Текст книги "Чем социализм лучше капитализма"

Прорыв по всему фронту

Науку и технику нельзя развивать выборочно

С перестроечных времён и по сей день наша официальная риторика густо нафарширована рассуждениями о прорывных направлениях исследований и разработок, о необходимости концентрации сил на них, о правильном выборе этих направлений – словом, о технике как классическом оперативном искусстве. Это не удивительно: у нашей страны веками практически не было естественных – образующих заметные препятствия перемещению больших вооружённых сил – границ, и все эти века сформировали народный характер, подходящий к любому делу с военной точки зрения.

Но если уж считать научные и технические достижения прорывами линии фронта, то надо не ограничиваться оперативным искусством, а выйти на стратегический уровень. Хотя в ходе операции зачастую приходится спускаться и на уровень тактический – рассматривать отдельные шаги отдельных малых групп. И всё же главное – понять, что делать после прорыва: как предотвратить его ликвидацию фланговым контрударом, на каком рубеже закрепиться и перейти к освоению достигнутого. И прежде всего – как использовать передовой отряд для подтягивания прочих сил и продвижения уже не в одной точке, а по всему фронту.

Вдобавок сам по себе прорыв – даже на тактическом уровне – требует взаимодействия множества разных сил. Скажем, в Первой мировой войне Западный фронт быстро превратился в позиционный тупик. Укреплённые линии сплошных траншей, дополненные пулемётами, прикрытые спереди рядами заграждений из колючей проволоки, могли перемолоть любую пехотную атаку. Если же артиллерия многочасовым – а то и многосуточным – огнём превращала передовую позицию противника в подобие лунного ландшафта (где вовсе не осталось ни единого клочка поверхности, не затронутой воронками от попаданий), обороняющиеся успевали возвести в тылу новые укрепления и перебросить новые войска в дополнение к ушедшим назад по ходам сообщения. А наступающие застревали в воронках и просто не успевали пройти во вражеский тыл достаточно быстро, чтобы помешать его усилению. Выходы из положения нашли по обе стороны линии фронта. Англичане создали гусеничные бронемашины, способные пройти по лунному ландшафту и прицельным огнём с малого расстояния подавить оставшиеся пулемёты. Немцы же собрали штурмовые отряды пехоты с разнообразным оружием – от пистолетов с увеличенными магазинами до лёгких пушек – и катушками всё той же колючей проволоки, способные ползком из воронки в воронку подобраться к окопам, истребить солдат в них массированным огнём почти в упор и тут же укрепить окопы от контратаки. Боевые действия показали: штурмовики прорывают вражеские позиции куда эффективнее бронеходов. Более того, во Второй мировой войне те же бронеходы (у нас их с английской подачи называют танками, ибо первые образцы перевозились по железной дороге под видом цистерн для питьевой воды, созданных для боевых действий в пустыне) без поддержки своей пехоты и артиллерии становились лёгкой добычей пехоты (со специальными гранатами, бутылками бензина и прочими подручными средствами) и артиллерии противника. Легендарные немецкие бронедивизии содержали куда меньше бронетехники, чем аналогичные соединения любой другой страны, но в них пехота перемещалась на грузовиках и колёсно-гусеничных транспортёрах, артиллерия буксировалась этими же средствами, так что вся дивизия двигалась очень быстро и все ударные средства в ней обрушивались на противника одновременно. Да и прочая военная история однозначно указывает: безоглядное усиление одного вида оружия или рода войск даёт несравненно меньший эффект, чем гармоничное развитие и умелое взаимодействие разнородных сил.

