Текст книги "На крыльях магии"

Глава десятая. Поиск мудрости

«Я помощница хранительницы; когда-нибудь я стану хранительницей записей». Арона смотрела в маленькое окно, пытаясь уговорить себя. До сих пор она в этом никогда не сомневалась.

Эгил намерен занять место госпожи Марис. Знает ли об этом хранительница? Голодная зима тяжело отразилась на здоровье слабой и старой женщины. Теперь, когда появилась первая зелень, начала пастись госпожа Безрогая и стала давать молоко. По берегам ручьев и в лесу Арона собирала свежую зелень. Ночи, по-прежнему очень холодные, сменялись приятными днями, особенно если оденешься потеплее. Но старая хранительница продолжала болеть. По утрам она вставала медленно, долго не могла прийти в себя, ничего не делала, пока не поест, и аппетит у нее был плохой. Так получилось, что Арона больше ухаживала за госпожой, а Эгил принял на себя большую часть остальных работ в Доме Записей.

Однако он был мягок и послушен в эти дни, как любимая старшая сестра, бесконечно вежлив, почтителен по отношению к госпоже Марис, всегда прислушивался к желаниям Ароны. С улыбкой он освободил ее от самых тяжелых и неприятных работ. Оживленно обсуждал с ней историю и легенды, сидя на переднем крыльце. Признал свое младшее положение в Доме и спал в передней комнате, оставив Ароне спальню наверху.

Он старался завоевать ее дружбу. Иногда с осторожной нежностью целовал ее и делал небольшие подарки. Арона удивлялась: неужели у нее теперь каждый день именины? Обычно он начинал все их беседы со слов: «Когда мы будем вместе». Говорил о детях, которых она родит, и о своем желании стать их отцом. Марис улыбалась, как любящая мать, видя их вместе.

Он мечтал о том, как они с Ароной будут работать вместе, как партнеры, как сестры. «И он старший», – сердито думала Арона. Потому что он оставался коварным и хитрым хулиганом. Четырежды он хватал ее против ее желания. Несколько раз она видела, как он смотрит на нее, точно кошка на мышку. Заметила ли это госпожа Марис?

Однажды, когда престарелая хранительница уснула, Арона вспомнила о старых рукописях и пошла в комнату записей. Дверь туда была закрыта и завязана прочным узлом.

– Ты закрыл дверь в хранилище записей? – спросила она Эгила, найдя его под навесом, где обычно делались записи. Она посмотрела через его плечо, чтобы увидеть, что он пишет, но он прикрыл написанное.

– Нельзя, чтобы бродячие животные и любопытные дети портили записи, – буркнул он. В голосе его звучало разочарование: как это Арона сама не понимает?

– Да, но мне нужно войти туда, – возразила она.

– Если нужно, – терпеливо ответил он, – сначала спроси у меня.

Она обеими руками схватила его за плечи и попыталась повернуть лицом к себе.

– Разрешение я спрашиваю у госпожи, а не у ее ученика! – взорвалась Арона. – Раньше мы никогда не запирали записи, и никогда дети или животные туда не забирались, пока не появился ты. – Она повернулась, нашла нож и принялась разрезать веревку. Эгил оставил свои записи и встал за нею.

– Эту веревку нелегко было достать, – мрачно заметил он.

– Очень жаль! – раздраженно ответила она и принялась рыться в грудах записей. Несколько свитков были отложены. Поискав, она сумела найти только клочок, на котором едва поместится ее имя. – Это все, что у нас осталось? – удивилась она. – А где остальное?

– Я позабочусь, чтобы у нас было больше, – проговорил он, все еще терпеливо. – Почему бы тебе не посмотреть, как дела у хранительницы? Если тебе действительно нечего делать, нужно поработать в огороде.

– У меня достаточно дел, – возмутилась она. – Просто кто-то заграбастал все писчие материалы. Отдай, Эгил! Мне нужно! Немедленно!

Он вызывающе улыбнулся.

– Немного меда в просьбе дало бы лучшие результаты, дорогая. – И рукой преградил выход из комнаты.

Арона пожала плечами, повернулась и начала осматривать свитки, которые он отобрал и отложил.

– Могу оставить тебе три полосы, – сказала она наконец. – Я без них обойдусь.

Выйдя со своей драгоценной добычей, она заперлась в своей комнате. Оказывается, он записывал баллады, которые пел ей. Раздражение смешивалось с пониманием: конечно, он не хочет, чтобы были забыты предания его народа. А делиться справедливо он так и не научился. Но зачем закрывать хранилище записей?

