Текст книги "Водители"

Глава двадцать четвертая

Приемщик осматривал «колдуна», изредка бросая короткие фразы: «Аккумулятор – проверить», «Двигатель – заменить кольца», «Сцепление – сменить подшипник»… Все это Нюра записывала в дефектную ведомость, не переставая ревнивым взглядом следить за каждым движением приемщика. Теперь, когда вопрос о замене кузова и кабины был решен, ей хотелось все сменить, все поставить новое. – Радиатор промыть и запаять, – сказал приемщик.

– Николай Кузьмич! – взмолилась Нюра. – Ведь он паяный-перепаянный.

Ответа не последовало. Нюра вздохнула и, посмотрев украдкой на приемщика, записала в ведомость: «Радиатор заменить».

Но когда слесари, отъединив болты и стремянки, сбросили на землю кузов, а затем сняли кабину, что-то дрогнуло в ее сердце. Машина оголилась и стояла, точно раненая птица, беспомощно растопырив широкие крылья. Хотя и старенькая машина, а жалко. По болтику все сама собирала.

На время ремонта своей машины Нюра была назначена в бригаду мотористов.

Как опытный врач выслушивает работу человеческого сердца, так и настоящий моторист выслушивает работу двигателя. Сходство это тем более полное, что они пользуются одинаковым прибором – стетоскопом. Но больной, жалуясь, помогает врачу установить диагноз, машина безгласна.

Никто на базе так не чувствовал мотор, как Пчелинцев, никто не обладал таким чутким ухом, как он.

Высокий толстяк с брюшком, которое смешно оттопыривало его и без того куцую, с короткими рукавами куртку, он носил длинные баки, так в детских книжках изображают капитанов дальнего плавания, и держал в зубах такую же, как у капитанов, трубку. Курчавые, окружавшие широкую лысину волосы придавали ему внушительный и даже грозный вид. На самом деле это был добродушный человек, балагур и зубоскал.

Все в Пчелинцеве не соответствовало его наружности. Только он умел особым артисти-ческим жестом отбросить на верстак ненужный ему инструмент, а особый, знакомый всем его помощникам стук молотка по мотору означал: «Готово, убрать!» Когда он вставлял поршень в цилиндр, вид его напоминал хирурга. Но если в операционной господствует тишина, то рот Пчелинцева не закрывался ни на секунду. Он сыпал поговорками и прибаутками, не совсем благозвучными, но всегда очень меткими.

Бригада мотористов была под стать своему руководителю. Это был самый веселый цех мастерской, к тому же самый чистый, просторный и солнечный. Но горе шоферу, впервые попавшему сюда и не знающему, что скрывается за этим весельем.

Водители участвуют в ремонте своей машины. Попав на несколько дней в мастерские, они чувствуют себя здесь этакими контролерами, считают вправе требовать, ругаться, скандалить, придираться ко всему, что, как им кажется, ущемляет их права хозяев машин. Но когда водители попадали в моторный цех, спесь их улетучивалась.

Водитель, знакомый с существующими здесь порядками, безотказно выполнял любое задание, почтительно называл по имени-отчеству всех, от бригадира до ученика. Такое поведение обеспечивало ему благосклонность Пчелинцева. Зато плохо приходилось строптивому шоферу, явившемуся сюда в качестве наблюдателя. Он получал самую унизительную для себя работу – промывку деталей; его именовали не иначе, как «лихачом и аварийщиком».

– Лихач, на промывку! – командовал такому «наблюдателю» Пчелинцев, указывая на ванну для промывки деталей.

– Получай, товарищ аварийщик! – пищал ученик Пашка Севастьянов, протягивая злополучному шоферу моток концов для обтирки.

«Наблюдатель» становился объектом неисчерпаемого зубоскальства мотористов, героем всех шоферских анекдотов. Это, оказывается, он, сдавая экзамены, на вопрос, что такое коленчатый вал, ответил: «Вал, изогнутый до невозможности»; это он заявил завгару, что у него «украли компрессию».

Жаловаться было смешно, огрызаться – только подливать масла в огонь. Виновник находил в себе достаточно благоразумия, чтобы отмалчиваться, и, получив свою машину, уезжал в твердом намерении в следующий раз вести себя умнее. Бригада именовалась «бригадой отличного качества»; ее можно было бы назвать «бригадой высокой точности»: в автомобильном ремонте качество – это прежде всего точность. Здесь никому не делали скидок. Здесь был только один авторитет – умение.

