Текст книги "Разлом. Белый и красный террор"

Есть и другой пример жертвы «философского парохода» – Ивана Яковлевича Билибина (1876–1942) – русского художника, книжного иллюстратора, театрального оформителя и участника объединения «Мир искусства». После окончания в 1900 году юридического факультета Петербургского университета он стал увлекаться рисованием и живописью. Несколько лет занимался под руководством Ильи Репина в школе-мастерской княгини Марии Тенишевой. Художественный талант Билибина ярко проявился в его иллюстрациях к русским сказкам и былинам, а также в работах над театральными постановками. Во время революции 1905 года он создает революционные карикатуры. В 1915 году Билибин участвует наряду с другими мастерами живописи в учреждении «Общества возрождения художественной Руси».

После Октябрьской революции в 1917 году уехал в Крым, в Батилиман, где у него был свой дом-дача, и жил там до сентября 1919 года, а в декабре, находясь в Ростове-на-Дону, влился в отступающие отряды белой армии и оказался в Новороссийске.

21 февраля 1920 года на пароходе «Саратов» Билибин эвакуировался из Новороссийска и оказался в Египте, где изучал египетское мусульманское и коптское искусство, а затем искусство Древнего Египта. В 1925 году он с семьей переехал в Париж. Много работал, выполняя иллюстрации к русским сказкам, сказкам братьев Гримм и сказкам «Тысячи и одной ночи».

Но тоска по родине, по России постоянно тревожила его сознание. Несмотря на суровый полицейский режим, он устанавливает контакт с сотрудниками посольства СССР в Париже. Его приглашают принять участие в оформлении здания посольства. Он соглашается и создает монументальное панно «Микула Селянинович».

Он дружил с писателем Куприным и много сделал, чтобы убедить его вернуться в Россию. В 1936 году на теплоходе «Ладога» художник возвратился в новую для него страну – СССР и поселился в Ленинграде. Преподавал во Всероссийской Академии художеств, продолжая работать в своем любимом жанре как иллюстратор и театральный художник.

После начала Великой Отечественной войны категорически отказался эвакуироваться вглубь России и умер в блокадном Ленинграде 7 февраля 1942 года.

Пусть читатель сам судит, кто из этих двух творческих людей был более патриотичен, несмотря на неприятие обоими Красного Октября 1917 года.

Карательный эшелон

Ум теряет все свое очарование, если он проникнут злостью.

Ричард Шеридан

Лев Троцкий! О нем – заслуженно и незаслуженно написано очень много. По оценке одних – он мотор и злой гений революции, другие считают его исчадием ада, третьи отмечают в нем патологическую страсть к крови, четвертые – организаторские и ораторские способности и т. д. и т. п. Но автор решил вмонтировать образ Троцкого в один из эпизодов Гражданской войны, связанный с его деятельностью на посту руководителя военного ведомства молодой Советской России.

17 марта 1918 года Троцкий, не имевший военного образования и никогда не служивший в армии, вступил в две ключевые военные должности в недавно созданной советской республике: он стал председателем Высшего военного совета и одновременно Народным комиссаром по военным делам. Выходит, что Ленин не доверял никому из военспецов, преданных новому режиму, а ведь были те, которые могли «потянуть» профессионально эти две важные должности.

Громыхала Гражданская война. Вопрос управления фронтами стоял на первом месте. В разговоре с Лениным Троцкий, получивший эти два высоких властных поста, высказал мысль о необходимости контроля над воюющими красноармейцами и их командирами. Для этого нужны были транспортные средства для передвижения, главным образом по железной дороге. Приказ сформировать личный поезд Троцкий отдал в начале августа 1918 года, сразу же после возвращения в Москву из Петрограда.

Все делалось быстро с учетом хаоса, головотяпства и неразберихи не только на железнодорожном транспорте. Состав сформировали в ночь с 7 на 8 августа, после чего Лейба Троцкий, ставший красным Львом, отправился в первый контрольный вояж в Свияжск к главкому Иокиму Вацетису на Восточный фронт.

