Текст книги "Разлом. Белый и красный террор"

– Коля, принеси дровец и разожги плиту, – попросила мать.

Он тут же побежал в небольшой сарайчик, где лежали солома для растопки, валежник и поленья всегда сухих дров. Отец держал под контролем топливный вопрос. Всегда заготавливал дровишек впрок.

Через полчаса плита гудела – тяга была отменная. Выложил ее друг отца – печник Спиридон Макуха.

– Такого мастера в округе не сыскать, – часто именно так рекомендовал его селянам Григорий.

Сидя у печки, Николай разомлел. Щеки сделались розовыми от жары. И вдруг он услышал свист на улице.

«Так свистеть может только Гриша», – подумал Николай и бросил просящий взгляд на мать.

– Небось, снова Гришка приглашает?

– Ага, а как вы угадали?

– Трель твоего соловья уже изучила. Ну, иди, иди, только погуляй – и домой. Сам видишь, сумасшедшие махновцы колобродят.

– Ой, спасибо, мама.

Николай выбежал на улицу. У разлапистой яблони возле калитки стоял улыбающийся Гришка Проценко.

– Идем к махновцам… За десяток груш Славке дали выстрелить из винтовки. Может, за яблоки они и нам дадут пальнуть в небо. Ребята набили картузы краснобокими ароматными плодами и помчались в сторону остановившегося обоза.

Гришка был постарше Николая на несколько лет, что в детстве всегда заметнее – идет ведь интенсивный рост.

Завидев на повозке полусонного с закисшими глазами махновца с видавшим виды карабином, Гришка подошел к нему и предложил яблоки за выстрел.

– А ну покажи их. Сладкие или кислятина?

– Сладкие, дядьку!

Махновец взял картузы с яблоками, высыпал их на сено, а потом грызнул со смачным хрустом плод.

– Фу, они у вас кислые.

– ???

– Кислятину принесли мне.

– Дайте выстрелить?

– Шо-о-о? Марш отсюда, сопляки, – и замахнулся плеткой на обескураженных ребят, которые тут же ретировались – попросту убежали.

Вечером, придя с работы, отец рассказал жене о ЧП, произошедшем в столовой.

– Зашли шестеро бандитов в столовку. Вонючие, замурзанные, при оружии и с патронными лентами наперекрест. Поставили четверть мутного самогона на стол и как закричат: «Стол, суки, накройте!..»

Ну официантки и подсуетились. Угостили всем, что было. Они и начали колобродить: пили и жрали долго, а потом с пьянки стали палить в потолок из револьверов и винтовок. Поставив одного у входных дверей, они решили расслабиться плотью. Перепортили всех наших молоденьких бабенок. В ход пошли не только молодицы, но и бабка Прасковья, а ей уже за семьдесят. Нарезвились пятеро, а потом, подождав пока «отдохнет» шестой, покинули столовую. Хорошо, что еще пулями не побили стекла в окнах, а то бы было мытарство – стекол нынче нигде в округе не достать.

– Изверги, что могу сказать, – ответила супруга. – А мне Катерина, та, что живет у магазина, рассказала, – шинок яврея пограбувалы. Горилку и винцо частью выпили, частью забрали с остальным барахлом. Вынесли из хаты усе нужное им и погрузили на подводы. А жинку его – Софью згвалтувалы. Знасильничали, паскуды вонючие.

– Вот басурманы доморощенные, черты погани, – возмутился муж. – Вчера Ивана, хозяина мельницы, ограбили. Забежали во двор, а там дядьки из соседнего села как раз загружали муку на телеги – смололи пшеничку. Забрали все мешки, а их сильно побили прикладами и шомполами.

А потом зашли на мельницу и там все забрали. Вымели до зэрнынки и былинку в мешок.

– Когда же это все кончится?! – не то спросила, не то воскликнула от негодования жена Григория.

