Текст книги "По скользкой дороге перемен. От стабильности Брежнева до наследства Ельцина"

Член ленинского совнаркома – «враг народа»

В 1989 году в Издательстве Агентства печати «Новости» вышел двухтомник «Возвращённые имена». В сборник вошли рассказы о тех, кто устанавливал советскую власть, но по воле Сталина и его приспешников пал жертвой клеветы, неправедного судилища. Это не рядовые «заблудшие» деятели, а видные большевики, преданные делу революции, которым они занимались «с младых ногтей», и учёные с мировым именем. Но коммунистическая партия отказалась от своих создателей, предала их имена забвению. И какие имена! Николай Бухарин, Андрей Бубнов, Николай Вавилов, Ян Гамарник, Григорий Зиновьев, Лев Каменев, Николай Кондратьев, Алексей Кузнецов, Фёдор Раскольников, Ян Рудзутак, Алексей Рыков, Григорий Сокольников, Михаил Томский, Александр Чаянов… Всего двадцать семь личностей – с богатыми, но трагическими биографиями. Взяли и мой очерк о Николае Павловиче Глебове-Авилове, перепечатанный из газеты «Труд» (22 октября 1987 г.).

Я сожалею, что этот, в принципе хороший материал о малоизвестной, но весьма важной страничке истории нашей многострадальной страны, вышел с таким примитивным заголовком: «Должность – большевик» (в книжке дали более приемлемый: «Нарком, редактор, директор»). И подзаголовок в трудовской статье мало кому что говорил: «К столетию со дня рождения Н.П. Глебова-Авилова». Кто такой этот человек с двойной фамилией? Даже из сотрудников газеты «Труд» мало кто знал, хотя его фотография висела в редакционном музее. Почему выделяю «Труд»? Дело в том, что Николай Павлович был первым редактором этой профсоюзной газеты, начавшей свою жизнь под его руководством с девятнадцатого февраля 1921 года.

Жизнь этого человека столь же яркая, сколь и трагическая, как и весь двадцатый век нашей горемычной страны. Как же он, нарком, редактор, директор, оказался «врагом народа» и был уничтожен Сталиным? Впрочем, ответ ясен из самого вопроса. Именно потому, что был и наркомом, и главным редактором, и директором крупного завода!

Сын калужского сапожника, Коля Авилов уже с двенадцати лет стал работать. Пожалуй, именно в типографии, набирая чужие материалы, он набирался знаний. И этот подростковый опыт пригодился ему в дальнейшем.

С пятнадцати лет начал посещать рабочие кружки, митинги, читать марксистскую литературу. Вступил в РСДРП. Примкнул к большевикам. Партийное обучение проходил в Италии. Перешёл на нелегальное положение. Сотрудничал с «Правдой» под псевдонимом Н. Глебов. Редактировал профсоюзный журнал. С Лениным познакомился, когда тот жил в Польше. Подвергался арестам и ссылкам. Свержение царизма встретил в бегах.

В одном из воспоминаний Глебов-Авилов рассказал, как в апреле 1917 года он встречал Ленина на Финляндском вокзале, после скандального возвращения вождя из Европы в «немецком» вагоне. Николай, которому были близки и понятны проблемы рабочих, заговорил с Ильичом по поводу активизации работы в профсоюзах, где позиции большевиков были тогда крайне слабы. Тот ответил: профсоюзы – это болото. Рабочий-революционер был озадачен. Он, видимо, не сразу понял, что Ленин приехал делать революцию, захватывать власть, а профсоюзное движение, «школа коммунизма» – это потом. В текущий момент не до защиты интересов пролетариата, ради которого якобы большевики и свергали Временное правительство социалистов. И Глебов-Авилов участвует в подготовке красногвардейских отрядов к вооружённому восстанию…

Несмотря на некоторые идейные расхождения с Лениным, тридцатилетний политик вошёл в состав первого большевистского «временного правительства» – совнаркома. Большевики, как и все революционные партии, ждали итогов выборов в Учредительное собрание. Глебову-Авилову достался пост «народного комиссара по министерству почт и телеграфов». Правильнее именно так называть членов первого совнаркома. И именно так писали тогда в газетных информациях. На первых порах министерства не расформировывали, иначе государственный механизм огромной страны забуксовал бы и наступил коллапс; ведь надо было текущие хозяйские распоряжения отдавать, оплачивать услуги, выдавать зарплату и т. д. Народные комиссары приезжали в министерства и передавали чиновникам решения новой власти. Конечно, довольно быстро переиначили всё на большевистский лад. И названия, и штаты, и порядки…

Но недолго рабочий был членом правительства. Ленин, ища поддержку у других партий, вступил в альянс с левыми эсерами, которых заманил согласием с их аграрной политикой. И в конце декабря 1917 года Глебов-Авилов уступил свой пост попутчикам. Он стал помощником комиссара Государственного банка!

