильнее. Для этого нужно время, очень много времени… Но если мы соберем ковен, где каждый новый ведьмак будет владеть одним из восьми даров, и они научат меня всему, что знают сами… Тогда я справлюсь. Джулиан очень могущественен. По-другому не получится.

Коул замолчал, и тишина эта была мягкой, понимающей… Вынужденной. Он не знал, что возразить мне, и потому снова уставился на дорогу. Его пальцы, длинные и побелевшие от нажима на руль, медленно разжались.

– Тогда этот план имеет право на существование, – неохотно признал он. – Но план все равно ужасный, Одри! Ты должна обсуждать такие вещи со мной, мы ведь… Мы…

– Я знаю, – прервала я Коула раньше, чем ему бы пришлось произнести то, что после случившегося он произнести не мог. – Прости. Я должна была сказать, но не хотела втягивать тебя в это… Ты ведь видел, на что способен Джулиан. Теперь у меня целый год отпуска от него. Никаких обезумевших психопатов и маниакальных преследований. Ух-у! – изобразила я радость, задрав руки вверх. – Могу не вздрагивать по ночам от шорохов и не накладывать на себя чары забвения. О, кстати о них! Нужно снять заклятие, пока Сэм, твой босс и другие меня не позабыли… Не хотелось бы знакомиться с ними всеми по второму кругу. Сколько уже дней прошло?

Коул нахмурился, беззвучно шевеля губами и, очевидно, ведя мысленный счет.

– Второй день пошел. Чары активируются через два дня, верно? Значит, завтра тебя забудут.

– Верно, – пробормотала я, уже доставая из рюкзака огрызок свечи из пчелиного воска и сухоцветы. – А какое сегодня число, не помнишь?

– Тридцать первое октября, Одри, – ответил Коул, и я покрылась мурашками, выглянув в окно и вдруг заметив тыквы, выставленные на порогах коттеджей. В ночи их сложно было заметить, но теперь, когда на горизонте уже прорезалась полоса рассвета… – Сегодня же Хэллоуин.

– Самайн, – невольно поправила Коула я. – Правильно называть этот день Самайн. Что же… Значит, я убью Джулиана в следующий День всех святых. Символично, правда?

Коул хмыкнул, явно не разделяя моего воодушевления. Я же, завороженная внезапным открытием, припала лбом к окну, любуясь сезонными украшениями, которые увешивали крыльца домов и магазинов. За одну ночь города и дороги преобразились, напоминая об окончании октября, который я едва не прозевала. На улицах было еще совсем безлюдно в такой ранний час, но запах гвоздичного пунша и лакрицы больше не казался таким далеким. Вот он – в воздухе! Жжет переносицу, стоит только немного приоткрыть окно.

– Раньше мы с сестрами каждый Самайн ходили по домам, выпрашивая сладости, – прошептала я, выводя пальцами узоры на стекле, запотевшем от моего горячего дыхания. – В последний раз я колядовала, когда мне было тринадцать. А потом я приняла Верховенство, и баловаться стало как-то несолидно. Я обожала эту человеческую причуду разукрашивать лица. Будто какой-то грим мог спасти их от злых духов, ха! Люди вечно забывают, что бояться надо не мертвых, а живых. Ох, как же давно это было. – Я вздохнула, устало прикрывая глаза, и встретила напавшую на меня ностальгию с улыбкой. – Колядки ведь не ведьмовская традиция. Их придумали смертные. Много веков ковены запрещали ведьмам присоединяться к ним. Это все еще не поощряется, но дети есть дети, что с них взять? У нас взрослые отмечают Самайн иначе – он знаменует конец лета и начало зимы. Мама всегда наваривала целый котелок вишневого глинтвейна и готовила домашние леденцы из тыквенных семечек. Днем вся семья расходилась по комнатам, чтобы уединиться со своими мыслями, и хранила молчание. А вечером, после немого ужина, перед Шамплейн разжигался невероятной высоты костер – с меня ростом! – и ковен плясал до рассвета. Это было волшебно.

