Текст книги "По скользкой дороге перемен. От стабильности Брежнева до наследства Ельцина"

Заторопили меня избавиться от алмазика потому, что с охраной достояния страны здесь очень строго. Нельзя постороннему человеку даже трогать эти дорогостоящие камешки. Крупные же находки (до трёхсот с лишним каратов!) на особом счету. Каждая – со своим персональным именем. И, как правило, попадает в коллекцию Алмазного фонда страны.

Но как бы ни было строго с охраной, увы, воровали! Мне рассказывали тогда, как выявили криминальную цепочку. Унести алмазы с обогатительной фабрики в одежде невозможно – приборы, стоящие на выходе, обнаружат. Но женщинам есть куда прятать драгоценные камешки и не в одежде. Они легко проносили их мимо чуткой техники. Далее – вопрос сбыта. И это тоже было налажено. Когда якутские алмазы обнаружились в «свободной» продаже на чёрных рынка знойного юга страны, этим занялись чекисты. Заслали в Мирный «покупателя». Таким способом всех и повязали… Вот только надолго ли защитились от воровства?

На меня произвели сильное впечатление размеры одиннадцатой, работающей фабрики, но двенадцатая, строящаяся, была спроектирована ещё более мощной. В ожидании перемалывания бо́льших объёмов кимберлита.

Не помню, на какой глубине тогда разрабатывали карьер на «Удачной». На трубке «Мир» уже дошли до глубины почти двести метров. Я был потрясён размером дыры в якутской земле, когда смотрел на алмазный карьер из самолёта. Диаметр был практически равен ширине города Мирного. Внутрь, на дно карьера, где велись буровзрывные работы, гигантские самосвалы долго, медленно, осторожно скатывались и также не спеша поднимались по многоярусной спирали. Тогда уже начались проектные работы по переходу на шахтный способ добычи руды. И сейчас, в новом веке, разработка ведётся там на глубине порядка полукилометра!

К сожалению, вынужден здесь добавить печальную новость. На днях, в начале августа 2017 года, здесь произошло затопление подземных выработок. Почти полторы сотни рабочих были благополучно выведены на поверхность, но на тот день, когда я пишу эти строки, восемь человек всё ещё не обнаружены, и с каждым днём их спасение становится всё более нереальным…

На трубке «Удачная» глубина в настоящее время уже достигла шестисотметровой отметки. Построена шахта. И утверждены промышленные запасы алмазов до глубины 1400 метров!

Теперь представьте, какие накапливаются колоссальные отходы из обогатительных фабрик – так называемые хвосты (миллионы тонн за год!). Куда же их выбрасывать? Просто в долины рек? Но эти хвосты – не только раздробленная горная масса, это ещё и химия. Такие отходы губят окружающую природу. Она и так сильно страдает от гигантских карьерных дыр, мощной техники… Строят специальные хвостохранилища.

Чаще всего горняки устраивают их в долинах маленьких речек. Делают плотину, и в образовавшийся резервуар сбрасывают отходы производства. Но отходов слишком много. Надо было искать более просторный резервуар. И за несколько дней до моего приезда на трубку «Удачная» там устроили ядерный взрыв. Под землёй. Специалисты подсчитали, что так они одним махом создадут объёмное место для хвостохранилища. Да просчитались, видимо, не всё учли. Случились выбросы радиоактивного вещества в атмосферу. О заражении глубинных пластов я уж и не говорю.

Об этом взрыве всего в двух километрах от посёлка Надёжный доблестная советская пресса, естественно, не сообщала. Я узнал, однако мог ли написать об этом эксперименте? Написать мог, но не напечатали бы. Цензура запрещала. Но я ведь ещё знал и про опасения местных жителей. Поскольку все так или иначе были связаны с добычей алмазов, тайной такое пугающее событие не стало. Они с тревогой ожидали последствий взрыва. Но здешнее начальство убеждало, что ничего опасного для жителей не будет.

