Текст книги "По скользкой дороге перемен. От стабильности Брежнева до наследства Ельцина"

В Новый год самолёты не вылетают. По «техническим причинам»

 
«Мне надо, где метели и туман,
Где завтра ожидают снегопада.
Открыты Лондон, Дели, Магадан,
Открыли все, но мне туда не надо».
 

Владимир Высоцкий.

На 31 декабря у меня был запланирован вылет в Якутск. Там также надо было провести разъяснительную работу с пароходством и баском-флотом. Но рейс по техническим причинам отменили. Объяснили: там большие морозы, сильный туман и лётчики не рискуют туда лететь. На самом деле причина совсем другая. Кто же под Новый год отправится почти за две тысячи километров? Ясно, что, по санитарным нормам, в обратный путь разрешат вернуться лишь на следующий день. Новогодний праздник без семьи, друзей и вообще без застолья?! Вот и нашли «технические причины».

А мне всё равно, где встречать Новый год в одиночестве…

Уж полночь близится. Новогодняя. Тоска зелёная. Сидеть в номере невмоготу. В ресторан тоже не захотелось идти. Вышел на улицу. Вокруг – белое безмолвие. Куда идти в незнакомом городе? Даже спросить не у кого, все уже устроились по своим компаниям, скрылись в своих городских кельях… И вдруг…

Идёт мимо гостиницы сибирская красавица. Куда она в одиночку в такую позднюю пору? Конечно же, в компанию, решил я. Это, может быть, мой единственный шанс! Не мешкая, подхожу к ней и вежливо-культурно, предельно откровенно объясняю, что я из Москвы, в командировке оказался совсем один: не могла бы она меня пригласить в свою компанию, расходы на моё питьё и еду компенсирую. Она строго, оценивающе оглядела меня, без дополнительных вопросов и проверки документов предложила: «Пойдёмте». Вот удача!

Компания оказалась весьма малочисленной. Кроме моей новой знакомой Люды – её старшая сестра со своим женихом. Те с подозрением посмотрели на меня. Удивились и, кажется, не поверили, что Люда могла вот так запросто «подцепить» на улице и пригласить в дом совершенно незнакомого мужчину. Тем более что, как потом предупредила меня сестра, девушка она весьма строгих правил в отношениях с парнями.

Сестра преподавала в местном музыкальном училище, а Люда там училась. Летом, после его окончания, предполагала поступать в какой-нибудь московский вуз – консерваторию или в Гнесинку.

Когда Люда назвала свою фамилию – Щапова, я сразу насторожился. Это же весьма именитая в Иркутске фамилия. Был такой в девятнадцатом веке общественный деятель Афанасий Прокопьевич Щапов – философ, историк освоения Сибири, писатель. Преследуемый царским режимом. Как выяснилось, она какая-то его дальняя родственница…

В первый день нового, 1970 года аэропорт Якутска волшебным образом открылся. «Технические причины» уже не помешали, и я отправился на «летающей лодке» «Ан-24». Нет, на воду этот самолёт не садится. Просто внешне похож. Эта машина предназначена для местных рейсов. Раз летает на короткие расстояния, то и не обязательно ей быть комфортабельной. Это громыхающее создание на маршруте до Якутска приземлялось несколько раз. Взлетаем – садимся, взлетаем – садимся… Ведь линия-то – местная. И не важно, что протяжённость её около двух тысяч километров. Сами по себе эти посадки выматывают душу. Да ещё в воздушных ямках попрыгаем… Да крепкие морозы досаждают: пока высадим одного-двух пассажиров, пока столько же добредут от аэровокзала и рассядутся, салон заполняется пронизывающим холодом. Закройте дверь, а то дует – это не для местных линий.

Меня удивило, что в Якутске оказалось теплее, чем в Иркутске – лишь сорок градусов ниже нуля, а на берегу Ангары термометр перед нашим отлётом опустился до минус сорока пяти! В Якутском аэропорту было светло и солнечно. На душе, несмотря на изматывающий полёт, оптимистично. И, устроившись в гостинице Ленского речного пароходства, я с ходу занялся исполнением своего задания.