Нюра хорошо знала порядки в моторной бригаде. И все же не могла устоять на месте. Она ходила из цеха в цех, приставала к рабочим, действуя где криком, где лестью. То ей казалось, что на ее машину ставят плохие детали, то собирают небрежно.

Особенно беспокоил ее кузовной цех, где вязали кабину и кузов. Она ощупывала рейки: не из сырого ли материала? Бегала к Смолкину – пусть выпишет дерматин первого сорта: на складе у Синельщикова запрятан кусочек: Нюра не обращала внимания на шуточки ремонтни-ков – пусть, лишь бы ей машину сделали как следует. В ее воображении возникал образ нового, отремонтированного, сияющего свежей краской автомобиля. Такая же машина, как все, никто не обращает на нее особенного внимания, она выполняет обычную работу, ездит в дальние рейсы. Нет больше «колдуна»! Только бы выправили как следует крылья! И Нюра бежала в жестяницкую и смотрела, как деревянными молотками выправляют крылья, и придиралась к жестянщику, почему не устраняет маленьких вмятин. На шпаклевку надеется, думает, что все это замажется? Нет, извините, делать так делать! Из жестяницкой она спешила в электротехнический цех и клянчила новые фары. В старых рефлектор никуда не годится.

Как раз в электротехническом и застал ее начальник мастерских Горбенко. Нюра хотела шмыгнуть в дверь, но было уже поздно.

– Вы почему разгуливаете по мастерской?

– Я на минуточку зашла, по делу.

– Отправляйтесь на свое место и работайте, – приказал Горбенко. – Здесь не городской сад, нечего разгуливать.

– Я и без вас знаю, что не городской сад – Нюра вскинула голову и вышла из цеха.

Однако в моторный не пошла, а, переждав, пока Горбенко ушел, вернулась и выклянчила новые фары.

В моторном цехе она держалась тихо, но независимо – здесь все зубоскалы, им только дай повод. Пчелинцев не нагружал ее особенно работой и не запрещал уходить из цеха. Только Пашка Севастьянов, с которым она протирала клапаны, сказал:

– Ты чего бегаешь взад-вперед! На тебя человеко-часы идут, а ты бегаешь!

Нюра вытаращила на него глаза.

– Тебя по четвертому разряду рассчитывают, как и других-прочих, – добавил Пашка главным образом для того, чтобы похвастаться своим разрядом: ему вчера присвоили четвертый.

Нюра рассмеялась. Рассуждения этого подростка забавляли ее.

– И ничего ты не знаешь, – сказала она, – все перепутал: в одно ухо вошло, в другое вышло.

Потом она опять отпросилась у Пчелинцева и бегала по цехам. Но беготня ее была бесполезна. Нюра никак не могла за всем усмотреть. Машину разобрали, развезли по цехам, а там уже выписаны наряды, подготовлены детали. Еще слесари увозили в цехи последние агрегаты, а кузнец уже переклепывал на раме кронштейны. К концу дня мотористы еще собирали двигатель, а монтажники уже ставили на место отремонтированные передний и задний мосты. Только успели на следующий день вставить и закрепить двигатель и кабину, как тут же появился слесарь с радиатором. Когда кузов повис в воздухе и медленно опустился на раму, у кузовщика были наготове болты и стремянки. И ведь, кажется, никто никого не звал, а каждый являлся точно, когда нужно. Нюре казалось, что все мастерские заняты ее «колдуном», а ведь тут было много и других машин.

Нюра открывала и закрывала двери кабины, пробовала подушки сиденья – хорошие ли поставлены пружины, ощупывала полик. Когда слесарь полез в кабину, чтобы закрепить ее изнутри, она сильной рукой схватила его: «Ты куда в грязном комбинезоне!» Сбросив свою синюю куртку, она сама поднялась в кабину, стараясь не поцарапать дерматин. Пришли электрики – за ними только смотри! Так напутают провода, что потом не распутаешь. Им ведь что? Есть контакт – и ладно! Но электрики ничего не путали, и провода – красные, желтые, зеленые – аккуратно ложились на свои места, прочно закреплялись, плотно затягиваясь в соединениях черной, блестящей, пахнущей резиной изоляционной лентой.

Подошел Смолкин. Посмотрел на кабину, от удовольствия причмокнув губами, и ласково взял Нюру за локоть:

– Ну как, хороша кабиночка?

Она отстранилась:

– Вам что, руки некуда девать?