Потом в жизни молодого большевика началась сумасшедшая круговерть: его бросают под Псков, где немцы пошли в наступление; он организует партийные структуры в Питере; укрепляет профсоюзы; по заданию Центра едет на юг страны; комиссарит на Черноморском флоте, где Новороссийский совет чуть не расстрелял его за то, что стал усердно выполнять приказ Ленина затопить флот; направлен на Украину наводить там порядок после немцев и поляков…

Затем он, человек с опытом и желанием заниматься профсоюзной работой, стал главным редактором газеты «Труд». Туда его направила вездесущая партия. В передовице первого номера он, между прочим, написал:

Здоровая небезответственная критика наших непорядков, где бы они ни происходили – в Народном Комиссариате, в Главке, Центре, в профсоюзе или за станком рабочего, – основная задача нашей газеты.

В 1923 году партия бросает его на другой ответственный пост. Он возглавил Петроградский совет профсоюзов. Это и предопределило трагический исход его жизни. Не должность, а место.

В «колыбели революции» крепнет бунтарский дух против Сталина. Вокруг соратника Ленина Григория Зиновьева возникла так называемая Новая, или Ленинградская оппозиция. Его представители считали, что Сталин и К° отступают от некоторых идей Ленина. На XIV съезде компартии они попытались навязать дискуссию. Выступил и Глебов-Авилов. В прениях по докладу о задачах профсоюзов он заявил:

Мы все согласны, что национализированные предприятия являются предприятиями последовательно-социалистического типа. А по форме отношений?..

Если мы возьмём охрану труда: то, что у нас полтора миллиона безработных; то, что у нас приём и увольнение производятся не так, как должны производиться…; если мы к этому прибавим ещё конфликты, – вы знаете, что… за первую половину 1925 года каждый шестой член профсоюза был охвачен конфликтом, т.-е. что он был в третейском суде, в примирительной камере и т. д., помимо тех конфликтов, которые имели место в расценочно-конфликтных комиссиях на предприятиях, – разве все это говорит, что у нас социалистическая фабрика? Далеко не так… Тот факт, что 20 % рабочего состава работает сверхурочно и тем самым увеличивает 8-часовой рабочий день, – завоевание не ахти какое для «социалистической» фабрики, завоевание, которое имеет место в целом ряде европейских стран…

Ленинградская оппозиция с испугом воспринимала обуржуазивание страны в результате НЭПа. Вот что, например, заявил Глебов-Авилов:

Тов. Томский [председатель ВЦСПС, один из противников Ленинградской оппозиции] в основном прав: он прав в том, что основная задача профсоюзов, – это защита экономических нужд рабочих. Но, товарищи, мы говорим, что это главная, но не исключительная задача. Вспомним пункт резолюции XI съезда нашей партии, написанный Ильичом… Тут говорится о защите классовых интересов рабочего класса и его борьбе с капитализмом.

Глебов-Авилов, как и многие большевики, придерживался партийности профсоюзов, исходя из ленинского определения, что они – школа коммунизма, то есть школа идеологического воспитания в пользу интересов государства, а не личности:

В области производственных совещаний не следует ставить всю работу только в области узких интересов, личных интересов отдельных рабочих. Нужно в этой работе поднимать рабочих со ступеньки на ступеньку выше, до интересов классовых, до интересов государства… А отдельные товарищи скатываются на тред-юнионистскую точку зрения, говорят, что рабочие в производственных совещаниях интересуются, главным образом, тем, как улучшить материальное благосостояние, поднять квалификацию, увеличить размер заработка, уменьшить несчастные случаи и т. д.