Мне рассказывали, что сам руководитель местного советского органа ходил по домам Надёжного, призывал не паниковать и не убегать отсюда, личным примером показывая, что ничего опасного не будет, дело, мол, НАДЁЖНОЕ. Но слухи о выбросе распространялись. Как удалось их пресечь и остановить бегство людей, точно не знаю. Но для этого, видимо, задействовали всех: от парткомов до чекистов. Да и как убежишь от больших денег?! Ну, кто-то, может, и «отлучился» по внезапной надобности. Но ненадолго…

Страна гордилась, что у нас построили первую атомную электростанцию. Пропагандисты подняли на щит оптимистический лозунг «Пусть будет атом рабочим, а не солдатом!». Он украшал не только город Обнинск, где возвели первую АЭС, но и праздничные демонстрации трудящихся по всей стране. Но и «мирный» атом весьма опасен. Особенно, когда власть старается скрыть огрехи от тех, кто рискует своим здоровьем. Не знаю, поднимали ли киевляне на первомайской демонстрации 1986 года к солнечному небу транспарант с этим лозунгом. Но, что в то время, когда они скандировали здравицы в честь «мудрой» Коммунистической партии, сверху на них уже падала чернобыльская радиация, это доподлинно известно.

Из-за «грязного» первого взрыва возле «Удачной» остальные пять запланированных из-за неУДАЧНОГО эксперимента отменили. Место радиационного выброса на поверхность впоследствии накрыли земляным саркофагом. А Удачнинский ГОК стал главным поставщиком российских алмазов. Посёлок Надёжный, временное прибежище горняков и строителей, растворился в новом городе. Но меня в Якутии к тому времени уже не было.

Второе «Письмо со строек алмазного края» я написал, побывав в Мирном («Лишь слова, слова…», 19 октября 1972 г.). Этот известный на всю страну город был куда более обустроенным. Однако и здесь продолжалось большое строительство. И тоже не всё было благополучно. Строители, констатирую я, не смогут до конца года сдать в эксплуатацию многие объекты, в том числе главный корпус больницы, 96-квартирный дом, профтехучилище, прачечную, телецентр.

Руководитель генподрядчика – управления «Мирныйэнергопромстрой» вывалил мне кучу причин, из-за которых план года не будет выполнен. Это напоминает анекдот про Ходжу Насреддина. Его спрашивает повелитель, почему он со своим отрядом не взял неприятельскую крепость. Тот отвечает: «На это – двенадцать причин. Первая – не было пороха…» Какого же «пороха» не хватило строителям Мирного? Если отбросить остальные одиннадцать причин, то главная – «слишком большой план ввода». А кто виноват, что вся незавершёнка скопилась именно к концу этого года? Нельзя ли как-то так спланировать, чтобы вводить объекты равномерно в течение всего года?

Этот вопрос, кстати, я много раз задавал и другим отстающим строителям. И все они могли назвать «двенадцать причин». На самом деле, это – следствие ущербного планирования. Тут даже нельзя винить самих строителей. Если тебе нужно освоить за год столько-то миллионов рублей капиталовложений, а всяких проблем множество, и ты из последних сил стараешься натянуть выполнение задания, то какие работы будешь в первую очередь выполнять: дорогие или дешёвые? Тут и задумываться с ответом не стоит. А дорогие – это земляные, это фундамент. Дешёвые – отделочные. Вот и «зарывают» деньги в землю. В рублях это выглядит приличнее, а до сдачи объектов руки попросту не доходят.

К тому же подрядчик гневается: заказчик – всемогущее объединение «Якуталмаз» неудовлетворительно финансирует пусковые объекты. А оттуда резонно отвечают: нам не хватает средств, мы могли бы воспользоваться кредитами, но нам их не позволяют взять, так как вы не сдаёте объекты в эксплуатацию. Причём некоторые строятся по восемь – десять лет. И возникает ещё одна проблема: там многое устарело, приходится дорабатывать проекты. Заколдованный круг. Пустая трата времени и средств.