– Кончится тогда, когда какая-нибудь власть наведет порядок в державе. Державы ж нэма. Вона в хаосе, пена должна осесть, ей надо время…

Трое суток резвились махновцы, пьянствуя, насилуя, грабя граждан.

На выгоне, где выстроились повозки обоза, развевался черный не то транспарант, не то хоругвь, отороченная снизу золотистой бахромой. На ткани был вышитый белыми мулине призыв: «Смерть вам, хто на перешкодi здобутья вiльностi трудовому люду» – («Смерть всем, кто препятствует достижению свободы трудовому народу». – Прим. авт.).

Под словом «Смерть» зловеще красовались белый череп и перекрестие двух костей, ввергая простолюдинов в неприятное чувство страха за свою жизнь и родичей.

Старший отряда, назвавший себя Луговым, на собравшемся митинге заявил народу:

– Мы – воины революционной повстанческой армии Украины во главе с вашим земляком и нашим вождем Нестором Ивановичем Махно. Главный наш враг, как говорил наш атаман, батько и товарыш, дороги селяне, добровольцы Деникина. Они хотят вернуть царя-изверга. Не допустим кровопийца и его ставленников на местах – помещиков. Надоели эти бары.

Большевики – все же революционеры. С ними мы можем рассчитаться потом. Сейчас все силы надо направить против барина Деникина. Он не должен получить от вас «ни зэрнынкы, ни картоплыны». (Это означало по-русски «ни зернышка, ни картошины». – Прим. авт.).

Замеченные в помощи золотопогонникам селяне будут безжалостно нами уничтожаться как враги трудового народа. Мы у вас не забираем, а просим на существование армии, которая воюет за свободу трудового народа. Потом все отдадим с лихвой…

Он еще долго говорил что-то о патриотизме, о выпущенных повстанцами деньгах – купонах, на которых были изображены атаман, серп и молот. По этому поводу ходила шуточная частушка:

 
Гей, кумэ, нэ журысь!
В Махна гроши завэлысь,
А хто их не братэмэ,
Того Махно дратымэ…
 

Этими деньгами повстанцы часто расплачивались с населением. Много было поддельных купонов, даже рисованных цветными карандашами. Тем, кто сомневался в их подлинности, угрожали забрать больше или «спалить хату». Но по другим данным, их атаман и не выпускал это был плод все той анархистской самодеятельности, которая гуляла в крае. Клепали, штамповали и рисовали их художники-мастера в сельских хатах-штабах в разных подразделениях сельской армии.

На третьи сутки утром отряд махновцев двинулся на Екатеринославль…»

* * *

В постановлении от 5 сентября 1918 года «О красном терроре» говорилось:

«Совет Народных Комиссаров, заслушав доклад Председателя Всероссийской Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией, спекуляцией и преступлением по должности о деятельности этой Комиссии, находит, что при данной ситуации обеспечение тыла путем террора является прямой необходимостью; что для усиления деятельности Всероссийской Чрезвычайной Комиссии по борьбе с контрреволюцией, спекуляцией и преступлением по должности и внесения в нее большей планомерности необходимо направить туда возможно большее число ответственных партийных товарищей; что необходимо очистить Советскую республику от классовых врагов путем изолирования их в концентрационных лагерях; что подлежат расстрелу все лица, прикосновенные к белогвардейским организациям, заговорам и мятежам; что необходимо опубликовать имена всех расстрелянных, а также основания применения к ним этой меры.

Подписали:

Народный Комиссар Юстиции Д. КУРСКИЙ,

Народный Комиссар по Внутренним Делам

Г. ПЕТРОВСКИЙ,

Управляющий Делами Совета Народных

Комиссаров ВЛ. БОНЧ-БРУЕВИЧ

05.09.18.»

Это был суровый красный ответ контрреволюции в лице белого движения и иностранным интервентам, а также их активным сторонникам и уголовникам. Предполагали ли белые и красные, правые и левые, приверженцы монархии и последователи советской власти, что планка ожесточения в гражданской рубке будет поднята так высоко? И да, и нет! Каждый мыслил по-своему, однако знаменатель, в конце концов, у противоборствующих был один: кровавое ожесточение, рубка в прямом и переносном смысле – неизбежны.