Благодаря внутриаппаратным играм и незнанию большинства партийцев сути разногласий, Сталину удалось разгромить эту Новую оппозицию. Хотя ленинградские большевики, в том числе и на предприятиях поддерживали своего руководителя (о чём свидетельствовали их делегации с трибуны съезда), сталинское большинство уже во время работы съезда направило в Ленинград мощную ударную силу для «принятия мер» и борьбы на месте.

Не могу сказать, что мои симпатии на стороне этих оппозиционеров, поскольку они выступали, в частности, за прекращение НЭПа, против частного предпринимательства, считая, что это – отступление от идеалов пролетарской революции. Но одновременно они, совершенно справедливо, выступали против закулисной кадровой политики Сталина, который настоящих партийцев, подлинных революционеров, подменял аппаратчиками. И Глебов-Авилов был солидарен с этой критикой.

После разгрома Ленинградской оппозиции, когда в северной столице поменяли всех руководителей, Глебова-Авилова отправили в ссылку. В почётную ссылку – в Италию. Тёплая страна – не Колыма. К тому же знакомая – здесь молодой революционер во времена царского самодержавия учился в партшколе. А теперь, когда стало складываться сталинское самодержавие, его трудоустроили советником полпредства.

Вёл он себя, надо полагать тихо, против Сталина не выступал, ничего крамольного не замышлял, в порочащих связях замешан не был. И вождь, ощущая кадровый голод, направил энергию бывшего бунтаря на пользу индустриализации.

В 1928 году на окраине Ростова-на-Дону началось строительство завода сельхозмашин. И бывший типографский наборщик, нарком, редактор и профбосс возглавил «Сельмашстрой». При этом проявил энергию и смекалку. На этой стройке применяли многие новшества – технические и технологические. А для строящегося предприятия он закупал самое современное оборудование в западных странах. Ведь, несмотря на голодоморы, Сталин на индустриализацию средств не жалел.

В следующем году Николай Павлович возглавил уже сам завод «Ростсельмаш». В 1930 году получил высочайшее соизволение поучаствовать в работе XVI съезда ВКП(б) с правом решающего голоса. Заслужил своей покорностью? И он опять выступал.

На этот раз он вновь обрушился с критикой на Томского, которого накануне сняли с поста председателя ВЦСПС. Правда, это – их давние расхождения. Одновременно Глебов-Авилов ополчился на вчерашних друзей по Ленинградской оппозиции:

…Коротко говоря об оппортунистах как правых, так и «левых», из лагеря троцкистов, мне кажется, можно и должно сказать следующее: кто хочет действительно работать с партией и там, куда она его пошлёт, тот должен не только признать несовместимость между его оппортунистическими взглядами и линией партии, тот должен не только отмежеваться от этих взглядов, но, самое главное, должен активно бороться с оппортунистами – как с правыми, так и с так называемыми «левыми», если они были даже его вчерашними друзьями.

Что это? Страх перед возможной расправой Сталина? Благоразумно «отмежевался» от «вчерашних друзей»? Но вождь ещё не расстреливал бывших соратников по октябрьскому перевороту 1917 года и Гражданской войне, не ссылал их в сибирские лагеря, хотя многих из них, наиболее влиятельных, уже снял с постов. Троцкого выбросил на турецкий берег. Кого-то отправил на дальнюю периферию.

Или всё же Глебов-Авилов перековался? Но кроме огульного выпада против всех «оппортунистов» ничего особо отличного от своих предыдущих высказываний не продемонстрировал. Вот что он, например, сказал о задачах профсоюзов:

Я полагаю, что в настоящее время основной задачей профессиональных союзов является мобилизация энтузиазма и творческой энергии рабочих масс и охват этой энергии через социалистическое соревнование и ударничество в борьбе за генеральный план развития социалистической промышленности и всего народного хозяйства… В разрезе этой же задачи можно выполнить и свои защитные функции, ибо Ленин эти защитные функции доводил в конечном счёте до “защиты рабочими нашего пролетарского государства”. Обеспечить же проведение этой основной задачи можно лишь в борьбе – против оппортунистического наследия в профсоюзах, которое годами вносилось т. Томским в наше профдвижение.