Что за люди жили в Кедровой Вершине?

Арона заглянула к ткачихе Элтее, просто чтобы поговорить об Эгиле с его младшей сестрой. Ловри восхищалась им. Она ничего не говорила о его злых шутках или о грубости, но хвастала:

– Никто к нам не пристает, когда он рядом.

Ближайшая к Эгилу по возрасту среди пришелиц Леатрис делилась своими словами, как драгоценными пряностями.

– Он красив, – восхищалась она. – Он честолюбив. Все говорят, что когда-нибудь он станет большим человеком. – Другими словами, Леатрис его захвалила.

Хозяйка мулов Дарран заметила:

– Хороший работник. Говорит гладко. Любит командовать. Умеет обращаться с мулами.

– Эгил? – с энтузиазмом воскликнул Осеберг. – Он лучше всех!

Арона уселась на край рабочего стола в кузнице.

– Он не ревнует, что вы с Бритис стали сестрами-подругами?

Осеберг засмеялся.

– Ревнует? Он рад. Сам мне сказал. Во всяком случае она не в его вкусе. – Лицо его омрачилось. – Но это ужасно: я вижусь с Бритис, только когда мамы нет поблизости.

Осеберг любит Эгила. Каковы бы ни были его манеры, у Осеберга доброе сердце.

Бритис с удовольствием рассказала Ароне, каково жить с он-чужаком.

– Приятно! Как сестра-подруга, только лучше. О, конечно, у Осеберга бывают странности, – призналась она. – Она ужасно расстраивается из-за того, что я должна буду ходить к фальконерам. Она просила меня больше этого не делать. Но мне сейчас это и не нужно! – Она хихикнула, наклонила голову и посмотрела застенчиво. – Делать детей таким образом гораздо приятней. Ты должна сама попробовать. – Бритис немного подумала. – Осеберг хочет, чтобы я делала всю работу по дому, а она сама работает снаружи, но она такая сильная и так много успевает, что это только справедливо. – Она поджала губы. – Но Осеберг не приходит ко мне, пока не убедится, что ее ужасная старая мать не умрет с голоду и не замерзнет. Я считаю это справедливым: она все-таки ее мать.

Неужели в Эгиле есть нечто такое, чего она, Арона не видит? Она нанесла еще один визит. Отправилась на новую ферму, которую дали матери Эгила в обмен на котел. Госпожа Элизабет, подоткнув юбку и обвязав волосы шарфом, работала мотыгой в поле. Эгил пообещал ей: «Ты не будешь работать на земле, мама. Я всё сделаю». И убежал в Дом Записей, оставив ее с фермой которую она не хотела, и со всей работой, которую здесь нужно выполнять. Он лжец, хулиган и безнадежно избалован. Арона нерешительно постояла на дороге потом окликнула хозяйку.

– Знаешь, он ведь у меня старший, – говорила госпожа Элизабет. Они сидели на крыльце и пили травяной чай. – До сих пор я одна не могу заработать на жизнь. Наверно, я его слишком избаловала. Но у него не было ни дяди, ни старшего брата, чтобы поставить его на место. И, конечно, он был наследником пекарни Харальда. – Она взглядом спрашивала, что именно и почему интересует Арону.

Арона, которая сама была старшей в большой семы и всегда выделялась среди других девочек, кивнула Госпожа Элизабет, плохо владеющая языком деревни так же мудра, как старейшие.

– А почему ты разрешаешь ему говорить за тебя? – спросила она. – Разрешаешь указывать тебе, что делать, и соглашаешься на то, чего не хочешь? Ты его мать, а он все еще девушка! Почему он иногда действует как хулиган, а потом становится мягким и нежным? Почему он считает, что госпожа Нориэль может поступать, как фальконер? И почему он всегда считает, что только он прав?

Элизабет покачала головой и негромко рассмеялась.

– Ты не знакома с матерью его отца. Норин была такой же несгибаемой, как Хуана, но умнее и очень хорошо говорила… когда это ей было нужно. Эгил похож на нее, и пока она была жива, он был ее любимцем. В этом-то и беда.

Тут на пороге показалась Хуана, дочь Гунтира, и презрительно хмыкнула. Госпожа Элизабет покачала головой.

– Я ведь не могла допустить, чтобы она умерла с голоду.

Арона слышала, что Хуана, дочь Гунтира, поселилась в одном из домов посещения, работала там в огороде и жила тем, что могла занять у изголодавшихся жительниц деревни и родственников. «Так ей и надо», – думала Арона, вспоминая, какое лицо в тот день было у госпожи Нориэль. Но Осеберг, дитя Моргата, не должен разрываться между своей матерью и ее недругами.

