Текст книги "По скользкой дороге перемен. От стабильности Брежнева до наследства Ельцина"

Книжные меридианы и жизненные параллели

Почему после пяти лет работы в московских редакциях я бросил столицу и уехал в Якутию? Я уже стал профессиональным журналистом – чего же боле? Пиши, печатайся, совершенствуй перо, ищи свою нишу, оседлай какую-нибудь популярную, востребованную тему, расширяй круг знакомств с журналистами, редакциями, книжными издательствами… Москва для карьеры, пожалуй, лучшее место в стране.

Нет, не желание подзаработать на северных надбавках подтолкнуло к этому. Главная причина – охота к перемене мест, стремление познавать жизнь в разных её проявлениях – географических и социальных. Отрыв от насиженного места обостряет глаза и уши. Увлекает новизна во всём: в природе, архитектуре, людях, в их говоре и мыслях… А я ведь давно задумал написать книгу. Или даже несколько книг. Якутия – огромнейший, интереснейший край с экстремальными условиями жизни, с конгломератом человеческих судеб – давала мне шанс. И, работая в Якутске, я решил им воспользоваться.

Сначала придумал тему книги для местного издательства. Я встречаюсь с очень разными по профессии людьми – почему бы не рассказать о них подробнее, не в короткой газетной заметке о «трудовой вахте» и прочих производственных «подвигах»? Книжку так и назвал – «Этюды о профессиях». Она документальная. В ней рассказал не только о разных профессиях через судьбы, мнения и оценки конкретных людей, выбравших их, но и об истории той техники, которой они пользовались, – от швейной машинки до компьютера. И сам узнал много интересного, и читателям поведал…

Не могу сказать, что я доволен этой книжкой (над этой темой надо было бы поработать дольше и глубже). К тому же там есть высказывание, с которым теперь я поспорю. В духе времени я утверждал:

…Когда после революции из России началось повальное бегство буржуазной интеллигенции, то за рубежом эту «потерю генов» считали невосполнимой. Однако дети рабочих и крестьян, таланты из народа сумели двинуть вперед нашу науку, культуру, технику невиданными темпами. Отсталая прежде страна теперь одна из самых развитых в мире, с самым крупным отрядом научных кадров.

Я цитирую это не для того, чтобы развенчать себя прежнего (в этом особой нужды нет), а чтобы показать, что вот все эти сентенции – довольно стандартные для того времени, они – зеркало официальной пропаганды.

Почему-то акцентирую, что убегала именно буржуазная интеллигенция. Была ли в той России другая? И почему-то науку и другие сферы потом вперёд двинули «дети рабочих и крестьян». А как же выходец из семьи священнослужителей великий Иван Павлов, а дети купца знаменитый на весь мир генетик Николай Вавилов и президент Академии наук СССР его брат Сергей, а сын учителя и дочери купца Сергей Королёв, а сотни, тысячи других учёных, изобретателей с непролетарским происхождением? При этом, разумеется, можно привести множество примеров, когда дети из бедных семей, даже детдомовцы становились известными деятелями науки и культуры. Но здесь классовый подход к наследственности неуместен.

Ещё одно возражение: царская Россия не была отсталым государством. Да, Первая мировая война нанесла нам большой урон, но до этой вселенской катастрофы наша страна была в десятке самых экономически развитых государств, с высокими темпами развития.

И почему-то мне было невдомёк (опять-таки влияние пропаганды!), что не будь столь массового исхода культурного, самого передового слоя нашего общества, страна добилась бы в своём развитии ещё большего.