Именно гражданские войны бывают особенно ожесточенными. В них есть большая кровь, но нет победителей. В них всегда остаются одни побежденные. Сотни тысяч и даже миллионы жертв – в земле, оставшиеся – на земле в окружении хаоса с разрушенным бытом и его вечными спутниками холодом и голодом. Так было, так есть и так будет, если человечество не поумнеет. А вообще, война, как говорят философы, – неизбежность. Эта беда может оказаться крестом на могиле нашей цивилизации. Но вот вопрос, кто поставит этот поминальный крест после ядерного цунами?

Судя по событиям на современной Украине, недопонимание результатов гражданских рубок у отдельных его индивидуумов, прорвавшихся к власти, осталось на опасном уровне, из-за чего страдают граждане так называемой «Незалежной».

Ответ красных был слишком кровавым, как и террор Белого движения и интервентов. Для иллюстрации хочу привести пример, описанный автором в книге «Взорванный век».

«…Добровольческая армия, возглавляемая генералом от инфантерии Корниловым, дважды атаковала Екатеринодар, но взять не смогла – силы были не равны. Здесь ее командующий и сложил свою голову…

Спустя год после совершенной Октябрьской революции, при Главнокомандующем Добровольческой армией на Юге России была создана Особая комиссия, расследовавшая злодеяния большевиков. Она же расследовала и факт глумления представителей Советов над телом убитого генерала Корнилова.

Павел читал копию кем-то старательно переписанного сообщения тяжело, слезы крупными градинами падали на пол и разбивались о бетонный пол помещения, в котором находился его небольшой штаб отряда. Желваки на скулах ходили ходуном. Листы документа судорожно дрожали в такт нервного перенапряжения.

«Звери, звери мы, а не люди. До чего оскотинился народ! – рычал душой, негодуя, ротмистр Тарасенко. – Зло за зло, око за око. Ох, этот русский беспощадный бунт. Он превратится в бойню – доселе невиданную братоубийственную гражданскую войну. Подлость и мерзость творят большевики, мы им отвечаем или ответим тем же. На наше зло будет чиниться зло еще больших масштабов со стороны обманутой толпы, на их зло мы будем тоже отвечать большим злом. И длинный по времени кровавый шнек российского братоубийства закрутится в полную силу. Кто виноват, что делать? На эти типичные для российского славянства вопросы общество пока что вразумительно-созидательного ответа не находит. Аргумент в противостоянии один – кроши, бей, убивай, чтобы другие боялись».

Копия текста сообщения комиссии, в которой добросовестный переписчик указал, что им сохранены орфография и пунктуация подлинника, начиналась словами:

«31 марта 1918 года под г. Екатеринодаром, занятым большевиками, был убит Командующий Добровольческой Армией, народный герой Генерал Корнилов.

Тело его отвезли за 40 верст от города в колонию Гнадау, где оно и было 2 апреля предано земле, одновременно с телом убитого полковника Неженцева.

В тот же день Добровольческая Армия оставила колонию, а уже на следующее утро, 3 апреля, появились большевики – разъезды разведывательных подразделений Темрюкского полка.

Большевики первым делом бросились искать «зарытые кадетами кассы и драгоценности». При этих розысках они наткнулись на свежие могилы. Оба трупа были выкопаны, и тут же большевики, увидев на одном из трупов погоны полного генерала, решили, что это генерал Корнилов. Общей уверенности не могла поколебать задержавшаяся по нездоровью в Гнадау сестра милосердия Добровольческой Армии, которая по предъявлении ей большевиками трупа для опознания, хотя и признала в нем генерала Корнилова, но стала их уверять, что это не он. Труп полковника Неженцева был обратно зарыт в могилу, а тело генерала Корнилова, в одной рубашке, покрытое брезентом, повезли в Екатеринодар на повозке колониста Давида Фрука.