Эгил открыто восхищался глупостью Хуаны и спел Ароне несколько баллад, в которых рассказывалось о женщинах, предпочитавших смерть «бесчестью». Бесчестье – это когда их заставляли заводить ребенка против желания. Спросив его, какое отношение это имеет к предложению дружбы госпожи Нориэль, Арона выслушала его ответ с растущим изумлением.

– Эгил! Это противоречие в терминах! К тому же даже если бы тетя Нориэль была способна сделать такое, она никогда бы не сделала.

«Госпожа Элизабет слишком добра, и это делает ее легкой добычей», – с опустившимся сердцем подумала Арона.

Волшебница отказалась разговаривать с Эгилом. Она сказала, что это связано с тайной сознания, а ее нельзя нарушать, если жизни не грозит опасность. Арона прикусила губу, думая о ней. Может ли помочь ей госпожа волшебница? Жители деревни и так косо на нее посматривают и делают за спиной знаки «убереги меня от фальконера», когда она проходит. Не хотят навлекать на себя неудачу.

– Меня винят в Повороте, – объяснила волшебница Ароне, когда та спросила ее об этом.

– Но ты спасла нас от худшего, – возразила Арона, вспоминая ужасную ночь в пещере.

– Но люди помнят, что мы начали Поворот, – мягко добавила волшебница. – И если у меня была возможность спасти их от худшего, почему я вообще не предотвратила ужасы этой зимы? Это старая, старая история, девочка. Но я передам твои сомнения относительно Эгила старейшим.

Арона покачала головой.

– Слишком быстро после последнего собрания. Я от всех слышу, что они не хотят больше ссор. А Эгил ведет себя прекрасно на виду у старух, – с горечью вздохнула она. – Госпожа Марис не хочет слышать о нем ничего дурного.

Ароне показалось, что в воздухе повисло слово «сенильная», но никто не решался произнести его вслух. Она ушла из дома волшебницы и отправилась к госпоже Марис.

Хранительница лежала в постели, кашляла и дышала со свистом.

– Эгил! – закричала Арона. Ответа не было. Арона побежала за целительницей.

Пришли госпожа Флори и ее ученица Ханна, дочь Элизабет. Целительница приложила ухо к груди больной старухи и попросила ее покашлять. В это время в комнату вошел Эгил. Лицо Ханны осветилось.

– Эгил! – воскликнула она.

Эгил подхватил свою младшую сестру и поднял.

– Здравствуй, яблочный цвет, – весело приветствовал он девочку и опустил ее. – Что с хранительницей? – поинтересовался он непосредственно у госпожи Флори, как будто ни Ароны, ни Ханны здесь нет.

Госпожа Флори покачала головой.

– У нее легочная лихорадка. Я сделаю настой от кашля. Держите ее в тепле и давайте побольше пить.

– Ты слышала, Арона? – спросил Эгил. – Я буду в комнате для записей. – И он ушел.

Госпожа Флори подняла брови, но ничего не сказала.

В доме не оказалось меда. Нахмурившись, Арона собрала кое-что из украшений, чтобы поменяться с Олвит, пасечницей. Эгил высунул голову из комнаты записей и предложил браслет, который подарила ему Даранн, хозяйка мулов. Благородно с его стороны! Но почему он пишет, когда должен ухаживать за больной хозяйкой? Друг, хулиган, хулиган, друг. Да кто он такой, этот Эгил, дочь Элизабет?

Пасечница смогла дать совсем немного меда: Бритис, ее помощница, беременна и тоже нуждается в нем. Часовые на утесе крикнули перепелом, и Арона решилась на последнее, отчаянное средство. Она попросит брата Джомми дать совет ей и старейшим в отношении Эгила.

Первый мальчик, выросший в женской деревне, Джомми, был хромым от рождения. Больных и калек девочек акушерка сразу после родов предавала милости Джонкары, по согласию их матерей. Но Джомми был мальчиком, а калеки-мальчики принадлежат фальконерам, которые тоже отдают их Джонкаре. У матери Джомми, которая уже выходила за пределы детородного возраста, живых дочерей не было, и она поклялась, что сохранит его и вырастит как девушку.

Тем, кто говорил, что самец в деревне – все равно что волк в овечьем стаде, его мать Эйна отвечала:

– Собаки – дочери волков, но мы берем новорожденных щенят и выращиваем их как членов своей семьи, и мы им рады.

Госпожа Марис, тогда еще молодая, высказалась за Джомми.