На следующий день в Якутске похолодало, сгустился туман, и дальше четырёх – пяти метров на улицах ничего не было видно. Минус пятьдесят с лишним, а я в пижонском чешском демисезонном пальто, естественно, безо всякого утепления и с коротким кожаным воротничком. К тому же от такого мороза пластмассовые пуговицы полопались. И вот картинка, достойная голливудского триллера: все местные жители в меховых куртках и пальто, в торбасах или меховых ботинках, а я в расстёгнутом пальтишке и полуботинках. Хорошо, туман не позволял прохожим рассмотреть меня. Но кто сталкивался со мной вплотную, шарахались, полагая, что я сумасшедший.

В Якутии так считают: ежели человек плюнет и плевок замёрзнет на лету – значит мороз не менее пятидесяти градусов. Чтобы не замёрзнуть на ходу, как плевок, я преодолевал двухсотметровый путь от гостиницы до конторы Ленского пароходства с посещением обогреваемых помещений. Забежишь в магазинчик, посмотришь на прилавки, потом до следующего. Путь лежал по центральной улице (конечно, именем Ленина названной), где хоть что-то общественное располагалось. Но в основном Якутск в те годы был одноэтажным, деревянным. И на многих улицах никаких магазинов и прочих обслуживающих население заведений я не видел. Да и как их увидишь? Идёшь или едешь в такси по улице – как в молоке. И так бывает целых два месяца самой холодной зимней поры.

В Москве первый вопрос коллег по редакции, конечно, был про морозы. Я красочно описал моё выживание в якутском «молоке». «Но потом, когда я улетал, потеплело», – завершил я рассказ про ужасы якутской зимы «И сколько было?», – не удержались спросить любопытствующие москвичи. «Минус тридцать семь». Всеобщий хохот: вот так «потеплело»!

Мой вояж в эти края не дал особой прибавки в числе подписчиков «Водного транспорта». Так же как и попытки моих коллег повлиять на потенциальных читателей в других речных бассейнах. Да и трудно было ожидать, что люди переключатся со своей местной газеты, пусть она и хуже качеством, на всесоюзную, которая гораздо реже пишет о твоём пароходстве. И тогда в министерствах и ЦК профсоюза приняли судьбоносное (для меня!) решение открыть новые корреспондентские пункты.

Я загорелся желанием незамедлительно отправиться в даль неизведанную. Меня уже ничего не держало в Москве. Мама умерла. Семья распалась, с большими осложнениями после развода. Из столицы без потери прописки и жилья я мог уехать только туда, где работа давала бронь. Приемлемыми вариантами были Сахалин и Якутск. Мой начальник Тарасов, бывший дальневосточник, расписывал прелести жизни на Сахалине. «А какая там шикарная осень!» – восклицал он. Но меня тянул Якутск. «Да что ты о Якутии знаешь? Что ты там видел?» – укорял начальник. «Мороз и туманы», – не тушуясь, отвечал я иронично. Действительно, ничего не знал. И практически, из-за туманов, ничего не видел. И всё же…

Меня раздирали противоречивые желания.

Сахалин, море, рыбаки и дальние рейсы – завлекательно! У меня даже родилась шальная мысль написать роман о жизни моряков, скорее – о жизни их жён и подруг. И заголовок уже сам собой родился – «Залив Терпения».

Но и Якутия со своими экстремальными климатическими условиями и богатейшими природными кладовыми, как магнитом, притягивала к себе.

