Текст книги "Мутант"

Глава 24
Вознесение

Оказавшись на улице, мутант завертел головой. Было бы очень обидно, если бы его сейчас поймали. Но царившая вокруг суета и наступившая ночь послужили ему отличными помощниками. Правда, ночь все-таки была не совсем темной, но этого света было недостаточно, чтобы хорошо рассмотреть человека издали. Благо одет был Глеб так же, как все, и ничем, кроме мохнатой морды, от других не отличался.

А Терем Деда Мороза пылал, превратившись в сказочный огненный дворец. Его поливали из пожарной машины – имелась тут, оказывается, и такая, – но с тем же успехом можно было водить вокруг него хоровод: «Гори, гори ясно, чтобы не погасло!»

«Дурень ты все-таки, – с усмешкой подумал мутант о предводителе морозовцев. – Ведь знал же, что я огнеопасен, Пистолетец тебе докладывал, так нет же – привез меня сюда. Не нашлось, что ли, другого каменного здания, если в том, рядом с обителью Святой, держать побоялся? А то ведь сам же и сунул спичку в кучу хвороста. Предводитель безмозглый! Ну, прыгай теперь, подставляй задницу; петух жареный – вот он».

От фасада Терема уходила вдаль широкая еловая аллея. Глеба так и порывало пойти по ней – неспешно, посвистывая, внаглую. Но совсем за дураков держать противников не стоило. Поэтому он поправил автомат и юркнул за ближайшие ели. Пошел вдоль аллеи, она все-таки служила каким-никаким ориентиром и наверняка должна была вывести к дороге. В какой стороне находится Устюг, мутант понятия не имел, но дорога это как-никак дорога – к людям рано или поздно выведет, а у людей есть языки. У него же, если что, есть теперь автомат, чтобы эти языки развязать.

Ну, а конечная цель была теперь определенной и ясной: город Великий Устюг, Успенский собор. Вспомнилась вдруг слышанная когда-то песня: «Здравствуй, мама, возвратились мы не все…» «Хотя почему не все? – подумал Глеб. – Один возвращальщик уже у нее. А я – вот он; прошу если уж и не любить, то жаловать».

К дороге он так и не вышел. Совсем чуть-чуть не дошел, но – не судьба, видимо. Сверху раздался вдруг шум, словно сильный порыв ветра пронесся по макушкам елей. Собственно, так мутант и подумал, потому и не стал задирать голову. Видать, последние события взбудоражили психику, расслабили внимание, притупили чувство опасности, вот и… Сильный толчок в спину, треск рвущейся ткани, а уже в следующее мгновение Глеб осознал, что летит.

Ели стремительно ушли вниз и сделались маленькими, словно игрушечными. Игрушечным стал и пожар – так, костерок на полянке. Наверное, полюбоваться всем этим было бы очень любопытно, но сейчас мутанту было совсем не до этого. Умение летать уж точно не входило в число его способностей, в этом он был уверен. Как и в том, что нечто подцепило его сзади, прорвав ткань куртки и рубашки – теперь спереди одежда впилась в его грудь под тяжестью тела. Дышать стало трудно, но, в принципе, терпимо. Оставалось понять, что же это за «нечто» такое, сумевшее схватить его, словно котенка за шкирку?

Стоит сразу сказать, что описанное выше не являлось истинными, «дословными» мыслями Глеба. Да, в сухом остатке его впечатления и размышления выглядели, в общем-то, так. Как говорится, конспективно. На самом же деле мутант в первую очередь испытал дикий, первобытный страх. Летать ему и в самом деле до этого не приходилось, поэтому сейчас он, забыв о стыде, чувстве собственного достоинства, мужской гордости и прочих «обязательных мужских качествах», готов был завизжать, как девчонка. Не сделал же он этого исключительно потому, что ужас сковал горло и свел челюсти. Ну и, как уже говорилось, впившиеся в грудь рубашка и куртка затруднили дыхание. И, заметьте, это еще до того, как Глеб узнал причину своего «вознесения»!

А вот когда он поднял голову… В общем, все то, что говорилось выше о диком страхе и ужасе, охватившем мутанта, о скованном горле и прочей ерунде, – все это можно перечеркнуть и забыть. Потому что самое настоящее, самое что ни на есть живое воплощение ужаса было сейчас рядом с Глебом. Даже не просто рядом – оно держало его в своих когтях. И это не фигура речи, не образное выражение, это сущая правда, буквальная констатация факта. Мутанта несла в когтях такая же «птичка», что напала на плот беглецов возле села Ильинское.