В науке и технике эта закономерность проявляется ещё сильнее. На войне иной раз удаётся возместить нехватку артиллерии усиленным пехотным огнём. А попробуйте развивать авиастроение без материаловедения! Не зря в советское время у нас не только возник Центральный аэрогидродинамический институт, но от него отпочковались Центральный институт авиационного моторостроения, Центральный институт авиационных топлив и смазок, Всесоюзный институт авиационных материалов… Сразу после Великой Отечественной войны у нас возникли три Специальных комитета при совете народных комиссаров. Первый Спецкомитет – по ядерной проблеме – возглавил Лаврентий Павлович Берия (и в декабре 1945-го ушёл с поста народного комиссара внутренних дел ради сосредоточения на этой важнейшей задаче). Но вскоре под его руководство передали Второй СК – по ракетостроению – и Третий – по бортовой радиоэлектронике. Не потому, что главы этих комитетов работали заметно слабее бесспорно лучшего в 1930-40-е годы организатора. Но прежде всего потому, что эти три задачи следовало решать совместно. Лучшим средством доставки ядерных зарядов по сей день остаются ракеты, а без адекватной электроники они летят куда угодно, только не в заданную цель. Отставание на любом из трёх направлений обесценивало все достижения на других.

На факультете, где я учился, говорили: после теплофизического факультета можно заниматься чем угодно – конечно, кроме теплофизики. Это не шутка. Теплофизиков требуется довольно мало. Например, составлением уравнений состояния (формул связи температуры, давления и плотности веществ) занимаются примерно сто человек – на весь мир! Кстати, мой отец – профессор Александр Анатольевич Вассерман – уже около полувека в первой десятке этой сотни, ибо занимается прежде всего разработкой новых методов составления уравнений. А факультет неизбежно довольно велик. На моём курсе было полсотни человек – и мы заранее знали: работу по специальности найдут 5-10. Но с другой стороны, теплофизика – комплексная дисциплина, на стыке множества наук и ремёсел. Чтобы ею заниматься, мало овладеть всеми этими науками и ремёслами – надо ещё чувствовать их взаимосвязи, уметь находить в одной науке ответы на вопросы, возникающие в другой. Человек, располагающий цельной картиной мира, видящий, как взаимодействуют между собою закономерности, изучаемые вроде бы в разных науках, действительно может включиться едва ли не в любую сферу деятельности.

В фундаментальных науках картина примерно та же, что и в инженерном деле, и в тесно сопряжённых с ним прикладных науках. Станислав Самуилович Лем сравнил математику с портным, шьющим костюмы на фантастических существ самого разного вида и отправляющим их на склад, где все желающие могут порыться в надежде найти себе – хоть орангутану, хоть осьминогу, хоть зелёному человечку с летающей тарелки – что-то подходящее. Это, конечно, сильное преувеличение. Значительная часть математических задач возникла из вполне практических вопросов. Например, едва ли не первое в послеантичные времена исследование бесконечно малых Йоханн Хайнрихович Кеплер провёл потому, что его тесть – виноторговец – хотел определять объём бочек на основе простейших измерений их размеров.

Невозможно предсказать заранее, какое направление окажется прорывным. Скорее уж – как в войне – можно считать: чем больше сил сосредоточено на выбранном направлении, тем выше вероятность прорыва. Но в чём можно быть совершенно уверенным – так это в необходимости поддержать любой прорыв исследованиями и разработками на десятках других направлений. Когда мы говорим, что находки, сделанные в связи с войной или выходом в космос, обогатили американскую технику и почти не помогли совершенствовать нашу, это лишь значит, что американцы привлекли к решению соответствующих задач множество гражданских инженеров и учёных, а у нас нужные кадры были изначально сосредоточены в военных и космических НИИ, КБ и заводах.

Каждое принципиальное новшество должны поддержать десятки, а то и сотни находок поменьше. Вспомним хотя бы, сколько лет прошло от первой самобеглой коляски Карла Фридриха Михаэля Йоханн-Георговича Бенца до первых автомобилей, чьему вождению можно было обучаться не как отдельной профессии, а как мелкому увлечению, совместимому с другой работой. Чем разнообразнее наше образование, чем разностороннее сеть исследовательских и конструкторских организаций – тем меньше времени пройдёт от свежей идеи до её массового применения.

