Текст книги "По скользкой дороге перемен. От стабильности Брежнева до наследства Ельцина"

Разразился такой нежданный гром: посадили горняка за воровство. И не золото воровал. Нашёлся «деятель», который крал диоды и триоды, отсылал их на материк, где продавали. А автоматика отказывала. Нашли. Посадили. Всё притихло. Но и драгоценный металл воровали.

– Мосол [Маслов] попался на воровстве золота. Жаль, что мы его раньше не выгнали. Что я скажу Таракану? Ведь больше года прятал золото… Небось, дрожал. Может, потому и пил? Осетину (ну, того давно надо было взять) продавал, говорит, по два рубля за грамм. А зарабатывает по восемьсот, в среднем за год – десять тысяч. Не хватало? Сейчас получит десять лет…

Мой последний приезд в посёлок Энтузиасты состоялся в 1977 году. Редкий для меня случай – летом.

В посёлке сразу же замечаю изменения: надстроен второй этаж у конторы. Поставили ещё один двухэтажный дом.

Аниченко – такой же подвижный, энергичный, разговорчивый и радушный хозяин.

Из столовой слышатся звуки оркестра…

– Наш «Кабак 13 стульев»… Больше стульев не нашлось. На свадьбы, на дни рождения приходят со своими.

Оркестр по просьбе посетителя исполняет очень популярный тогда танец «7.40». Отплясывают лихо. Женщин не хватает. Парни танцуют с парнями.

– Сделаем две пристройки к столовой. Расширим зал. Потолок обобьём яичными картонками. Вон – три богатыря [изображены три якута]. Вот тот усатый из оркестра нарисовал. А рядом, видишь, стена камнем отделана… Стёкла – большие, таких даже в Куларе нет. Занавески из Москвы привезли. Правда, коротковаты. Наличники переделаем… Здесь, да, пьют. Пусть пьют здесь, а не в общежитиях. Пусть – на людях…

– Доску почёта делаем, – продолжает экскурсию Анатолий. – Название шахты будет не на стене, а на камне. Огромный кусок кварца привезли. На нём и прикрепим. Сразу будет видно – горное предприятие… Тротуары бетонируем. Дорого. Но проанализировали: за год десять человек бюллетенили из-за дорог – оступились, упали, ушиблись, вывихнули… Потери – несколько тысяч рублей на бюллетени. Люди не работают. Да ещё страдают физически… Много у нас простудных заболеваний. Особенно зимой. Почему? Выяснилось: из помещения, где делают вторичное обогащение, женщины выбегали на улицу распотевшие. Сделали им тёплый туалет и душ, ни одна теперь не болеет. Холодные туалеты – всеобщее бедствие. Идёт борьба за канализацию. Поставили сорок три этих [имитирует сливной бачок] – пшшшиии… Детсад на днях пускаем. Там же школа будет. Клуб… Добились. Построим ещё один жилой дом, общежитие на сто двадцать мест с благоустройством…

– Почему столы в столовой полированные? – удивляется моему вопросу. – Как сказал англичанин, мы не так богаты, чтобы покупать хреновые вещи [сказал это Ротшильд]. А это – вещь! Смотрится! И всё можно поставить. Сначала боялись ставить горячие чайники. Ну, видим: испытание выдержали… А достали так. Узнал, что в розницу привезли. Попросил Таракана. Он наложил лапу. Купили на общественные деньги, которые оставались от колпита…

На коллективное питание каждый горняк скидывался по девяносто рублей в месяц.

На днях здесь показывали один из первых советских многосерийных фильмов – «Адъютант его превосходительства»:

– Пять часов подряд, с перерывом на ужин… «А зори здесь тихие» – какой фильм! Три раза смотрел. Впервые у нас голых женщин показали. А старшина какой!.. «Княжну Мэри» четырнадцать раз смотрел…

И вдруг неожиданное признание:

– Кубрак умер от силикоза. Такой здоровый, сильный, красивый парень. И умер… Работал – зверь. Однажды вместе с Тыну набурил двухмесячную норму за шестнадцать дней. Набурят – идут спать. Надо бурить – их разбудят, идут в забой.