И я решил бросить жребий. Есть у меня такая игра с самим собой: успею – не успею. Успею запрыгнуть в автобус, электропоезд, успею перейти улицу на зелёный свет – сделаю задуманное, не успею – вряд ли… Спускаясь с перехода на станцию метро «Площадь Свердлова» (теперь – «Театральная»), я загадал: если успею на поезд, который уже впускал в свои растопыренные двери торопливых пассажиров, то поеду в Якутск, не успею – на Сахалин. Успел. Двери сомкнулись, поезд тронулся, и вдруг я понял, что в спешке перепутал: еду не по своему направлению, а в противоположную сторону. Но, коли всё же успел на этот поезд, надо ехать в Якутск, решился я окончательно.

Такими были задворки центра Якутска в 1970 году. Но многоэтажные новостройки уже вытесняли старинные дома

Главный редактор благосклонно принял моё желание отправиться в край «северного сфинкса», как образно называют вечную мерзлоту. Редколлегия меня утвердила. Я встретился с председателем Ленского баскомфлота, который как нельзя кстати оказался в Москве. Главный вопрос, который надо было решить безотлагательно: где мне жить? А где буду жить я, там и будет корпункт.

На моё счастье, пароходство готовилось к заселению только что построенного пятиэтажного жилого дома в самом центре Якутска, на улице Ленина. И профбосс пообещал найти в нём уголок и для меня. Я скромно попросил себе квартиру на третьем или четвёртом этаже. Получив принципиальное согласие, стал готовиться к тому, чтобы отдать швартовы…

В краю «северного сфинкса»

«Сломай дом – построй корабль».

Греческая пословица.

Первый улов на реке лене

Многочасовой полёт из Москвы в Якутск на «Ил-18» оказался экзотическим. Мы вылетали в ночь. Но из-за разницы во времени, едва пролетев часа два, уже встречали рассвет. Я показал стюардессе своё редакционное удостоверение и попросил поговорить с командиром, чтобы он разрешил посмотреть восход солнца из кабины. В иллюминатор увидеть не удалось бы – солнце вставало точно по курсу. Командир разрешил, и я пристроился за спинами пилотов.

Это неописуемое зрелище! Авиалайнер нёсся навстречу быстро поднимающемуся над тёмной, ещё не проснувшейся Сибирью солнцу. Будто какой-то невидимый маг торжественно, завораживая зрителей, вытягивал из тьмы огромный золотой диск. В безоблачном пространстве чистота благородного металла казалась несомненной.

Когда небесное светило поднялось повыше над уплывающим горизонтом, оно потеряло драгоценный блеск и занялось своим будничным делом – освещать шестую часть планеты. Я покинул кабину, уверенный, что этот восход обещает мне успех в том восточном краю, где вставало золотое солнце и куда так стремился…

Часа за полтора до приземления стюардесса предупредила: в Якутске восемнадцать градусов мороза. После тёплой московской весны это сообщение бросило в дрожь. Но, когда мы вышли из самолёта, нас встречала радостная апрельская капель, со звоном падавшая с крыш… Вот такие дневные перепады температур! А каковы ожидают годовые: от плюс тридцати пяти до минус шестидесяти! К этому предстояло привыкать.

Новый дом пароходство ещё не заселяло. И разместило меня в своей служебной гостинице.

Я представился руководству. Начальник Ленского объединённого речного пароходства (ЛОРП) Василий Максимович Дубровский на первой же встрече стал меня уговаривать обустроиться в их гостинице. Мол, поскольку я человек не семейный, лучше мне пожить на «полном обеспечении». Я понимал, что, при острейшей проблеме с жильём в Якутске, ему жаль терять целую квартиру и отдавать её невесть откуда свалившемуся на его голову корреспонденту. Но я от «отеческой заботы» отказался. Так называемая гостиница пароходства – это фактически обычное общежитие. Причём живут здесь не постоянно, а те, кто волею производственной судьбы попадает в Якутск на короткий срок. Все удобства – на этаже. Отдельный номер вряд ли дадут. Если и дадут, то ввиду наплыва гостей, будут подселять. А при круглосуточном обилии речников, постоянно снующих в довольно тесном гостиничном помещении, устроенном в жилом доме, невозможно ни сосредоточиться, ни выспаться. А где мне беседовать с гостями? И разве смогу я стучать по ночам на машинке, когда нужно будет срочно отправлять информацию в Москву? К тому же что значит – холост? Сегодня холост, а завтра… Мне ж только тридцать один годик. Я ещё – ого-го! Мужчина на выдане.