Самое печальное следствие многолетнего обеднения генофонда, ухудшения общего культурного развития – невосприятие демократических принципов, вера в успех твёрдого, самодержавного пути развития, согласие жить с веригами всевозможных запретов, поиск духовности не в достижениях культуры и науки, а в церковных канонах, которые склоняют «рабов божьих» к слепому послушанию, к отказу от активного гражданского поведения. И мы с удивлением видим в двадцать первом веке, как, поддержанное даже некоторыми официальными лицами, крепчает мракобесие, отбрасывая нашу великую страну в средневековье, как пытаются нас отдалить от мировой цивилизации…

Но в 1970-е годы я был рад выходу своей первой книжки. Видимо, она понравилась Якутскому издательству, и мне заказали написать о старейшем не горнодобывающем предприятии республики, основанном на базе прежних кустарных промыслов ещё в первой пятилетке, – Якутском кожевенном комбинате. Вышла она под названием «Мы – кожевники». Более привлекательное – так и не придумалось. Хотя можно было бы поиграть на использовании названий: или неординарного сырья для этого производства, или редких профессий, или экзотической кожевенно-меховой продукции.

Удивительное открытие ожидало меня, когда я изучал историю предприятия. Одним из директоров комбината был будущий писатель Франц Таурин. Не очень известный, но всё же – писатель. На выход моей книжки он никак не отреагировал. Он тогда уже жил в Москве. Может, не знал, что вышла такая книга? И никто не сообщил ему из Якутска? Или что-то в моём тексте ему не понравилось, обидело? Сам я не проявил инициативы встретиться с ним, подарить книгу, поговорить о прошлом.

Может, ему было неприятно ворошить прошлое?

Директором кожкомбината он стал довольно молодым – в тридцать лет. Шла война. Не знаю почему, но на фронт его не забрали. Наверно, дали бронь, чтобы сохранить партийца для укрепления кадров. Ветеран комбината Резван Юлборисов рассказывал мне, что сначала Таурин сменил его на должности начальника цеха. Юлборисов был опытнейшим кожевником, но не имел технического образования. А Таурин имел, к тому же до приезда в Якутию поработал на аналогичном производстве в Сарапуле. И довольно быстро из цеха его пересадили в директорское кресло. Потом из директорского он перепрыгнул в горкомовское.

Увлёкшись литературной деятельностью, Таурин уехал в Иркутск, где возглавлял многотиражную газету, затем альманах «Ангара». Поднакопив опыт и творческие связи, перебрался в Москву…

И, может, хорошо, что я не встречался с Тауриным? А то бы долго очищался после встречи. Почему? Лучше всего на этот вопрос ответил Александр Твардовский. Вот что он писал о Таурине после разгрома редакции журнала «Новый мир», возглавляемой Александром Трифоновичем:

Политический гений т. Шауры [заведовал отделом культуры в ЦК КПСС] и выше сказался со всей недвусмысленностью в назначении Ф. Таурина членом редколлегии “Н[ового] М[ира]” по разделу прозы (вместо бедного, слабого и больного Дороша, бог ему судья, ‹…› – заодно с Марьямовым согласившегося подписывать № 2, – теперь они будут подписывать до № 7!).

В журнал, который, как я угадал в свое время, подвергался более надуманным, чем вызванным настоящей нуждой нападкам, когда еще нельзя было ему поставить в вину главную вину – Солженицына, – в этот журнал назначается для окончательного искоренения злого духа и окропления углов святой водой тот самый Таурин, который ездил “на акцию” исключения С[олженицына] в Рязань из Союза писателей. Прием безотказный до жути: парня заставили сперва сделать разовое гнусное дело – теперь откажись, попробуй. А парень, м[ожет] б[ыть], и неплохой “по идее”, но уж как попал литначальником, так поделом вору и мука. Впервые встретился я с ним на Ангаре; Иркутск, где он редактировал многотиражку, – однажды я даже пособил ему что-то обработать, заметку какую-то. Потом уж он оказался писателем, выходцем из министерства Якутской АССР, автором двух-трех читанных мною романов – серая провинция, убожество, хотя знание материала было как будто. Сунулся он было в “Н[овый] М[ир]” с какой-то рукописью, но при всем моем благорасположении к нему это было нереально…

Вместе с ним назначен некий Сахнин, жук ‹…›, которого помню по “Красноармейской пр[авде]”, – уже тогда считался жуком ‹…›.