Ни Кубрака, ни Тыну я не знал, но он всё равно решил со мной поделиться… А ещё сказал, что газету с моей статьёй о проблемах куларцев зачитали до дыр:

– Переходит из рук в руки. Я её под расписку даю…

Резать специального корреспондента специальным ножом теперь не грозил. Значит, ничего я не наврал.

– Правильная статья… – согрел моё авторское самолюбие начальник шахты…

Один расписался на рейхстаге, другой сбил пять гитлеровских самолётов

На одном из куларских участков при мне к начальнику пришёл горняк: – Можно, я психану? – Было явно видно, что он уже начал «психовать» и без разрешения.

– Да ты что? План нам завалишь.

– Не. Потом целую неделю из забоя не выйду. Буду, как стёклышко… Ну, спасибо тебе, отец родной!

На прииске «Кулар», как и вообще на Крайнем Севере, да и, пожалуй, по всей стране, бок о бок работали бывшие зэки, алиментщики, алкоголики и люди с боевым прошлым. Причём иногда всё это было совместимо даже в одной судьбе. Но не у тех, о ком хочу рассказать, чтобы показать широту человеческого диапазона в здешних краях.

Уж и не помню, кто меня навёл на слесаря Куларской автобазы Григория Тихоновича Бурмистрова. А может, впервые узнал о нём из книги поэта Евгения Долматовского «Автографы победы», где упоминается этот ветеран войны? И почему бы не написать к Дню Советской Армии об этом герое войны? А то всё про добычу золота да выполнение плана. Вот он, Бурмистров, это и обеспечивает, потому что от его мастерства и сметливости зависит быстрое и качественное восстановление техники, которую ждут на прииске.

Бурмистров прошёл почти всю войну, добрался до гитлеровского логова и оставил автограф на рейхстаге. Это, конечно, большое везение, что остался жив в этом пекле. Но это и геройство! Даже если на груди демобилизованного лейтенанта была не звёздочка Героя, а «всего лишь» орден Красной Звезды и медаль «За отвагу»…

Григорий только год проработал после школы сельским трактористом, как нацисты напали на нашу страну. И сразу он получил «боевое задание» – перегнать свой трактор подальше от стремительно приближавшегося фронта. Потом четыреста километров возвращался в родное калужское село своим ходом. А на следующий день к ним уже нагрянули немцы. Человек тридцать односельчан решили пробиваться через линию фронта. Когда вышли к своим, Григория приняли в запасный полк. Выучился на пулемётчика. И уже 23 февраля (в праздник!) его ранило.

После второго, тяжёлого ранения и лечения в госпитале его направили в Касимовское общевойсковое училище. Но долго учиться не довелось, курсантов срочно отправили на Курскую дугу. Потом – Брянск, Белоруссия. Под Оршей его ранило и опять под праздник – на Новый год. Тогда чуть не погиб. Их полк направляли в тыл врага, а когда прорывались обратно, его контузило, и он не дополз до наших всего несколько десятков метров. Но они его заметили, спасли. А домой пришла похоронка…

Через четыре месяца он уже в Литве, в составе истребительной противотанковой бригады. На его личном счету несколько подбитых немецких танков. Форсировал Одер. Второго мая – в Берлине. Но их часть с боями пошла дальше, к Эльбе, где он и встретил День Победы. Тем не менее, в столице побеждённой страны он успел не только написать на рейхстаге «Москва – Берлин. Бурмистров», но и побывать в логове фюрера! На полу рейхсканцелярии он увидел бронзовую голову Гитлера. Кто переступал, а кто пинал её…

После войны Григорий четыре года работал на авиационном заводе, потом почему-то его призвали в армию… В Кулар он приехал тогда, когда только зарождался прииск, жил в палатке. Построил бало́к, и к нему из Симферополя перебралась вся семья. Когда мы встречались, они жили уже в новом доме посёлка Северный на берегу Яны, куда планировали перевести центр прииска…

Ещё один здешний горняк-герой – взрывник шахты «Энтузиасты» Владимир Иванович Миронов. На фронт он попал даже раньше Бурмистрова. И тоже прошёл всю войну. А на День Победы оказался в Праге.