Не имея никакой базы, я сразу же запросился в командировку. Появился информационный повод – началась навигация на реке Лене.

Навигация на сибирских реках, на тысячи километров растянувшихся с юга на север, начинается не так, как в Европейской части страны. Если на Волге растает лёд, то почти одновременно на всём её протяжении. На речных меридианах Сибири всё иначе. Сначала ото льда освобождаются верховья. И ледовая масса, неспешно, пугая население и весь животный мир своей мощью, спускается к Ледовитому океану месяца два! В Якутске река ещё была накрыта толстым ледовым панцирем. Поэтому, чтобы открыть навигацию на Лене, я полетел на юго-запад – в город Усть-Кут.

Там, на иркутской земле, железная дорога упиралась в реку, и грузы переваливались со станции Лена в порт Осетрово. Вот такое это своеобразное географическое место: три названия одной и той же точки!

Я встречался с местными речными и портовыми руководителями. Однако сделать пространный материал для газеты, не имея понятия о технологическом процессе, я, конечно же, не мог. И даже не попробовал. Единственный мой улов: крохотная заметулька о том, что на реке Лене началась навигация 1970 года.

Нет, не единственный «улов». Был ещё один. Я встречался с начальником тамошнего речного училища. Хотелось узнать, кого и как оно готовит для пополнения кадрами гигантского пароходства, раскинувшего свои владения на тысячи километров, почти от берегов Байкала – до Ледовитого океана и Колымы.

Когда беседа подошла к концу, в кабинет заглянула девушка. Начальник попросил её подождать. Когда я выходил, то понял, что меня эта незнакомка «зацепила». И стал её ждать. Не уверенный, что в свою очередь я смогу «зацепить» её своим «ненавязчивым» разговором, взял в руки шикарную десятицветную (!) итальянскую ручку. Уж на это яркое жёлтое пятно красавица должна обратить внимание, подумал я.

Мы познакомились. Лена работала в местной школе учителем английского языка (я при первом взгляде подумал, что она – какой-нибудь «культурный» работник: завклубом, массовик-затейник и т. п.; впрочем, не намного ошибся – учитель это тот же «затейник»). В речном училище вроде бы образовалась вакансия по её специальности, а здесь платят больше, чем в местной средней школе…

Сейчас, сорок семь лет спустя, я пишу эти строки на нашей даче, а Лена копошится в саду, оживляя после зимней спячки цветы и ягодные кусты… А на ручку, на моё ярко-жёлтое итальянское сокровище, как потом выяснилось, она внимание даже не обратила…

На четвёртом этаже, как заказывал, я и получил квартиру. Однокомнатную. С балконом. В центре города – на улице Ленина и в то же время на окраине – в двух сотнях метров от реки Лены. С видом на широченную долину, на старинные одноэтажные дома, скособоченные от капризов вечной мерзлоты, и на башню Якутского острога, построенную казаками-первопроходцами в середине семнадцатого века.

На самом-то деле они воздвигли её в другом месте. Там два с половиной века сохранялись сооружения острога – до Гражданской войны. Во время противостояния белых и красных заблокированная в городе советская власть распорядилась для спасения населения в морозную пору разобрать башни на дрова. Оставили для потомства только одну. Она в отличие от других не глухая, а с воротами и со смотровым балконом. Вот её, одинокую сиротинушку, и перенесли сюда, на площадку рядом с музеем. К сожалению, несколько лет назад и она сгорела. Говорят, подожгли. Чтобы уничтожить напоминание о колонизации русскими этого края?

