Текст книги "Ностальгия, или Необъявленный визит"

Часть 7. Его либидо

Адюльтер не мог закончиться как-то иначе. Предпосылки к тому тянулись два года их совместной жизни. Но даже в нервном разрыве, со всеми атрибутами сорвавшихся крайностей, не было бы основания делиться с миром о содеянном. Каждая вторая бывшая пара могла нарисовать вам свой сюжет, захватывающий своим противоречием, в сущности оставаясь в разряде все тех же банальных развязок, прозревших на какое-то время разумов. Знаменитая фраза: «Почему именно мне и так больно» – ставит все по своим обычным местам без ремарок. Проходит время, и большая часть из обеих когорт, обозначивших в своем будущем новый сценарий, не пожалеет о том, что оказался или оказалась в нужном месте так некстати.

Исключения и крайности – не правило, поэтому пусть заостряют на них внимание толкователи и хироманты, нас же беспокоит нарастающая динамика огромной армии растревоженных рассудков. Нагрузка напряжения возрастает с пониманием: тебе не хватает какого-то поганенького заштатного дня, чтобы до конца года вся бумажная волокита завершилась логическим концом. В противном случае твой бизнес не даст большой трещины, но сознание желало упокоиться непременно бескомпромиссным «Виктори». В этом году получалось, правда без яркостей, все: из маленьких мелочей складывались маленькие удовлетворения, не вырастающие в большой, как этот, завершающий бросок. Оказывается, можно работать по-крупному – есть клиент, желающий отдать много за твой удачный блицкриг. Когда в карточной игре идет масть – надо играть. В нашей работе, к сожалению, становится основой жить по тем же правилам.

Не удивительно: в общем раскладе везения именно в этом году Юлька сделала свой окончательный выбор в его пользу.

Она ждала новогоднего сюрприза, а он, как последний подневольный клерк, кувыркался над бухгалтерией в гордом одиночестве, опасаясь не бумажной – другой ошибки. Судорога сознания удваивалась его обязательным содержимым. Он не хотел делить работу и Ее. И она, и работа были колоссом, охраняющим все обозримое будущее. Не появись она, вряд ли он так рьяно позарился бы на авантюрную возможность обогатиться. Тщеславие – хороший попутчик в достижении благородной цели, но очень часто оно же – могильщик далеко идущих идей.

В этот последний день года хотелось раз и навсегда оставить за рубежом пройденного малоприятные факты рутины. В шесть часов вечера он поднял осовевшие глаза от сметной спецификации: огни украшенной елки размеренно моргали размытым пятном. Он смотрел на нее уставшими глазами, не пытаясь сконцентрировать взгляд, а мысли терялись в воспоминаниях. Полузакрыв глаза, вспоминал: прошлое плыло в синюшном смоге «косяка». Почти наяву он ощутил действие глубокой с просвистом затяжки. Реально сдавило виски, малиновым перезвоном в ушах накатило безразличие.

Баловство травкой не закончилось для него трагедией. Он всегда верил в свои силы, но кто его знает, как далеко могло зайти упорядоченное расслабление, не будь в примере Вовчика. Друг детства затерялся в деревенской унылости, наследстве своей бабушки. В развалюхе, где он обитал теперь, не осталось места для их совместных планов. С трудом скинул оцепенение – елка приняла четкие очертания, весело множась моргающими глазками в зеркале игрушек, но так же четко проявилась кипа недовершенных папок – он отпустил волю и вновь уплыл в размытый мир прошлых ощущений…

С Юлькой и Вовчиком с пятого до окончания школы проводили вместе все каникулы. Если кому-то из родителей не удавалось осилить общих мероприятий, двое, в солидарность одному, оставались на все лето дома. Глубоководный причал: море до обгорания плеч, путешествия в горы – каникулы пролетали одним большим днем. И травку косячили на троих – Вовчик оказался консервативнее и глубже. Учеба в институтах разбросала по всей стране: Юльку – в уральский медицинский, его – в московский строительный, Вовчика – в белорусский железнодорожный. Мысли об их былом братстве грели в трудное время, хотя неопределенностью последнего времени мешали кардинально изменить свой быт.