Родом он с Дона, где теперь Цимлянское водохранилище. Окончил Горьковский институт водного транспорта. Отправили в Астрахань, там занимался в аэроклубе. Потом – Сталинградская лётная школа. Попал на фронт первого июля 1941 года. Через четыре дня вступил в первый бой:

– Три фанерных истребителя и два бомбардировщика – это гробы-тихоходы. Вдруг – четыре «мессера». Один из нас остался на прикрытии, а мы двое ринулись навстречу, отгонять. Как-то само собой получилось, что на каждого ястребка пришлось по два «мессера». Закрутилась карусель. У наших скорость небольшая, но зато маневренные. Немецкие пули прошили кабину. Едва не задели меня. Сам нажал на гашетку, и – немец к земле. Второй удрал. На аэродроме – качать. Техник: «Ты чего, Володя, так разговариваешь – через зубы?» Еле разжал я зубы. Аж челюсть свело. Весь бой вспоминается сквозь туман… Каждый день по пять-шесть вылетов. Первые пять дней вообще не спали. Летали как во сне.

Всего он сбил три «мессера» и два «юнкерса». Последний, пятый вражеский самолёт, сбил так. Патрулировал. Сошлись один на один. Зашёл ему в хвост. Тот стрельнул, попал по кабине. Тогда Владимир пошёл на хитрость. Сделал вираж. Вынырнул над «юнкерсом» вниз головой. Немецкий стрелок, видимо, ожидал, когда подставит своё брюхо, но Миронов из этого же положения расстрелял его. С чёрным шлейфом самолёт ушёл вниз. Дали орден – за находчивость, за умелое ведение боя.

Последний воздушный бой. Патрулировал над доками. Налетела немецкая армада – больше сотни. А наших только три ястребка. Они попытались прижаться к земле. Но пули зажгли его самолёт, пробили ногу. Машина горела, и можно было посадить самолёт. Но сесть – рассекретить замаскированный аэродром. Полетел в другую сторону. От потери крови потерял сознание. То ли в бессознательном состоянии это сделал, то ли удача такая – самолёт сел на брюхо. Жители спасли лётчика.

Но удар, видимо, был настолько силён, что Владимир надолго вышел из строя: нормально говорить не мог до 1950 года.

После госпиталя жил в Астрахани. Месяцев шесть-семь. А рядом – Сталинградская битва. Взяли в отдельный миномётный полк резерва главного командования. Всегда был на передовой – радистом-корректировщиком. Освобождал Донбасс. Воевал под Матвеевым курганом, на Миусе. На кургане Саурмогила его опять ранило. На Первом Белорусском фронте под Жлобином двенадцать часов лежал в воронке. Наших солдат поливал огнём шестиствольный «Ванюша». Немцы тогда кичились этой новинкой и распространяли издевательские листовки: «Женим вашу “Катюшу” на нашем “Ванюше”». Красноармейцы отвечали: «Чхала она на вашего “Ванюшу”».

В городе Лебедин Сумской области, где лежал в госпитале, познакомился с будущей женой – «цивильной», то есть не военной.

На поезде приехал в Румынию. Понтонная переправа возле Рымника. Потом переправы через другие реки. Возле озера Балатон наших сильно потрепали: у немцев там появилось много новейших самоходных артиллерийских установок «Фердинанд». А потом – Прага, Победа!

– Какой бой самый тяжёлый? – не удержался я от банального вопроса.

– Лёгких не было. А запомнились те, где было больше потерь: под Жлобином и возле Балатона…

И ещё отмечу чрезвычайно важное: оба героя на мой лобовой вопрос ответили, что они никогда на фронте не слышали, чтобы кто-то из красноармейцев бежал вперёд с криком «За Сталина!». Может, у них такая военная специализация была? Да нет же, не в этом дело. И от всех других участников той войны, с кем за мои долгие годы удалось побеседовать, я слышал тот же ответ: «Никогда!». Скорее, матерились или молились, чтобы подбодрить себя, подставляя своё тело под огневую мощь противника…

Эксплуатация «энтузиастов»

– Скоро Великому Октябрю стукнет шестьдесят. Будем провожать на пенсию.