Есть и такая специфическая для Крайнего Севера проблема. Когда хочется отдохнуть после якутских морозов? Правильно, летом. Ну, по крайней мере, в тёплое время года. А когда в основном надо заниматься отделкой? Конечно же, в то же самое тёплое время года. Оно здесь очень короткое. И, когда можно штукатурить и красить, большинство рабочих (и начальников тоже!) – на Югах. А когда все соберутся – их встретят безжалостные якутские морозы. Работы идут медленнее и затратнее. Дилемма…

Третье «Письмо» («За плотиной равнодушия», 20 октября 1972 г.) я посвятил межведомственным взаимоотношениям. Я уже упомянул об этом. Генподрядчик «Вилюйгэсстрой» – это Минэнерго, заказчик «Якуталмаз» – Минцветмет. И эти две параллельные административные линии пересеклись на такой вот сложной во всех отношениях территории – в Западной Якутии.

Я тогда отметил и подтверждаю сейчас: этот генподрядчик воздвиг себе памятник на берегах Вилюя. Он построил первую в мире крупную гидроэлектростанцию на вечной мерзлоте, и построил весьма качественно! Я бывал на ней. Она восхитительна. Строители достойны похвалы. Ну, если не считать традиционного экологического преступления – затопления долины вместе с отличным лесом. Об этом защитники природы много потом писали, но это ведь повелось ещё с каскадов на Волге.

Затопление случилось задолго до того, как я побывал там, а в моё время уже полным ходом шло строительство второй очереди Вилюйской ГЭС. Бурно развивающемуся алмазному краю, новым обогатительным фабрикам, карьерам, рудникам и поселениям требовалось всё больше и больше электроэнергии. А самая дешёвая (в примитивном понимании, если не учитывать последствий) – полученная на гидроэлектростанциях.

Но я-то писал о выполнении, точнее о невыполнении задания по росту производительности труда и вообще плана сдачи объектов в эксплуатацию. И тут выяснилась большая разница в отношении генподрядчика к «своим» и «чужим» объектам. «Свои» – это прежде всего вторая очередь ГЭС, «чужие» – стройки для алмазодобытчиков. Я привожу примеры ведомственного подхода. Конкретизировать сейчас не буду.

Ныне кажется ясным, что если не нравится один подрядчик, найми другого. Деньги-то есть, тут же найдутся охотники для дополнительного пополнения своего кошелька. Но это – рассуждение с позиции нынешнего, рыночного состояния экономики. Тогда, как я уже подчёркивал, «Вилюйгэсстрой» был единственным генподрядчиком на здешней громадной территории! Когда нет конкуренции, нет выбора, поневоле заказчики будут терпеть все лишения от такого партнёрства. И третейским судьёй в такой ситуации выступает не рынок, а вышестоящая власть. Поскольку фактически самой высшей властью были партийные органы, то и многие противоречия пытались решить там.

Ситуацию в «Вилюйгэсстрое» и на стройках алмазного края обсуждали на бюро Якутского обкома вскоре после моей публикации. И меня туда пригласили.

По ходу обсуждения отчёта «Вилюйгэсстроя» выступавшие неоднократно ссылались на мою статью, на те данные, которые я привёл. Знавшие меня работники обкома приветливо кивали, молча пожимали руку. А глава «Вилюйгэс-строя», с которым мы не были знакомы и который вряд ли мог предположить, что корреспондент присутствует на столь высоком мероприятии, выступая под конец обсуждения, в сердцах заметил: «Да этому автору надо бы у нас главным инженером работать!» Это прозвучало не как одобрение моему анализу, а с намёком, что вот какой всезнайка выискался. Мол, одно дело – настрочить статью (для критики всегда повод найдётся), другое – работать в реальных условиях.

После заседания меня уже в открытую поздравляли со столь значимой публикацией. Но я не чувствовал полного удовлетворения. Остался неприятный осадок, что меня использовали. Что, в конце концов, дело не в этом руководителе, самоотверженно сражавшемся и с тяжелейшими природными условиями, и с ненормальным обеспечением всем и вся, и с неповоротливой централизованной командной системой «планирования». И он не «преступник», а жертва системы, в которой вынужден работать. В такой же ситуации мог оказаться любой советский хозяйственник. И оказывались. И их наказывали. Нередко ломали судьбы. В первую очередь – тем, кто не каялся в своих упущениях, а пытался доказать, что система негодная, что её надо менять.

