Текст книги "Рубиновый лес. Дилогия"

5
Кочевник, неметон и королевский зверь

Когда я была маленькой, весталка часто рассказывала мне о богах. О тех чудесах, которые они ниспослали людям, и о том наказании, которое понесли за это, навеки изгнанные из родного мира сидов.

Когда ночь была длиннее дня, смерть – длиннее жизни, а гиблая земля давала гиблые плоды, лишь четверо из вечных смиловались над человечеством. Совиный Принц обуздал тьму и стужу, отмерив и тому и другому срок, равный сроку света и тепла. Кроличья Невеста исцелила почву, взрастила сладкие фрукты, которые сделали людей крепче и счастливее. Медвежий Страж прогнал хворь и сразил Дикого – воплощение людских бед и несчастий. Волчья Госпожа обучила людей искусству богов, сейду, чтобы впредь они не уповали на чужую милость и не зависели ни от кого, кроме самих себя.

Все четверо поверили в людской род настолько, что утратили веру в собственный. Нарушение заповеди о невмешательстве божественного в небожественное обернулось замком на дверях в блаженную обитель – так Совиный Принц, Кроличья Невеста, Медвежий Страж и Волчья Госпожа стали считаться недостойными сидов… и великими для людей. Чтобы навечно сохранить память об их жертве, люди облачили её в каменную плоть, отстроив тысячу неметонов по всему свету. Пускай те не могли заменить богам дом, но зато могли дать им временное пристанище – по крайней мере, людям очень хотелось в это верить. Потому в каждом неметоне и жглись благовония из физалиса и амброзии, которыми, по преданиям, пахло на пирах в чертогах сидов.

Ими же пахло здесь – в месте, где я оказалась, похищенная у таверны спустя всего несколько минут после того, как осталась одна.

– Ну и на кой хрен ты припёр её сюда?

– Так это… Кочевник же велел…

– Ты что, слепой? Это же обычная деревенская погань! У любой знати целая свита поваров на побегушках, а ты на эту глянь – худосочная, как рыбья кость! Одета не пойми во что… Ещё и смердит! Корабельные шлюхи и то приятнее пахнут.

Всё, что я видела перед собой, – это ткань холщового мешка, сквозь который едва пробивались скудный свет и несколько бегающих теней. Судя по голосам и звукам шагов, тяжёлым и переваливающимся, вокруг меня собралось четверо-пятеро мужчин. Один из них шепелявил и смешно посвистывал на согласных, явно лишённый половины зубов, а второй говорил с ярко выраженным акцентом, который был присущ некоторым деревням на западе туата Медб. У третьего речь была обрывистой и эмоциональной, из-за чего он то и дело проглатывал гласные – так чаще всего говорили в Талиесине. Четвёртый, который лишь сыпал проклятиями где-то на фоне, однозначно был из Найси – только они каждый раз плевались, произнося имя Дикого. Слишком разношёрстная компания для разбойников – откуда же им всем быть знакомыми друг с другом? Либо кто-то собирал их со всех уголков континента намеренно, либо это вовсе не…

– Слышь, у неё тут на кафтане пятна лошадиного дерьма, что ли?

Чья-то рука грубо дёрнула меня за ворот, едва не свалив со стула, и мне стоило титанических усилий не показать, что я уже пришла в сознание. От сонного порошка голова казалась свинцовой, а во рту было сухо и гадко, как после рвоты. Судя по тому, как сильно ныла спина, я сидела на жёстком стуле со связанными сзади руками не один час. Я незаметно потянула запястья в разные стороны, пытаясь проверить, насколько крепко обвилась вокруг них верёвка… И едва не зашипела от боли – очень, очень крепко! Ещё пару часов – и точно останутся прелые раны. Однако именно из-за этого мои наручи прижаты друг к другу так тесно, что ничего не стоит надавить на опаловые вставки, чтобы выскочили бритвенно-острые ножи. Вот только…

«Женщина – неровня мужчине в физической силе. Пока у тебя есть я, тебе не нужны никакие уловки, но я всё равно хочу, чтобы ты знала: коль окажешься в беде, а меня по какой-то причине не будет рядом – не нарывайся. Помнишь опоссумов, которых мы видели в лесу? Как они притворялись мёртвыми, когда мы ловили их? Делай как они, пока я не приду за тобой. Законы природы везде одинаковы: хищников не привлекает дохлая дичь… Эй, почему ты смеёшься?» Да, тогда я действительно не удержалась от смеха, услышав наставления Сола, однако теперь это не казалось мне смешным. Впервые за всю мою жизнь рядом не было никого, кто мог бы меня защитить.