© 2013.03.24. Впервые опубликовано в «Бизнес-журнале»

Потребление и прогресс

Воспитывать надо понимающих и всесторонне умелых

Великий изобретатель, создатель теории решения изобретательских задач (ТРИЗ) Генрих Саулович Альтшуллер – он же писатель Генрих Альтов – не раз отмечал: многие изобретения – в том числе и фундаментальные, определившие развитие всего человечества на многие поколения вперёд, – сделаны с громадным запозданием. Так, телескоп можно было создать не в конце XVI века, а на три века ранее – как только появилась приемлемая технология изготовления линз. Но, на его взгляд, помешала психологическая инерция: одиночная линза ощутимо искажает изображение – значит, по здравомысленному рассуждению, комбинация линз только усилит искажения. То, что разные виды искажений могут взаимно компенсироваться, установили только экспериментом (по разным версиям – то ли очковых дел мастер, случайно посмотревший на одну линзу сквозь другую, то ли его дети, ещё не усвоившие общий профессиональный предрассудок).

Мой брат Владимир (в отличие от меня, умный) недавно указал мне на многие подобные примеры явно запоздалых разработок. Скажем, практически всё необходимое для создания автоматизированной стиральной машины существовало уже к середине 1920-х годов. По мнению брата, помешала психологическая неготовность. Не только разработчиков, но и потенциальных потребителей. Вряд ли тогда было много домохозяек, готовых осваивать нехитрое на первый взгляд искусство поворота ручек для выбора нужной программы, и уж подавно мало было домохозяек, считающих разработчика машины способным лучше учесть все тонкости процесса стирки. Не говоря уж о том, что вряд ли нашлась бы хозяйка, готовая уйти от машины и не наблюдать за качеством стирки непосредственно в её процессе.

Брат и сам зачастую жалуется на собственную неподготовленность к новой технике. Так, когда я предложил ему поучаствовать в рекламной акции нового (на тот момент) смартфона с операционной системой Android, дело кончилось передачей аппарата его жене: сам он остался со старым Nokia, поскольку привык к нему и не имеет времени переучиваться.

Запоздание изобретения телескопа, насколько я могу судить, также вызвано прежде всего нехваткой потребителей. Когда Галилео Винченцович Галилей предложил убедиться в достоверности своих астрономических наблюдений, один из виднейших тогда учёных заявил: если телескоп показывает нечто отличающееся от указанного Аристотелем и Птолемеем – он работает неверно. Только внедрив подзорные трубы в практику тогдашнего флота, Галилей переломил это настроение: если корабль, видимый в прибор, можно вскоре осмотреть невооружённым глазом и проверить наблюдения – значит, и образы, не доступные непосредственной проверке, скорее всего также верны.

Так что же, прав был министр (к счастью, уже бывший) образования и науки Российской Федерации Андрей Александрович Фурсенко, заявляя 2007.07.23 на ежегодном молодёжном форуме у озера Селигер: «Недостатком советской системы образования была попытка формировать человека-творца, а сейчас задача заключается в том, чтобы взрастить квалифицированного потребителя, способного квалифицированно пользоваться результатами творчества других» (это – пересказ его слов заместителем председателя Комитета по образованию Государственной Думы РФ Олегом Николаевичем Смолиным; по другому источнику – статье в «Литературной газете» – он «посетовал на оставшуюся с советских времён косную систему в своём ведомстве, упорно пытающуюся готовить человека-творца. Ныне же, по мнению министра, главное – взрастить потребителя, который сможет правильно использовать достижения и технологии, разработанные другими»)? Исходя из вышеприведенного – ошибается.