Но до моего вывода, что эту систему надо кардинально перестроить, иначе она разрушит экономику одного из самых потенциально богатых государств мира, я ещё не созрел. Однако даже без такого понимания я честно вскрыл все её родовые недостатки.

Где золото роют в горах…

При всей важности алмазодобывающей отрасли для Якутии и для всей страны, чаще мне приходилось заниматься золотодобывающими предприятиями. Формально предприятие было единственным – объединение «Якутзолото». В него входили три комбината – «Алданзолото», «Индигирзолото», «Джугджурзолото» и прииск «Кулар». «Якутзолоту» подчинялся и прииск «Депутатский», но он занимался добычей олова и других попутных, весьма полезных ископаемых.

Алдан – это юг Якутии, наиболее доступный и самый освоенный промышленный район автономии. Золотом здесь стали промышлять ещё в начале двадцатого века. После завершения Гражданской войны здесь началась золотая лихорадка. Тысячи старателей с лотками и первыми примитивными устройствами мыли в здешних ручьях золотишко. И к семидесятым годам, когда я стал приезжать в этот район, россыпные месторождения изрядно иссякли.

Но добыча продолжалась. Появились более чуткие промывочные приборы, улавливающие мельчайшие самородные частицы. На речках обосновались драги. Это – плавучая фабрика. В горняцком сословии Якутии родились такие стихи про это оригинальное устройство:

 
Драга не корыто.
Вся земля изрыта.
Драга – это тоже пароход.
Речка не кончается.
Лодочка качается,
Золотишко родине даёт.
 

Внешне технология простая. В небольшом водоёме на плаву держится эта фабрика-пароход высотой с пятиэтажный дом. С одной стороны у неё установлен длинный «хобот», который черпаками захватывает со дна реки и с берега всё, что попадётся: песок, гальку, валуны. Эта масса подаётся на конвейер, который доставляет её в непрерывно вращающуюся бочку, происходит разделение по размерам и весу фракций. Все пустые отходы выбрасываются сзади драги. «Лодочка» действительно качается, то есть поворачивается из стороны в сторону и одновременно продвигается вперёд, отгрызая с каждым маятниковым движением очередные метры у реки. Плыть она может только вперёд: сзади образуется галечный вал, похожий на гигантскую гусеницу, извивающуюся в узкой горной долине. Так что драга, исполинский стальной бегемот, всё время барахтается на небольшом водном пространстве.

Горняки мне пояснили: на этом месте моют золото уже в третий раз. Сначала здесь были старатели с лотками, потом горняки с промывочными приборами и вот теперь дражный способ вполне оправдывает себя благодаря гигантскому объёму промывки и более тонкой технологии улавливания уже даже не песчинок, а, можно сказать, пылинок золота.

И, тем не менее, россыпные месторождения практически себя исчерпали (как и во всём мире, где они дают лишь несколько процентов от всего объёма добываемого золота), зато есть рудные месторождения. В нашем обывательском представлении руда – это скальная порода. Разочарую: золотосодержащая руда – это…почти как глина. По крайней мере, именно такую я видел в алданском посёлке Нижний Куранах. И драгоценный металл из неё извлекали не промывкой, а химическим способом с использованием ртути.

Добыча рудного золота – это более цивилизованный способ. Более комфортный для работников: это же – фабрика с достойными условиями труда. Но золоторудных месторождений в Якутии мало, и в основном золото здесь моют…

Комбинат «Джугджурзлото» вёл добычу северо-восточнее алданских месторождений. Объёмы там сравнительно небольшие. Предприятие было бесперспективным, и я туда ни разу не ездил, отправляя разбираться с проблемами своих подчинённых.

Дороги золотого Оймяконья. Окрестности Усть-Неры

Зато регулярно ездил в Оймяконский район, в «Индигирзолото». Хотя там, в Усть-Нере, центре района, постоянно жил собственный корреспондент нашей газеты. Почему-то это самое холодное в северном полушарии Земли облюбовали журналисты с Украины. Сначала при мне там работал Виктор Хохлачёв, который, вернувшись в Киев, сделал на родине прекрасную карьеру в местном отделении ТАСС, а также опубликовал несколько научно-популярных книжек. После него из Львова приехал Олег Бережной, любитель охоты и рыбалки.