Смолкин удивленно смотрел на нее. Только вчера утром она была с ним так ласкова и любезна. Он ушел, посмеиваясь, – такова доля снабженца. Если что нужно, все к тебе, а сделаешь – спасибо не скажут.

Подошел механик, велел заправлять машину. Нюра залила воду, бензин, автол. Механик вернулся, прослушал работу двигателя на разных оборотах. Потом сел за руль. Нюра уселась рядом с ним. Машина тронулась в пробный рейс по городу.

Неужели что-нибудь плохо сделали? Тогда снова разбирать, опять жди. Она вглядывалась в бесстрастное лицо механика. Он вел машину на разных скоростях, пробовал тормоза, прислушивался к работе механизмов, останавливал машину, регулировал зажигание, питание. Нюра подумала, что если он сам «доводит», то, значит, все в порядке, иначе он послал бы ее обратно в гараж. Да и ей казалось, что все хорошо. Моторчик работает как часы – нужно думать, сам Пчелинцев делал! И все агрегаты ведут себя – лучше не надо, а про внешний вид и говорить нечего – как с завода! Только кузов осталось покрасить – это мелочь: сегодня покрасят, а завтра в рейс.

Но механик нашел больше недоделок, чем она предполагала. Там подкрепить, здесь положить резину, в этом месте подварить, тут болтик не тот поставили. Пока все это доделы-валось, маляр покрасил кузов, а Нюра собрала инструмент в новенькую клеенчатую сумку.

К вечеру все работы были закончены. Заполнили акт. Нюра понесла его на утверждение техноруку. Любимов подписал, улыбнулся:

– Довольны вы теперь кабиной?

– Очень. Большое вам спасибо!

Когда Нюра сдала акт Горбенко, тот, передавая его нормировщику, сказал:

– Подсчитайте, во сколько обошелся нам этот «колдун». – И, обернувшись к Нюре, добавил: – За месяц доломаете?

Но счастливое настроение еще не прошло у Нюры, и она кротко ответила:

– Я буду ездить аккуратно

Все дела закончены, завтра в рейс, а Нюра все ходила вокруг машины, протирала кабину, наслаждаясь запахом краски, свежего дерева, нового дерматина – всегда приятным запахом новой вещи. Новенькие серые покрышки с четким рисунком протектора, надетые на черные диски, придавали машине нарядный вид.

Сидя в кабине, Нюра вынула из карманчика блузки маленькую фотокарточку Демина и закрепила ее над ветровым стеклом. Этот портрет она раздобыла зимой, оформляя витрину стахановцев. Демин был снят в комбинезоне, из-под которого виднелся ворот гимнастерки. Его глаза, как живые, смотрели прямо на Нюру. Она отклонилась в сторону, но глаза поворачива-лись вслед за ней, и ей казалось, что даже на карточке они меняют свое выражение и становятся то лукавыми, то самоуверенными, с оттенком превосходства. Она положила руки на руль, опустила голову. Вернется он сегодня или нет? Приехал в Москву вчера, выедет обратно сегодня утром и к вечеру должен быть.

Зажглись огни в гараже и конторе. Из городского сада донеслись звуки радиолы; они налетали и спадали, как волны, вместе с порывами теплого, сухого ветра. Во двор все чаще въезжали машины: кончалась вторая смена.

Нюра сидела в кабине, никому не видимая, притаившись, как мышь… Где теперь Демин? Мысленно она представляла себе дорогу от Москвы до Загряжска: Подольск, Серпухов… Тула… Машина Демина шла медленней, чем в ее воображении, иначе давным-давно вернулась бы в гараж.

Звуки радиолы все лились и лились, наполняя теплый вечер щемящей сердце песней. Кто был свободен от смены, ушел в городской сад на оперетту, но Нюра не пошла. Что ей там делать? Она вспомнила грустное лицо Демина, когда он объявил ей о своем отъезде.

Звук сигнала заставил ее поднять голову. В ворота въезжала машина с прицепом. Нюра выскочила из кабины, хлопнув в волнении дверцей. Нет, не он! Она опустилась на подножку. Ну почему его нет? Когда он приедет?

Окно директорскою кабинета было распахнуто, она видела Полякова, к нему входили люди, разговаривали с ним, и никому не было дела до Нюры, она сидела и ждала, и время тянулось бесконечно долго. Она посмотрела на небо, на дальние звезды, потом закрыла глаза. Из многоцветных пятен снова возникло лицо Демина. Нюра положила руки на руль, опустила на них голову и погрузилась в бесконечное ожидание.

