Текст книги "Психология совместной деятельности"

В социальной психологии понятие кооперации получило популярность с 1948 г. благодаря исследованиям М. Дойча, которые были посвящены изучению условий кооперативного и конкурентного взаимодействия в малых группах. В исследованиях предыдущих лет предпринимались попытки выявить личностные характеристики, способствующие готовности к сотрудничеству, или влияние сотрудничества и кооперации на эффективность работы отдельного индивида [109; 110; 133; 164]. Как пишет М. Дойч, «в них не принимались во внимание ни социальное взаимодействие, ни процессы коммуникации, ни методы принятия решений, ни межличностные отношения, ни отношение к себе, ни отношение к работе, ни отношение к группе» [51, p. 12]. Они основывались на предположении о том, что производительность совместной деятельности прямо пропорциональна силе индивидуальной мотивации, возникающей в условиях сотрудничества или соперничества. Большинство исследований имело политическую подоплеку: это были попытки доказать или опровергнуть фундаментальный тезис американской идеологии того времени о том, что конкуренция сильнее, чем любая другая форма социального взаимодействия, стимулирует индивидов к повышению производительности труда.

Находясь под влиянием теории поля К. Левина, М. Дойч вывел на передний план анализ интерпретации социальной ситуации ее участниками. В своей теории конкуренции и сотрудничества М. Дойч утверждал, что восприятие индивидами степени успешности совместной деятельности зависит от целей друг друга, что определяет их выбор между сотрудничеством и конкуренцией, что, в свою очередь, влияет на результативность их действий и групповую сплоченность [50]. Задачи деятельности, имеющей кооперативную структуру, формируют у индивидов восприятие их взаимозависимости в будущем, «общности судьбы» (shared fate) и стремление к взаимной поддержке, когда каждый член группы способствует удовлетворению интересов других ее членов. Кроме того, в таких условиях идеи и опыт одних членов группы передаются всем остальным. Взаимозависимость результатов деятельности индивида и группы стимулирует членов группы тратить больше времени и усилий на взаимодействие друг с другом [84; 85]. Наоборот, при конкурентной структуре задачи индивиды более заинтересованы в сдерживании производительности друг друга и утаивании важной для их успеха информации.

В данном направлении можно выделить две ветви исследований. В первой сотрудничество и конкуренция рассматриваются как независимые переменные, заданные экспериментатором условия взаимодействия, влияющие на характер групповой деятельности и эффективность выполнения задачи. Во второй кооперация изучается как зависимая переменная, обуславливаемая структурой вознаграждения, распределением рисков, коммуникативными возможностями и другими ситуативными факторами.

Первоначально под сотрудничеством (совместностью) понималась преимущественно взаимозависимость результатов или целей деятельности индивидов, тогда как взаимозависимости подзадач, выполняемых участниками совместной деятельности для достижения их целей, уделялось мало внимания. Кооперация как независимая переменная вводилась в эксперимент через манипулирование целями деятельности. Позднее в качестве критерия совместности деятельности стала использоваться функциональная взаимная зависимость (means interdependence), т. е. степень зависимости индивидов друг от друга в процессе выполнения деятельности, выражающаяся в необходимости разделения труда, координации действий, обмена информацией и ресурсами [152; 153].

Этот же принцип стал использоваться и в экспериментальных исследованиях кооперации как переменной, зависящей от структуры задачи [174], структуры вознаграждения или результата деятельности [22; 128; 147], состава и размера группы [27]. В качестве примера укажем на известный эксперимент «Игра в грузовые перевозки», посредством которого была выявлена зависимость кооперации от таких факторов, как наличие угрозы и коммуникация. По условиям эксперимента, два игрока имели возможность для сотрудничества, по очереди предоставляя друг другу кратчайший путь для перевозки груза и получая таким образом совместную выгоду. Случаи сотрудничества становились реже, когда один из игроков получал возможность блокировать дорогу воротами («односторонняя угроза»), и практически не наблюдались, когда оба игрока могли воспользоваться воротами («двусторонняя угроза»). При наличии угрозы коммуникация между игроками не увеличивала вероятность сотрудничества [49].