Хотя Оймяконье – не самый дальний край в Якутии от столицы республики, но зато самый труднодоступный. Вокруг горы и быстрые, порожистые, не судоходные реки. О том, что здесь есть золото, знали ещё в двадцатых годах прошлого столетия. Но посчитали, что промышленных запасов нет. Геологические экспедиции искали в этих краях олово, в котором остро нуждалась советская промышленность: для выпуска подшипников. Но олова не нашли.

Золото обнаружили на соседней Колыме. Туда потянулись старатели. В начале тридцатых годов для освоения перспективного района создали трест «Дальстрой», ставший потом печально знаменитым потребителем рабочей силы – узников ГУЛАГа.

Когда решили всерьёз заняться разведкой золота на Индигирке, то геологи-первопроходцы добирались сюда на оленях. Но в 1937 году «Дальстрой» создал Индигирскую экспедиции во главе с Валентином Александровичем Цареградским.

С ним мне лично переговорить не удалось. Когда я работал в Якутске, он жил в Москве. Но в 1974 году он побывал у нас в редакции «Социалистической Якутии». Человек знаменитый, Герой Социалистического Труда, лауреат Государственной премии, генерал-майор. Почестей он добился заслуженно.

Моя запись его рассказа полна интереснейших фактов освоения Колымского края, с чем связаны открытия и в Оймяконье. Впервые Цареградский попал туда вместе с другим выдающимся геологом – Юрием Билибиным. В 1928 году их направил Геолком. Причём никто не знал, где конкретно они будут искать золото. Маститые геологи даже ругали их за такую авантюру.

Двадцать восемь первопроходцев приплыли по Охотскому морю на японском судне, вместе с рыбаками. На берегу якут Макар Медов помог достать семь лошадей. Восьмую они купили сами. Медов ехал с ними, но был против сплава по реке. Он помнил, что когда-то на ней погибли казаки. Однако заметил:

– Вы хорошо поёте. Значит – проплывёте…

Половину отряда составляли старатели, остальные – демобилизованные год назад красноармейцы. На ручье Безымянном не нашли ничего. На Правом Среднекане обнаружили небольшую промышленную россыпь. В. Раковский на реке Утиной обнаружил богатую россыпь. Ему и Билибину поручили дальше исследовать Утиную, а Цареградскому – Среднекан.

Карт не было. Вели глазомерную съёмку. А на какой широте Среднекан, даже не знали. Увязывали площадь с помощью теодолита от соседних гор.

16 сентября уже должен был за ними прийти пароход. А на Среднекан вышли только 31 августа. И работали до морозов. Цареградский должен был пройти средним путём между маршрутом Билибина и хоженой тропой. Якут-конюх вначале отказался там идти, боясь погубить лошадей. Цареградский предложил расписку за лошадей, и якут согласился. Шли медленно, по восемнадцать – двадцать пять километров в сутки. Задерживала пурга. Да и у лошадей за время летних работ были сбиты копыта.

Чуть не заблудились и не повернули в другую сторону. Но в бинокль увидели белые горы – Белогорье! Вышли правильно.

Сделали очень смелые прогнозы относительно золотоносности района. А горные породы там такие же, как и на Индигирке. Геолком удивился результатам. И в 1930 году Цареградский стал во главе большой экспедиции, в которой было уже восемь партий. Кстати, он сообщил любопытную подробность: его заместителем был боцман с крейсера «Авроры», вот только отличался он не революционной дисциплиной и трудовым героизмом, а пьянством.

Были сложности со снабжением. На Среднекане люди даже голодали: трудно было туда добраться. Но отряды в разных местах обнаруживали всё новые и новые месторождения. Когда был создан трест «Дальстрой», организовали ещё одну экспедицию на Колыму. А отряд И. Галченко прошёл по притокам Индигирки и установил там золотоносность.