Об этом периоде секретарь Троцкого М. С. Глазман вспоминал:

«Выезжаем на Казанский вокзал. Там полная неразбериха. Поезд не составлен. Вагоны разбросаны по путям. Никто не знает, что нужно делать, куда грузить вещи, машины, куда садиться. Наконец находим места, рассаживаемся…»

Потом они нашли хорошие места и удобно расселись в штабном и засекреченном поезде, мотавшемся по фронтам и гарнизонам, совершив 36 рейсов и пройдя свыше 100 тысяч километров. Сам Троцкий вспоминал, что в этом поезде он провел два с половиной года, объездив практически всю общегражданскую российскую рубку.

По прибытии в Свияжск поезд чуть было не захватили белые под командованием генерала Владимира Каппеля. Спасли положение подошедшие части красноармейцев.

Сначала поезд состоял из 15 вагонов, потом он разрастался, и, наконец, появилось даже два поезда для подстраховки. В специальных вагонах размещались: секретариат наркома, мощная телеграфная радиостанция, типография, библиотека, автомобильный гараж, электростанция, баня, оркестр из 30 музыкантов, медпункт, цистерна с топливом и т. д. Поезд тянули два паровоза, заправленные нефтью. Троцкий разместился в комфортабельном вагоне, принадлежавшем ранее министру путей сообщения России.

В отдельном гаражном вагоне находилось несколько грузовых и легковых автомобилей, обеспечивающих передвижение Троцкого и членов штаба при остановках. Охрана поезда была одета в черные и красно-коричневые кожанки. Безопасность наркома обеспечивали латышские стрелки. В составе поезда имелся даже небольшой авиационный отряд, состоявший из двух самолетов. В команде наркома, незначительно меняющейся в количественном составе, было около 250 бойцов, в основном латышей и эстонцев. Должность начальника поезда, которую занимал латыш Рудольф Петерсон, приравнивалась к командиру дивизии.

По пути следования поезда широко практиковалась агитационно-политическая работа, реализуемая через газеты «В пути» и «На страже», печатающиеся в своей типографии.

Поведение и действия Троцкого в войсках через двадцать лет повторит Мехлис. Потом многие свидетели некомпетентности и суровости их приказов признаются, что эти неучи в военном деле наломали своей жестокостью и недалекостью «много дров», обрызганных кровью невиновных. Так, член Реввоенсовета Карл Данишевский утверждал, что присутствие поезда на фронте вызывало недовольство местных командиров из-за создания двоевластия и «путало их планы готовящихся операций».

С другой стороны, надо признать, что деятельность Троцкого с использованием поездок на поезде помогала активно участвовать в формировании зарождающей Красной армии и ее первых побед.

Наградной фонд Предреввоенсовета республики Троцкого состоял в основном из реквизированных у населения вещей.

Вот один из документов, свидетельствующий об этом:

«ПРИКАЗ

По поезду Председателя Революционного

совета Республики

№ 90 от 12 августа 1919 г.

параграф 4

Принято членом подарочной комиссии тов. Кузнецовым согласно копиям протоколов Председателя военно-полевого трибунала тов. Киселиса для передачи в комиссию «Красный подарок»:

1) золотые мужские закрытые часы с боем – 1;

2) золотые мужские закрытые часы с золотой цепочкой и брелоком – 1;

3) золотой мужской с камнями перстень – 1;

4) золотое обручальное кольцо тяжеловесное – 1;

5) золотая дамская шейная для муфты цепь – 1;

Запись на приход по приходно-расходной книге красных подарков.

Справка: копия ведомости члена тов. Кузнецова.

Начальник поезда Петерсон».

Эти «подарки» любитель театральных жестов раздавал сам. Троцкий мог подойти к солдату и наградить его золотыми часами, снятыми со своей руки, что вызывало восторг в строю… Пиар, скажет современник, – да. Но какой!