– Да, точно, навоз… Ты к нам, похоже, обычную пастушку приволок, идиот!

– Да принцесса это, зуб даю!

– Какой зуб? У тебя их нет!

– Кларисса подтвердила, что она с этим… как его… ящером разговаривала.

– Эта старая пьянчужка-то, помешанная на гаданиях и лисьих шубах?! Да она и сына родного принцессой нарядит за пять медняков! И сколько ты ей заплатил?

В помещении разгорелась настоящая ссора. Послышались возня и лязг мечей, не предвещающий ничего хорошего ни для спорщиков, ни для меня, находящейся в центре этого балагана. Смогу ли я продержаться до того момента, пока Солярис или королевский хирд не найдут меня? Как давно я вообще здесь? Что будет, если разбойники поймут, что я пришла в себя? Начнут задавать вопросы, издеваться или пытать? Отпрыски благородных домов считаются неприкосновенными даже для отпетых бандитов – в конце концов, за них, целых и невредимых, дают больше выкупа. Но это правило редко распространяется на женщин… И ещё реже – на дочерей ненавистных всеми деспотов.

– Эй, Йоки… Мне кажется, она шевелится!

Я была готова поклясться, что не двигалась. Неужели заёрзала на стуле, поддавшись нервозности? Сердце билось так сильно и быстро, что его стук казался мне громче, чем голоса окружающих меня мужчин. Они затихли – только силуэты снова забегали за тканью мешка, заставляя проникающий сквозь него свет моргать. А затем тот вдруг потух: что-то загородило его, и я почувствовала запах скисшей браги и табака, которым разило изо рта нависшего надо мной разбойника.

– Хм, неужто сонный порошок выветрился?

– Может, новый мешок на неё наденем?

– Второго такого нет, только этот был смазан сонными травами. Давайте просто его снимем. Вам же, парни, тоже интересно, пастушка она иль всё же принцесса?

– Но Йоки… Кочевник велел…

– К Дикому этого Кочевника! Сниму сам!

Мешок сполз с моей головы раньше, чем я успела сообразить, что делать дальше, поэтому я так и осталась сидеть с закрытыми глазами, откинув голову на спинку стула. Свет ослепил меня даже сквозь плотно сомкнутые веки, а в воздухе, помимо сладости амброзии, повис тяжёлый запах воска – вокруг горела по меньшей мере сотня свечей. Дорогое удовольствие! В тот момент я окончательно убедилась в том, где мы находимся, и теперь желание открыть глаза стало совсем невыносимым. А когда уж потные скользкие пальцы схватили меня за подбородок и принялись вертеть голову то вправо, то влево…

Моё терпение кончилось.

– Убери свои грязные лапы от моего лица.

От неожиданности разбойник не только отдёрнул руку, но и дёрнулся сам. Быстро привыкнув к свету, я сосредоточила взгляд на его лице: относительно молодом, но со следами переломов от драк. Голова у мужчины была полностью выбрита, по левой щеке расползся шрам, как от ожога, а на плечах висела дублёнка кривой выкройки с заплатками из овечьего меха – слишком неаккуратная работа для профессионального портного, но сносная для работяги, которого толком не учили шить.

– Всё-таки не пастушка, – усмехнулся разбойник, которого, судя по всему, и звали Йоки.

Послышались свист и сальные шуточки, которыми принялись обмениваться остальные мужчины, столпившись вокруг моего стула. Перед глазами плясали разноцветные круги, горло сжималось от тошноты и страха, но я заставила себя пересчитать своих похитителей – девять. Больше, чем я думала. В таких же грубо сшитых одеждах, с оскалами на побитых лицах и порочными мыслями в блестящих глазах. На их поясах висели секиры и топоры с деревянными рукоятями и лезвиями из дешёвых сплавов, но острыми, наточенными. В одном из них я разглядела своё бледное, испуганное отражение и отвернулась в другую сторону, решив вместо этого осмотреться.