В 1937 году геологов целенаправленно сориентировали на Индигирку. От Иркутска они добрались на лошадях до Качуга. Здесь на берегу реки Лены, на судоверфи, построили карбаса. Это – старинный вид сплавного средства, применявшегося ещё казаками-первопроходцами. На карбасах и пароходах добрались до реки Алдан, а оттуда до Индигирки – на гидросамолётах. И там, в суровом Оймяконье, начались открытия: Ольчан и другие места.

Цареградский подчеркнул уникально быстрое освоение найденных месторождений: «такого в мировой практике ещё не было». Он отметил, что здесь стали применять новую технику. Так, первый в СССР бульдозер появился именно на Колыме. Эту технику закупили в Америке. И она резко повысила производительность. В годы войны вообще всё снабжение края, вплоть до питания, шло из США. Хотя всё равно с продуктами были сложности: порой запасов на приисках оставалось только на три дня.

В 1938 году Цареградского назначили главным геологом «Дальстроя». В сороковом году, по его утверждению, Колыма добыла уже пятьдесят пять процентов всего советского золота. В этом есть и вклад Оймяконья.

Одновременно геологи нашли долгожданные месторождения олова, а также вольфрама, столь необходимого для изготовления танковой брони и противотанковых снарядов.

Всё прекрасно: мужество первопроходцев, открытие богатейших месторождений, рекордная добыча! И всё это – заслуга пяти тысяч коммунистов «Дальстроя»? Ещё Цареградский привёл такие цифры: там трудилось около тысячи выпускников вузов и порядка шести сотен со средним специальным образованием – топографы, геодезисты и т. д. Но «Дальстрой» – это ГУЛАГ, однако генерал-майор в отставке ни словом не обмолвился об использовании труда зэков, о том, сколько их было, сколько погибло при освоении и побитии рекордов. А на наш прямой вопрос про заключённых ответил обтекаемо, что, мол, и у вольнонаёмных условия труда и жизни были тоже очень тяжёлыми. Да, тоже тяжёлыми, но над ними не издевались конвоиры, их не мордовали и не морили голодом. Зэков считали людьми даже не второго, а десятого сорта, и даже вовсе не людьми, а отбросом, которого незачем жалеть. Зато: «такого в мировой практике ещё не было». Да, действительно не было…

Итак, часть экспедиции Цареградского шестого августа тридцать седьмого года добралась до Индигирки на трёх гидросамолётах, которые сели возле устья её притока – Неры.

Прибывшие перебрались на берег, перенесли продовольствие, снаряжение. Сложили. Огляделись. Сплошной стеной стоят лиственницы. Никого. Зверьё от шума моторов попряталось. Люди на этот шум не пришли. Дикие места. Лишь вдалеке от реки стояла одинокая юрта якута Кривошапкина. В тот же день поставили палатки. Так родилась Усть-Нера.

Это я процитировал свою книгу «Оймяконский меридиан». Там же я описываю, с каким трудом со стороны Магаданской трассы пробивалась по бездорожью первая колонна из четырнадцати автомашин. Более месяца – в январе-феврале сорокового года – она потратила на путь до Усть-Неры.

Позже началась пробивка Колымской трассы до посёлка Хандыга, что на реке Алдан.

Готовя «Оймяконский меридиан» к публикации, я не акцентировал внимание на том, что основной рабочей силой в этом краю были зэки. В каких условиях им приходилось выполнять «задания Родины», достаточно почитать «Колымские тетради» Варлама Шаламова. Без содрогания и слёз читать их невозможно. Особенно тем, кто потерял своих близких в гулаговской мясорубке…

В брежневские времена вспоминать о лагерях не приветствовалось. Но ГУЛАГ сам напоминал. Однажды, попал я на совещание у руководства какого-то индигирского прииска (кажется, это был «Ольчан»). Заседаем на втором этаже конторы. Посмотрел я в окно и обомлел: в двух сотнях метров, на соседней сопке стоит лагерная вышка. Не скособочилась, в «рабочем состоянии». Почему она сохранилась? Как память о жертвах? Как напоминание, что надо всего себя отдавать Родине, которая всё видит, всё слышит, всё знает? Или просто в производственной суете не до неё, не стали тратить силы и время? Хотя после ликвидации ГУЛАГа к тому времени прошло уже два десятилетия…