* * *

С другой стороны, это был жестокий чиновник, введший понятие «красный террор». Он утверждал, что «террор примет очень сильные формы по примеру великих французских революционеров… врагов будет ждать гильотина… Красный террор есть орудие, применяемое против обреченного класса, который не хочет погибать».

Он был помешан на жестокости и следовал принципу «отбрасывания соображений гуманности», вплоть до применения древнеримской децимации.

Примеров тому много.

5 августа 1918 года белогвардейцы вышли к Казани, падение которой открывало путь на Москву.

Так, когда 10 августа 1918 года «вождь Красной армии», как называли Троцкого в воинских частях, прибыл на своем поезде на станцию Свияжск для руководства взятием Казани, он приказал расстрелять каждого десятого красноармейца 2-го Петроградского полка, самовольно оставившего боевые позиции.

Но вот как охарактеризовал солдат этого полка белогвардеец из отряда генерала Каппеля В. О. Вырыпаев:

«…Во время своего пребывания в Свияжске он (Троцкий. – Прим. авт.) издал приказ о том, что комиссары и командиры бегущих с фронта отрядов будут расстреливаться на месте. Ждать первого случая применения этого приказа долго не пришлось: отряд петроградских рабочих, неопытных, не пристрелянных, был атакован одной из наших групп и постыдно бежал, и не только бежал, но и захватил пароход, на котором рабочие-солдаты намеревались доехать до Нижнего Новгорода. Троцкий окружил этот пароход судами Волжской речной флотилии, оставшимися верными Советам, заставил повстанцев сдаться и расстрелял на месте… В боях под Казанью он расстрелял более двадцати красных командиров, не способных занимать свои должности. Он не щадил никого. В войсках вводилась такая дисциплина, какой не было и в старой армии».

А вот еще одна деталь – все основные положения сталинского приказа 1942 года в ходе Сталинградской битвы «Ни шагу назад!» почти трафаретно накладывались на требованиями приказа Троцкого № 65 по Южному фронту от 24 ноября 1918 года. Положения этого приказа потрясали своей жестокостью. Он требовал расстреливать не только дезертиров, но и укрывателей, а дома их сжигать.

По приказанию Троцкого по приговору военно-полевого суда были расстреляны комполка Гнеушев, его комиссар-большевик Пантелеев. Всего по приказу Троцкого в тот день расстреляли 41 человека. Он также снял с должности коменданта бронепоезда Попова и председателя полкового комитета 4-го Латышского советского полка Озола.

В архивах сохранился приказ Троцкого № 18 от 11 августа 1918 года, в котором говорилось, что в случае самовольного отступления с занимаемых позиций «первым будет расстрелян комиссар части, вторым – командир. Мужественные и храбрые солдаты будут награждены по заслугам и поставлены на командные посты». Тем более что ювелирных украшений в поезде всегда было достаточно.

«Трусы, шкурники и предатели не уйдут от пули», не раз повторял грозный Троцкий. Через десять лет, в 1930 году, в книге «Моя жизнь» он с присущим ему цинизмом писал:

«Нельзя строить армию без репрессий. Нельзя вести массы на смерть, не имея в арсенале командования смертной казни. До тех пор, пока гордые своей техникой, злые бесхвостые обезьяны, именуемые людьми, будут строить армии и воевать, командование будет ставить солдат между возможной смертью впереди и неизбежной смертью позади».

Помнится, в середине 1960-х годов во время обучения в Высшей школе КГБ при СМ СССР руководство вуза часто приглашало рубак Гражданской войны. Запомнилась встреча с командармом 1-й Конной армии, Маршалом Советского Союза С. М. Буденным и группой ветеранов. В памяти автора осталось выступление одного из красных командиров, фамилии его, к сожалению, не сохранила та же самая память, а вот то, что он поведал, осталось. Он рассказал об одной вылазке Троцкого на фронт. Поезд остановился на одной из узловых станций Восточного фронта. Сразу же вышел поездной духовой оркестр, исполнивший перед собравшимися красными воинами «Интернационал». Троцкий вручил отличившимся подарки. А потом со штабными работниками он выехал на место судилища над проштрафившимися девятью красноармейцами, стоявшими полураздетыми у выкопанной ямы.