В квартире со всеми удобствами долгое время не было ни газа, ни горячей воды. Это в «лучших советских традициях»! И никакой мебели. Всё, что я привёз из Москвы – один фанерный ящик, в котором доставили мне разобранный велосипед и что-то ещё по мелочи.

Пустую квартирную коробку хотелось поскорее заполнить для нормализации быта. Но при тогдашнем дефиците осуществить это быстро без «знакомства» было невозможно. Люди записывались в очередь, оставляя у продавцов открытки с обратным адресом. Или платили им «задаток», то есть взятку. Или чуть ли не ежедневно навещая магазин, надеясь на удачу, что нужный товар неожиданно «выбросят», а это происходило весьма редко, тем более в Якутии, удалённой от железных дорог.

В пароходстве мне пожертвовали старую, грохочущую пишущую машинку, не менее старые письменный стол и стул. Спал на полу (то есть была буквально – половая жизнь).

Что ещё надо для работы? Совсем «немного»: связь с миром – телефон и знание профессионального дела речников. У меня не было ни того, ни другого. С телефонизацией в Советском Союзе была повсеместная беда. А знания – дело наживное, но никакой скандально-критический повод, чтобы я сходу мог вмешаться и выстрелить громким материалом, не возникал.

Визит к партийному боссу

Так было положено. Надо было представиться не только «речному хозяину» – начальнику пароходства, но и партийному. Куратором по промышленным и транспортным вопросам был второй секретарь обкома партии Александр Власов. Мои новые коллеги-журналисты охарактеризовали его как весьма контактного и информированного деятеля. И, действительно, он охотно согласился поговорить со мной о задачах транспортников в связи с активным хозяйственным развитием Якутии. Был любезен и откровенен.

Ощущалось, что он, выпускник Иркутского горно-металлургического института и бывший шахтёр, неплохо разбирается в здешних производственных делах. В помощь мне для лучшего познания проблем Якутии подарил книгу-сборник о развитии производительных сил республики, в издании которой он принимал непосредственное участие – как руководитель редакционного коллектива. Книга оказалась полезной. Она была насыщена конкретикой, что выгодно отличало от чисто партийных деклараций, ведь в числе авторов выступали специалисты.

Не знаю, как бы потом сложились наши с ним отношения, когда я стал писать критические материалы о подопечной ему сфере. Но вскоре его взяли на работу в ЦК КПСС. И он сделал головокружительную карьеру: первый секретарь Чечено-Ингушского обкома КПСС, первый секретарь Ростовского обкома КПСС. Новый лидер компартии Горбачёв нуждался в обновлении кадров и использовал его на всех «фронтах». Бывший горняк неожиданно становится министром внутренних дел СССР в чине генерал-полковника. При нём был создан ОМОН. Он получает особое партийное назначение – возглавил правительство РСФСР. Его избирают кандидатом в члены политбюро ЦК КПСС.

Уже при последнем вздохе КПСС он возвращается непосредственно на партийную работу – зав отделом ЦК. И главное: он становится соперником Бориса Ельцина на Первом съезде народных депутатов РСФСР при выборе председателя Верховного совета. Однако, несмотря на богатый послужной список, он уступил Ельцину. Настало новое время – новых идей, деятелей реформаторского толка.

После путча ГКЧП Власов ушёл на «заслуженный отдых». К его чести – он не вёл активную антиреформаторскую, реваншистскую деятельность. Видимо, понял, что время «партийных хозяйственников» прошло.

Вот такие люди работали и на якутской земле. Ну, и совсем другие, конечно же.

Много воды утекло…

Да, с тех пор много воды утекло, а мне всё ещё с болью вспоминается моё фиаско в должности собкора «Водного транспорта».

Было много факторов, объективно помешавших мне начать плодотворно работать.

Самой серьёзной проблемой для начала работы оказалось отсутствие телефонной связи. Лишь через несколько месяцев смогли меня обеспечить номером АТС. Как же связываться со специалистами-водниками, если речной транспорт – это не только контора пароходства, что находится в соседнем здании, но и разбросанные на громадной территории Северо-Востока страны порты, ремонтные базы, путейцы… К тому же флот взаимодействует со всеми отраслями края… При этом ты ещё никого не знаешь.