Политическая кутерьма в стране оборачивалась многим трагедией – ему, среди удачливых, повезло больше. Он легко поднялся до высот строительной фирмы. Юлька выскочила замуж – никого не родила, но три года поучаствовала в семейной идиллии. Вовчик оказался самым чувствительным, думалось, именно распавшееся братство и Юлькина измена довершили свой роковой мазок.

Юлька пришла из ниоткуда – классная, ставшая женственней, упоительней. Он смотрел на нее с вожделением давно, однако до поры мог предполагать лишь задушевным другом. С момента ее появления захотелось рвать на опережение, дерзать, преобладать. В видениях он жаждал ее, он ласкал ее ножки, обнимал, зарывался носом в знакомую до последней родинки ложбинку живота.

Под Новый год они поехали к Вовчику. Рутинной работы в бизнесе всегда хватало, пресловутое русское разгильдяйство удваивало занудство. Но тогда выплыла на отмель Юлька – он бросил все, и Земля не изменила вращения. Юльку, которая боялась высоты, именно он обнял первый, прыгнув с ней с высоты причала в воду. Ее как подменили – ей понравилось бросаться в голубую прозрачность с высоты, заходить стрелой в воду и оглашать мир диким криком очередной победы над страхом. Впервые ощутилась прелесть ее трепетного тела. Отныне он искал случая повторить подобное ощущение, и повторял, а Вовчик при этом мрачнел.

В этот раз они собрались к Вовчику вдвоем – они уже знали о его падении. Причем решение пришло тогда, как и сегодня, в последний день года. Зима не складывалась – моросил занудный дождь. Они стояли на голосовке под одним зонтом – он жадно чувствовал ее женское присутствие. Сладкая волна близкого обладания женщиной подкатила к груди. Стильная, красивая, знающая себе цену Юлька прижималась к нему, может быть, слишком откровенно. Объемная ее грудь волновалась в сантиметрах от его лица. Они молчаливо оценивали пограничное состояние, но старые установки пока работали сдерживающим фактором. Юлька знала всю его подноготную без рисовки, а он ее – до последней родинки на изломе лодыжки. Она вся состояла из родинок, только одни принадлежали ему – другие всем желающим. Ожидали и мгновение, и вечность. Дождь усиливался, штанина от стекающего с зонта студеного ручейка обвисла вытащенной из воды тряпкой. Он замер и не двигался, он был в состоянии не двигаться так бесконечно. В охватившем блаженстве, в фантазии обладания ни мыслишки об их тройственном союзе.

Видавшая виды обшарпанная малолитражка остановилась в самый пик его разгулявшейся фантазии. Ехали молча, можно сказать крались, пытаясь пронизать светом слабых фар наползающую пелену тумана. Он чувствовал ее холодную, мягкую – знакомую Юлькину руку. Водитель сомневался в местоположении – на развилке вышел, в густом молоке тумана его фигура растворилась мгновенно. Саданувшая в открытую дверь стыль притупила сознание, он поднес прохладную ручку Юльки к своему лицу. Это длилось мгновение – вернулся водитель, с неудовольствием развернулся на 360 градусов, сделал повторный круг и въехал на щебнистую дорогу. По днищу ударило дробью камней. Зелень циферблата электронных часов высвечивала 21.30. Юлька молчала. Как от внезапно открывшегося таинства, рука ее дрогнула.

«Она плачет?»

Нет, Юлька смотрела сухими стеклянными глазами вперед, не выказывая никаких эмоций.

– Везунчики, вы ребята, – не оборачиваясь, воскликнул удовлетворенный водитель. – Три месяца назад по этой каше моя «ласточка» могла только пролететь. Поработали дорожники – с Плавненским реальная связь. Но не возрадуйтесь, к дому в любом случае не подкатим. Профиль отсыпали, а по улочкам колея по колено. По-над дворами продеретесь. Хутор небольшой, за полчаса в любой конец дочапаете. За остаточное качество вашей обувки не ручаюсь, но все, что смог, получайте. – Он, будто в насмешку, остановился у огромной лужи между двумя крайними дворами. – Эта улица будет Центральная, там разберетесь.