– А у нас на Севере он уже и сейчас этого заслужил.

Советский анекдот.

Эта статья могла и не появиться в газете «Социалистическая Якутия». Она не имела право появиться в те дни, когда страна и «весь прогрессивный мир» чествовали «дорогого Леонида Ильича» в связи с его юбилеем. Но вопреки логике партийного издания мою статью опубликовали. Причём два больших куска, в двух номерах!

«Честь мундира и честь отрасли» – один из тех моих газетных материалов, которым я горжусь, который является определённой вехой в моей журналистской работе. Слова пафосные, но они в данном случае уместны.

Публикации помогло стечение обстоятельств.

Наш главный редактор Олег Якимов отсутствовал в эти дни. Его отправили в Москву поучиться уму-разуму в партийном университете при ЦК КПСС. Замещавший его Юрий Чертов незадолго до этого пришёл к нам из местного литературного журнала. Ещё, видимо, не был напуган обкомовским контролем. Он понял, что материал очень острый, поверил в достоверность всех фактов, но всё же попросил предварительно «проконсультироваться» в обкоме партии.

С готовой статьёй я отправился ко второму секретарю обкома Андрею Фёдоровичу Галкину, который курировал промышленность. Он хорошо знал беды отрасли. И его мнение могло стать решающим для судьбы материала… Возвращая мне текст, он вздохнул и сказал всего одну фразу: «Что ж, всё верно». И никаких рекомендаций, просьб что-то убрать, смягчить. Думаю, даже эти скупые слова ему было нелегко произнести. Ведь в какой-то степени и он, как секретарь обкома, несёт ответственность за горнодобывающую отрасль.

Наш цензор, коренной житель, якут, прочитав оттиск с первой частью моей статьи, спросил: «А в обкоме кто-нибудь смотрел?» Как я предугадал реакцию «внимательных товарищей»! Ведь он мог бы под любым предлогом задержать статью, не будь моей консультации с Галкиным. Разумеется, я, как опытный газетчик, не нарушил ни одного формального требования цензуры, но он придумал бы любую закавыку, лишь бы на всякий случай снять с себя ответственность. Например, мог бы попросить согласовать цифры: речь-то идёт о полузакрытой, финансовой сфере страны: об объёмах добычи золота в открытой прессе сообщать было запрещено.

Формальным поводом для поездки на прииск «Кулар» было невыполнение им годового плана. Статья вышла под рубрикой «”Социалистическая Якутия” на отстающем предприятии».

Конечно, я констатирую просчёты самих работников прииска, но одна из главных причин отставания – слишком много требовали от «Кулара».

Первая часть статьи этому и была посвящена: неадекватности планирования и реального положения дел с производственной базой, а также стремлению высокого начальства выжать все соки из тупиковой, по сути, ситуации, лишь бы отчитаться перед правительством. Золото ведь – стратегический металл.

Во второй части я привёл убийственные факты о негуманном отношении к горнякам. Что такое жить и работать в тундре, где двенадцать месяцев зима – остальное лето? Центральная база «Кулара» более или менее обустроилась, и то там было далеко до оптимальных условий жизни. А вот на более отдалённых участках социальная неустроенность была вопиющей!

В Москве, в Министерстве цветной металлургии СССР считали, что здесь применяется экспедиционный метод. В этом чиновники убедили и Госплан, и правительство, и всемогущий, всезнающий Центральный комитет Компартии. Если экспедиционный – то не надо строить капитальное жильё и развивать социальную базу. Министерству это выгодно – меньше затрат. К тому же можно прослыть инициатором современных методов. Но при экспедиционном или вахтовом методе люди работают лишь ограниченное время в отдалённых местах. Как, скажем, нефтяники Тюмени, которых вертолётом доставляют к месту работы на короткий срок. Хотя их качалки стоят круглый год на одном месте.