Коул внимательно слушал меня, храня молчание и продолжая вести машину. Я успела подумать, что он решил пропустить мою историю мимо ушей, но в какой-то момент вдруг открыл бардачок и сунул в него руку.

– Сладость или гадость? – спросил Коул, вытянув пакетик с клубничным мармеладом.

Я слабо улыбнулась и протянула руку, умолчав, что это делается не совсем так.

– Определенно сладость.

Коул положил пакетик мне в руку, и уголок его рта приподнялся, что внушало надежду.

– Ты никогда не колядовал, да? – догадалась я, и он пожал плечами.

– Было один раз. Гидеон долго ныл, стеснялся один ходить, и бабушка пинками погнала меня на улицу вместе с ним.

– И какие у вас были костюмы?

– Я был банкой арахисовой пасты, – хмыкнул Коул и густо покраснел, когда я засмеялась.

Мы снова затихли на какое-то время, продолжая пересекать окраины Нового Орлеана по пустынным трассам, чтобы поскорее добраться до центра. Я жевала мармелад, поджигая свечу и снимая чары забвения, чтобы, вернувшись в Бёрлингтон, не обнаружить себя снова незваной гостьей. Даже читая заклятие шепотом, я невольно поглядывала на Коула. Мы оба старательно избегали щекотливых тем, затрагивающих мои отношения с братом, и это было неправильно. Неправильно замалчивать о том, что терзает изнутри, как проглоченная спица. Я понимала это, а вот Коул, кажется, нет.

– Коул, есть еще кое-что…

– Мы почти приехали, – вдруг сказал он, озираясь по сторонам. – Проверь адрес. Французский квартал, да?

Я вздохнула и, выудив из кармана смартфон, открыла заметки.

– Бурбон-стрит. Остановись возле перехода, дойдем пешком.

Двухэтажные домики с яркими вывесками, приманивающие наивных туристов, пестрили разнообразием. В ряд располагались магические салоны, обещающие избавить любого от порчи и снарядить защитной атрибутикой вуду. Между такими салонами обязательно пристраивалась какая-нибудь захолустная кафешка, подающая на обед бигнеты в сахарной пудре. По кварталу скитались хохочущие музыканты и оркестры, возвращающиеся с ночных концертов. У каждого на голове были ободки с дьявольскими рожками и маскарадные костюмы лепреконов или вампиров. Жизнь в Новом Орлеане кипела круглые сутки. Мне не верилось, что совсем недавно я пересекала эту самую улицу, спасаясь от преследования Джулиана. Здесь же я встретила человека, решившего мою судьбу, и в это не верилось еще больше.

Я посмотрела на Коула и слабо улыбнулась.

– Нам вон туда.

Он припарковался на платной стоянке у ивового парка, и мы выбрались из авто. Я продела руки в лямки рюкзака, поглядывая на смартфон и ведя нас по указателям к дому, указанному на сайте прорицательницы.

Дико хотелось спать. Коул притормозил возле ларька, торгующего кофе для таких же сонных бродяг. Купив нам по крепкому американо, Коул осушил свой стакан практически залпом и заметно приободрился. Размяв плечо, стянутое бинтом под теплой осенней курткой, он огляделся и указал куда-то.

– Туда.

Я кивнула, согревая пальцы о горячий стаканчик. Мы пересекли мостовую и очутились рядом с вывеской, украшенной золотом и медью. Она изображала ящерицу, карабкающуюся вверх по стволу дерева. Само здание выглядело непримечательно: одноэтажное, из темно-синего камня и с потертой бурой крышей.

– Который час? – спросила я, вчитываясь в стенд, прислоненный к витражной витрине с внутренней стороны. – Здесь написано, они работают с девяти…

Коул пошарил по карманам и достал сотовый телефон. Дисплей ярко загорелся, отбросив на его лицо тень.

– Только семь.

– Значит, подождем… Стой-ка. – Я невольно схватила Коула за рукав куртки и наклонила к себе, указывая пальцем на зашторенные окна. – Там кто-то есть.