В городе повозка въехала во двор гостиницы Губкина на соборной площади, где проживали главари советской власти Сорокин, Золотарев, Чистов, Чуприн и другие. Двор был переполнен красноармейцами; воздух оглашался отборной бранью – ругали покойного. Отдельные увещания из толпы не тревожить умершего человека, ставшего уже безвредным, – не помогли; настроение большевистской толпы повышалось. Через некоторое время красноармейцы вывезли на своих руках повозку на улицу. С повозки тело было сброшено на панель.

Один из представителей советской власти по фамилии Золотарев появился пьяный на балконе. И, едва держась на ногах, стал хвастаться перед толпой, что это его отряд привез Корнилова, но в то же время Сорокин оспаривал у Золотарева честь привоза Корнилова, утверждая, что труп привезен не отрядом Золотарева, а темрюкцами.

Появились фотографы, сделали несколько снимков покойника, после чего тут же проявленные карточки стали бойко ходить по рукам. С трупа была сорвана последняя рубашка, которая рвалась на части, и обрывки разбрасывались кругом.

«Тащи на балкон, покажи с балкона», – кричали в толпе, но тут же слышались возгласы: «Не надо на балкон, зачем пачкать балкон. Повесить на дереве». Несколько человек оказались уже на дереве и стали на веревке поднимать труп.

«Тетя, да он совсем голый», – с ужасом заметил какой-то мальчик стоявшей рядом с ним женщине.

Но тут же веревка оборвалась, и тело упало на мостовую. Толпа все прибывала, волновалась и шумела. С балкона был отдан приказ замолчать, и, когда гул голосов стих, какой-то находившийся на балконе представитель советской власти стал доказывать, что привезенный труп, без сомнения, принадлежит Корнилову, у которого был один золотой зуб.

«Посмотрите и увидите», – приглашал он сомневавшихся из толпы. Кроме того, он указал на то, что на покойнике в гробу были генеральские погоны и что в могиле, прежде чем дойти до трупа, обнаружили много цветов, «а так простых солдат не хоронят», – заключил он.

И действительно, приходится считать вполне установленным, что все это безгранично дикое глумление производилось над трупом генерала Корнилова, который был тут же опознан лицами, его знавшими.

Глумление это на Соборной площади, перед гостиницей Губкина, продолжалось бесконечно долго.

После речи с балкона стали кричать, что труп надо разорвать на клочки. Толпа задвигалась, но в это время с балкона послышался грозный окрик: «Стой, буду стрелять из пулемета», – и толпа отхлынула.

Не менее двух часов тешился народ. Отдан был приказ увезти труп за город и сжечь его. Вновь тронулась вперед та же повозка, с той же печальной поклажей. За повозкой двинулась огромная, шумная толпа, опьяненная диким зрелищем и озверевшая. Труп был уже неузнаваем: он представлял собой бесформенную массу, обезображенную ударами шашек, бросанием на землю и пр.

Но этого все еще было мало: дорогой глумление продолжалось, к трупу подбегали отдельные лица из толпы, вскакивая на повозку, наносили удары шашкой, бросали камнями и землей, плевали в лицо. При этом воздух оглашался грубой бранью и пением хулиганских песен. Наконец, тело было привезено на городские бойни, где его сняли с повозки, и, обложив соломой, стали жечь в присутствии высших представителей большевистской власти. Языки пламени охватили со всех сторон обезображенный труп; подбежали солдаты и стали штыками колоть тело в живот, потом подложили еще соломы и опять жгли. В один день не удалось окончить все работы: на следующий день продолжали жечь жалкие останки; жгли и растаптывали ногами.

Имеются сведения, что один из большевиков, рубивший труп генерала Корнилова, заразился трупным ядом и умер.