Для связи с редакцией приходилось ходить на телеграф, заказывать переговоры, долго ждать, потом мучиться от постоянного прерывания «по техническим причинам». При этом помнить про шестичасовую разницу во времени. Да и редакция не могла со мной экстренно связаться, чтобы передать какое-то задание. А без оперативности любая заметка опаздывает. В информационном вакууме нормально работать невозможно.

Войти в трудовой ритм помешала и смена климатической зоны. Сначала выбивала из колеи… жара. В середине лета в Якутске температура воздуха может превышать тридцать градусов. «За что же вам надбавки начисляют? – удивилась одна москвичка, с которой меня по ошибке соединила телефонистка. – Мы думали, вы там замерзаете…» Но ещё тяжелее я переносил сушь. В то лето более двух жарких июльских недель не было ни дождинки. Радоваться бы мне – курорт! Но после влажного московского климата я тяжело вживался в якутскую Сахару. Не мог нормально существовать без влаги. Вынужден был или в день по два-три раза отправляться на купание в реке Лене (а до неё, несмотря на видимость из окна, не близкий путь), или дома принимать холодную ванну. Всё это отнимало силы и время.

Наступили зимние холода, и возникла новая проблема для моего организма. Одно дело – во время командировки «прошвырнуться» по центральной улице, а совсем другое – жить в этом непроглядном «молоке» при пятидесяти градусах. Впервые в жизни я всё время ощущал потребность больше есть и пить: есть мясо и пить горячий чай. Алкоголем для «сугреву» не злоупотреблял. Больше пить требовал не только мороз, но и продолжавшаяся сушь: при низких температурах снег практически не выпадает.

Вообще в Центральной Якутии осадков выпадает не больше, чем в пустыне Сахара, однако территория не превращается в пески благодаря мощному (в несколько сотен метров) слою вечной мерзлоты, который в летнее время подпитывает почву снизу.

Для выхода на морозы надо было приобрести тёплую одежду. С этим в советских магазинах всегда была проблема. Что-то скромное, не меховое, приобрёл для согрева тела. А вот, чтобы не отморозить ноги, надо было иметь меховую обувь, лучше всего торбаса. Это такие высокие «сапоги» из оленьих или лосиных шкур. Или хотя бы – унты, они покороче и подешевле. Но ни то, ни другое в торговой сети не продавали, а на рынке или на заказ они были дороги – не менее двухсот рублей. Напомню: средняя официальная зарплата по стране равнялась ста пятидесяти рублям. В Якутске, конечно, доход благодаря северным коэффициентам и надбавкам был выше. Но у меня ещё не было надбавок, а городской якутский коэффициент составлял лишь сорок процентов. При этом надо было обустраивать совершенно пустую квартиру. Поэтому заказал себе обувь подешевле – не торбаса, а меховые ботинки. И не из оленьей шкуры, а из лошадиной.

Ещё одна физиологическая проблема для выходцев из европейской части – аномально высокое атмосферное давление. Оно держится довольно долго. И зимой, и летом. А если и уменьшается, то случаются весьма резкие перепады. Как и температурные.

Помню один такой случай в начале декабря. Если двадцатиградусный мороз в октябре уже практически норма, то что говорить о декабре. Но однажды в начале этого зимнего месяца случилось внезапное потепление, на улицах образовались лужи. А потом в течение нескольких часов температура упала ниже тридцати градусов. И рябь на лужах так и замёрзла волнами.

Когда город при пятидесятиградусных морозах окутан туманом и это продолжается не один месяц, наступает психологический стресс. И прежде всего у только что поселившихся в этом экстремальном крае. Это тоже надо преодолеть.

Ещё одной весьма серьёзной проблемой (и неожиданной для меня) оказалось негативное отношение ко мне некоторых членов редколлегии. Неожиданной – потому что в Москве это никак не проявлялось.