Представитель ревтрибунала зачитал приговор о трусости молодых парней. Затем с короткой обличительной речью выступил сам Троцкий, после чего расстрельная команда произвела залп – несчастные попадали, как снопы, в вырытую братскую могилу. Когда казнь завершилась, Троцкий буднично поблагодарил командира за качественно организованное мероприятие, сел в машину и отправился в другую воинскую часть.

И вот тогда у автора мелькнула мысль, что сценарии этих кровавых спектаклей, видно, писались заранее. «Трусов» надо было «подготовить» для приезда грозного «армейского вождя».

Задний ход массовым расстрелам красные власти начали давать только после 17 января 1920 года, отменив смертную казнь везде, кроме прифронтовой зоны. Но уже в мае восстановили ее из-за войны с Польшей. После позорного для Красной армии окончания бойни под Варшавой при руководстве Троцкого и Тухачевского и превращения ВЧК в ГПУ чекисты вложили карающий меч в ножны. Вновь взялся за эфес этого холодного оружия только нарком внутренних дел Николай Ежов 17 лет спустя, но его злодеяния – это другая история.

Латышские стрелки

Не ищи палача, а ищи латыша.

(Из поговорки времен Гражданской войны)

Латышские стрелки – личный состав стрелковых частей, сформированных в ходе всеобщей мобилизации в 1914 году во время начала Первой мировой войны из жителей Лифляндской, Курляндской и Витебской губерний. Через год их сколотили в Латышскую стрелковую дивизию.

Когда германцы в апреле 1915 года организовали стремительное наступление на Курляндию, что, естественно, поставило под угрозу оборону Лифляндии и Риги, остро встал вопрос их защиты. Поэтому 1 августа 1915 года командующий Северо-Западным фронтом генерал Алексеев приказал срочно организовать латышские стрелковые батальоны из солдат и офицеров Усть-Двинской крепости и добровольцев. Всего удалось сколотить три батальона, которые тут же были отправлены на фронт. И произошло чудо – они в короткий срок отбросили немецкие войска назад. Если бы Рига пала – немцы бросились бы на Петроград. Но такого ЧП, благодаря в том числе и им, не случилось.

В 1916 году 12-тысячный отряд латышских стрелков уже сражался под национальными знаменами. Большинство в нем все же были латыши. Они проявили себя геройски в удержании плацдарма на левом берегу Западной Двины, названного «Островом смерти». Здесь в ходе применения немцами газовой атаки погибли 120 латышских воинов.

Мужество и стойкость проявили они и в ходе наступательной операции в районе города Митава. Этот бросок в декабре 1916 года российских воинов, загнавших немцев в болото, вошел в историю как «Рождественский бой».

Стрелки резали и рвали колючую проволоку и прорывали оборону противника, даже бросаясь врукопашную на врага. А. Н. Толстой в романе «Хождение по мукам» отметит:

«В последний раз Россия пыталась разорвать сдавившее ее железное кольцо, в последний раз русские мужики, одетые в белые саваны, гонимые полярной вьюгой, дрались за империю, охватившую шестую часть света, за самодержавие…»

После Октябрьской революции в результате большевистской агитации они встали на сторону большевиков и вошли в Рабоче-крестьянскую Красную армию (РККА). Железная дисциплина и лояльность советской власти стали причиной доверия к иностранцам на армейской службе. Красная армия с благодарностью их приняла в свои ряды. Власть тоже была довольна.

Вскоре, 13 апреля 1918 года из батальонов была сформирована латышская стрелковая советская дивизия под командованием И. И. Вацетиса в составе 9 стрелковых полков, кавалерийского полка, дивизионов легкой и тяжелой артиллерии, авиационного и броневого отрядов.