Можно быть смелым, переплывая бурную реку, если умеешь плавать. Можно быть смелым, отбиваясь от напавших подонков, если умеешь драться. Можно быть смелым, даже идя в штыковую атаку на хорошо вооруженного врага, если уверен, что погибнешь за правое дело. Куда труднее быть смелым, вися между небом и землей в когтях у кошмарного чудища, когда вариантов развития дальнейших событий всего только два: разбиться, упав с большой высоты, или быть съеденным заживо – во время или после полета, не суть. Плюс никакой моральной поддержки; правое дело – у несущего тебя монстра: набить себе брюхо. Тобою. И веди ты себя хоть как настоящий мужчина (кстати, интересно, как это будет выглядеть в данном случае – может, с выпученными глазами выть «Интернационал»?…), хоть как истеричная баба, аппетит ты этим зверюге не испортишь.

Покрытая светлой чешуей «лебединая» шея «птички» выгнулась вниз, и на Глеба уставился блеснувший желтым фосфором глаз. Огромный, пустой, равнодушный. Чуть сузился вертикальный зрачок – навелся фокус. Мутант зажмурился: все… Но прошла секунда, другая – а может, уже минута, две или десять; время изменило свой бег – и ничего не происходило.

Глеб осторожно раскрыл глаза. Он по-прежнему летел. «Птичка» больше им не интересовалась. К мутанту вернулась какая-никакая способность мыслить: «Наверное, тварь сытая. Несет меня к себе в гнездо, чтобы съесть позже. Или чтобы птенцов накормить…»

Он нашел в себе силы посмотреть вниз. Там проплывала ниточка дороги с разбросанными там и сям крохотными коробочками избушек. В стороне справа поблескивала лента реки. Чуть впереди, на левом ее берегу, виднелась россыпь какого-то мусора. Большая такая россыпь, расчерченная вдоль и поперек тонкими линиями. «Да это же Устюг! – дошло до Глеба. – Дернуло же меня к тебе возвращаться! Ну ничего, больше уже не вернусь. Грызите там себе глотки и дальше, мою еще скорее перегрызут».

Разрушенный город приближался. «Неужели у этой твари гнездо там? – мелькнула новая мысль. – Неужели все-таки придется вернуться? Как в насмешку… Обидно. Хотя какая разница?»

Но нет, «птичка» стала забирать влево. Странно, но это почему-то раздосадовало мутанта. Ведь только что сожалел, что чудище летит в Устюг, а вот теперь… Будто подсознательно все же рассчитывал, что крылатая тварь «довезет» его до нужного места, раскланяется и отвалит. А теперь вот и этой надежде приходит конец.

И эта неожиданная, глупейшая в его положении досада заставила Глеба начать соображать. В первую очередь он вспомнил об автомате, даже зарычал от злости на свою забывчивость. Попытался снять с плеча ремень – не получилось; видимо, оружие застряло между когтями твари. Дернул сильнее, ремень чуть подался. Дернул еще… «Птичка» снова выгнула шею и зашипела, показав из зубастой пасти раздвоенный язык. Неожиданно это не только не испугало, но наоборот завело мутанта. «Не нравится? – злорадно подумал он. – Вот и хорошо. Буду тебя доставать, гадина. Может, хоть разозлишься да быстрее меня слопаешь? Надоело уже играть в летающий пирожок». И он стал дергать автоматный ремень с такой силой, на какую был только способен. «Птичка» стала шипеть не переставая. Затрещала ткань куртки. «О! Так даже лучше! Упаду, разобьюсь, а там пусть хоть сама ест, хоть детишкам по кусочкам носит – мне будет уже по хрен».

– Чтоб ты подавилась, сука крылатая! – яростно завопил Глеб, как-то совершенно уже немыслимо вывернулся, дотянулся до автоматной ручки и нажал на спусковой крючок.

«Та-та-та!» – пролаял автомат и умолк.

– Что? И здесь только три патрона?! – истерически захохотал мутант.

Впрочем, истерить ему довелось недолго. Крылатая тварь издала скрежещущий визг и стала стремительно падать, заливая Глеба липкой, горячей, отвратительно пахнущей кровью.

Намокшая куртка выскользнула из когтей. Мутант был снова свободен. Теперь уже до конца жизни. «Жаль лишь, – успел подумать он, – что этой жизни осталось от силы пара секунд».