Глава двадцать пятая

Иванов на очередном приеме долго и придирчиво расспрашивал о его, Канунникова, претензиях к Полякову. Канунников был чувствителен к интонациям начальнического голоса и в голосе Иванова уловил осуждение. Только вернулся он в трест, как раздался телефонный звонок из Москвы. Министр прямо обвинил его в попытке сорвать строительство мастерских. Дело зашло далеко, и, если ему не удастся доказать свою правоту, он предстанет перед всеми в неприглядном облике склочника и интригана. Обдумав положение, Канунников решил столкнуть Полякова с директорами других автобаз – оснований для такого столкновения больше чем достаточно! И повод для совещания есть: итоги работы предприятий за первое полугодие.

Канунников любил такие совещания, тщательно к ним готовился и проводил широко, приглашая гостей из областных организаций и министерства. Работники треста чертили графики и диаграммы, изготовляли щиты, витрины, макеты, альбомы в нарядных переплетах, начальники отделов писали для Канунникова доклад, всем хватало работы! Главной же заботой была подготовка выступлений – мало ли кто там чего брякнет! «Конечно, и покритиковать надо», – говорил Канунников, но понимал под этим право своих подчиненных добавить к потоку славословия крупинки критической соли. Совещанию нужно дать направление, а направление Канунников умел давать. Важно с самого начала сделать загряжскую автобазу «именинницей», организовать два-три «нужных» выступления, а дальше само закрутится. Во всяком случае, в директоре касиловской автобазы Сергееве Канунников был уверен: он-то против управляющего трестом не пойдет, тем более Загряжск обогнал его. Самолюбие задето! Конечно, с Поляковым у него неплохие личные взаимоотношения, но это не страшно. Пусть он «по-дружески» поправит Полякова.

Сергеева срочно вызвали в Загряжск.

И вот они сидят друг против друга, оба дородные, массивные, улыбающиеся, изображая полное довольство этой встречей: один – радушный хозяин, другой – хорошо принятый гость. Канунников отличал Сергеева среди других своих подчиненных: самый старый, опытный и авторитетный директор. К тому же у Сергеева всегда все шло нормально, и уж на него-то можно положиться. Этот не подведет!

Говорили о делах. Канунников на этот раз был сговорчив как никогда, удовлетворял все просьбы Сергеева, хотя и был прижимист: если сразу удовлетворять просьбы подчиненных, то что останется от собственного авторитета?

– Константин Николаевич, – сказал Канунников, когда все дела были закончены, – отставать начинаешь от Полякова?

Сергеев благодушно развел руками.

– Молодежь, энергии больше. И под боком у начальства, все внимание им, вся помощь. Новые мастерские небось не в Касилове, а в Загряжске строите. Пополнение парка ожидается – тоже, говорят, все в Загряжск. Из этих ста пятидесяти машин хоть бы нам с десяточек подбросили!

– Да ведь подвел нас Поляков, – подхватил Канунников, – машины предназначались для всех автобаз, а он сфокусничал в министерстве – наряд выписали для одного Загряжска.

Сергеев удивился:

– Вот как? А я слышал, что машины эти выделены для Загряжска по специальному ходатайству обкома партии.

– Было ходатайство обкома, было… но и Поляков словчил.

Сергеев с сомнением покачал головой.

– Не веришь? – спросил Канунников.

– Тебе лучше знать, – уклончиво ответил Сергеев.

– Не меришь, так вот, полюбуйся.

Канунников достал из стола бумагу и протянул Сергееву. Это было распоряжение министерства о передаче новым загряжским мастерским станков из других автобаз, в том числе и из касиловской.

– Видал? – спросил Канунников, забирая письмо. – Это дело рук Полякова. Тебе круглошлифовальный станок с кровью достался, а теперь, будь любезен, отдай Полякову!

Сергеев нахмурился. Он был не из тех директоров, которые что-либо легко отдают. Тем более речь шла о его гордости – круглошлифовальном станке. Для нужд его автобазы этот станок использовался мало, зато несколько районов возили к нему на проточку коленчатые валы – чистый доход. Легко сказать – отдать такую ценность!

– У Полякова – прицел дальний, – продолжал Канунников, – добивается, чтобы мастерские забрало министерство, а его назначили директором. Вот он и стал большим начальником, от области не зависит, прямо Москве подчиняется.