Компания подбирается. Мрак и ужас, по свидетельству С[офьи] Х[анановны] и Архангельской, которые уходят вместе со многими другими.

А. Твардовский, «Рабочие тетради», журнал «Знамя», 2005, № 10.

Тогда я и понятия не имел о зловредной роли Таурина в судьбе «Нового мира», Твардовского, Солженицына, да и, по сути, всей отечественной литературы. Так что судьба избавила меня от знакомства с этой одиозной личностью. Но из песни слова не выкинешь: Таурин возглавлял Якутский кожевенный комбинат в годы войны.

Мне было любопытно познакомиться с весьма специфическим кожевенным делом. А то носишь в якутские морозы шубы, куртки, унты, но не знаешь, какой сложный путь проходят шкуры животных, прежде чем они защитят тебя от жестоких холодов.

Были и другие заказы от издательства, но это, откровенно говоря, уже смахивало на халтуру. Не то, чтобы я халтурно относился к заданию, нет, я старался, но заказы эти не вызывали у меня большого интереса к предлагаемым темам – лишь бы заплатили. Это было приглаживание диссертаций местных учёных до более или менее удобоваримого прочтения массовым читателем, а также куцая книжечка с рассказом об актуальном событии в общественно-политической жизни Якутии – «творческих отчётах трудовых коллективов». Такое новшество в идеологическое дело ввела тогда Компартия. К творчеству вся эта «литература» не имела никакого отношения.

Захотелось пробиться с предложениями в какое-нибудь московское издательство. И тоже получилось. Опять-таки без всякого знакомства. Просто отправил письмо в московское издательство «Мысль», которое выпускало научно-художественную литературу, в том числе географическую.

Предложил издать книгу о путешествии по реке Индигирке. Река не столь известна, как, скажем, Лена или Колыма. Но по реке Лене незадолго до этого совершила плавание экспедиция, в которой приняли участие поэт Евгений Евтушенко и журналист-известинец Леонид Шинкарёв. И едва ли я смог бы что-то принципиально новое привнести в описание этой реки, её окрестностей и обитателей, в познание истории приленского края. Про Колыму давно не писали. Я имею в виду путешественнеческие, а не художественные и документальные книги про ГУЛАГ. А больше про Колыму и писать-то особенно нечего. По крайней мере, я так думал. Про Индигирку тогда современной литературы вообще не было. Для отечественного читателя она – почти терра инкогнито. Хотя все знали про Оймякон – полюс холода Северного полушария Земли. Знали про добычу золота. Про вечную мерзлоту. Ну, прогремело озеро Лабынкыр, в холодных водах которого якобы видели неизвестное науке животное. Остальное – белое пятно.

Оймяконье. Июль 1974 года на «полюсе холода» был очень жарким, но тарын (наледь) сохранится до морозов

Тема заинтересовала. Меня попросили написать три главы будущей книги, которую я сразу же назвал «Оймяконским меридианом». Написал, отослал. Одобрили, заключили со мной договор. Я обещал предоставить рукопись через год. Казалось бы, огромный срок. Но получалось, что ежедневно я должен писать по три страницы текста. Тоже, вроде бы, немного. Но это помимо основной работы – с ежедневной редакционной текучкой, с регулярными командировками по всей колоссальной территории Якутии, которая по площади – это три Франции! А ещё надо было изучить огромное количество источников: старых журналов, книг географов и путешественников, архивы. Всё это переварить и, отойдя от стиля повседневных газетных материалов, подать читателю в более или менее художественной манере, как того требовал жанр. А ещё – семья, маленький ребёнок… В общем, целый год пришлось урезать свои нетворческие желания. Писать книги при штатной редакционной работе – это аскетизм, самопожертвование: ни в гости лишний раз не сходишь, ни в театр, ни в кино…