Стукнуло его сильно, сразу перехватило дыхание. Но падение не закончилось – ни темнотой небытия, ни как таковое, в принципе. Глеб продолжал лететь, но как-то медленно, вязко, цараписто… Полет прекратился, но на самого мутанта что-то, шурша, продолжало падать. Что-то колючее, дурманяще пахнущее… Глеб попробовал встать, пошатнулся, упал в это дурманящее и колючее, но в то же время безопасное, мягкое. Засвербило в носу. Мутант оглушительно чихнул. Еще и еще раз. Встал на колени, помотал головой. И только теперь догадался открыть глаза, которые он, оказывается, зажмурил, как только начал падать.

Глеб поднялся с колен и осмотрелся. Его окружали вороха душистого сена. Оглянулся и увидел развороченный стог. Мысленно ахнул: такое везение показалось ему невозможным. Если мерилом невероятности какого-либо события обычно является поиск иголки в стогу сена, то здесь в роли иголки выступил сам стог.

Мутант пошатываясь вышел на чистое место. Стал отряхивать сено, но оно прилипло к начавшей запекаться крови, которой он был залит с головы до пят.

«Нужно срочно искать водоем! – подумал Глеб. – Очень срочно. Иначе я сдохну от этой вони. И сведу с ума любого, кто меня увидит. А если вдруг кто-нибудь наблюдал мой полет, то как бы не стать героем легенды о сошедшем с небес кровавом духе».

С одной стороны поля, на котором располагалось еще несколько стогов, сплошной стеной темнел лес. С другой, гораздо ближе, виднелись небольшие рощицы. Над одной из них как раз показался край солнца. Туда и решил отправиться мутант.

Еще не доходя до ближайших деревьев – высоких, но скрученных радиацией, словно старческим артритом, берез, – Глеб увидел на их кронах нечто большое и темное. Приблизившись, он сразу узнал своего недавнего «знакомого» – летающего монстра, зубастую «птичку». Мертвая тварь зацепилась распахнутыми кожистыми крыльями за верхние ветви и висела теперь, распятая, как для просушки. Подойдя еще ближе и стараясь не попасть под увесистые капли густой крови, все еще вытекающей из ран, мутант заметил в скрюченных агонией пальцах чудовища свою изодранную куртку и автомат, свисающий на ремне с кривого когтя. Первой мыслью было залезть на дерево и достать оружие, но Глеб тут же отогнал ее: к чему эта бесполезная без патронов железяка?

Пройдя насквозь рощицу, мутант нашел наконец то, что искал: вдоль крайних деревьев, весело журча, текла небольшая речушка, скорее даже ручей. Глеб быстро разделся, залез в холодную воду и принялся кататься в ней, рыча от удовольствия и холода. Затем, стоя на четвереньках, словно большой зверь, вволю напился, вышел на берег и принялся за стирку. От рубахи, изодранной когтями «птички», остались, в общем-то, клочья. Но мутант все же решил, что пусть лучше так, чем пугать людей голым «шерстяным» торсом – примут еще за какого-нибудь медведя да поднимут на вилы!

И тут краем глаза он заметил в рощице какое-то движение. Что-то белое мелькнуло меж белых стволов. Внутренне собравшись, мутант продолжил стирку. При этом, боковым зрением он попытался рассмотреть увиденное получше. Но не увидел, а услышал.

– Кто это? – донесся до него настороженный шепот. Голосок был явно детским, причем, скорее всего, принадлежал девочке.

Глеб несколько расслабился, хоть и продолжал держать ухо востро.

– Медведко, – зашептали в ответ. Тоже вроде как девочка, разве что чуть старше.

– А чего он тут?

– Рыбу ловит.

– А нас не словит?

– Мы убежим.

– Пойдем-ко лучше отсель, робить надо, мамка осерчает.

– Испужалась, малята? Не бось, не тронет медведко. Он летом сытый.

– Я не испужалась. Токо ить недосуг! Сена-то много ишшо загребать, до ночи не управимся.

– Управимся. Мамка придет, подмогнет. А медведко уйдет, не увидим боле.

– А чо на его и глядеть-то? Поглядели ужо. Ой!..

– Чего ты?

– Медведко-то… Он ить не рыбу ловит. Он портки стирает!

– Каки-таки портки? На што ему портки-то?

– А ты глянь, глянь!..

– Так и есть – портки…

– Он кого-то съел, поди, вот одежку и полощет… Гли-ко, водица-то красная бежит!.. Кровь это!

Мутант перестал стирать и замер, ожидая, пока девочки уйдут. Но те тоже замерли, затаились, притихли.