Прошло несколько дней, – и вот по городу двигалась какая-то шутовская процессия ряженых, ее сопровождала толпа народа. Это должно было изображать похороны Корнилова. Останавливаясь у подъездов, ряженые звонили и требовали денег «на помин души Корнилова».

5 апреля в «Екатеринодарских «Известиях» на видном месте была помещена заметка, начинавшаяся следующими словами: «…в 12 часов дня, отряд т. Сорокина доставил в Екатеринодар из станицы Елизаветинской труп героя и вдохновителя контрреволюции – ген. Корнилова».

Далее в заметке говорилось: «после фотографирования труп Корнилова был отправлен за город, где и был предан сожжению.

Когда 6 августа 1918 года представители Добровольческой Армии прибыли из Екатеринодара в колонию Гнадау для поднятия останков генерала Корнилова и полковника Неженцева, то могила Корнилова оказалась пустой; нашелся в ней один только небольшой кусок соснового гроба.

Председатель Особой комиссии по расследованию злодеяний большевиков, состоящей при Главнокомандующем Вооруженными Силами на Юге России».

Прочитав до конца жуткий текст сообщения, Павел вздрогнул, вытер слезы, встал с табурета и в присутствии других офицеров громко прорычал:

– Не будет предателям покоя, пока я живой. Немцам продали жиды-большевики благополучие России, разорили армию и растоптали своим безверием наше православие. У них своя вера, на нашу веру им наплевать. Я больше чем уверен, скоро они станут разрушать церкви и убивать священников. Месть и только святая месть сможет успокоить и укрепить мое надорванное сердце…

– Кабы до нас люди не мерли, и мы бы на тот свет дороги не нашли, – неожиданно выдавил из себя пословицу курносый, с лицом в веснушках, молодой солдатик.

На него сразу все зашикали. Он понял, что сморозил глупость, оказавшуюся не к месту и не ко времени.

* * *

В своей книге «Конь вороной» террорист Борис Савинков, печатавшийся под псевдонимом В. Ропшин, так писал о «правоте» всех участников гражданского кровавого противостояния в России через «заблуждения»:

«Субъективно, конечно, все правы… Я боюсь, что найдутся в России крестьяне или рабочие, которые не поймут меня, которые не поймут моей жизни и которые подумают, что я был врагом народа. Вот это неправда… Я заблуждался».

Вот оно – лицо заблуждавшихся в гражданской бойне, которая людей в этой самой схватке превращала в зверей…

Философские пароходы

Мы этих людей выслали потому, что расстрелять их не было повода, а терпеть было невозможно.

Лев Троцкий

Любая социально-политическая революция меняет миропонимание, постепенно изменяет мировоззрения членов нового общества, становящихся его адептами. Старые силы свергнутых классов всегда мешали выстраиванию новой государственности.

В мае 1922 года В. И. Ленин предложил заменить применение смертной казни для активно выступающих против советской власти высылкой за границу.

Тогда же Ленин в своем письме Ф. Э. Дзержинскому высказал мысль, что журнал «Экономист» – «…явный центр белогвардейцев… Все это явные контрреволюционеры, пособники Антанты, организация ее слуг и шпионов и растлителей учащейся молодежи. Надо поставить дело так, чтобы этих «военных шпионов» изловить и излавливать постоянно и систематически и высылать за границу».

Насильственную высылку интеллигенции многие современные историки сравнивают с интеллектуальным террором. Давайте рассмотрим это явление под лупой анализа процесса борьбы с инакомыслием. Не все с восторгом вспоминали ту Россию, которая стонала под игом крепостничества и самодержавия.

В 1908 году Александр Блок в стихотворении «Россия» писал:

 
Довольно: не жди, не надейся,
Рассейся, мой бедный народ!
В пространство пади и разбейся
За годом мучительный год!
Века нищеты и безволья.
Позволь же, о родина мать,
В сырое, в пустое раздолье,
В раздолье твое прорыдать…
Туда, где смертей и болезней
Лихая прошла колея,
Исчезни в пространство, исчезни,
Россия, Россия моя!
 