– Первую женщину, которая взяла волчонка, обвинили в том, что она приносит опасность себе и всей деревне, – рассуждала она. – Первым женщинам, которые изготовили себе копья и ножи для защиты от диких зверей, говорили, что они навлекут на себя гнев фальконеров, и те всех перебьют. Первая женщина, которая осмелилась отправиться на поиски металла, была едва не объявлена вне закона, а у первой, которая построила себе дом, его едва не сожгли ее сестры из страха перед фальконерами. А как бы мы жили без того, чего они достигли?

Джомми с молодости обладал сильным характером. Он жил около года за пределами деревни и вернулся, окутанный ореолом большого скандала, потому что убил фальконера. Теперь он жил в добровольном изгнании, искал мудрость и знания. Каждое полнолуние старейшие отправляли ему еду, а он, закончив очередной ковер, отдавал его им в качестве оплаты. Скоро снова наступит пора обмена с ним. Обычно к нему приходила женщина с вьючным мулом. В следующем месяце этой женщиной будет Арона.

Но прежде чем она смогла это исполнить, ее снова призвали, чтобы провести переговоры с торговцами извне.

Часовые снова крикнули перепелом. Дорога свободна, и на ней опять торговцы. Арона схватила вуаль Посещения и побежала. Она нагрузила мула кухонной посудой, без которой можно обойтись, собрала все свои украшения, всю одежду, которая не нужна для тепла. С другой стороны подошла Аста, дочь Леннис, одетая в лучшее платье, с мулом, тоже нагруженным. Пришли еще несколько женщин с ослами и мулами, а одна – Нидорис – даже с жеребенком. Все направились к хижинам посещения.

– Арона! – окликнула одна их них. – Ты говоришь на языке чужаков. Не поучишь ли меня, когда будет время? А я отдам тебе для твоей хозяйки лука и яиц.

– Нидорис, какая умная маленькая лошадка! – изумилась другая. – Ты поймала ее, когда пасла овец? – С полдюжины девушек собрались вокруг жеребенка, восхищаясь им. Первые поселенки в деревне видели на равнине диких лошадей и попытались поймать их и приручить. Но мулы и ослы обходятся дешевле, а где можно ездить на лошади? Только на равнине, а фальконеры всякого всадника, встреченного на этой равнине, тут же нашпиговывают стрелами. Лошади превратились в домашних любимцев, матерей мулов. Или они становились вольными дикими животными.

– Торговцы ездят на прирученных лошадях, – уточнила Нидорис с широкой улыбкой. – Может, они захотят вырастить и этого.

Она привязала жеребенка к дереву у хижины и огляделась.

– Какие хорошие! – воскликнула она. – Пастухам они бы понравились!

Показался торговый караван – примерно двадцать лошадей, мулов и ослов. Вели животных бородатые он-люди в плотных кожаных куртках, с таким множеством ножей за поясом, словно у мясника на кухне, но с ними ехали также женщины в плащах с капюшонами. Одна из них – дочь Ганноры. Арона побежала ей навстречу и спросила:

– А где остальные?

Дочь Ганноры рассмеялась.

– Нас всегда было очень-очень мало по эту сторону океана, девочка, и мне кажется, что вы больше в нас не нуждаетесь. Но мы здесь, если нужны вам!

Аста, дочь Леннис, разглядывала лица торговцев. Искала того молодого, с которым разговаривала прошлой осенью. Не найдя, обратилась к бородатому, который показался ей более разговорчивым:

– Правда ли, что у вас на родине… – начала она. Арона не стала слушать остальное, потому что у одного из торговцев увидела то, что ей нужно.

– Пергамент, – говорила она несколько минут спустя. – Мы делаем его сами, но мой кто-то истратил. —Женщина-торговка снисходительно улыбнулась. – И мед, потому что моя хозяйка кашляет. Все пчелы погибли прошлой осенью, и Старейшая Мать еще не возродила их.

Женщина недолго посовещалась с бородатым. Арона уловила слово – или название – Лормт. Еще одна хранительница записей? Или деревня, в которой живет хранительница? Она спросила. Женщина наклонила голову и подняла брови.

Бородатый серьезно ответил:

– Лормт – это город, в котором хранятся старые рукописи. Там живут ученые, которые их изучают. – Он взглянул на горы и начал чертить концом своего ножа на песке. – Он примерно на северо-востоке отсюда. Когда кончатся эти горы, надо пересечь долину реки Эс. Ваша река – приток Эс. Там увидишь небольшой горный хребет, который соединяется с большим. На месте их соединения и стоит Лормт, и там мы продаем пергамент, о котором ты спрашиваешь. А зачем он тебе? Ты тоже ученая?