Неметон. Ну конечно!

Внутри он оказался гораздо краше, чем снаружи. Отсутствие окон компенсировало огромное количество витражей на колоннах и потолках: они будто светились в отблесках свечей, расписывая давящие тёмно-зелёные стены в ягодные и небесные тона. Несмотря на то что неметон был не больше моей спальни, для каждого бога отводился свой угол, чтобы любой человек, независимо от веры, мог принести здесь свои дары и вознести молитвы.

Верхний правый угол, указывающий на запад, принадлежал Кроличьей Невесте – там стоял алтарь из сухих гвоздик и вербены, возле которого возвышались глиняные пиалы с ягодными вареньями. Рядом, смотря на юг, стоял алтарь Медвежьего Стража – пирамидка из обычных камней, перед которой на деревянном блюде лежал одинокий кусок сырого мяса. Напротив, указывая на восток, сиял самый богатый алтарь Совиного Принца: сплетённый из ивовых прутьев и перьев, как птичье гнездо, он собрал вокруг себя кубки с дорогими винами, подносы со сладостями и даже несколько драгоценностей. В последнем углу, глядящем на север, возвышался алтарь Волчьей Госпожи, отбрасывая маслянистые тени, – из сухих веток и животных костей (только не волчьих!), окружённый связками душистых трав и сосудами с молоком.

Над каждым алтарём висели портретные гобелены тех, кому эти алтари принадлежали. Божественные фигуры изображались и на стенах самого неметона, вырезанные прямо в камне, – легенды и предания, переплетающиеся с выдумками людей. Каждый художник и резчик представлял богов по-своему, поэтому они никогда не выглядели одинаково. Но кое-какие черты кочевали из образа в образ: Совиный Принц неизменно изображался в богатых одеждах и с птичьими крыльями за спиной, Кроличья Невеста – в белом платье, Медвежий Страж – в тёплых медвежьих шкурах, а Волчья Госпожа – окружённой стаей волков. И всех их объединяло одно – маски покровительствующих им животных вместо лиц, ибо людям не дано знать, как выглядят настоящие лики богов.

От мысли, что сейчас эти лики безмолвно взирают на то, как шайка мерзких ублюдков оскверняет их дом, мне стало больно. Но от мысли, как близко я, оказывается, нахожусь к Солярису и таверне, у которой меня похитили, эту боль притупила надежда.

– Да мы просто везунчики!

Разбойник Йоки, который по-прежнему сидел передо мной на корточках, снова придвинулся ко мне и бесцеремонно дёрнул за прядь волос на затылке. На миг я подумала, что его заинтересовали мои серебряные заколки – не такие дорогие, как те, которые я попрятала по карманам в пещере, но всё же достаточно ценные, чтобы выменять на них мешок цыплячьих тушек, – однако разбойник не притронулся к ним. Вместо этого он растёр один из моих локонов между чумазыми пальцами, задумчиво хмыкнув.

– Светлые, как липовый мёд, – пробормотал он, к счастью не заметив где-то там же проклятой красной пряди, и посмотрел на меня в упор. – Глаза васильковые. Это и впрямь госпожа принцесса собственной персоной! Я видел её папашу несколько лет назад – один в один эта королевская свинья! Только тому мне хотелось сразу горло перерезать, а с этой я бы сначала поиграл…

– А какие у неё зубы! – ахнул шепелявый, и я тут же рефлекторно сжала челюсти.

– Какие, к Дикому, зубы?! – выругался кто-то из толпы. – Все смотрят на сиськи, а ты, как всегда, на зубы! Достал уже…

– Интересно, почему она не вопит? Бабы же трусливее телят. А эта смотрит и молчит… Не вёльва случаем? А если проклянёт?

– Она молчит как раз потому, что боится, – прошептал Йоки, и его пальцы, всё ещё блуждающие по моим волосам, вдруг соскользнули мне на шею. Каждый раз, когда я сглатывала слюну, они надавливали мне на гортань. – И потому что знает, что чем меньше слов, тем они ценнее. Ждёт своего зверька-спасителя, не так ли? Смотрит на стены неметона… Молится божкам? Наверняка Кроличьей Невесте. Я прав?