Теория игр и совместная деятельность. На социально-психологическое изучение кооперации как зависимой переменной значительное влияние оказала неоклассическая теория максимизации полезности, рассматривающей рациональные предпосылки кооперативного и конкурентного экономического поведения индивидов. В экономико-математических моделях конкурентного и кооперативного поведения рассматривается, как правило, взаимодействие абсолютно рациональных субъектов, идеальных «максимизаторов полезности». Были разработаны известные модели взаимодействия со строгим и нестрогим соперничеством (с нулевой суммой, когда победа одной стороны означает полное поражение другой, и с ненулевой суммой, когда обе стороны могут выиграть, например, избежав забастовки); кооперативные и некооперативые игры (в зависимости от того, поддерживают ли стороны связь друг с другом и могут ли они согласовать свои действия заранее); коалиционные и бескоалиционные игры (в зависимости от того, могут ли два участника образовать коалицию против третьего); игры с полной информацией (каждая сторона знает об игре все и всегда, как, например, при игре в шахматы) и с неполной информацией (например, карточная игра в покер); конечные игры и бесконечные (имеющие бесконечное число решений и непредсказуемый исход) и т. д.

Развитие экономической теории игр, созданной Дж. Нейманом и О. Моргенштерном [5], предоставило в распоряжение социальных психологов широкие возможности математического моделирования условий кооперации в различных социальных ситуациях с последующей экспериментальной проверкой предварительно просчитанных вариантов рационального поведения «игроков». Начиная с конца 1950-х годов, когда теория игр была введена в психологию Р. Лучи и Г. Раиффа [104], и до последних лет это экспериментальное направление можно считать наиболее последовательно реализующим позитивистский подход к изучению совместной деятельности. В его рамках были проведены десятки экспериментов, моделирующих ситуации, получившие название «социальных ловушек» (social traps) или «дилемм». В них краткосрочные выгоды индивидов оказываются в противоречии с долгосрочными коллективными выгодами, что в конечном счете приводит к «иррациональному» предпочтению совместной деятельности [63; 125; 132; 173; 177]. Экспериментальным планом в них чаще всего служила «дилемма заключенного», в которой распределение выигрышей и потерь между игроками ставит их перед выбором между максимизацией или личной, или взаимной выгоды, причем конкуренция чаще всего ведет к наименее приемлемым для обеих сторон результатам [142; 184]. В частности, было установлено, что наличие риска и неравенство возможностей для получения выгоды снижают вероятность сотрудничества [108]. Влияние же коммуникации на кооперативное поведение опосредствовано, во-первых, фазой взаимодействия, на которой она осуществляется, и, во-вторых, характером действий, предпринятых игроками непосредственно перед тем, как у них появляется возможность для достижения договоренностей.

Наиболее ярким примером этого подхода стала книга Р. Аксельрода «Эволюция сотрудничества», неизменно цитируемая во всех современных работах, посвященных психологии кооперации. В ней на примере «дилеммы заключенного» рассматриваются условия кооперативного взаимодействия в биологических системах, международных отношениях, бизнесе и т. д. [15]. О сути этого подхода к анализу совместной деятельности можно судить по следующему высказыванию автора: «Истинным основанием сотрудничества является не доверие, а длительность отношений. При необходимых условиях игроки могут придти к сотрудничеству, узнавая путем проб и ошибок о возможностях взаимовыгодного решения, с помощью имитации действий других успешных игроков, или через слепой отбор относительно более успешных стратегий по сравнению с относительно менее успешными» [15, p. 182].

Таким образом, эффективная совместная деятельность рассматривается как неизбежный результат длительной последовательности рациональных выборов, осуществляемых ее участниками. Подобные исследования не учитывают социальный и культурный контексты совместной деятельности, что часто приводит к «необъяснимым» результатам экспериментов [41].