Но оказалось, что редактор общественно-политического отдела затаил на меня обиду за то, что я, выскочка, будучи официальным обозревателем на очередной летучке, позволил себе назвать материалы этого отдела «трескучими», сославшись при этом на схожую оценку определённых газетных публикаций Лениным. Причём тут Ильич и «Водный транспорт»? Но вот такой я был прямолинейный «правдоруб». И теперь этот редактор отомстил мне.

Я по заказу отдела речного флота подготовил подборку информаций по Ленскому пароходству. Отдел её одобрил, отдал в печать. Вместе с этой подборкой должно было стоять моё представление: что вот теперь в Якутске есть собкор газеты. Это важно для обратной связи с читателями. Но дежурным редактором номера был тот самый «политик», и под каким-то предлогом он вынул из номера мою подборку. Представление меня читательским массам Якутии и её окрестностей не состоялось. Пока судили-рядили, подборка устарела.

Подлость проявилась и с моим первым большим и интересным (это я сужу даже сейчас) материалом – об исследованиях якутских мерзлотоведов на водных акваториях. Ранее считалось, что под водой не может быть мёрзлых пород. Ведь морская вода, насыщается солями, порой не замерзает до минус восьми градусов. Однако эти предположения основывались на отрывочных сведениях. Впоследствии выяснилось, что вечная мерзлота может быть и при глубине моря менее двух метров (такого размера достигает толщина льда), а на большей глубине – реликтовая, сохранившаяся с древних времён.

Как сказал мне зав лабораторией криолитологии Института мерзлотоведения Евгений Катасонов, исследования якутских учёных помогут ускорить экономически выгодные разработки полезных ископаемых в Ледовитом океане, а также в развитии здесь водного транспорта. Ведь более точные знания позволяют грамотнее, с учётом конкретных условий, возводить сооружения, прокладывать более надёжные пути в устьях сибирских рек.

Материал напечатали («За морскими кладами», 13 августа 1970 г.) и даже, как мне сообщили доброжелатели, похвалили. Но опять-таки никакого представления меня как собкора не удосужились сделать. Под предлогом, что это… не профильный материал. Видимо, «профильной» была бы статья о выполнении или невыполнении пароходством производственных планов.

Но на такие «серьёзные» производственные темы я тогда не рискнул замахиваться. Считал себя недостаточно компетентным. Решил, что раз приехал сюда минимум на три года (по трудовому договору), то надо накопить знания, а потом уж и выступать квалифицированно. Старался лучше познать всю речнофлотовскую технологию.

В июне того же 1970 года я запросился во вторую командировку в Усть-Кут. Дали разрешение нехотя. Я решил воспользоваться возможностью проплыть на грузовом судне, увидеть команду в действии, познать опасности плавания в верховье реки и, разумеется, увидеть ленские красоты.

Мне разрешили доплыть до Якутска на СП-816Т. Увы, речные суда не блещут оригинальными названиями. Их так много, что большинству давали серийные названия: скажем «Морской-1» (или «2», «19»), «Волгонефть» с порядковыми цифрами и т. д. И ещё менее романтично – аббревиатурой. Имя доверенного для моего плавания судна расшифровывается так: «сухогруз палубный, толкач». Ну, а порядковый номер означает, что таким по счёту построили его на советской верфи.

Сам по себе СП-816Т длинный, а ещё впереди себя он толкал, накрепко прикреплённую баржу, и общая длина была очень внушительной – порядка ста тридцати метров! Это увеличивает производительность, но осложняет маневрирование. Особенно там, где фарватер узкий. А в верховье Лены он везде неширок. И мы с затруднениями выруливали из порта Осетрово в далёкое плавание.