В небо недалеко от них взлетела ракета, в отсвет ей с другого конца рассыпалась многоцветьем петарда, канонадой хлопнули в отдалении звучные залпы.

– Смотри, и туман на счастье ваше рассеивается. Хуторянам в непогодь самое гульбище. Могет быть, и я поспею к столу. До Крымска назад еще надо дотелепать.

Он с удивлением посмотрел на щедрый дар.

– Не-е, сдачи не будет. – Когда же узнал, что все можно оставить себе, расчувствовался: – Желаю вам, мои хорошие, счастья в этом и в последующие годы… Извиняйте, до места никак не могу, – расшаркивался водитель.

Хутор скукожился холодным желтым пятном, накрывшись пеленой сгустившегося сумрака. В памяти сохранился адрес – Школьная, 5.

– Попытаться вычислить среди добротных строений школу, очевидно, это и будет нужная улица? – мыслил он вслух.

Сплошная жижа дороги не позволяла идти прямо – они плутали в прогалинах мелководья от изгороди к изгороди. На удачу, в одном из дворов звякнуло ведро. Он слишком активно метнулся в ту сторону, заскользил – упал на четвереньки, но его увидели.

– И хтой тут по ночам шастает? – донесся женский развеселый голос. – Как, говоришь, звать? Владимир Нестерович Радаев? Не знаемо таковых. А адресу не буде? Шкильная, как же, цей наркоша, что ли? Антиллигентный с виду, а опущенный. Бабулька его учителкой была, так? – Разудалая казачка в определенном подпитии понимала все с полуслова и не скупилась в общении. – Надо було по прохвилю маненько дале, таперичка по-за банькой – налево, там школа кирпична – через дом его хата. З Новым роком вас, ляд их возьмет, господа хорошие. Не мацкай грязью забор, на нашем авеню такие правила.

Озадаченные, они переглянулись, но двинулись в указанном направлении. В отблесках светильников мелькали щупальца причудливых теней – народ праздновал. Было ли гулкое празднество обычной русской традицией по не самому худшему прошлому или оно рождало начало лучшему грядущему, наверное, не сказал бы отчетливо никто. В глазах пришельцев наступивший праздник носил картину апофеоза. Такое начало обязано было сохранить желание повторения приятных мгновений. Известно, что именно такими мгновениями у многих вершится жизнь. После откровения хуторянки надежда погасла в них выпущенной новогодней петардой, не давшей яркой вспышки. Школьная оказалась без колеи, они плелись по центру ее, смирившись с грязью. Неподалеку, за кирпичной лепешкой школы, у старой мазанки они остановились. Подслеповатое оконце отбрасывало свет на сетчатую вздыбленную изгородь с поржавевшей табличкой – в ней угадывалась цифра 5…

…Он почувствовал, как ускорилось сердце. Внушительная кипа бумаг показалась ему такой малостью в сравнении с пережитым тогда. С ожесточением перелистал папку, ухватившись за спасительную мысль…

…Из тесноты темных сеней они вошли в тускло освещенное помещение. Еще там ударил в нос едкий запах кислятины. На сером рядне постели белело изможденное, но узнаваемое лицо. Юлька метнулась к кровати. Дрожь прокатилась по телу – сейчас грянет момент истины. Она остановилась рядом, в метре от постели – плечи ее задрожали. Он ждал этого момента. Рука Вовчика безвольной плетью висела перед ней, рука, которая когда-то так хотела приласкать ее. Вовчик открыл мутные безразличные глаза, на миг в них вспыхнула искра выпущенной ракеты – он попытался что-то сказать. Юлька напряглась и опустилась перед ним на колени.

– Вовчик, ты слышишь, мы с тобой!

Слезы текли по ее щекам, лицо исказилось неподдельным сочувствием. За ее спиной он почувствовал прежнюю с ними связь. Влюбленные в Юльку глаза безразлично смотрели в никуда. Вовчик тяжело ворохнулся – с большим трудом сел.

– Вы не рады моему падению?.. Вовчик – воздух, слышите, плохой воздух, окружающий вас. Пшик, пустота, ничто. Воздух не может ни падать, ни чувствовать. Будьте счастливы!!!