В Усть-Нере ещё в советские годы создали краеведческий музей. Когда я там был в середине 1970-х годов, он занимал небольшую избу, которая и сама-то фактически была историческим экспонатом. Интересный музей. Там, например, были предметы быта якутов и русских: инкрустированный серебром посох; старинное седло, выдолбленное из дерева и украшенное чеканкой; лук-самострел; чороны – сосуды для кумыса; деревянные чаши и ложки; шкатулки; берестяные туески…

Но не хватало в этом музее одной очень важной страницы истории. Ни один экспонат не напоминал, что в этих краях были лагеря ГУЛАГа.

По сведениям Мемориала, взятым им из доступных архивных материалов, Индигирский исправительно-трудовой лагерь (ИТЛ) создан 20 сентября 1949 года. Базой его была Усть-Нера. Но зэки работали на обширной территории: на приисках «Маршальский», «Ольчан», имени Покрышкина, «Балаганах», «Панфиловский», «Кокарин», «Юбилейный», «Разведчик», «Партизан». Участвовали в разведке и добыче не только золота, но и вольфрамовой руды (на Аляскитовом месторождении; в том числе подземным способом). Участвовали в строительстве важнейших объектов: ремонтных мастерских, Нерской электростанции, Аляскитового горнорудного комбината, ЛЭП Ольчан – Новопанфиловский, ЛЭП-35 Нера – Покрышкин – Богатырь. И даже работали в совхозе «Балаганах». Всего, по тем же данным, в Индигирлаге на первое сентября 1951 года числилось 13843 заключённых, два годя спустя – чуть больше восьми тысяч. Вроде бы и не так много, но ведь числились – не значит долго жили, так что «сталинскую школу жизни» на Индигирке прошло гораздо большее число заключённых.

При этом надо иметь в виду, что речь идёт о новом самостоятельном подразделении «Дальстроя». Но и до 1949 года здесь работали зэки. Просто они числились в другом ИТЛ, например в Северо-Восточном, что был организован в Магадане ещё в 1932 году. По крайней мере, в строительстве дороги до Усть-Неры с востока уж точно зэки были задействованы.

Мне не довелось в Усть-Нере познакомиться с бывшими узниками ГУЛАГа. Уж мало кто выжил. Кто выжил – уехал. Либо в родные края, если разрешали вернуться. Либо куда-то на поселение, но туда, где покомфортнее жить. Либо, если ещё были силы, уезжали на новые, более перспективные прииски, скажем на молодой развивающийся прииск «Кулар». Там я встречал тех, кто переехал туда с Индигирки.

Может, кто-то из зэков ещё и оставался здесь, но люди не хвастают лагерным «багажом». Им, как и участникам кровопролитных боёв с нацистами, вспоминать об этом тяжело. Да и не станут рассказывать о жизни в гулаговском аду первому-встречному, да ещё чтобы об этом узнал весь белый свет. А вот разные зэковские байки слышать мне доводилось. И про то, как выживали, любыми способами цепляясь за жизнь, и как косяком вымирали, и как «любили» лагерное начальство… Но главным предметом баек было всё же – золото. Куда же без него, без кормильца?

Рассказывали, например, о разных хитроумных способах умыкнуть золотишко. Утаить-то его не проблема, даже под оком «человека с ружьём», даже при повседневном шмоне. И запихивали во все человеческие дырки, и глотали, и прятали под подмётку… Ведь даже при самом большом сроке отсидки люди верили, что рано или поздно уедут отсюда на «Большую землю». А вот как воспользоваться накопленным богатством? И готовились.

Вот одна из историй. Человек тайком копил самородки в консервных банках. И кидал это в очко – в говно туалета. Чётко заметил координаты своего клада. Выждал несколько лет, прожив на свободе, на «материке». Приехал за своей «копилкой», а на том месте, где стоял туалет, теперь современный дом…

Сейчас, я знаю, в усть-нерском музее есть раздел по истории ГУЛАГа. Правду истории не утаишь…