– Главное – до Витима добраться, – констатировал капитан с бравой фамилией Орлов. – Там посвободнее будет…

Общаясь с ним, я понял, что он стеснялся своего полного имени и отчества – Владимир Ильич. В эпоху построения коммунизма это обязывало, а он – простой ленский капитан. Ну, как простой? На судах ходил с сорок второго года. Начинал рулевым. Воспитывался в святости к своему кораблю:

– Механик, у которого я учился, заходил в машинное отделение и, даже если никого не было, говорил: «Здравствуйте». Вот так…

Я не мог сидеть в каюте пассажиром, и всё время находился в рубке. Отсюда и речная панорама в лучшем виде, и можно следить за командами капитана и действиями рулевого.

Вскоре я решил, что уже всё понял: как надо расходиться со встречными судами, как держать курс по бакенам и береговым створным знакам. И… попросился порулить. Мне разрешили. Естественно под присмотром. Держать нос чётко по створам у меня получалось неплохо. Сложнее было на значительном расстоянии от встречного судна и на крутых поворотах русла понять, какими бортами мы будем расходиться, когда сблизимся. Но вскоре и эту азбуку я освоил, к тому же научился понимать лоцманскую карту. И несколько часов подряд, не отходя, рулил судном. Это завораживало. Меня с трудом уводили на камбуз подкрепиться. Команда привыкла к моему «дежурству», и однажды…

Дело было под вечер. Потемнело. Засветились бакены и береговые створы. Смотрю я на эти светящиеся точки и точно держу курс на них. И вдруг в рубку вбегает испуганный Ильич, отталкивает меня и круто даёт лево руля. И тут только я понимаю, что вёл судно точно в берег. То ли я устал уже, то ли глаз, что называется, замылился, но я перепутал костёр на склоне высокого берега с огоньком створного знака. Я с ужасом наблюдал, как наш длиннющий сухогруз-толкач, несмотря на предельно резкий поворот рулями, стремительно приближается кормой к берегу. Мы едва не задели его.

Я понял, что мне уже не дадут порулить, да и я, весь дрожа от испуга за чуть не содеянную аварию, перешёл в ранг добропорядочного пассажира.

Вести такие длинные суда по верховью Лены даже профессионалам не просто. В этом я убедился на следующий день. Мы проходили Щёки. Это – громадные береговые скалы, образующие каньон. С быстрым течением. К тому же – извилистый. Глубины хватает. Но из-за узости хода важно правильно маневрировать и не приблизиться к берегу, где можно зацепиться за острые подводные выступы.

Когда Щёки оказались позади, капитан обратил моё внимание на сухогруз, который залез носом на пологий берег.

– Поцеловал камень. А чтобы не утонуть и на месте подремонтироваться, вот и сел на берег, – пояснил Орлов.

К аварийному теплоходу уже подогнали другое судно, велась перегрузка…

Чтобы в подобных узких местах не произошло столкновения судов, здесь устанавливали… светофоры.

А ещё в верховье есть и такая опасная скала, как Пьяный Бык… Да и на притоках без аварий ни одна навигация не обходится: то судно на мель сядет, то бережок зацепит.

Не так уж невинна и доброжелательна красавица Лена. Только в начале навигации, по высокой воде, можно проплыть от Усть-Кута вверх по течению до Качуга, и по многим её притокам. В межень мелководные участки бассейна становятся труднопреодолимыми для судов. Без потери винтов, посадки на мель, а то и пробоин ни одна навигация не обходится, рассказали мне речники.

Когда я ещё стоял у руля, то особое напряжение у меня возрастало при обгоне лесосплавных сигар. Тут свои особенности. Нельзя слишком быстро идти, чтобы волна не разрушила этот длиннющий плот. Но долго идти параллельным курсом, особенно там, где фарватер не широк и извилист, тоже опасно.

Трудно представить, как такую сигару длинной в несколько сотен метров проводить по извилистым участкам. Это же каким мастерством, опытом и чутьём нужно обладать! А плотогонам – быть эквилибристами. Я видел, что на некоторых плотах стояли палатки. То ли так положено, то ли это самостийное решение?