Способ доказательства надёжности прибора, использованный Галилеем, указывает: чтобы оценить полезность новшества, надо иметь хотя бы минимальное представление о сфере деятельности, куда это новшество предлагается. Примеры, указанные моим братом, показывают ещё и важность опыта во многих смежных областях. Он много лет работает с персональными компьютерами, выданными ему на службе и настроенными системными администраторами, а потому сам не настолько владеет приёмами настройки операционных систем (они сейчас у разных систем довольно сходны), чтобы подогнать новый телефон под свою руку. Домохозяйки, не овладевшие хотя бы элементарными навыками работы с бытовыми приборами (скажем, переключения диапазонов в радиоприёмниках – в нашей с братом юности для этого служили поворотные ручки, очень похожие на те, что впоследствии употребили в первых стиральных автоматах), не могли даже подумать о покупке прибора, ошибка в настройке которого может привести к потере довольно дорогих вещей (цена одежды и даже постельного белья составляла в 1920-е годы заметно бо€льшую долю среднего заработка, чем сейчас).

К счастью разработчиков смартфонов, навыками, необходимыми для работы с ними, сейчас – после нескольких десятилетий популярности персональных компьютеров – владеют столь многие, что накопилась необходимая для новых разработок и запуска их в производство критическая масса возможных пользователей. А новые потребители вынужденно погружаются в уже созданную техническую среду и с помощью гуру её осваивают.

Но в бытовой технике, по моим наблюдениям, консерватизма куда больше. Мелкие новые дополнения обычно втискивают в уже отработанную и хорошо востребованную конструкцию. Если выставить их на рынок как отдельные изделия, рядовой потребитель скорее всего не рискнёт ими воспользоваться. Разве что фанатики новой техники вроде меня, привычные к освоению всяких технических чудес, заинтересуются самостоятельным предложением. Только после долгой обкатки в составе такого комплекса, примелькавшись для всех, новое устройство может пользоваться спросом и само по себе.

Привычка же к освоению нового воспитывается чаще всего работой в динамичной среде. Скажем, я за 22 года профессионального программирования успел поработать с 7 существенно разными компьютерными архитектурами, не имеющими между собою практически ничего общего (и сейчас с интересом, переходящим в ужас, наблюдаю вялую эволюцию процессоров для персональных компьютеров, всё ещё воспроизводящих в общих чертах принципиальные решения, принятые в конце 1970-х годов при разработке фирмой Integrated Electronics процессора Intel 8086; по счастью, процессоры для других применений совершенствуются несколько быстрее – хотя всё равно очень медленно по сравнению с бурным разнообразием 1950-60-х). Да и среди моих знакомых большее разнообразие бытовых товаров – у тех, кто в собственной деятельности сталкивается с разнообразием решаемых задач.

Итак, идея воспитания квалифицированных потребителей – заведомо провальная. Хорошим – способным востребовать всё богатство новых разработок – потребителем может стать только хороший творец (или хотя бы производитель). Потребитель же «в чистом виде», не связанный с созданием чего-то нового, может оценить в лучшем случае многообразие рюшек и бантиков, прикрученных на привычное старое. Производство, ориентированное на такого потребителя, обречено на застой. И рано или поздно рухнет под напором новинок других производств – ориентированных на творцов, а потому создающих нечто качественно новое.

Правда, человек, умеющий отличить существенные новшества от перелицовки старья, востребует усилия изобретателей и разработчиков, а не отделов маркетинга. Зато сами такие люди – не только потребители, но и изобретатели, и разработчики, – способны покрыть своим трудом все свои потребности, вовсе не нуждаясь для этого в отделах маркетинга.

Трудности же освоения новшеств преодолевают в конечном счёте сами разработчики. По мере роста внутренней сложности всё большая её часть обеспечивает удобство и простоту пользования. Скажем, я – при всех своих программистских навыках – не стал бороться с Android 1.6, но без труда освоил Android 2.1. Мой брат затруднился пользоваться Android 4.0 – но, думаю, для него Android 5.0 окажется вполне комфортным. И это – лучший путь приближения нового к тем, кто не может тратить силы на его освоение. Вовсе не надо ради этих людей превращать весь народ в квалифицированных потребителей.