– Нет, – ответила я, с трудом подчинив себе срывающийся голос. – Я просто знаю, что внутри неметоны облицовывают базальтом, чтобы праздничные песнопения вёльв горожан не будили. Кричать здесь – то же самое, что кричать из колодца. А не спрашиваю, что вам нужно, потому что это и так понятно – деньги. Единственная наследница дорого стоит на рынке работорговцев, а если попытаться продать её короне – ещё дороже.

– Деньги? – переспросил Йоки, вскинув почти бесцветные брови, и я жалобно пискнула, когда его пальцы сжались вокруг моего горла так крепко, словно он пытался сомкнуть их. – Ты думаешь, мы припёрлись на другой край континента ради денег?! Вы, представители богатых домов, даже на смертном одре думаете лишь о своём золотишке. Всё потому, что вы не знаете, что такое смерть, и не ведаете, что творится на окраинах ваших земель. А ведь это ваши предки клялись оберегать их! Оберегать нас, простых людей! Думаешь, ты здесь ради выкупа, да?.. Вот же безмозглая потаскуха!

В чём-то Йоки был прав: я понятия не имела о жизни за стенами замка. Купаясь в отцовской любви и внимании прислуги, я привыкла чувствовать себя сытой, защищённой, обласканной со всех сторон. Все эти годы я стремилась компенсировать собственную изнеженность железным умом, вгрызаясь в любые книги и знания приезжих учителей. Даже моей любимой игрой были шахматы, а любимой забавой – подслушивать разговоры Совета, прижавшись ухом к замочной скважине. Я была никем, пустым звуком собственного имени и рода, но отчаянно хотела стать кем-то и обрести собственный голос. Стать достойной того прекрасного изящного трона из драгоценных камней и стекла, превзойти отца и поравняться с королевой Дейрдре. А по итогу всё заканчивалось здесь – в неметоне у подножия моего родного замка, в окружении безродных убийц и воров, ненависть которых я заслужила по праву рождения. И что ещё я могла сказать им, кроме как «Давайте я заплачу»? Ничего, кроме власти и денег, у меня за душой и не было. Первое терялось, стоило мне выйти за ворота замка, а второе, по-видимому, разбойников не интересовало. Значит…

– Простите, – сказала я. – В таком случае если вам не нужны деньги короны, то что же вам нужно?

– То, что ты не можешь нам дать. От тебя сейчас только один прок – сидеть и молчать, – сказал кто-то со стороны, на что Йоки как-то странно осклабился.

– А я вот с Гэлди не согласен. Лично мне дать ты кое-что можешь, раз уж пошёл такой разговор…

Я вдруг почувствовала тяжесть на бёдрах и на плечах – Йоки навалился на меня, вперив правое колено между моими ногами, чтобы развести их в стороны. Подобная сцена заставила половину присутствующих мужчин загоготать, а другую половину – замолкнуть от такого же изумления, какое парализовало и меня.

– Эй-эй, не дёргайся! Я всего лишь потрогать хочу.

Всего минуту назад мне была противна эта одежда из вонючего сукна в тёмно-коричневых пятнах, но в тот момент, когда разбойник принялся расстёгивать её на мне, срывая пуговицы и крепления, я возлюбила эту одёжку всем сердцем, так сильно, что согласилась бы остаться в ней навсегда. Лишь бы не без неё!

– Йоки! – выкрикнул мужчина с секирой в руках, выронив точильный камень. – Ты что, совсем спятил?! Это уже не смешно!

– Да что не так-то? Мы разве не должны убедиться, что это и вправду принцесса? А я только один проверенный способ знаю…

– Кочевник башку тебе оторвёт! Прошлый раз ничему тебя не научил?! Йоки!

Посыпались нитки от порванного кафтана и обрывки шнурков на рубахе. Я скосила глаза на собственную грудь и с ужасом увидела, что ещё немного – и та останется совсем обнажённой. Левая ладонь Йоки уже стиснула её до болезненной пульсации, в то время как правая не отпускала шею, заставляя меня откинуть голову назад. Пинаться, брыкаться, извиваться – это всё, что я могла, ударяя Йоки ногой в живот снова и снова, но он, будучи в три раза здоровее, удерживал меня на месте одним лишь коленом. Стул чудом не опрокинулся, когда я, жадно хватая ртом воздух, вспомнила о наручах и принялась тереть их друг о друга, пытаясь нащупать вставки опалов и высвободить клинки.