У золотодобытчиков совсем иная технология. Она сезонная. Зимой из-под земли добывают так называемые пески – золотосодержащую породу. Шахтным или открытым способом. Почему зимой? Потому что здесь вечная мерзлота, и летом, даже холодным арктическим летом, в шахтах и карьерах подтаявший грунт осядет, вода затопит выработки. Зато за короткое северное лето надо успеть промыть все поднятые на-гора пески. Начинали промывку в конце мая, а в августе – уже ночные заморозки.

При формальном экспедиционном методе, горняки «Кулара» живут там годами. Некоторые безвылазно – со дня основания. В отпуск из-за отдалённости и благодаря возможности получить бесплатный проезд один раз в три года к этому графику отпусков и приспосабливаются. Чаще ездить, за свой счёт, – слишком дорого.

Если горняк работает здесь годами, то и некоторые жёны сюда перебираются. Формально не имеют право – экспедиционный метод. Но руководители входят в положение подчинённых. Возникает цепочка проблем.

Женских профессий здесь мало. Не важно, кем ты была на «материке» – хоть музыкантом, учителем или библиотекарем. Здесь повезёт, если летом найдётся место на промывочном приборе. Ещё лучше – в котельной, там работа почти круглогодичная. Место поварихи – это ещё бо́льшая удача…

Мужики живут в общежитиях. В сезон промывки там размещали до тысячи трёхсот человек, с учётом временщиков. Приедет жена к тем, кто хочет поработать здесь подольше – надо искать отдельный угол. Поскольку возводить капитальные дома не разрешали, местные руководители исхитрялись строить жильё под видом, скажем, клуба. Клуб-то нужен для воспитания в «духе преданности» и для культурного времяпрепровождения. Контролёрам из разных инстанций «замазывают» глаза «хорошим угощением». Возможно, и чем-нибудь побольше.

Но таких добротных домов очень мало. Скажем, в посёлке шахты «Энтузиасты» было всего два, третий только строили.

Предприимчивый северный народ сам, не дожидаясь милостей от министерства, стал обеспечивать себя жильём.

Вы знаете, что такое бало́к? Это деревянная конура. В тундре леса нет. Последние лиственницы, преодолев реку Яну, как раз до южной окраины прииска «Кулар» только и добирались. Но это – нестроевой лес. Деревьям этим, как мне сказали ботаники, лет по двести, а они диаметром сантиметров двадцать. И низкорослые. Со стволами, израненными морозами, все в трещинах. Но «строевой» лес есть в шахтах. Это – рудничные стойки, например. Новые брать – криминал. Стараются успеть выдернуть б/у весной, перед закрытием шахты. Из этих брёвен и строили горняки себе жильё. Их на «Куларе» было более тысячи! Без каких-либо удобств, но всё же это не брезентовые палатки, в которых в 1960-е годы начинали здесь осваивать месторождения.

Однако некоторым и шахтных брёвен б/у не хватает. И я видел балки из… ящиков. На Север ведь практически всё доставляют в деревянных ящиках: консервы, конфеты, взрывчатые вещества. Дощечки, конечно, тоненькие. Но с их помощью делают засыпушки, заполняют пустоты тем, что окажется под рукой: шлаком от угольных котельных, мхом. А снаружи этот, с позволения сказать, дом укутывают рубероидом, защищая от пронизывающих тундровых ветров.

Но, тем не менее, из чего бы ни соорудили балок, это – свой дом. При желании внутри можно устроиться цивилизованно. Один хозяин такого жилья мне с гордостью похвастал внутренним убранством, которое не снилось многим советским семьям на «материке». Вся комната в коврах. Вот что осталось в моей записной книжке по горячим следам:

– Лежат в магазине ковры. За ними никто не толкается, – так хозяин балка отмечает, как охотятся за таким дефицитом в центральных и южных районах страны. – Заверните, говорю. Три штуки. А они: “Это в нагрузку к пианино”. Тогда их завезли, а никто не покупал. Заверните, говорю, в них пианино, чтоб по дороге не поцарапать и чтоб не замёрзло. С тех пор так и живём: я, пианино и эти… дагестанские…

Вот эта денежная возможность – «завернуть», что угодно, лишь бы было это в продаже, в какой-то степени компенсировало неудобства и сложности Севера, давало моральное удовлетворение: не зря мы здесь пашем, как рабы…

Зимой пурга заботливо укрывает балки снегом до крыши: нет дневного света (его всё равно нет – полярная зима), зато экономится тепло. Но в этом укрывательстве есть и минус.