Это, по существу, была уже не дивизия, а армия, которая стала объединением под названием «Армия советской Латвии» в составе двух дивизий. Стрелки проходили службу в Кремле, участвовали в карательных операциях, облавах и задержаниях спекулянтов.

Им доверили охрану Совета народных комиссаров (Совнаркома) и обеспечение безопасности руководителей новой власти, в том числе Ленина и Свердлова. Это латышские стрелки подавили в Москве восстание левых эсеров, захвативших здание ВЧК, а также мятежи в Петрограде, Калуге, Вологде и других местах. Они участвовали в обороне Казани, доблестно воевали с наступающей армией генерала Деникина, участвовали в штурме Перекопа и вели бои с врангелевцами. В ноябре 1920 года обе дивизии были расформированы

Командующий Южным фронтом А. Егоров потом скажет: «Латышские стрелки своим героическим натиском… положили начало разгрому сил всей южной контрреволюции».

* * *

В 1919 году лидер большевиков Латвии Петр Иванович Стучка признавался, что латышские стрелки первыми и почти поголовно перешли в Красную социалистическую армию, самоотверженно и храбро исполняя свой революционный долг пролетарской армии как на внутреннем, так и на внешних фронтах РСФСР.

Есть смысл обратиться к исполнению своего революционного долга латышскими стрелками на внутреннем фронте страны.

Все верно – это аверс, лицевая сторона медали, но был и реверс, обратная ее сторона. Со временем фанфары в отношении латышских стрелков постепенно стали умолкать. Вдруг обнаружилось, что на счету латышских стрелков сотни тысяч ни в чем не повинных жертв. Неслучайно в России в первые годы революции существовала поговорка: «Советская власть держится на еврейских мозгах, латышских штыках и русских дураках». Жестко, но с народной мудростью не поспоришь. Тем более это исторический факт о мозгах и штыках. А вот с третьей характеристикой можно и поспорить, потому что таких «выдающихся» типов хватает в любом народе.

Для исполнения «внутренних функций» из стрелков было выделено 250 более грамотных и рослых бойцов, которым новая власть поручила охрану «колыбели революции» – Смольного дворца. Во главе этого отряда стал бывший подпоручик Ян Петерсон. Именно эти стрелки охраняли поезд, перевозивший членов советского правительства во главе с Лениным из Петрограда в Москву из-за опасности захвата немцами Петрограда. Отряд вскоре преобразовали в отдельный полк, который взял под охрану Кремль, где жили и работали члены первого советского правительства в лице Совнаркома.

На внутреннем фронте латышские стрелки демонстрировали «классовый подход» и «революционную беспощадность». Всем известно, какие ожесточенные бои шли с юнкерами в Москве, особенно при защите Кремля. Уже в ноябре 1917 года «пролетарская сознательность» заставила красногвардейцев-латышей заявить:

«Дружина Красной гвардии… находит, что, освобождая юнкеров от ареста, Военно-революционный комитет вместе с тем дает им возможность снова встать против революционного народа. Мы, латышские стрелки и рабочие – члены Красной гвардии, категорически требуем, чтобы все арестованные юнкера и прочная буржуазная сволочь были преданы революционному суду…»

И предавали, и обстреливали, и расстреливали…

Открыть огонь из орудий по засевшим в Кремле юнкерам взял на себя смелость член ВРК большевик А. Я. Аросев. Об этих подробностях писала в своей книге «След на земле» его дочь актриса Ольга Александровна Аросева. Спустя двадцать лет А. Я. Аросев был арестован и в 1938 году расстрелян.

Красных солдат революции Москва хоронила в двух братских могилах на Красной площади. Юнкеров отпевали в храме Большого Вознесения села Всехсвятское (ныне район станции метро «Сокол») и хоронили там же на Братском кладбище, где были преданы земле и герои Первой мировой войны.