– Дикий, какая мягкая… Небось у тебя с десяток слуг, которые тебе спинку трут каждый день, не так ли? – спросил Йоки ехидно, и мне стало нечем дышать, до того сильно он придавил меня к стулу, практически обездвижив, пока его руки продолжали нагло исследовать то, к чему не имели никакого права прикасаться. – Надо же, ты даже сейчас молчишь. Дёргаешься вся, но ни звука не издаёшь. Почему? До последнего пытаешься сохранить достоинство? Готов поклясться, ты хочешь позвать на помощь своего зверька. Так давай, зови! Кричи, как кричат те, кого твой папаша обрекает на красную смерть. Кричи же, ну!

«Солярис! Солярис! Солярис!» Это действительно было единственным, что стучало в моей голове. Ни одной другой разумной мысли – сплошь инстинкты и чувства. Будь я драконом, это жжение в груди не было бы бесплотной яростью, а стало бы огнём, сжигающим моих похитителей. Будь я мужчиной, я бы так и осталась сидеть с мешком на голове, дыша сонными травами, чтобы не доставлять хлопот. А будь я простолюдинкой, меня бы не было здесь вовсе. Но я была той, кто я есть, и то, что хуже бесславной гибели, дышало мне прямо в лицо.

– Уйди прочь! – всё-таки не выдержала я, хотя мысленно поклялась себе не доставлять разбойникам удовольствия видеть мою истерику. – Уйди! Не трогай!

– Это всё, на что ты способна? – Ушную раковину обожгло горячее дыхание, а следом – прикосновение скользкого и мокрого языка. Кто-то из разбойников снова засмеялся. – Скажи, мне всегда было интересно, что заставляет женщин отдаваться ящерам? Их большой член? Говорят, до войны многие делили с ними ложе, некоторые даже понесли крылатых уродов после… А ты тоже совокуплялась со своим зверьком?

– Уйди!

Мой голос всё-таки сорвался на пронзительный визг, и гогот, раздавшийся вокруг, отразился от стен неметона эхом. Четверо богов продолжали безучастно смотреть на то, как оскверняли их дом и как оскверняли меня. Даже Кроличьей Невесте, заступнице целомудрия, было всё равно. Никто из них не был готов ниспослать мне одно из своих чудес, поэтому мне пришлось творить чудеса самой.

Я изогнула запястья до хруста, до крови, струйками побежавшей из ран, которые оставляли верёвки, и наконец-то приложила наручи друг к другу, ударив по камням.

Чирк!

– Тупая сука!

На пол священного дома богов закапала кровь, но теперь не только моя – Йоки, отскочив в сторону, закрывал ладонями рассечённое пополам лицо. Гектор не врал, когда нахваливал немайнскую сталь – острее неё и впрямь был только язык Дикого. Она разрезала верёвки быстрее, чем за секунду, стоило обнажённому лезвию всего лишь соприкоснуться с ними. Точно так же легко она разрезала кожу и плоть, когда я, вскочив на ноги, вскинула вверх руки прямо у Йоки перед глазами.

Стул всё-таки опрокинулся назад. Едва не споткнувшись о него, я попятилась от обступающих меня мужчин, но тут же была поймана за горло окровавленной рукой. Глубокая, идеально ровная черта разделяла лицо Йоки на две половины от лба до подбородка. Кровь заливала ему глаза, горящие огнём, и, недолго думая, он приложил меня головой об алтарь Кроличьей Невесты.

– Вот теперь ты точно не отделаешься легко, дрянь!

От вспышки боли в глазах у меня потемнело. По виску и щеке что-то потекло, путаясь в волосах, и я так и осталась лежать на полу, впиваясь ногтями в швы между каменными плитами. В ушах звенело, а силуэтов вокруг становилось всё больше и больше, как и крови, пролитой в неметоне, пока порыв ледяного ветра, ворвавшись с улицы, не затушил часть свечей и не заставил толпу расступиться.