Однажды в этих местах две недели бушевала пурга. Я как раз после этого приехал сюда в командировку. Сначала побывал в Тикси. Там двухэтажные дома до крыши замело. Мальчишки на санках от труб скатывались. Чтобы жители могли зайти в подъезд, бульдозеры прорыли каньоны! А на «Куларе» занесло практически все эти низкорослые балки полностью – сравняло со снежным покровом тундры. Какой-то бульдозерист, не видя дороги, наехал на балок, продавил крышу. Хорошо, не провалился до пола и никого не придавил.

В те же пуржистые дни на «Куларе» случилась трагедия. Не помню, откуда и куда шёл мужик. Заблудился в снежной круговерти, долго-долго плутал, потом, видимо, услышал звук котельной, пошёл в её сторону. Но не хватило ему сил, замёрз, не дойдя до котельной нескольких десятков метров. Нашли его полураздетым. Такова реакция агонизирующего организма: человеку становится жарко.

Бескрайняя тундра – это не место для легкомысленных прогулок. Зато это – место для «экспериментов» над советскими работягами. А те или сразу же сматываются отсюда («Ты, начальник, волка в шахте видел? Нет? Ну, и меня не увидишь!»), или ради больших горняцких заработков, северных коэффициентов и надбавок терпят лишения, унижения, скотские условия. Отсюда такое сочетание: высокая текучесть и устойчивость горняцкого костяка.

Председатель поселкового совета Нина Санбочу дала мне такие официальные данные: средняя обеспеченность жильём на территории прииска «Кулар» – 2,7 квадратного метра на человека. В этих метрах учтены и балки, сооружённые из бог знает чего. Центральный посёлок прииска – самый тут обустроенный. Но и здесь многое появилось «подпольно».

Горняки открыли секрет своего «благоустройства». Детский комбинат построили как компрессорную. Здание аэровокзала – под видом склада. Мне рассказывали: приехал представитель Стройбанка для контрольного обмера. Ему: эта пристройка нужна для склада (теперь там сидит авиадиспетчер)… Кое-как уговорили с помощью «Спиридона Ивановича», то есть спирта. Позже надо было здание передать авиаторам. И вновь кое-кого уговорили. Перевели склад в разряд аэровокзала.

Вдумайтесь: в посёлок Кулар круглый год возили питьевую и для технических целей воду за двадцать пять километров! Два десятка мощных «КрАЗов» приспособили для этих целей. Это в какую же копеечку всё это влетало горнякам! Как же тут уложиться в планы пятилетки по производительности и себестоимости?

А потому что – «экспедиционный метод»! Липовый. Сами себя обманывали. Но даже, если и «экспедиционный» – почему нельзя всё продумать заранее и сделать всё по-человечески? Для этих несчастных северных человеков! Которые были готовы за «длинный» рубль терпеть лишения и унижения…

Может, мудрецы из Минцветмета и из «Союззолота» были уверены, что вскоре на «Куларе» иссякнут запасы золота? Нет, не были уверены. Хотя гарантированных запасов тогда было лишь на три года. Не зря же Москва вдруг расщедрилась, и затеяли строительство новой центра прииска – посёлок Северный, на берегу Яны. Но работы шли ни шатко, ни валок. Геологоразведка отставала от потребностей золотодобытчиков, и никто тогда ничего точно не мог сказать о перспективах. А страдали люди, «энтузиасты», привлечённые сюда длинным рублём.