Совместная деятельность и исследования малых групп. Противопоставление сотрудничества и соперничества надолго предопределило трактовку совместности в зарубежной социальной психологии: нередко под ней стали понимать в основном отношения взаимопомощи в решении конкретной задачи. Краткосрочный характер искусственно создаваемых в экспериментах отношений способствовал тому, что собственно групповые феномены (например, сплоченность, групповые ценности и нормы и т. д.), а также контекст совместной деятельности (социальный, экономический, организационный и т. п.) не привлекли достаточного внимания исследователей.

До второй половины 1990-х годов. кооперативное поведение изучалось в основном на малых группах, которые в англоязычной литературе нередко назывались кооперативными (cooperative groups). Тенденции, характерные для психологии малых групп, так или иначе отразились и на исследованиях совместной деятельности. После бурного развития в 60-е годы XX в. (когда оно было ведущим направлением в социальной психологии [24]) изучение малых групп за рубежом испытало длительный спад вплоть до середины 80-х. Исследования по-прежнему велись в таких областях, как групповое принятие решений, влияние меньшинства, личностные свойства участников совместной деятельности, социальная фасилитация, групповая структура, социальное научение в группе, мотивация совместной деятельности, влияние состава группы на эффективность ее деятельности, эффекты групповой поляризации (см. обзоры исследований по психологии малых групп, выполненных в 1970–1980 годов: 44; 68; 100; 114; 119; обзор исследований 1990-х годов, см.: 65, 130, 164). С середины 80-х годов малые группы оказываются в центре внимания организационной психологии, развитие которой на протяжении более 20 лет определяется изучением роли команд как основной формы организации труда и основной силы изменений в современных компаниях: так, например, в США более 90 % наемных работников время от времени или постоянно работают в составе команд [35]. Основным направлением исследований здесь является изучение факторов повышения эффективности деятельности управленческих, самоуправляемых и проектных команд [150].

Теории групповой идентичности и совместная деятельность. В 90-е годов XX в. изучение малых групп получило новый импульс к развитию за счет формирования социо-когнитивной парадигмы – теории идентичности и самокатегоризации [130]. Первоначально исследования социальной идентичности проводились в контексте изучения межгрупповой дискриминации. Экспериментально было установлено, что кооперация внутри группы становится более эффективной в условиях межгрупповой конкуренции. Причем, как было показано Дж. Тернером, на межгрупповом уровне конкуренция может возникать даже в том случае, когда отсутствует расхождение в целях [168]. Применение этих теорий в изучении внутригрупповых процессов сразу же дало интересные результаты. Оказалось, что стремление к сохранению положительной групповой идентичности увеличивает сплоченность группы и делает внутригрупповое сотрудничество более вероятным.

По существу, теории идентичности и самокатегоризации расширили представление о необходимых условиях осуществления совместной деятельности. Наряду с доминировавшим ранее объективистским подходом, проистекавшим из инструментальной взаимозависимости индивидов и/или общности целей их деятельности, сформировался субъективистский (социо-когнитивный) подход, согласно которому необходимым условием совместности деятельности является осознание индивидами себя в качестве членов группы, значимость для них данной группы, ее оценка, а также их доверие к группе и друг к другу.

По определению основателя теории социальной идентичности А. Тэжфела, «групповая идентичность – это часть представления человека о себе самом, выстраиваемая на основе знания о своей принадлежности к той или иной группе, а также включающая в себя оценку и эмоциональную значимость, приписываемые данному групповому членству» [162, p. 63]. Таким образом, А. Тэжфел предложил трехкомпонентную структуру социальной идентичности, которая состоит из 1) когнитивной составляющей (представление о своем групповом членстве), 2) оценочной составляющей (положительная или негативная оценка группового членства) и 3) аффективной составляющей (эмоциональная значимость групповой принадлежности). Теория социальной идентичности получила свое развитие в работах Тавистокской школы (Дж. Тернер), в этнической [19; 138 и др.], а позднее и организационной психологии [71; 169 и др.] (о теории идентичности в современной социальной психологии см.: 47; 48; 78).