Следует заметить, что в московских учреждениях ЧК в 1919 году числилось чуть более 2000 сотрудников, из них три четверти составляли латыши. И первым из них можно назвать Я. Петерса – заместителя председателя ВЧК, который в своих выступлениях четко выражал свою пролетарско-революционную позицию:

«Я заявляю, что всякая попытка русской буржуазии еще раз поднять голову встретит такой отпор и такую расправу, перед которой побледнеет все, что понимается под красным террором…»

Потом добавил:

«…Произведена противозаразная прививка – то есть красный террор… Прививка эта сделана всей России… За голову и жизнь одного из наших вождей должны слететь сто голов буржуазии и всех ее приспешников.»

Он имел ввиду расстрелы сотен заложников после покушения на Ленина и убийства Урицкого в 1918 году.

Латышские стрелки делегировали в чекистские ряды лифляндца Мартина Лациса, который с 1919 по 1921 год занимал пост председателя Всеукраинской ЧК. В газете «Красный меч» латышский стрелок писал:

«Для нас нет и не может быть старых устоев морали и «гуманности», выдуманных буржуазией для угнетения и эксплуатации «низших классов». Наша мораль новая, наша гуманность – абсолютная, ибо она покоится на светлом идеале уничтожения всякого гнета и насилия. Нам все разрешено, ибо мы первые в мире подняли меч не во имя закрепощения и угнетения кого-либо, а во имя раскрепощения от гнета и рабства всех…

Жертвы, которых мы требуем, жертвы спасительные, жертвы, устилающие путь к Светлому Царству Труда, Свободы и Правды. Кровь. Пусть кровь, если только ею можно выкрасить в алый цвет серо-бело-черный штандарт старого разбойного мира. Ибо только полная, бесповоротная смерть этого мира избавит нас от возрождения старых шакалов, тех шакалов, с которыми мы кончаем, кончаем-миндальничаем, и никак не можем кончить раз и навсегда…»

Именно благодаря латышским стрелкам были разгромлены мятежи в Москве, Ярославле, Муроме, Рыбинске. Калуге, Саратове, Нижнем Новгороде…

В 1919 году на железнодорожной ветке между Череповцом и Вологдой ежедневно курсировал карательный поезд с отрядом латышей и матросов. Поезд останавливался на какой-нибудь станции и отряд по своему усмотрению или по чьему-то доносу начинал проводить обыски, реквизиции, аресты и расстрелы. Много «работенки» оказалось для стрелков из Латвии во время многочисленных крестьянских бунтов на Тамбовщине.

Из докладной записки в Совнарком, подготовленной в конце 1919 года:

«Советская власть двинула на места десятки карательных отрядов… Во всех волостях шла безразборная порка крестьян. На площади города Спасска публично расстреляны 10 человек вместе со священником. Некоторые села почти уничтожены артиллерией. В Пичаевском уезде сжигали каждый десятый дом.»

Едва ли не самая громкая «усмирительная акция», в которой принимали участие отряды латышских стрелков, – подавление кронштадтского восстания. В первый же день после штурма города-крепости прямо на льду перед фортами было расстреляно около 300 мятежных солдат и матросов. В следующие дни убито еще полторы тысячи. Общее же число казненных достигло двух с половиной тысяч.

После окончания Гражданской войны многие латышские стрелки вернулись на родину в буржуазную Латвию. Но там не очень почетно, а скорей враждебно встретили своих «заблудших сыновей». Их, посчитав бандитами и преступниками, судили и отправляли в тюрьмы. Но не расстреливали. Однако, когда Латвия стала союзной республикой, все они снова засверкали в лучах славы.

И возникает вопрос, помнила ли советская власть эту ленинскую гвардию – латышских героев? Частично помнила – Эйдемана, Берзиня, Стучку, Лациса, Петерсона… Но нельзя забывать о том, что через двадцать с небольшим лет многие из «железных гвардейцев Октября» пали жертвами репрессий в период приснопамятной ежовщины.