Так получилось, что тогда же мне довелось сравнить советский метод освоения северных территорий с американским. В Якутске прошла международная конференция по проблемам мерзлотоведения. Поскольку, как оказалось, вечной мерзлотой озабочены страны всех континентов, даже Африки (там она занимает вершины гор), то столица Якутии собрала очень представительный состав учёных и практиков хозяйственного освоения. Разумеется, для нас наибольший интерес представлял опыт США и Канады. Там тоже используют вахтовый или экспедиционный метод. Но какая колоссальная разница. На фото – вполне цивильные сборные дома из щитов с утеплителями. Устанавливают эти лёгкие конструкции за считанные дни. Внутри практически все удобства. А когда заканчиваются работы здесь – разобрали и перевезли туда, где они понадобятся. И экономично. И люди не терпят таких страданий и унижений, как в нашей «социалистической» стране. Так что и при вахтовом методе можно (и нужно!) обеспечивать нормальный быт.

Ещё более антигуманный и разорительный метод бесхозяйственности я воочию увидел на полигоне шахты «Энтузиасты», подразделения того же прииска «Кулар». Вот живая картинка, которую я в статье не посмел детально показать, ограничившись понятием «зимняя промывка».

Тундру бороздят мощные 250-сильные бульдозеры советского производства. Они рыхлят уже замёрзший верхний слой. Сзади бульдозера установлен стальной клык. Он вонзается в мёрзлый грунт на почти метровую глубину. И мощная машина пашет полигон. Взрыхлённый грунт бульдозеры отваливают в сторону, добираясь до золотосодержащих песков. От оголённой влажной земли идёт пар. Он смешивается с выхлопными газами. Плюс рёв мощных моторов. И у меня создалось впечатление, будто я свидетель танкового сражения на Курской дуге.

Только «танкисты» не слишком долго здесь воюют. Вдруг останавливают свой «танк» и – быстрее в балок. Пьют горячий чай, греют заледеневшие руки. Мороз, вроде бы, и не большой – около двадцати градусов, но… У бульдозеров… нет кабин. Прииск лишь недавно получил эти новые машины, готовясь их использовать в будущий сезон.

Доставляется сюда техника сложным, длинным путём. По железной дороге до Усть-Кута, это в Иркутской области. Там, в порту Осетрово грузят на суда типа «река-море», которые по реке Лене, Ледовитому океану и реке Яне добираются до Кулара. Но кабины до наступивших морозов доставить не успели. Тем не менее, сверху пришла команда: несмотря на морозы, продолжить промывочный сезон, попытаться подтянуть план всего объединения «Якутзолото». А состояние бульдозеристов, их здоровье, не волнует руководство.

Но это не вся беда такой запоздалой добычи.

Пока бульдозеры толкают пески к промывочному прибору, мелкая фракция смерзается. И, чтобы крупинки золота не смывались в отвалы, вокруг вращающейся бочки промприбора строят ангар, утепляют его, для подогрева используют дизтопливо. Представляете, во сколько обходится эта ударная зимняя промывка?

Но как ни утепляют промприбор, самые мелкие крупинки самородкового золота уплывают. Сопровождавший меня горный мастер предположил, что теряется не менее трети. И следующим летом эти отходы будут заново перемывать. Однако часть самородков уже потеряна безвозвратно, унесена в ручьи. Проблема заключается не только в неэкономичности, но и в экологических последствиях. После такого грубого смыва ручьи засоряются, становятся непригодными для жизни.

Героизм газеты (без иронии и без кавычек) заключался в том, что эту мою статью напечатали (17 и 18 декабря 1976 года), когда полторы полосы в каждом номере было отдано материалам, славящим генсека Брежнева в связи с его семидесятилетием.

Приведу только заголовки в номере газеты от 17 декабря: «Вручение кубинской награды товарищу Л.И. Брежневу» (вручал сам Фидель Кастро), «Биография страны – биография коммуниста. Общественный просмотр нового документального фильма». В следующем номере: «Вручение награды ПНР товарищу Л.И. Брежневу» (вручал партийный лидер Польши Эдвард Герек), и фотоочерк «Вся жизнь – служение народу».