…Бесполезно шуршала в руках бумага. В кутерьме мыслей его вдруг осенило. Со свойственным в последнее время ожесточением он решительно набрал телефонный номер. Трубку подняли мгновенно, будто давно жили ожиданием этого спасительного звонка.

– Ты хочешь меня, заезженного, наполовину убитого, больного непостоянством, ненужного самому себе?

– Люблю тебя… всякого, – ответили на другом конце. Он продолжал бессознательно теребить папки, вспоминая их последний визит к Вовчику. Они уехали тогда, оставив свои координаты пожилому соседу. Он же и вывез их на своей «Ниве» до районного центра. Через три месяца печальное сообщение о кончине друга застало их на вечеринке по случаю помолвки. Возможно, кто-то вам и сможет выдать сюжет большего противоречия – все равно он не выйдет из разряда банальных историй нашего остановившегося настоящего…

Тихо скрипнула за спиной дверь. Ноздри защекотало знакомым присутствием. Сердце внезапно обуял невероятный покой, в его мягкой оболочке не хотелось больше ни гореть, ни рвать на опережение.

– Трудно, милый, забыть наше прошлое. Как я понимаю тебя.

– Жанночка, ты искренний друг, но мы убийцы, и с этим я жить не смогу… Я возвращаюсь в семью.

Часть 8. Перерыв

Горе! Горе!

Иссякает светлый ключ…

Ощущения и привязанности подавляющего большинства, как мода, схожи в своих проявлениях. В мелькающих лицах преобладала откровенная неудовлетворенность. А виной всему банальная резкая перемена погоды. Прошедшее знойное лето, если не полностью, то в большей мере, усыпило бдительность в неизбежности грядущих катаклизмов. Прохлада бодрила, и пока не действия, но мысли понеслись за пределы физических возможностей. Вялое существование запросило новых горизонтов. И, наверное, не столько климат, сколько задремавшая, в связи с обстоятельствами, человеческая суть решила выйти в следующий временной простор. Оракулам возрастная последовательность знакома до тонкостей – в 32 живешь по принципам: «Сегодняшние ощущения только для меня, а все иное старо – оно до меня, и это другая история». Принесший прохладу свежий северо-восточный ветер ласково трепал стрижку – непочатая бутылка пепси, скорее дань привычке, чем существующая потребность, оттягивала легкую сумочку на плече.

«Наш союз, наше гнездышко, наш остров сокровищ в необъятном людском море – распались, еще не ощутив зловещего дыхания трудностей. Сегодня все доступно для понимания, а тогда, два года назад, завораживающее начало: „В тридевятом царстве, в тридесятом государстве…“ – закончилось нежданно, совсем не сказочной фразой. И как же дальше? Пресловутое „время лечит“? Благодарите Бога, если вы хотя бы раз на протяжении своей жизни испытали на себе только один взгляд, перешедший в любовь. Этот критерий душевной глубины не так благозвучен сегодня, как, к примеру, пятьдесят лет назад. Случается, и подобное чаще, для одного это дань времяпрепровождению, а другой в итоге несчастен. Только тот единственный взгляд способен озарить ваш длинный жизненный путь, только он способен удвоить ваши силы, с годами подточенные дрянной экологией, социальным несовершенством и нелепым окружением».

Внезапно свалившаяся прохлада спешно поработала охрой в зеленом буйстве листвы. Исполины платаны, казалось, еще вчера скрывающие лавочки своей густой тенью, сегодня с легкостью пропускали лучи солнца сквозь подбитую желтизной изреженную крону. Теплое лето вселило некоторую надежду в бесконечность райской жизни, но нынешнее дыхание ночной прохлады грубо искажало это русло мыслей. Все хорошее обладает чудесным свойством задерживаться в клетках памяти и не теряться в ее закоулках даже с течением времени. На аллее, упирающейся чередой огромных деревьев в набережную, по инерции щеголяли шоколадными торсами поредевшие отдыхающие. Если месяц назад сложно было отличить во фривольных силуэтах своих от чужих – сегодня этот контраст наметился с очевидностью. Своим в подавляющем большинстве пришлось провести скорую ревизию прошлогодних гардеробов, а изощренные модницы спешили продемонстрировать краски новых сезонных совершенств.