В ряде эмпирических исследований была подтверждена многомерность социальной идентичности, и сегодня большинство авторов рассматривают предложенную А. Тэжфелом структуру как классическую [54; 72; 82; 105]. К указанным трем ее компонентам некоторые исследователи добавляют поведенческую составляющую – механизм проявления себя членом определенной группы, построение системы отношений и действий в различных ситуациях межгруппового контакта. Однако сторонники теории самокатегоризации считают центральным именно когнитивный компонент, являющийся результатом групповой категоризации и сравнения. По мнению Дж. Тернера, «групповые идентичности – это когнитивные группировки личностью себя самой и определенного класса стимулов как подобного… по контрасту с каким-либо иным классом стимулов» [168, р. 44].

К когнитивным элементам социальной идентичности можно отнести и представление об общности судьбы (взаимозависимости, необходимости действовать в общих интересах) – еще один аспект идентичности, выделяемый рядом авторов как самостоятельный [29; 47; 77; 78]. Характерно, что в рамках объективистского подхода к изучению совместной деятельности общность судьбы трактовалась как общность целей или взаимозависимость результатов деятельности. В социо-когнитивном подходе на первый план выходит не столько объективная взаимозависимость индивидов, сколько их субъективные представления об этой взаимозависимости, включающие в себя не только будущее группы, но и ее прошлое, т. е. общность происхождения, историю развития группы.

Согласно теории идентичности, индивиды более склонны к кооперации с другими членами их группы (организации), если идентификация именно с этой группой становится для них актуальной, значимой. Исследователи, работающие в рамках этого подхода, выделяют несколько процессов, которые опосредствуют связь между идентичностью и кооперацией: внутригрупповое доверие, социальная аттракция, интересы саморепрезентации, т. е. забота членов группы о том, какими их видят другие [94]. В последние годы это направление исследований психологии совместной деятельности привлекает все больше внимания и многими авторами считается одним из наиболее перспективных [30; 71; 169; 170; 171; 172]. Характерно, что исследователей привлекают динамические аспекты идентичности. Исследуются влияния на совместную деятельность изменений социальной идентификации, а также множественности идентичностей работника организации. Так, К. До и Д. Мартин показали, что индивиды, неудовлетворенные своим статусом в рабочей группе или сети контактов, пытаются либо поднять его, либо найти альтернативную идентичность, в котором он был бы высоким. Решение тех или иных задач в совместной деятельности может или подтверждать новую идентичность сотрудника, или, наоборот, закреплять за ним ту идентичность, которую он стремится сменить, что сказывается на его приверженности и эффективности деятельности [46]. Изменение состава рабочей группы может сделать актуализированной ту или иную из идентичностей работника, что также сказывается на его участии в совместной деятельности [141].

Роль доверия в совместной деятельности. Помимо социальной идентичности, в рамках социо-когнитивного направления исследований совместной деятельности все большее внимание уделяется доверию как фактору формирования кооперативных отношений. В доверии видят тот «социальный клей», который делает возможным сотрудничество индивидов, даже если условия задачи и структура вознаграждения стимулируют конкурентное поведение. Л. Хосмер определяет доверие как «ожидание этичного поведения, т. е. решений и поступков, основанных на следовании этическим принципам» [76]. В более четкой, на наш взгляд, формулировке С. Робинсона доверие – это «ожидания, допущения или убеждения в том, что действия другого субъекта в будущем будут выгодными, благоприятными или, по крайней мере, безвредными для интересов доверяющего» [144].