Опять та же позиция: профсоюзы должны действовать не по западным, «тред-юнионистским» понятиям, а по большевистским: прежде думай о родине. И вдруг директор завода, который прекрасно знает реальную обстановку на производстве, оговаривается:

Однако эти производственные задачи, на которых достаточно останавливался т. Шверник [теперь он после снятия Томского возглавил советские профсоюзы], естественно должны быть тесно связаны с задачами улучшения материального положения рабочего класса, с задачами общего подъема материального и культурно-бытового обслуживания широких масс, ибо одно с другим тесно связано.

Дальше – больше:

У нас не только плоха трудовая дисциплина, не только имеется большое количество прогулов, невыходов – у нас плоха производственная дисциплина на фабриках и заводах, у нас нет порядка в цехах, – все хотят администрировать, руководить, все хотят людей расставлять, а когда происходит какая-нибудь ошибка, то никто не хочет за эту ошибку отвечать… Необходимо установить четкие и ясные взаимоотношения на местах между партийной, профессиональной и хозяйственной организациями, чтобы у них шла дружная работа, в то же время ясно и четко разграниченная, не допускающая на заводе никакого парламентаризма.

Как реальный руководитель, он понимал вредность ситуации, когда у семи нянек дитя без глазу. По сути, он усомнился в правомочности партийных органов совать свой нос во все производственные дела без исключения, при этом ни за что не отвечая. Сказано мягко, завуалированно. А фактически это противоречило генеральной линии партии, которая превратила советские профсоюзы в свой придаток, да и сама всё более подминала специалистов. Вряд ли это могло понравиться Сталину. Кроме того, мнительный вождь мог обратить внимание и на то, что Глебов-Авилов ни разу не упомянул его. А на этом съезде впервые славословия в адрес вождя были чрезмерными. С периферии понаехали делегации, которые затем и выступали, чтобы произносить Иосифу панегирики.

Сам завод и выпускаемая им техника получили высокие оценки зарубежных специалистов. Я их в своей публикации привожу. А высшей оценкой стало присуждение «Ростсельмашу» «Гран-при» на Всемирной парижской выставке 1937 года, где завод демонстрировал своего первенца – зерноуборочный комбайн.

Получил «награду» и директор. Персональную. От Сталина. Ещё до этой выставки. Николая Глебова-Авилова арестовали и расстреляли как «врага народа». Я не смотрел архив Лубянки, но то, что такого известного большевика без воли генсека устранить не могли, это очевидно. Я процитирую, что говорил Сталин на пленуме ЦК Компартии в марте 1937 года:

Теперь, я думаю, ясно для всех, что нынешние вредители и диверсанты, каким бы флагом они ни маскировались, троцкистским или бухаринским, давно уже перестали быть политическим течением в рабочем движении, что они превратились в беспринципную и безыдейную банду профессиональных вредителей, диверсантов, шпионов, убийц. Понятно, что этих господ придется громить и корчевать беспощадно, как врагов рабочего класса и как изменников нашей Родины.

Это рабочий-революционер Глебов-Авилов, член ленинского совнаркома, профсоюзный деятель, строитель-директор «Ростсельмаша, – враг рабочего класса, вредитель, изменник Родины??? Я не могу понять, почему до сих пор за личную ответственность в уничтожении ни в чём не повинных людей Сталина не предадут суду? Ведь за такие жестокие, массовые преступления нет срока давности!!! На самом-то деле получается, что это именно Сталин – вредитель, уничтожавший лучшие кадры во всех отраслях, враг рабочим и крестьянам, которым устроил новое крепостничество!

Когда я собрался написать о судьбе первого редактора «Труда», я позвонил в справочную телефонную службу Москвы. Наугад. Подумал: двойная фамилия – редкая. И хотя сталинско-ежовская коса срезала всех подряд: и старых, и малых, но вдруг, может, кто-то остался жив?

На моё удивление мне тут же сообщили телефон человека с этой двойной фамилией. Ещё более удивился, когда по телефону мне ответил мягкий, глуховатый голос: «Глеб Николаевич слушает…». Сомнения сразу же отпали. И отчество совпало, и редкое имя Глеб не случайное, это же партийный псевдоним Глебова-Авилова. Сын!

Мы встретились. К нам присоединилась его сестра – Ирина Николаевна.

Тут я ещё раз удивился: сын человека, уничтоженного чекистами, работал в… КГБ!