© 2013.04.28. Впервые опубликовано в «Бизнес-журнале»

Творить можно даже в клетке

Принуждение к труду – не средство его удешевления

К числу преступлений кровавой советской тирании отнесена, помимо прочего, распродажа музейных шедевров в начале 1930-х. Правда, историк Юрий Николаевич Жуков в книге «Сталин: операция „Эрмитаж“» установил немало подробностей, не вписывающихся в версию «не ценили большевики прошлое». В частности, основная масса распроданного – рядовые поделки без особой исторической и художественной ценности (так, общемировая мода на пасхальные яйца мастерской Петера Карла Густавовича Фаберже возникла только вследствие распродажи). Но из массы несомненно выбиваются два десятка картин признанных мастеров эпохи Возрождения. Проданы они всего двоим коллекционерам – по цене, примерно соответствующей аукционной оценке, но без аукциона, напрямую. В обмен на серьёзные услуги.

Крупный нефтепромышленник Галуст Саркисович Гюлбенкян согласился продавать советскую нефть под видом собственной и аккуратно возвращал в СССР выручку за вычетом скромных комиссионных. Дореволюционные владельцы бакинских нефтепромыслов пытались отсудить былое имущество. Нобели это быстро забросили – был у них и другой бизнес: взрывчатки и пороха на нитроглицериновой основе куда доходнее даже нефти. У Манташевых другого источника дохода не нашлось, и они регулярно подавали иски в суды по всему миру, требуя арестов экспортных партий советской нефти в обеспечение иска. Пришлось вводить прокладку между поставщиком и потребителем. Недавно по сходной причине – для защиты от исков миноритариев ЮКОС – «Роснефть» стала торговать через «Gunvor», а как только исчерпались юридические возможности обеспечительного ареста нефти, глава и совладелец «Gunvor» Геннадий Николаевич Тимченко вернулся из Швейцарии в Россию.

Ещё больше была услуга Эндрю Уильяма Томасовича Меллона. Министр финансов Соединённых Государств Америки признал: цены товаров, экспортируемых Союзом Советских Социалистических Республик, не занижены вследствие применения принудительного труда, а потому их доступ на рынок СГА не следует ограничивать для защиты от демпинга. Решение Меллона вызвало изрядный скандал. Ему, в частности, пришлось пожертвовать картины, купленные за немалые деньги, государству: вокруг них и возникла нынешняя Национальная галерея в Вашингтоне, округ Колумбия.

Между тем любой знакомый с основами экономической и исторической науки спокойно подпишется под словами Меллона. С совершенно незапамятных времён общеизвестно: принудительный труд невыгоден. Дело не только в том, что на охрану приходится тратить в конечном счёте даже больше, чем можно сэкономить на содержании самих трудящихся. Важно ещё, что из-под палки всегда работают спустя рукава. Поэтому рабовладение уступило место феодализму, тот проиграл соревнование капитализму, а тот в свою очередь отстал по многим значимым показателям от социализма, где к труду не столько принуждают угрозой голода, сколько привлекают агитацией и осознанием отдалённых перспектив текущей деятельности (как только трудности управления породили сомнение в этих перспективах, сильнейшее в мире социалистическое государство – наше – рассыпалось, и только наглядная демонстрация бессодержательности большей части деятельности в капиталистическом мире постепенно склоняет общественное мнение в пользу возрождения социализма).

А вот американцам принудительный труд кажется выгодным. Не только по опыту рабовладения (в Гражданской войне 1861-5-го годов шансы сторон были почти равны, ибо тогдашняя конъюнктура мирового рынка позволяла Югу за выручку от хлопка и табака, выращенных рабами, покупать едва ли не больше оружия, чем на Севере производили вольнонаёмные рабочие, и только морская блокада, установленная Севером, лишила Юг многих ресурсов). Но ещё и потому, что в СГА заключённых с незапамятных времён сдают в аренду коммерческим фирмам. Правда, это – всего лишь один из множества придуманных творчески мыслящими американцами способов перекачки общих денег в частный карман путём приватизации прибылей и национализации убытков: охрану оплачивает государство, доход же от работы заключённых идёт арендатору.