К тому же надо было накопленные знания про Индигирский край «нанизать» на единое сюжетное построение в виде путешествия. Разработал я и осуществил такой маршрут: из Якутска на путейском судне по Лене и Алдану – до Хандыги, оттуда на грузовике по Магаданской трассе до Оймяконья. Точнее – на грузовиках, поскольку на одном мы свалились с трассы в ручей. Пришлось дальше, до Томтора, ехать на другой машине. Оттуда началось байдарочное путешествие. В одиночку. Не по туристским законам это, но я вынужден был так поступить. Мы собирались сплавляться по Индигирке с устьнерским собкором «Социалистической Якутии». Но из-за отсутствия здесь надёжной связи никак не смогли переговорить. Он на несколько дней опоздал в Томтор. А я не мог нарушать свой график движения и контроля, и стартовал без него.

В Усть-Нере, центре Оймяконского района и золотодобычи, я устроил себе отдых. Тем более что там произошла незапланированная встреча с женой, прилетевшей туда в качестве переводчика с американскими учёными, которые изучали растения холодного края. Далее снова на байдарке – до Момских порогов. Это – «Труба», где неистовая Индигирка прорезает хребет Черского, образуя трудно проходимые участки. Проплыть по «Трубе» или преодолеть хребет по воздуху? Посчитал, что решу на месте, в зависимости от ситуации и рекомендации местных жителей.

Рассказы тех, кто по производственной надобности ранее преодолевал Момские пороги на специально укреплённых плавучих средствах, энтузиазма мне не добавили. Даже беглые заключённые не рисковали здесь спускаться по Индигирке. Свежая информация тоже поубавила мой авантюрный пыл: в то лето в «Трубе» погибло несколько человек, решившихся на отчаянный сплав вниз. К тому же у меня не было шлема. Но главный аргумент-сюрприз преподнесла погода: Индигирка из-за сильных дождей в верховье вспучилась, никакой береговой линии в «Трубе», вероятнее всего, не осталось. И, в случае катастрофы с байдаркой (а это на порогах, где скорость воды достигала тридцати километров час, практически невозможно было бы избежать), негде было бы высадиться на берег, ремонтироваться, зализать раны, да просто погреться, ведь вода в той горной части Индигирки очень холодная. Выдержит ли организм, пока буду бултыхаться в воде до выхода из тридцатикилометровой «Трубы»?

Выбрал благоразумный вариант. До Хонуу, центра Момского района, хребет преодолел по воздуху. Туда, на Полярный круг, ко мне, уже из Якутска, прилетела жена. Однако не весь маршрут мы плыли вместе. Она вернулась в Якутск раньше, а я в заполярном Чокурдахе стал искать варианты для знакомства с белым стерхом, розовой чайкой, жителями древнего поселения – Русское Устье и «Кладбищем мамонтов» на реке Бёрёлёх.

На попутном вертолёте местного рыбзавода меня подбросили до рыбацкого стана в дельте Индигирки. Когда летел над тундрой, видел стерха, но чтобы найти эту редкостную, «краснокнижную» птицу на земле, приблизиться, для этого нужно организовать специально экипированную экспедицию. Да и что ты увидишь? За стерхами интереснее всего наблюдать во время брачных танцев.

Розовые чайки, которые, как воробьи в средней полосе, шастали по помойкам Чокурдаха, накануне моего появления в посёлке исчезли. Они уже начали откочёвывать на север. Это единственная птица, которая улетает на зимовку не в южные края, а ищет открытые водные пространства в Ледовитом океане, где-то ближе к Канаде. Но я «догнал» их на рыбацком стане. Ночью пошёл на соседнее озеро, увидел и стал фотографировать. Ночь-то была полярная – солнечная.