Впрочем, это была такая умышленная политика компартии. После разоблачения Хрущёвым культа личности Сталина специально приглашали детей репрессированных, полагая, что они, во-первых, изнутри изменят менталитет этой засереченной и опороченной организации. Во-вторых, уж они-то не допустят злоупотреблений своим служебным положением. Что касается первой задачи, в какой-то степени она была исполнена: при Хрущёве аппарат КГБ, как и других госструктур, сильно обновился. Но закрытость и неподконтрольность обществу этой секретной организации всё равно привели к тем же результатам: злоупотреблениям, и по-прежнему в духе классовой борьбы «контора» использовалась для подавления идеологических оппонентов.

Ирина Николаевна (она постарше) рассказала, как их семья после переезда ленинского правительства в Москву какое-то время жила в Кремле. В одном коридоре с Феликсом Дзержинским и Фридрихом Ленгником (одним из первых в России марксистов и большевиков). Запросто бывали они в квартирах Калинина и Ворошилова.

Но в 1936 году, когда семья жила в Ростове-на-Дону, они враз осиротели. Вот что рассказал Глеб Николаевич:

Мне было всего семь лет, когда однажды ночью отец исчез. Он часто задерживался на заводе допоздна. Но в свободную минуту любил повозиться с нами. Иногда по вечерам читал вслух книги. Помню, очень любил Михаила Зощенко.

Отец отрицательно относился к спиртному… Но человеком он был компанейским. Любил с друзьями ездить на рыбалку или охоту. И, что характерно, не было у него предвзятого отношения к чинам и рангам. Очень дружил и с главным инженером завода, и с дворником, жившим в нашем доме. Я играл с детьми дворника, они постоянно бывали у нас, и это только поощрялось.

Вот и все воспоминания об отце. Никаких документов не сохранилось, всё подчистую вымели чекисты. Писем тоже не осталось – только одна открытка. И десяток – полтора фотографий.

От матери как воспоминание осталось официальное фото 1935 года. На нём запечатлена встреча видных большевиков – Орджоникидзе, Стасовой и Шверника с активистками движения жён крупных руководителей тех лет. Среди участников была и их мать. За свою общественную работу она тогда получила очень ценный подарок – легковой автомобиль. А всего через год – арест мужа, обвинение в предательстве. Жизнь перевернулась! Она не выдержала и покончила с собой.

По сталинским понятиям, дети «врагов народа», независимо от возраста, должны быть наказаны, изолированы от здорового советского общества, их ссылали, помещали в лагеря. Ирину и Глеба спасли родственники. За это те сами поплатились – кого арестовали, кого сослали, кого «просто» лишили работы, выгнав с волчьим билетом.

Глебу удалось затеряться в это лихолетье. Благодаря тому, что от двойной отцовской фамилии осталась только первая часть – Глебов, партийный псевдоним. Ему даже удалось поступить в ленинградскую мореходку. И всё было спокойно, пока не стали в 1949 году оформлять выход в открытое море, то есть, по сути, за границу. Тут-то и выяснилась подноготная курсанта – «сын врага народа»! Его, разумеется, исключили. Спас Анастас Микоян, лично знавший отца Глеба. Обращение к нему помогло восстановиться. Но ненадолго.

Через два месяца началась новая волна борьбы с внутренними врагами. По очередному «Ленинградскому делу» Сталин снова расправился с партийной верхушкой нелюбимой им северной столицы. Были арестованы и спешно расстреляны Вознесенский, Кузнецов и другие честные деятели. Сталинские ищейки вспомнили и про аналогичных «преступников» Ленинграда 1920 – 1930-х годов. Глеб вновь оказался на улице.

Смерть вождя-параноика, разоблачение Хрущёвым «культа личности Сталина» помогли наладить более или менее нормальную жизнь. Глеб и Ирина получили техническое образование. Тогда-то Глеба и пригласили чекисты к себе на работу – не смотрящим за инакомыслящими, не топтуном, а технарём. Он согласился. Дослужился до полковника.

Ирина Николаевна тоже была при деле, но однажды прошлое семьи ей аукнулось. За разработку новой технологии она в числе авторов была представлена к Сталинской премии. Премию коллективу дали. Но её фамилию вычеркнули.