Заметь, читатель, ненависть к той лапотной, непредсказуемой с «веками нищеты и безволья» России заканчивается двойным повторением Отчизны с любовью к ней. Заметьте – год 1908-й! От первой революции прошло всего три года, до новых революций оставалось времени в три раза больше – девять лет. Поэт Н. А. Некрасов еще раньше писал:

 
Что ни год – уменьшаются силы,
Ум ленивее, кровь холодней…
Мать-отчизна! Дойду до могилы,
Не дождавшись свободы твоей!
Но желал бы я знать, умирая,
Что стоишь ты на верном пути,
Что твой пахарь, поля засевая,
Видит ведренный день впереди;
Чтобы ветер родного селенья
Звук единый до слуха донес,
Под которым не слышно кипенья
Человеческой крови и слез.
 

Как видим, оба великих интеллигента, творческие художники слова, ждали перемен в обществе, оставаясь патриотами России.

Да, в тяжелые для России дни в Феврале и Октябре 1917 года многим пришлось пережить в Петербурге весь ужас событий. Что-то доселе спавшее, как писал Андрей Белый, всколыхнулось. Почва зашаталась под ногами…

А начиналась борьба с инакомыслием так.

Газета «Правда» от 31 августа 1922 года сообщала, что из страны высылаются представители интеллигенции, настроенные против советской власти:

«Высылка активных контрреволюционных элементов и буржуазной интеллигенции является первым предупреждением советской власти по отношению к этим слоям. Советская власть по-прежнему… будет пресекать всякую попытку использовать советские возможности для открытой или тайной борьбы с рабоче-крестьянской властью за реставрацию буржуазно-помещичьего режима».

Можно считать саму высылку неугодных за границу жестким ответом властей, радикальным методом борьбы с инакомыслием, но если сравнивать с судами над подобными высылаемых со смертельными приговорами, то данную меру можно считать гуманной.

Советская власть отправила за границу многих выдающихся деятелей науки и культуры: одного из основателей отечественной социологии Питирима Сорокина, конструктора паровых турбин Всеволода Ясинского, экономиста Николая Кондратьева, экономиста и социолога Александра Чаянова, историка Льва Карсавина, философов и писателей Николая Бердяев, Сергея Булгакова, Михаила Осоргина, Сергея Трубецкого, Ивана Ильина и многих других.

Они практически отправлялись «раздетыми». Разрешалось взять с собой два комплекта белья, по две рубашки (ночные и дневные), по две пары кальсон, чулок и обуви можно было положить в чемодан. Деньги и имущество брать с собой запрещалось.

Отношение к России у многих высланных было лояльным. Вот как оценивал писатель Михаил Осоргин своих единомышленников-выселенцев:

«От революции пострадав, революцию не проклинали и о ней не жалели, мало было людей, которые мечтали бы о возврате прежнего. Вызывали ненависть властители, но не дело обновления России».

Получается, что «обновления России» хотели и те, кого потом записали во «враги народа». Осоргин проживал во Франции без паспорта. Французского гражданства не получил. Во время войны в 1940 году бежал вместе с женой из Парижа, поселившись в городке Шабри, который не был занят немцами. В своей книге «В тихом местечке Франции», осудив войну, писатель размышлял о гибели культуры, предупреждал об опасности возвращения человечества в Средневековье. Вместе с этим он твердо стоял за право человека на свободу личности. В книге «Письма о незначительном» Осоргин видел появление новой катастрофы: «Когда война закончится, – весь мир будет готовиться к новой войне». Плохо будет всем, если он окажется провидцем.

* * *

Как писал Петр Алешковский в аналитической статье по поводу повести В. Ропшина (Бориса Савинкова) «Конь вороной», что террорист, ярый борец с советской властью Борис Савинков «в маленькой, но предельно сжатой повести, самым, пожалуй, частым знаком является вопросительный. Грех ли свершенное? Костры, пытки, расстрелы? Но ведь в ответ! Но ведь ради России! Какой России? Этого не знают герои повести, не знает и сам автор (Савинков. – Прим. авт.) – он ярый враг советского строя, но ведь строй этот победил, а значит, правота на его стороне.