– Эй, живо отошёл! Какого Дикого здесь происходит?! Я не для того задницу в ледяной воде морозил, чтоб вы сами её прикончили!

Мне показалось, что несколько минут ничего не происходило, словно время замерло, смиловавшись надо мной и позволив немного передохнуть. Лишь чувство тяжести в какой-то момент снова обрушилось мне на плечи, а затем я вдруг очнулась на том же стуле, поставленном обратно на ножки, нос к носу с ещё одним мужчиной, которого не видела в неметоне прежде. Но которого будто видела где-то ещё…

Кривая улыбка со сколотыми верхними резцами, выпирающими и острыми, как у горных львов. Горящие голубые глаза, почти прозрачные. Из всех присутствующих лицо было разукрашено лишь у него одного – широкая красная полоса шла горизонтально через переносицу, закрашивая оба глаза. Ещё одна шла вертикально, от точки между бровей до нижней губы. Вместе они образовывали крест, а над скулами располагались ещё три симметричные точки – то был традиционный окрас Медвежьего Стража, который наносили перед охотой или сражением. Из-за него было сложно определить, сколько мужчине лет, но, судя по мускулистой и громоздкой фигуре, жизнь славно его закалила. На голове, выбритой по бокам от зачёсанного хвоста, проступали витиеватые тёмно-синие татуировки – орнамент туата Талиесин. Таким же узором были увенчаны рукоять его топора и медная гривна[13]13
  Гривна – кованое изделие в виде обруча, которое носится на шее в качестве украшения или отличительного знака.


[Закрыть] на жилистой шее под накидкой из бобрового меха.

– Кочевник, мы просто… – проблеял кто-то из толпы, на что мужчина передо мной щёлкнул языком, призывая к тишине, и эта тишина действительно воцарилась за его спиной. Даже Йоки, прижимающий к кровоточащему лицу рукав, отошёл подальше и притих.

Перехватив оба мои запястья одной рукой, тот, кого звали Кочевником, принялся бегло осматривать не то болтающиеся на них верёвки, не то сырые раны. Меня будто снова ударили – от чужого прикосновения я мигом отрезвела и, поддавшись рефлексу, снова дёрнула руку вверх. Лезвие всё ещё торчало из наруча параллельно ладони и точно проткнуло бы Кочевнику шею, не успей он перехватить клинок пальцами в последний момент. На его раскрашенных губах расцвела нездоровая улыбка, и я, опустив взгляд с его лица вниз, вдруг поняла: немайнская сталь ведь, а он даже не порезался!

– Плаваешь как бревно и дерёшься так же, – усмехнулся Кочевник, и, застигнутая врасплох, я даже не заметила, как он меня обезоружил – стянул оба наруча одним ловким движением и отшвырнул их в дальний угол аккурат под алтарь Стража. Звон металла показался мне оглушительным, как и внезапное озарение.

– Это ты спас меня в Цветочном озере?

Не произнося ни слова, Кочевник поправил мою рубашку с оборванным кафтаном, закрыв вырез на груди, а затем поднялся на ноги, оставив мои запястья свободно лежать на коленях. Ростом он, оказывается, был где-то с меня, если не ниже, зато силой и меткостью обладал поистине звериной: подняв одной рукой увесистый бронзовый кубок со стола, на котором обычно подготавливали дары, он вслепую швырнул его в Йоки. Тот упал как подкошенный, с разбитым лбом, и повалил за собой ещё несколько человек.

– А теперь, – вздохнул Кочевник, потирая костяшки пальцев, на которых виднелись свежие мозоли. – Говори.

– Что говорить? – растерялась я.

– Где жители деревень?

– Я не понимаю…

– Не строй из себя дуру! Я о тех деревнях, в которых побывал ваш треклятый Красный туман! Что это за сейд? Зачем несчастные люди нужны королю? Как их вернуть? Отвечай!

Кочевник буквально кричал мне в лицо, уперев руки в спинку стула за моей головой, из-за чего между нашими лицами не осталось ни дюйма свободного пространства. Я смотрела на него широко распахнутыми глазами и впервые не знала, что сказать, хотя слова всегда были главным (и единственным) моим оружием. Однако как разговаривать о том, о чём ты не имеешь ни малейшего представления?