Я пытался найти тех, кто мог помнить Глебова-Авилова, кто работал с ним. Понятное дело, что практически все его коллеги по профсоюзной и партийной работе давно уже закончили свой жизненный путь – естественным или насильственным способом. Но ещё оказались живы соратники по «Ростсельмашу». С одним из них я встретился… в Кремлёвской больнице.

У семидесятишестилетнего Анатолия Софронова был не лучший период в жизни. Поэт и драматург, дважды лауреат Сталинской премии, Герой Социалистического Труда, многолетний главный редактор журнала «Огонёк» оказался не у дел. Конечно, не совсем простым пенсионером, если лежал в Кремлёвке, но уже не столь признанным и обласканным властью литературным деятелем, полузабытым автором пьес и песен, хотя некоторые из них ещё оставались популярными.

Во времена Глебова-Авилова он работал на «Ростсельмаше» фрезеровщиком. То ли Софронов мало общался с директором, то ли предусмотрительно постарался из своей памяти убрать воспоминания о «враге народа» – писатель мало чем обогатил для меня биографию уничтоженного большевика. Вот всё, что я смог использовать из рассказа Софронова:

Он не ораторствовал, не витийствовал, не бросал пустых лозунгов, всегда говорил по делу, конкретно. Его очень внимательно слушали. Его вообще любили, он был чрезвычайно авторитетен на заводе.

Общие слова. Ни одной конкретной детали. А ведь молодой рабочий тогда уже писал стихи, печатался. Ну, и на том спасибо, что согласился на аудиенцию в больнице.

Софронов разговаривал со мной, лёжа в постели. К концу разговора сел на кровати, достал из тумбочки две свои книжки стихов, сделал дарственные надписи и вручил. Я, конечно, взял их, но честно говоря, не был рад этому подарку. Дело даже не в том, что его творчество меня никогда не привлекало. Единственное, что оставило какой-то след – фильм, снятый по его пьесе «Стряпуха». И то только потому, что там играл Владимир Высоцкий. Я всегда был далёк от внутрилитературных разборок, но, при всей моей тогдашней приверженности коммунистическим идеям, я не мог быть сторонником Софронова. Ярый сталинист, антисемит, гнобитель авторов, отклонявшихся от соцреализма, хулитель Солженицына и Сахарова. А ведь он – потомственный донской казак, сын начальника Харьковского полицейского управления, который был сподвижником белого генерала Каледина! Правда, потом папаша перешёл к красным, что, впрочем, его не спасло от приговора ОГПУ и расстрела. За что же Софронов любил советскую власть, коли она так жестоко обошлась с его семьёй? Просто приспособился, чтобы выжить?..

В конце 1990-х годов мне позвонил Глеб Николаевич. Попросил помочь в скандальной ситуации. Его сын попал в автомобильную аварию. На правительственной трассе. Пока стояли в ожидании разборки, в его машину врезалась милицейская машина. Виноватым сделали сына.

Как главный редактор «Курантов» я был бы рад помочь, но газета уже перестала выходить. Я позвонил главному редактору «Труда» Потапову: «Помогите сыну первого главного редактора вашей газеты». Александр Серафимович так обтекаемо-невнятно ответил, что стало понятно: заниматься этим скандалом на правительственной магистрали газета не будет. Так оно и вышло.

Как завершился этот скандал с милицейскими борзыми блюстителями порядка, не знаю. Знаю лишь, что сын Глеба Николаевича пошёл в предпринимательство. Да и, похоже, папу туда втянул. Вот парадокс нашей истории: потомки борца с миром капитала сами решили стать капиталистами. Правда, насколько удачно это у них получилось, не ведаю.

В интернете (http://reporter-ufo.ru/3139-den-otkrytyh-dverey-dlya-semi-samogo-pervogo-direktora-predpriyatiya.html) нашёл информацию, что полковник КГБ в отставке Глебов-Авилов, вместе с родственниками посетил «Ростсельмаш». Посещение было приурочено к юбилею предприятия и восьмидесятипятилетию его первого директора. На «Ростсельмаше» чтут память о человеке, построившем предприятие и ставшим его первым руководителем. Там установлен ему памятник. И это несмотря на то, что «мудрый вождь» когда-то объявил его «врагом народа». Народ помнит, кто есть кто на самом деле.