В Чокурдахе случайно познакомился со студентом Дальневосточного университета Сергеем Говорушко. Я летал на вертолёте на так называемый Воронцовский яр: глубокий провал, образовавшийся в результате вытаивания вечномёрзлого грунта. Там работала экспедиционная группа Дальневосточного университета, в том числе и практикант Сергей. В Чокурдах возвращались вместе. По пути я его сагитировал отправиться со мной на «Кладбище мамонтов», а оттуда сплавиться на байдарке до Чокурдаха. И два незнакомца отправились в длительное путешествие. Мы долетели до посёлка Чкалова. Оттуда до «Кладбища мамонтов» лишь километров тридцать вверх по реке Бёрёлёх. Но местный начальник отговорил нас туда подниматься – мамонтовы кости можно было обнаружить и ниже по течению. Что нам и удалось сделать… За пять дней мы проплыли четыре с половиной сотни километров до Чокурдаха.

Такова канва движения по оймяконскому меридиану. В книге ничего не придумано. Ни одного факта. Зато кое о чём я умолчал. Время-то было советское, цензурное.

Так, когда наша автоколонна двигалась по прижимам вдоль Хандыги, водители просвещали меня о том, как строилась эта трасса в тяжелейших горных условиях во времена ГУЛАГа. Пробивали её, конечно, зэки. Недалеко от одного посёлка дорожников устроили мне экскурсию к развалинам бывшего женского лагеря. Отсюда женщинами «снабжали» мужские лагеря, что стояли вдоль этой трассы.

Несколько недель назад, летом 2017 года, я узнал о поразительном совпадении… Меня пригласили в ЦДЛ, где отмечали стодесятилетие со дня рождения Варлама Шаламова. Там представили новые книги, связанные с его именем, в том числе сборник его произведений «О, Север – век и миг!» Про то, что автор «Колымских тетрадей» бывал в Оймяконье, я уже читал. Но в середине 1970-х годов, когда собирал материал для своей книги, я практически ничего не знал о Шаламове. И никто в Оймяконье мне тогда не рассказал, что после освобождения в октябре 1951 года из ГУЛАГа, он работал фельдшером в местечке Куйдусун, что в полутора километрах от Томтора. Сами местные жители не знали? Или боялись рассказывать?

За два года вольной жизни он написал там немало стихотворений, объединённых в «Синей тетради», и этот плодотворный период литературоведы назвали «Болдинской осенью» Шаламова. Прожив в Томторе несколько дней, я не знал, что бродил с фотоаппаратом по тем же улицам и тропам, по которым за два десятилетия до моего путешествия здесь ходил Шаламов, что я отправлял контрольную телеграмму жене из той же почты, которая для писателя была окошком на «Большую землю» и которую он не раз упоминал в своих стихах, что, наконец, я начал своё байдарочное путешествие именно в Куйдусуне…

Варлам Тихонович написал здесь, на оймяконской земле:

 
Заметили ли вы,
Отсюда, как ни странно,
Дорога до Москвы
Длинней, чем до Урана.
 

Да, он два года добирался отсюда до Москвы. По одним сведениям, ему не разрешили сразу же отправиться в центральные районы страны, по другим – он сам не захотел, опасаясь, что там его снова (в который раз!) возьмут в оборот чекисты. И осмелел отправиться туда лишь после смерти Сталина. Да и то изуверский режим не разрешил ему осесть в столице, писатель поселился в Калининской (ныне Тверская) области…

…Какой радостный шок я испытал, когда увидел свеженапечатанный экземпляр «Оймяконского меридиана»! Причём, не в своих руках. Книга ещё не долетела до Якутска. Знаменитый в те годы врач-путешественник и телеведущий Юрий Сенкевич показал мою книгу в своей передаче «Клуб путешественников». На всю страну! Поводом для показа послужила политическая причина. В кои-то веки престарелый генсек Леонид Брежнев совершил поездку в восточную часть нашей необъятной страны, поскольку партия решила тогда осуществить пророческие слова Михайло Ломоносова, что российское могущество прирастать будет Сибирью.

Однако к политическому решению «родной партии» ни моё желание рассказать о путешествии по Индигирке, ни само содержание моей книги не имело никакого отношения.