– Ну! – поторопил Кочевник, и мне в лицо ударил сноп опилок: он сжал спинку стула с такой силой, что та треснула пополам. – Не молчи!

– Я не знаю, о чём ты говоришь, – честно призналась я, смело встречая его взор, хотя не была уверена в том, что не пожалею об этом. Отец рассказывал, что смотреть в глаза дикому животному – значит показывать свою готовность к драке. А Кочевник и впрямь походил больше на животное, нежели на человека, – импульсивный, резкий, весь в мехах, с низким, как медвежий рык, голосом и с таким же диким, даже немного сумасшедшим взглядом. Того и гляди вцепится зубами в горло! – Король не имеет к Красному туману никакого отношения. Это такая же проблема для знати, как и для простых людей. Я сама была там, в деревне на границе туата Найси, где видели туман в последний раз, и едва не пала его жертвой!

– Но всё-таки не пала, – весомо заметил он, лишив меня аргумента. – Не смей сравнивать себя с простыми людьми, принцесса! Это ведь не семьи знати исчезают одна за другой. Не ваши дети оставляют в память о себе лишь погремушки и воспоминания об их смехе. Не ваши жёны растворяются за углом собственного дома прямо с младенцами на руках. И не ваши роскошные, большие и хорошо снабжаемые города вымирают один за другим!

– Так вы… – Я осмотрела помрачневших мужчин, которые как один утратили былую надменность и стали выглядеть не только озлобленно, но и скорбно. – Вы жители пропавших деревень?

– Те, кто остался, – процедил Кочевник. – И те, кто никогда не простит короне её безразличие. Мы заставим короля ответить за все его игры с вёльвами и Диким! Мы потребуем плату, но не деньгами, нет, а истиной. Как думаешь, истина стоит столько? – Тяжёлая рука Кочевника, перевязанная ремнями из мягкой телячьей кожи, легла мне на затылок и с нажимом погладила по голове. – Она стоит жизни принцессы? Или ты дешевле её?

Полная картина наконец-то сложилась. Ещё несколько часов назад я удивлялась тому, кто мог вытащить меня из ледяной воды озера и уйти, не потребовав награды, но теперь стало ясно – требование награды просто было отложено на более удобный момент. Утони я тогда, Кочевник не смог бы выдвигать королю свои условия. Моё спасение – всего лишь отсроченная казнь. Но ведь…

– Красный туман не дело рук моего отца, – сказала я, вернув себе самообладание. – И я, и мой отец хотим остановить туман и найти пропавших людей не меньше, чем вы. Все в Столице этого хотят. И именно этим мы с Солярисом и занимались, пока ты, болван, не подбросил ему записку и не начал тратить наше драгоценное время, которого и так ничтожно мало! Отпусти меня, и я клянусь, что найду ваших родных, покончу с Красным туманом и позабочусь о том, чтобы больше никто и никогда не терял близких. Отпусти меня, и ты…

«Выживешь», – хотела сказать я, но не успела.

В неметонах всегда было темно из-за отсутствия окон и душно из-за количества горящих свечей. А ещё здесь было слишком тесно для дракона в первородной его ипостаси, поэтому Солярис явился человеком, дабы не снести колонны и не похоронить нас всех под грудой камней. Он вышиб единственную дверь со второго удара, и та, деревянная с чугунными ставнями, отлетела так далеко, что придавила одного из разбойников. Лязг обнажённых секир и топоров ознаменовал начало боя, но никто не осмелился первым бросаться в драку: мужчины лишь выстроились у противоположной стены, в то время как Кочевник лениво оглянулся через плечо. Из-за того, что он загораживал мне весь обзор, я не видела, насколько Солярис зол, но почувствовала это – в неметоне стало в два раза жарче.

– Приходи, – произнёс он вкрадчивым, недобрым тоном, поселив в неметоне выжидающее молчание. – При-хо-ди. – Солярис повторил это слово ещё несколько раз, сначала по слогам, а потом по буквам. – Так оно пишется. Освой грамоту, бестолочь, прежде чем бросать мне вызов. Ты что, только вчера с гор спустился?