Отчёт о просмотре лизоблюдочного фильма начинается со слов самого юбиляра: «Наша дорога – это дорога правды, дорога свободы, это – дорога народного счастья». Ну, по поводу «свободы» тут и комментировать нечего: коммунистическая власть ведь всегда считала нашу страну самой свободной в мире; и это несмотря на объявленную «диктатуру пролетариата»! А вот каким был счастливым наш народ, как ему служили Брежнев и его команда, я показал в своей статье, расположенной в том же номере по соседству со славословиями в честь второго Ильича.

Возможно, это сочетание несочетаемого: жёсткой статьи и юбилей Брежнева сыграло особую роль в реакции на мою публикацию. Утром, когда вышла вторая часть статьи «Честь мундира и честь отрасли», я проснулся…

Нет, я не о том, что стал знаменитым. Я проснулся от раннего звонка. Была суббота, и я хотел отоспаться после напряжённой работы в предыдущие дни. Два вечера подряд я дежурил в редакции до полуночи, пока номера не были подписаны в свет. Звонил мне спозаранку генеральный директор объединения «Якутзолото» Тарас Гаврилович Десяткин.

Мы были хорошо знакомы. Я неоднократно делал интервью с ним. Причём он их не читал: «Я тебе верю». Он знал, что я ничего не искажу. Все нужные цифры о золотодобыче, о работе подопечных комбинатов и приисков я брал у компетентных сотрудников. Но то были дежурные материалы – как правило, перед промывочным сезоном или после его завершения. А тут я понаписал такое…

Тарас Гаврилович не ругался. И был даже не обижен, а, скорее, сильно огорчён. Я понимал его. Конечно, любому руководителю обидно получить такую публичную оплеуху от прессы. Он к тому же единственный якут, который руководил столь мощным индустриальным предприятием. Он – национальная гордость автономной республики. Герой Социалистического Труда, это звание ему присвоили всего за пять месяцев до моей публикации. Лауреат Государственной премии.

И вот мой разгромный материал. Хотя в статье ни разу его фамилия не упоминалась, и вообще остриё моей критики было направлено главным образом в сторону Москвы. Но я понимал, как ему было больно.

Он сорок пять минут (!) объяснял мне, почему возникла такая ситуация, что пришлось продлить промывочный сезон до крутых якутских морозов. Дело не столько в отставании объединения от плана по добыче золота, утверждал гендиректор. Секретарь ЦК КПСС Владимир Долгих, который курировал металлургическую промышленность, попросил (это как приказ) добыть как можно больше золота в ближайшее время. Не исключаю, что с этой просьбой тот обратился и к другим золотодобывающим предприятиям страны, но сейчас не о них речь. Советскому Союзу надо было позарез купить в Канаде зерно, иначе возникли бы проблемы и с продовольствием, и с кормом для скота. А купить у проклятых капиталистов можно только за твёрдую валюту или за золото.

Излив мне свою горечь – скорее от ситуации, в которую он попал, чем от моей статьи, Тарас Гаврилович остался со мной в нормальных деловых отношениях. Не пытался добиться сатисфакции через партийные органы. Да и что он мог бы доказать? Я же был во всём прав. К тому же ему, полагаю, было больно за родную Якутию: ведь по его личному приказу совершались экологически вредные действия. А мог ли он в той планово-командной системе ослушаться, решать производственные задачи разумно, исходя их реальностей, а не по прихоти «верха»? Мог ли отказаться от, по сути, преступной сверхнормативной осенне-зимней добычи золота на открытых участках?..

И если бы мы оба знали тогда, что потом случится с «передовым» заполярным предприятием «Якутзолота» – прииском «Кулар», носившим гордое имя 50-летия СССР!

Современная история Кулара и его окрестностей оказалась весьма печальной.

Вскоре после моего отъезда из Якутии было принято решение построить возле центрального посёлка прииска золотоизвлекательную фабрику. Фабрику возвели. Но достаточных запасов сырья не нашли. Как же тогда закладывали предприятие, на основании каких данных?