Привыкший жить борьбой, привыкший ради идеи преступать основные, заложенные внутри каждого человека человеколюбивые заповеди, Савинков мучительно размышляет об этих основных законах человеческого общежития…»

А вот размышления, а скорее уродливое оправдание белого террориста:

«Человек живет и дышит убийством, бродит в кровавой тьме и в кровавой тьме умирает. Хищный зверь убьет, когда голод измучит его, человек – от усталости, от лени, от скуки. Такова жизнь. Таково первозданное, не нами созданное, не нашей волей уничтожаемое. К чему же тогда покаяние? Для того чтобы люди, которые никогда не посмеют убить и трепещут перед собственной смертью, празднословили о заповедях завета?.. Какой кощунственный балаган!»

Но стоило ему попасть в руки чекистов, как быстро поменялись его взгляды на жизнь в новом обществе.

27 августа 1924 года на суде он признается, что «…после тяжкой и долгой кровавой борьбы с вами, борьбы, в которой я сделал, может быть, больше, чем многие другие, я вам говорю: я прихожу сюда и заявляю без принуждения, свободно, не потому, что стоят с винтовкой за спиной: я признаю безоговорочно советскую власть и никакую другую. И каждому русскому… человеку, который любит родину свою, я, отрицавший вас, как никто, я говорю ему: если ты… любишь свой народ, то преклонись перед рабочей и крестьянской властью и признай ее без оговоров».

Получается, что даже отъявленные враги советской власти постепенно переубеждались в правоте «красного дела».

Военная коллегия вынесла ему смертный приговор, но вскоре, учитывая «чистосердечное раскаяние», заменила десятью годами тюремного заключения. В тюрьме ему разрешили заниматься творчеством. Он писал статьи, рассказы, предисловие к повести «Конь вороной», вышедшей в государственном издательстве «Прибой». Готовил письма и рассылал их своим товарищам по борьбе с советской властью с призывом закончить это ненужное дело. Считал – Россию им не побороть. Кроме того, он стал публично каяться, каяться честно и откровенно. Его упрекали за это заграничные кореша с антисоветскими взглядами. Но он их снова в письмах старался переубедить.

Мысль о том, что ему отведено судом просидеть десять лет, постоянно пугала его. Не мог он согласиться на длительные «посиделки на нарах». 7 мая 1925 года Савинков пишет письмо Дзержинскому, в котором просит освободить его как революционера и борца за идею. Почему-то он верил, что его выпустят. Но тюремная администрация, принявшая письмо, разубедила его, сказав, что помилование невозможно.

Тогда, воспользовавшись отсутствием оконной решетки в комнате, где он находился после возвращения с прогулки, Борис Савинков выбросился из окна пятого этажа и разбился насмерть.

Интересно, что в этом здании в начале 1970-х годов находился один из информационных институтов МО СССР, который курировал автор этой книги. Окно его кабинета на первом этаже выходило как раз в то место, куда упал революционер-террорист Борис Савинков. Об этом автору поведала одна из старейших сотрудниц этого института, досконально знавшая все обстоятельства гибели осужденного. Именно в этом здании и располагались подразделения ВЧК и ее следственный изолятор.

* * *

Жизнь высланных «философскими пароходами» и самостоятельно покинувших Россию складывалась по-разному. Одни, тоскуя по родине, возвращались в Россию, другие не могли этого сделать по идейным соображениям. Есть смысл привести примеры из жизни за границей двух маститых российских деятелей культуры: философа Ивана Александровича Ильина (1883–1954) и живописца Ивана Яковлевича Билибина (1876–1942).