В прошлогодних джинсах, чувствуя несовершенство похудевшей за лето фигуры, она спешной походкой шла вперед к набережной. Никаких дел в той стороне не намечалось, просто свойство спешащего во всем сердца толкало ее вперед. Она подсознательно пыталась открыть скрытые пока от взора новые горизонты. Какие – этого не ведает никто, даже она сама. Но неукротимая жажда новизны подгоняла ее изнутри к каким-то суматошным действиям. Она готова была открыть мечущуюся душу первому встречному, но «каждый сам в себе» не смогли догадаться о том. Чтобы как-то занять бестолковые руки, сорвала крышку с бутылки. В нос ударил бодрящий запах колы, но пить не хотелось, и, лишь пригубив, она забросила бутылку назад в сумку. Как короток путь, когда никуда не спешишь. Села на свободную лавочку с видом на бухту – тянуло густым настоем морских водорослей. Сбоку присоседился чистенький, ухоженный паинька-мужичок под шестьдесят. Не скрываясь, слащаво окинул с ног до головы, явно намереваясь что-то сказать. «Только не этот!» Не хотелось стандартных слов участия. Предвосхищая действия, встала и пошла дальше. Перерыв заканчивается через сорок минут, есть время развеяться от рабочей суеты. На лавочках застыло по одной фигуре:

«Видно, немало нас таких, желающих уединения и тонкого понимания?» Сколько же надо вогнать грязи в душу, чтобы отрешить от поиска?!

То, что случилось с ней, – самый обыденный эпизод курортного городишка. Она брела вдоль набережной, а мысли улетали куда-то очень далеко, и, когда возвращались, делалось жутковато: как она умудряется идти в нужном направлении. «Мать твою, крепи жестче», – донеслось с причала, и опять провал в сознании. Тогда шум жизнедеятельности пропадает, как за невидимой стеной. «Тысячу раз слышанное „малыш“, но что за сила возникает в тебе, когда слышишь его в свой адрес?! И это было со мной!» Сомнения и противоречия буравили голову. «Ведь хороший был, ласковый, целовал так, что забывала дышать. Может быть, причина охлаждения во мне? Но я не чуждалась его… Не могла же я навязываться ему откровенно все двадцать четыре часа?» Она повернула назад, втянулась под сень платанов. Что-то мелькало вокруг, кто-то здоровался, но тягучие, как смола, мысли не спешили возвращать в действительность. Оценивающий взгляд его мамы. Его подарок в бархатной алой коробочке в форме сердечка, а внутри ее звездная суть – ее знак зодиака, отлитый в золоте. Идиллическое чаепитие, возвышенные, далеко идущие планы на устах согревают до сих пор.

Остановилась, от сумбура запершило в горле. Густая терпкая жидкость раздражала – захотелось воды. Квас!

– Налейте стаканчик!

Холодный напиток взбодрил, осадил муть в голове. Пятьдесят два, пятьдесят один, пятьдесят – отсчитывал секундомер светофора. До конца перерыва пять минут…

Часть 9. Последний шанс

Меня убить грозишься! Ну и что ж?!

Не счастье ли, что ты меня убьешь?

С пригорка, где расположились видавшие виды ведомственные двухэтажные дома, открывался пейзаж на частный сектор застройки. Россыпь аккуратных домиков сверху вниз белым потоком стекалась к самому морю, начинающему покрываться предвечерней испариной. Линия горизонта скрадывалась, исчезая на глазах, и было жутковато от возможного сговора двух стихий. Небо купалось в море, а оно испариной распростерло к нему объятия. Все в тот памятный вечер происходило впервые, будто и небо, и море появились только сегодня, сейчас, как вещие прорицатели чего-то невиданного.