Т. Тайлер и С. Блэйдер выделяют два типа кооперативного поведения: принудительное, т. е. регламентированное организационными нормами и санкциями, и дискреционное, т. е. добровольное, осуществляемое по собственной инициативе. Именно последний тип кооперации обеспечивает жизнеспособность группы и успешность совместной деятельности, так как группы не могут заранее предписать своим членам способ поведения в любых ситуациях. Но такая кооперация невозможна без доверия к отдельным членам группы и к группе в целом [170].

Социально-психологические исследования доверия показывают, что оно является одним из важнейших факторов, определяющих готовность индивидов вступать в кооперативные отношения. Так, в своем раннем исследовании Д. Мессик и его коллеги установили, что вера индивидов в готовность противоположной стороны к сотрудничеству облегчает кооперативное поведение. В ситуации, когда общий для сторон ресурс не был дефицитным, испытуемые с высоким и низким уровнями доверия к партнерам вели себя одинаково. Когда им сообщали, что ресурс стремительно уменьшается, испытуемые с высоким уровнем доверия к партнерам в одностороннем порядке снижали потребление этого ресурса. Испытуемые с более низким уровнем доверия, напротив, не уменьшали потребление ресурса столь же значительно, как первая группа испытуемых [124].

В аналогичном эксперименте, проведенном П. Бренном и М. Фодди, уровень доверия между партнерами замерялся с помощью шкалы межличностного доверия М. Роттера. Оказалось, что участники с низким уровнем доверия не реагировали на информацию о растущей дефицитности общего ресурса, тогда как участники с высоким уровнем доверия снижали его потребление [26]. Были выявлены также различия между реакциями индивидов с разным уровнем доверия на поступающую информацию о намерениях другой стороны. Индивиды с низким уровнем доверия никак не реагировали на информацию о готовности другой стороны к сотрудничеству, а на информацию о ее намерениях к соперничеству отвечали усилением конкуренции. Наоборот, индивиды с высоким уровнем доверия не реагировали на информацию о готовности к соперничеству, тогда как на информацию о готовности сотрудничать отвечали усилением кооперативного поведения [37].

В других экспериментах было установлено, что влияние доверия на готовность к кооперации зависит от типа решаемых социальных дилемм, величины группы, оценки предполагаемой эффективности совместной деятельности [136; 151; 165]. Характерно, что если первоначально в зарубежных исследованиях совместной деятельности доверие трактовалось как сознательный выбор способа отношения, осуществляемый «игроками» (модель оптимизации полезности), то сегодня преобладает точка зрения на доверие как на отношение индивида к другим людям и к обществу в целом, основанное на системе групповых ценностей и групповой идентификации (реляционная модель доверия) [166]. Было установлено также, что на готовность к кооперативному поведению и эффективность совместной деятельности влияет доверие к партнерам, формирующееся под действием факторов не только межличностного, но и группового, а также межгруппового уровней. Так, доверие к партнерам по совместной деятельности может возникать как результат – предрасположенности партнеров к доверию, сформировавшейся на основе личного опыта каждого, истории их отношений (доверие, основанное на опыте) [23; 101], социальной категоризации (доверие, основанное на принадлежности к ингруппе, релевантной в данной ситуации) [28]; может возникать – доверие к социальной роли, выполняемой индивидом [126], – следование социальным нормам, принятым в данной группе, которые могут способствовать или не способствовать внутригрупповому доверию (например, в коллективе может быть принято доверять новым членам) [56]. Наряду с межличностным доверием, ряд исследователей настаивают на выделении доверия к группе, т. е. веры в то, что действия группы как единого целого будут благоприятными или безопасными для участника совместной деятельности [90].