– Помощница, – смутилась Арона и начала торговаться за пергамент. Потом спросила у женщины-торговки:

– Госпожа, расскажи мне об обычаях твоей земли. —И очень скоро, так как у нее болело сердце и она была в отчаянии, она уже расспрашивала незнакомку, как ей обращаться с Эгилом. Все остальные собрались вокруг и давали ей советы.

– Не позволяй ему приставать к тебе, – убеждала торговка, но как это сделать, не объяснила.

– Если у тебя есть родственники, попроси их выбить из него дурь, – посоветовал бородатый. Неплохая мысль! Жаль, что она не родственница драчливой Леннис.

Кстати, Аста, дочь Леннис, должна все знать об обращении с хулиганами. Арона осмотрелась, но не увидела Асту. Где же она? Конечно, дочь мельничихи не ее подруга. Ну, наверно, где-то в караване, разговаривает с торговцами. Она это любит.

Арона, глубоко задумавшись, вела мула назад по тропе. Все яснее и яснее становилось, что Эгил делает себя он-хозяйкой Дома Записей. И не сторонится хулиганства, если это приводит его к цели. Торговка и он-люди говорят, что так обычно и поступают за пределами деревни, но это не обязательно. Арона вернула мула госпоже Дарран, поблагодарив ее и дав небольшой подарок, и, по-прежнему задумавшись, вернулась к себе в кухню. Госпожа Марис, очевидно, спит в своей комнате, а Эгил сидит у нее. Арона облегченно развесила свои покупки и собралась убрать пергамент. Но, не выйдя еще из кухни, услышала голос Эгила:

– Умри! Умри, бесполезная старуха, и уйди с моего пути!

С величайшим усилием Арона сдержала гневный крик и прикрыла дверь. Схватив плащ, она побежала к Дому Исцеления. Тут она остановилась, перевела дыхание и привела себя в порядок.

– Моей хозяйке хуже, – сообщила она госпоже Флори всего лишь слегка возбужденным голосом. – Я думаю, может кто-то, бог или женщина, сглазили ее. – Когда госпожа Флори надела плащ и принялась звать помощницу, Арона добавила: – У меня теперь достаточно пергамента, чтобы записать рецепты для тебя и твоей помощницы.

– Достаточно будет накормить ученицу, – сухо ответила целительница, потому что Ханна, дочь Элизабет, была в том возрасте, когда вечно хочется есть.

Арона покачала головой.

– Ей придется из-за этого драться с Эгилом. —Теперь она полностью владела собой. «Это мне придется бороться с Эгилом за Дом Записей, – подумала она, – а он дерется нечестно. Джонкара, помоги мне! Я не знаю, как драться с тем, кто так подло поступает».

Госпожа Марис умерла, когда первые весенние птицы начали выбирать места для гнездовья, когда женщины говорят о пахоте, через месяц после исчезновения Асты, дочери Леннис, со всеми товарами ее матери. Это происшествие вызвало в деревне большой скандал.

– Легочная лихорадка, – подтвердила свой диагноз госпожа Флори, как и при первом посещении. – Ее убила зима, а не богиня. – Она искоса посмотрела на дом волшебницы и сделала знак «убереги меня от фальконера», как будто это госпожа волшебница желала зла госпоже Марис.

– Я уверен, ты сделала все, что могла, – печально произнес Эгил целительнице. Арона вытерла глаза и сердито посмотрела на него. Как он смеет делать вид, что горюет о Марис, когда желал ей зла? Вся деревня принесла еду и дары на прощание с хранительницей. Все обязанности гостеприимства выпали на долю Ароны. Она не пыталась заставить Эгила принимать в этом участие: чем меньше у него общего с Домом Записей, тем лучше.

– Арона! – Теперь он обращался с ней, как мать с мечтательной дочерью. – Принеси еще эля!

– Иди принеси сам! – возмутилась она.

Он покачал головой и что-то сказал гостьям. Арона уловила слова «потеряла рассудок». Наконец с мученическим видом Эгил принес кувшин. Гостья повернулась к Ароне.

– А кто теперь будет главным в Доме Записей? —спросила она.

Арона вздернула голову. Отдать дом Эгилу – это невыносимо! Но драться с ним за него тоже немыслимо.

– Это решат старейшие, тетя Олвит, – вздохнула она.

Пасечница покачала головой.

– Еще одна ссора в деревне, – печально проговорила она.