– Я из деревни Хардвик у горячих источников, что в туате Талиесин. Там нет гор, только леса! – прогремел в ответ Кочевник. Он расправил плечи, вытянул шею и принял такую же позу, какую принимает рассвирепевший медведь. – И я прекрасно владею грамотой!

– Правда? – Тон Соляриса сочился сарказмом. – Ну и как же пишется «Талиесин»?

Кочевник замешкался. Можно было подумать, что Солярис, как всегда, издевается над всеми без разбора – даже численное превосходство соперника было для него лишь очередным поводом для презрения, – но я знала правду: он издевается, чтобы отвлечь. Чтобы забрать себе всё внимание разбойников и не оставить ничего мне, сидящей за их спинами без какого-либо оружия и защиты. Отодвинуть меня на второй план – лучшая защита Сола в данную минуту.

– Как ты выследил нас? – спросил Кочевник, снимая с пояса серебряный топор с орнаментом родного туата. – Я же хорошо постарался. Ты должен быть уже в десяти лигах от Столицы и бегать за чужими повозками, как собачонка. Старая карга продалась?

– Нет, просто ты пахнешь лесом. – Солярис наконец-то сделал шаг в сторону, будто намеренно, чтобы я могла его видеть, и повёл по воздуху носом, демонстративно принюхиваясь. – Из-за этого ты сливаешься в окружении деревьев, но не в окружении людей, которые в основном пахнут едой, сточными водами или хмелем. В городе лес тебя выдаёт.

Кочевник нахмурился и, задрав руку, понюхал собственный рукав. Мой взгляд прилип к Солярису, держащемуся степенно. Он даже не смотрел на меня. Из-за этого и я не решилась позвать его по имени, да и знала, что не стоит – «не отвлекай, не дёргайся, не показывай привязанности». Правило для тех случаев, когда столкновение неизбежно. В полумраке арки, что низко нависала над вышибленной дверью, глаза Сола снова горели золотом, а волосы, с которых почти полностью сошла зола, отражали лунный свет и светились серебром. Ни румянца, ни испарины, ни отдышки – Солярис будто просто проходил мимо неметона и решил заглянуть внутрь, как обычный прихожанин. По нему и не скажешь, что он вообще искал кого-то.

– Давайте разделаем его по кусочкам и продадим? – предложил кто-то из толпы. – Слыхал, на чёрном рынке за один драконий хвост можно выручить целый ящик золота…

– Нет! Никакого чёрного рынка, – рявкнул Кочевник. – Медвежий Страж не ради этого наделил меня силой. Я должен следовать его Пути. К тому же я с детства мечтал об этом. – Он закатал рукава, ощерился и демонстративно взвесил в руке свой топор, выступая вперёд. – Завалить ящера! Отец рассказывал мне о битве у Дикого Предела ещё в детстве. Один из ваших оставил его без руки, из-за чего мы полгода жили впроголодь, пока отец не приноровился сносно стрелять из лука, натягивая тетиву зубами. Жаль, он не дожил до этого момента! Но ничего, я возложу голову королевского зверя ему на могилу. Только не поддавайся, ладно? Мне не нужна лёгкая победа. Я хочу, чтобы это было трудно.

– Обещаю, это будет трудно, даже невозможно. – Солярис оглядел разбойников из-под опущенных ресниц, удерживая взгляд на лице каждого по несколько секунд, и, заметив это, Кочевник загоготал:

– Нет, ящер, не надейся. Всё веселье только наше!

Кажется, даже Солярис удивился той самонадеянности и прыти, с которыми Кочевник кинулся на него. Тот относился к сражению так же, как относились ярлы к выпивке на моих пирах: чем больше и крепче, тем лучше. Я была готова поклясться, что видела на лице Кочевника улыбку, когда он размахивал топором направо и налево как одержимый, загоняя уворачивающегося Соляриса в угол. Я помнила его давний наказ никогда не вмешиваться в драки – чтобы, защищаясь, ему не пришлось защищать ещё и меня, – но тело рефлекторно подалось вперёд. К счастью или к сожалению, меня тут же вернули обратно на стул. Подняв голову, я увидела ухмыляющегося Йоки над собой и тут же отвернулась, понимая, что всё, что мне остаётся, – это смотреть и не рыпаться.