В последние годы получило популярность еще одно понятие того же ряда, что и идентичность и доверие, – так называемый «стиль привязанности к группе»». Опираясь на разработанную Дж. Боулби теорию привязанности в межличностных отношениях, Э. Смит, С. Бродт и ряд других исследователей утверждают, что для эффективной совместной деятельности индивид нуждается в чувстве психологической безопасности внутри группы, когда последняя становится для него «надежной основой». Степень выраженности этого чувства измеряется двумя ортогональными, т. е. дополняющими друг друга, шкалами – избегания привязанности (например: «Я предпочел бы оставаться независимым от моей группы») и беспокойства по поводу привязанности (например: «Я часто обеспокоен мыслью о том, что моя группа когда-нибудь откажет мне в членстве»). Индивиды с высокой степенью избегания привязанности менее склонны идентифицировать себя с группой и более готовы к тому, чтобы покинуть ее. Индивиды с высокой тревожностью по поводу привязанности к группе менее удовлетворены поддержкой со стороны группы, что сказывается на их участии в совместной деятельности [158].

Совместная деятельность как конструирование смысла. К социо-когнитивной парадигме исследований относятся также интеракционистские представления, в которых совместность трактуется как непрерывное совместное конструирование смысла индивидуальных действий. В качестве примера укажем на статью У. Янсона «Совместность и разнообразие в игровой деятельности дошкольников» [79], в которой автор рассматривает «совместность» как вовлеченность участников в конструирование трех планов игры: физического пространства игры, социального контекста игрового общения и символического пространства игры. Совместность может включать в себя открытое соперничество или дисбаланс власти, т. е. допускает попытки не вдохновлять партнеров по игре, а устанавливать над ними свой контроль. Некоторые игры, как, например, игра в «родителей и детей», предполагают неравное распределение власти, играющие дети могут имитировать различия в статусе ради самих отношений доминирования и подчинения. В этих случаях совместность означает иерархию, в которой ценой принятия в игру наименее влиятельного участника является его согласие на подчиненную роль, субмиссивность.

Таким образом, совместность означает не партнерство в строгом смысле слова, а принятие всеми участниками трех контекстов игры. Во-первых, участники должны иметь представление о физических характеристиках игровой ситуации и иметь возможность ее менять (другие игроки, объекты, пространственные отношения между ними). Во-вторых, для участия в социальном контексте игры они должны разделять одну и ту же коммуникативную систему, придерживаться одних и тех же норм приемлемого социального взаимодействия. В-третьих, для участия в символическом плане игры играющие должны иметь общий социальный опыт, который позволил бы им участвовать в создании и разыгрывании сценария игры (например, знать, что обычно происходит во время железнодорожной поездки, в больнице, на кухне). Опираясь на анализ дискурса игрового взаимодействия (реплики играющих детей), У. Янсон показывает, как различия в зрительных способностях детей влияют на интерпретацию ситуации и, тем самым, затрудняют совместную деятельность.

Критика социо-когнитивной парадигмы в исследованиях совместной деятельности. С одной стороны, социо-когнитивный подход к изучению кооперативного поведения и эффективности деятельности команд в организациях позволяет учесть социальный контекст совместной деятельности и выявить ряд важнейших ее предпосылок. С другой стороны, это направление сконцентрировано в основном на изучении индивидуального восприятия тех или иных характеристик группы. Социо-когнитивный подход подвергается критике за то, что в нем группа становится скорее абстракцией, существующей в представлениях индивидов, чем реальным коллективом, формируемым взаимодействующими субъектами. В этой связи Р. Мореланд, анализируя влияние К. Левина на социальную психологию малых групп, указывает, что сделанный К. Левиным акцент на изучении индивидуального субъективного восприятия ситуации подтолкнул социальных психологов к анализу индивидуального поведения в групповых условиях, отвлекая тем самым их внимание от исследования группы как самостоятельного феномена [129]. Категории, которые первоначально считались явлениями группового уровня (например, сплоченность), постепенно были сведены к уровню межличностного взаимодействия [73]. В своем обзоре исследований психологии малых групп П. Мэнсон приходит к выводу о том, что во многих экспериментах предметом изучения являются несуществующие феномены: теоретические абстракции, которые не имеют эмпирического эквивалента в реальных группах [106].