С каждым очередным подъемом за очередной ношей сердце неспокойно подколачивало в груди. Грандиозное решение созрело внезапно, в один день, и оттого, как сразу стало легко и свободно, стало понятно – оно единственное и правильное. Но устоявшийся быт и привычки тянули неуклонно назад. Жажда оздоровления и новизны в какой-то миг возобладала в нелегкой внутренней борьбе. Он трезво представлял трагизм своего положения. В пятьдесят четыре начинать новую жизнь не каждому дано. Оставить то, ради чего прошли лучшие годы… Так тяжело доставшийся дом, выстраданный на пене перестроечной крутоверти. Каждое деревце в саду, посаженное с любовью и знанием дела, – оставить, забыть, вычеркнуть? А впереди не так уж много: не успеет, не завершит, недочувствует! Не в его характере была частица «не»! Где взять силы?! На коротком рывке, собрав в кулак волю и остатки сил, подобно спринтеру, выложиться на последних метрах и пасть?! Может быть, потом, один раз в году, на Радуницу, вымучат дети над холмиком теплое словечко, порывшись в шелухе памяти?! С этими сомнениями, раздирающими грудь, он сновал вверх-вниз, перетаскивая нехитрый, но дорогой ей смысловым содержанием скарб. Вверх – вниз, вверх – вниз… Тридцать ступенек, он их посчитал, поворот – еще тридцать. Каждый подъем как этап к познанию другой истины. Стульчики, книги, коробка с детскими игрушками и множество цветов в разнокалиберных горшках всех оттенков и цветов. Как закономерность – на середине пролета пути встречались. Мимолетный молчаливый взгляд: один – усердно-сосредоточенный, другой – испуганно-вопросительный. Один – в себе, другой – «на блюдечке».

«До сих пор сомневается, не верит своему счастью. Как возвышенно, как самозабвенно, с каким рвением все обозначилось».

Собственная жизнь – давно она начиналась, в прошлом столетии. Не хуже и не лучше остальных, сплошь из этапов: вначале познание истины, потом ползком к материальному совершенству. Лучшее отдано государству, обществу, наверное, во имя прогресса, будущего процветания? Как выясняется позже, прогресс – не усилие всем скопом в попытке сдвинуть гору, а, прежде всего, самосовершенствование, возможность научиться преодолевать преграды, эффективно используя возможности собственного мозга. В семейной жизни так же, только в одиночку, и лишь много позже используя открывшиеся возможности.

Уверен, не найти человека, которому не было скверно, до визга безысходности, хотя бы один-единственный раз, когда он понимал: ты в тупике, из которого не знаешь выхода. Разумеется, у каждого своя степень чувствительности и, конечно, разные критерии. Здесь важно вспомнить состояние. Если получилось – двигаемся дальше, если нет – переключаемся на другое, это не наше.

Не пожелаю никому, даже виртуальному заклятому врагу, проснуться однажды ночью в пятьдесят четыре и ощутить себя одиноким, не нужным никому на всем белом свете, и в первую очередь – лежащей рядом, единственной и неповторимой, далекой от бури, которая бьется в груди. Все, к чему стремился, завершил: вырастил сына, построил дом, посадил не дерево – целый сад. А удовлетворения нет! Все усилия, плод всей жизни оказались не нужными никому.

Пути встретились точно в середине пролета. Остановились, посмотрели друг другу в глаза, а мысли далеко. Пустая комната отозвалась эхом. Последние мелочи с трудом вошли в переполненную машину. Впереди новая жизнь, но до чего печально преодолевать новые старые трудности!

– Не смог я перешагнуть, мой друг, через память, через пережитые чувства, через чувственный багаж взаимосвязи. Понял в последний момент: мне такой альтруизм не потянуть. Чутьем понимал: эта, пусть прямая, дорожка не выведет к вершине, где все счастливы.

Не скажу, что все мои длинные монологи прошли на одном дыхании – мы пили чай. В промежутках я угощал его собственными блинами с пылу с жару, выходили на балкон с видом на далекое море, на горы, припорошенные снегом. Мы схоже воспринимали свежий воздух текущих перемен. По моим эмоциям, поведенческой логике он понимал: окончание близко, но экскурс не окончен. Он мало говорил, но всяк чувствует, когда становится малоинтересным. Он был внимателен и даже где-то горел, пытаясь сопоставить возможное свое участие в том или ином событии.

– В заключение хочу еще об одном, затронувшем меня отдаленным краем, событии. Коснется оно круга лиц, с которыми я плотно общался тогда. Там своя настоящая эпопея, нелепым мгновением, случайностью превратившая предрешенное течение судьбы в сногсшибательный кульбит.