– Дела… – задумчиво проговорил Сергеев, думая о том, неизвестно еще, по чьей инициативе забирают станок, – может быть, само министерство распорядилось, а Канунников сваливает на Полякова.

– Много шуму, помпы – это есть, – со злобой произнес Канунников, – а копнешь, так другое окажется… звону много. К мастерским только приступили, а уже на всю область звон! Едва-едва детали научились реставрировать, а уже на все министерство звон! С виду-то мы скромные, а лезем в большие начальники. Я не возражаю, бывает и здоровое честолюбие, но когда человек подводит своих товарищей по работе, когда он вытягивает свое хозяйство в ущерб другим, то это хуже карьеризма.

– Да, дела… – вздохнул Сергеев.

– Возьми, к примеру, загрузку машин, – продолжал Канунников. – Поставил он свои контрольные пункты, контору организовал с неким Королевым во главе. Для чего, думаешь? А вот я тебе покажу.

Канунников вытащил из стола ведомость, развернул.

– Вот отчет Полякова по загрузке машин. Прямо пишет: «В июне загружено сорок шесть порожних машин касиловской автобазы…» Вот как он тебя разрисовал! Разве не мог он, на худой конец, не упоминать тебя? Написал бы: «Прочих организаций – сорок шесть машин». Так ведь нет, не посчитался ни с дружбой, ни с чем: мы, мол, люди принципиальные, для нас дело на первом плане, а уж личные отношения потом. А по существу – хочет показать, что он за собой всех остальных директоров тянет, в том числе и Сергеева.

Сергеев засмеялся:

– Меня самого какая-то барышня задержала. Ничего слушать не хочет: поезжай под погрузку – и дело с концом. Что ж думаешь? Пришлось ехать и грузиться, с полчаса времени потерял, а не поедешь – милиционер тут как тут.

– Через недельку-две созовем областное совещание по итогам первого полугодия, – сказал Канунников. – Будут представители из Москвы и наше областное начальство. Придется немного одернуть Полякова. Слишком уж зарывается.

– Как же его одернешь, когда он на первое место вышел? Тут хвалить нужно.

– Там, где надо, похвалим, а за ошибки поругаем. Если мы сейчас не одернем Полякова, то он такое натворит, что потом нам и не расхлебать. А ведь с нас спросят: «Где были, чего смотрели?»

– Ну, – протянул Сергеев, – за Полякова с тебя одного спросят. Мы-то здесь ни при чем, мы за свои хозяйства отвечаем.

– Нет, брат, и с вас спросят. Рядом работали, все видели, почему молчали? Надо показать Полякову, что он не один в тресте. Есть и другие автобазы. Ты, Константин Николаич, самый авторитетный директор и твое слово первое. Не думай, я не хочу его гробить, он еще может принести много пользы. Но он зарвался, а мы его поправим, сохраним для дела; как ни говори, человек он способный.

– Мне неудобно выступать, – возразил Сергеев. – Люди скажут: «Сергеев остался позади, вот он и старается опорочить успехи Полякова». Давай уж ты как-нибудь сам.

– Чепуха, ерунду ты говоришь! Тут вопрос не личный, а принципиальный, а ты – в кусты; не годится так. Управляющий трестом один дела не вытянет, вы должны помогать мне, а вы, чуть что, руки умываете. Хотите спокойно жить.

«Спокойно жить!..» Слова, которые говорил ему Поляков, теперь повторяет кто? Канунников.

Несколько минут Сергеев молчал, багровая краска заливала его лицо, потом спросил:

– В чем же мы должны тебе помогать? Склоку разводить?..

Канунников покраснел, глаза его забегали.

– …Только знаешь, что я тебе скажу, Илья Порфирьевич: не выйдет у тебя ничего, и брось, пока не поздно, – только себя замараешь.

– Так… – Канунников в волнении стучал карандашом по столу. – Ну что ж, давай, давай… Дружба старая у вас, знаю: вместе шоферили. Только имей в виду, – закричал он неожиданно тонким голосом, – не сбить вам меня, не сбить! Ты думаешь, я не понимаю, почему ты Полякова не хочешь затронуть? Боишься, что он и о твоих фокусах не умолчит! Так это выложат и без Полякова.

– Валяй выкладывай! – Сергеев встал. – Но имей в виду: гробить Полякова мы тебе не дадим. Да и, по совести говоря, знаешь, по-нашему, по-простому, по-шоферскому: давно тебя пора гнать отсюда. Вот! А теперь выкладывай кому хочешь и что хочешь!