Самое же забавное, что сами СГА буквально через пару лет оказались одним из крупнейших в мире потребителей принудительного труда. Пребывание в трудовых лагерях, основанных в рамках Новой сделки (у нас термин New Deal чаще переводят как Новый курс) президента Фрэнклина Делано Джэймсовича Рузвелта, формально было добровольным – но уйти оттуда было некуда: Первая великая депрессия лишила работы чуть ли не половину трудоспособных граждан. Правила внутреннего распорядка мало отличались от принятых в Главном управлении исправительно-трудовых лагерей Народного комиссариата внутренних дел СССР. За работу платили доллар в день, причём львиную долю оплаты вычитали в счёт содержания, так что на руки выдавали $5 в месяц – даже чуть меньше, чем получал (в безналичном виде для покупки товаров по твёрдым государственным ценам) заключённый ГУЛАГа, если не пытался откровенно отлынивать от труда (рубль и доллар тогда прямо конвертировались в золото, так что курсовой пересчёт надёжен). Именно трудовые лагеря Рузвелта исполнили множество громадных проектов – от гидроэлектростанций и оросительных каналов до сети автомагистралей.

ГУЛАГ тоже вносил немалый вклад в советское хозяйство: в нём в разные годы содержалось 1–2% трудоспособного населения СССР (хотя до трудовых лагерей СГА ему было далеко). Но вопреки расхожей легенде ГУЛАГ разросся вовсе не ради удешевления рабочей силы. И американские, и советские трудовые лагеря – лишь следствие громадного числа неприкаянных граждан. Почему в СССР время от времени заметно росла доля заключённых – тема отдельного (и пока далеко не завершённого ввиду изобилия политических споров) исследования. Почему в СГА тогда было несметное число безработных – мы можем понять по опыту нынешней – Второй – великой депрессии. Но раз уж люди оказались без работы – надо им её дать. Безработный рискует просто помереть с голоду. Заключённый без дела скорее всего сойдёт с ума (что в СССР узнали на примере Соловецкого лагеря особого назначения, где лица, нарушившие тогдашние политические правила, загружались только хозяйственным обслуживанием себя). То есть в обоих случаях государство решало не столько хозяйственную, сколько гуманитарную задачу.

Но были в СССР и заведения, не имеющие прямого американского соответствия, – знаменитые шарашки. Тогда инженеры и учёные оплачивались на порядок выше рядовых рабочих. Казалось бы, их арест обеспечивал заметную экономию. Тем более что творческая личность – в отличие от новомодного креативного класса – творит в любых обстоятельствах, ибо всегда стремится к новому. Да и дополнительный стимул есть: сдал готовый проект – выходишь на волю для его осуществления.

Тем не менее сейчас рассекречено уже достаточно архивных данных и накоплено достаточно свидетельских показаний, чтобы уверенно сказать: шарашки появились по той же причине, что и обычные трудовые лагеря – для использования возможностей тех, кто уже арестован.

Скажем, несомненно великие Андрей Николаевич Туполев и Сергей Павлович Королёв осуждены за совершенно реальное нецелевое (не на себя, но на заведомо – что в данном случае важно – бросовые проекты) использование средств (хотя и квалифицированное как политическое преступление: средства-то были из оборонного бюджета), за что и сейчас не похвалят.

Да и бессмысленно экономить на творце. Да, тот же Туполев получал в десятки раз больше рядового рабочего. Зато каждым своим правильным решением экономил (а ошибочным – выбрасывал на ветер) ещё в тысячи раз больше. Прибыль от творчества несопоставимо выше расходов на содержание творца.

Кроме того, неизвестно, что создал бы Туполев, если бы оставался на свободе и присутствовал на всех этапах создания своего самолёта. То есть и в этом случае нет оснований утверждать, что принудительный труд оказался целесообразнее.

Полагаю, это урок нынешним бизнесам. Не рассчитывайте сэкономить на персонале, давая ему только прожиточный минимум: в лучшем случае не выйдет экономии, а в худшем – будут дополнительные убытки.

© 2013.06.10. Впервые опубликовано в «Бизнес-журнале»