Иван Ильин был сторонником Белого движения, яростный критик советской власти в стране, идеолог Русского общевоинского союза (РОВС) со штаб-квартирой в Париже. Родившись в Москве и получив в столице фундаментальное гуманитарное образование – он окончил юридический факультет Московского университета (МУ), Ильин пошел по преподавательской стезе. Читал лекции на московских Высших женских курсах, сдал экзамены на магистра государственного права и в 1909 году был утвержден в звании приват-доцента по кафедре энциклопедии права и истории философии права МУ. После защиты диссертации «Философия Гегеля как учение о конкретности Бога и человека» и получения звания доктора государственных наук он стал профессором правоведения. Ильин – один из узников немецкого «философского парохода», прибывшего 26 сентября 1922 года в Штеттин.

С 1923 по 1934 год работал профессором в Русском научном институте в Берлине, который содержался на деньги МИД Германии. Дополнительным финансовым источником Ильина были гонорары за выступления на антикоммунистических митингах и публикации статей в местных изданиях. С 1927 по 1930 годы он являлся редактором журнала «Русский колокол».

В 1938 году Ильин покидает Германию и переезжает в Швейцарию. Финансовую поддержку философу оказал композитор Сергей Рахманинов. Конечно, Ильин был патриотом России, но не советской власти и ее вождей.

О своей Родине, его народе, он отзывался тепло и критиковал Запад, мировую закулису, ратующую за расчленение России из-за страха перед этой великой страной. В работе «Что сулит миру расчленение России» (1950 г.) он прозорливо и исторически выверенно констатировал:

«Мы знаем, что западные народы не разумеют и не терпят русского своеобразия. Они испытывают единое русское государство как плотину для их торгового, языкового и завоевательного распространения. Они собираются разделить всеединый российский «веник» на прутики, переломать эти прутики поодиночке и разжечь им меркнущий огонь своей цивилизации. Им надо расчленить Россию, чтобы провести ее через западное уравнение и развязание и тем погубить ее…

Россия – не человеческая пыль и не хаос. Она есть прежде всего великий народ, не промотавший своих сил и не отчаявшийся в своем призвании. Этот народ изголодался по свободному порядку, по мирному труду, по собственности и национальной культуре. Не хороните же его преждевременно!

Придет исторический час, он восстанет из мнимого гроба и потребует назад свои права!»

К сожалению, мы сами, нет – наши недалекие и амбициозные поводыри, развязали Союзный «веник». Результаты страшные – распалась Россия, собираемая столетиями. Нетрезвая тройка в Вискулях расчленила Советскую Россию – правопреемницу Российской империи. Сегодня всем стало плохо, сильно плохо на всем постсоветском пространстве. Начались междоусобицы, переросшие в гражданские войны. На Россию ощетинилась вся западная закулиса, почувствовавшая слабость от одинокости нашей Отчизны.

Но, говоря о «патриотизме» философа и писателя Ильина, надо справедливо заметить, что ряд его работ посвящен фашистскому движению в Европе. В 1930-е годы в соавторстве с нацистским функционером Адольфом Эртом, который до 1938 года возглавлял одно из отделений геббельсовского министерства пропаганды, Ильин издавал книги под немецкими псевдонимами Юлиус Швейкерт и Альфред Норман.

В его работе «Национал-социализм. Новый дух» он писал: «Что сделал Гитлер? Он остановил процесс большевизации в Германии и оказал этим величайшую услугу всей Европе». В другой работе – «О фашизме» он констатировал:

«Фашизм возник как реакция на большевиков… это явление было здоровым, необходимым и неизбежным… Наконец, фашизм был прав, поскольку исходил из здорового национально-патриотического чувства, без которого ни один народ не может ни утвердить своего существования, ни создать свою культуру».

Думается, эти и подобные перлы совсем не красят «патриотические» рулады Ильина, а перечеркивают их. Народы СССР на себе прочувствовали это «здоровое явление» немецко-фашистских оккупантов в годы войны. Поэтому нет оснований героизировать этого философа всей Россией.