И какое удовлетворение за содеянное я ощутил, когда мне из-за рубежа позвонил в Якутск американский писатель, специалист по аномальным явлениям, и предложил немалые по советским меркам деньги за фото чудовища озера Лабынкыр! Правда, в ответ я сам был готов ему предложить ту же сумму, поскольку такого снимка никто никогда так и не сделал.

Вскоре меня пригласили на местном телевидении вести путешественническую передачу «По родной Якутии» – некое подобие передачи Юрия Сенкевича. Но именно – подобие. Киноматериалы о путешествиях по Якутии находил с трудом. Любительское кино тогда ещё не было так развито, как сейчас. Да и с фотоснимками было бедновато. В какой-то степени это компенсировалось живыми рассказами географов, ботаников, геологов, просто любителей путешествий, туристов…

Особняком запомнилась одна передача. Точнее, послесловие к ней. Был моим собеседником знаменитый местный учёный-ботаник, специалист по тундровым растениям Владимир Николаевич Андреев. Его исследования и рекомендации помогали оленеводам, в том числе и зарубежным. В конце нашей беседы перед телекамерой я задал вопрос: как так получилось, что он является почётным гражданином… Аляски? Это же такая неожиданность для советских людей! Он коротко ответил: там охотно пользовались его научными разработками, вот и оценили его вклад таким способом. А после передачи этот огромный, гренадерских параметров человек вдруг сник: «Наверно, я не так ответил? Надо было сказать о заслугах советской науки?» Вот как были закомплексованы советские люди: даже собственные достижения, свой личный полувековой тяжкий труд в арктических условиях этот великолепный учёный готов был оценить, как достижение государства…

…Куда мне плыть в творчестве дальше? Решил продолжить торить книжную тропу в той же географической сфере. Тому же издательству «Мысль» предложил книгу о путешествии по Южной Якутии. Рабочее название новой книги – «Жемчужина БАМа». Воспользовался конъюнктурой? Лишь отчасти, и только в названии – это своего рода завлекалочка для издательства. В те времена издательства все были партийные, все конъюнктурные. Да, и уже началось строительство Байкало-Амурской магистрали. О ней трубили все газеты и телеканалы. Но это просто совпало с моим личным выбором: край тоже в природном и историческом отношении чрезвычайно интересный! Более освоенный и заселённый, чем берега Индигирки, но тоже мало отражённый в современной ненаучной географической литературе.

Я собирался потом поменять это конъюнктурное название, но так ничего лучше и не придумал. Чтобы снизить эффект конъюнктурщины, лишь добавил подзаголовок, подчеркнув, что за обложкой этой книги рассказываю о путешествии, а не о производственных делах…

Проложив творческие маршруты по Восточной и Южной Якутии, я начал осматривать другие части этой необъятной республики. Где бы ещё попутешествовать, чтобы сложился сюжет для очередной книжки?

Безусловно, чрезвычайно интересна западная часть Якутии: и историей освоения, строительством гигантских производственных объектов, новых населённых пунктов, и геологической перспективой, и как место ссылки, и бытом коренного населения, и уникальными природными объектами. Я уже прикидывал маршрут… Но разве не меньший интерес представляет вариант путешествия вдоль побережья Ледовитого океана? Кстати, у меня даже нашлись потенциальные спутники по этому второму варианту – туристы из города Мирного предложили осуществить прибрежное байдарочное плавание… Но, поразмыслив в семейном кругу над нашей дальнейшей судьбой, мы решили вернуться в Москву. Тем более что меня уже несколько месяцев ждала вакансия в московской газете.

Однако Якутия меня надолго околдовала, не отпускала воспоминаниями о ней. Тоска была настолько сильной, что, встретившись в Москве с главным редактором «Социалистической Якутии», я высказал пожелание вернуться. Семья была «за». Но это не осуществилось. Может, это получилось к лучшему: жизнь в стране, и в Якутии в том числе, вскоре круто изменилась. И я оказался в самом центре этих перемен…