Глеб стал думать, как ему быть. Развернуться и зарычать, чтобы дети испугались и убежали? Но как бы до смерти не напугать девчонок или заиками не сделать. Или же выйти к ним, сказать, что он человек, а заодно и дорогу спросить? Так ведь тоже напугать может – медведь, да еще и говорящий! И потом, неудобно как-то: к девочкам – и без штанов!..

Ладно, попробуем так, не оборачиваясь, осторожно…

– Девочки, а девочки! – позвал мутант как можно более ласково.

– Ай!.. Ой!.. – вскрикнули обе сразу.

– Говорит!.. – зашелестела одна.

– Может, не медведко то, а лешак? – зашипела вторая.

– Я не медведь, девочки, и не леший, – сказал Глеб. – Я человек. Мутант только. Меня Глебом зовут. А вас?

Сначала в рощице стало тихо. Потом один из голосочков робко произнес:

– Я – Олька.

– А я – Нюрка, – долетел и второй. Девочка для чего-то добавила: – А мамку нашу Юлей кличут.

Мутант тут же невольно вспомнил погибшую Нюру. Вздохнул и спросил:

– Вы ведь мутанты?

– А то, – ответила одна из девочек – кажется, младшая, Оля. – Не храмовники ж!

– А вы знаете про храмовников? – удивился Глеб.

– Кто ж про них не знает! – фыркнула Нюра. – Мы ж не дикие.

– То есть… как не «дикие»? – обомлел мутант. – А кто же вы?

– Наш батя – морозовец, – с гордостью произнесла одна из девочек. – Значит, и мы тож.

– Погодите… – начал поворачиваться Глеб, но вовремя вспомнил про наготу, подал назад. – Но ведь морозовцы живут в Устюге!

– Так и мы в Устюге. Вон, Устюг-то, тамока, за ельничком. Он большой шибко, а тутока его краешек.

– Ах, вот оно что! Ну, это хорошо, спасибо вам, – искренне обрадовался Глеб. – И… вы простите меня, я, наверное, ваш стог-то разворотил…

– Пошто? – сердито спросила Нюрка.

– Я нечаянно. И еще… Не ходите через эту рощицу, обойдите лучше сторонкой.

И снова, теперь уже Олька:

– Пошто?

– А там… – стал подыскивать нужное слово мутант. – Там такая бяка висит… Мертвая. Страшная!

– Ты ее убил?

– Я.

– Пошли смотреть бяку! – восторженно выпалила Нюра.

– Не… – откликнулась Оля. – Мамка осерчает. Робить надо.

– Испужалась, малява!

– Я не испужалась!..

Девичьи голоса стали удаляться. Глеб достирал штаны, выжал их и рубаху, развесил на ближайшем кусте для просушки и принялся очищать от крови сапоги.

Глава 25
Нехорошее решение

Солнце взбиралось все выше и выше. Мутант вытянулся на траве и стал задремывать. «Ничего, – уже в полусне подумал он. – Покемарю… Как раз одежда подсохнет».

Покемарил он на славу. Когда проснулся, солнце стояло уже в самом зените. Штаны и рубаха почти высохли. Одевшись, Глеб услышал, как заурчало в животе. Что там говорили девчонки о рыбе? Подошел к ручью, стал высматривать. Никакой рыбы не увидел. Да если бы и увидел, чем ловить? Опять рубаху мочить? Нет уж, лучше в сухой до города прогуляться, там, может, удастся чего-нибудь раздобыть. В крайнем случае, постучаться в первый попавшийся дом и попросить хоть пару морковок. Неужели откажут?

Мутант нахмурился. Куда он собрался стучаться? У кого просить? У морозовцев? Да его же наверняка вовсю ищут! Он ведь теперь морозовцам враг. Шутка ли – спалил Терем самого Деда Мороза! Вряд ли его, конечно, казнят за это. Во всяком случае, не сейчас. Сначала Дед Мороз доиграет начатую партию. А вот потом?… Состоится ли его передача Святой, как планировалось изначально? Или, предъявив его матери и добившись своего, предводитель морозовцев его в отместку прикончит? А если Святая заупрямится – прикончит уже стопроцентно. Так что попадаться в лапы морозовцам ой-ей-ей как чревато! И девочки его видели. Ведь обязательно расскажут матери, та – мужу, а там… Вот ведь идиот мохнатый, разлегся тут, а морозовцы, может, уже кольцо сжимают! Надо бежать, и бежать срочно. Вот только куда?…

Глеб, отойдя уже шагов сто от ручья, снова остановился. Итак, в город нельзя, там морозовцы. И там же, кстати, храмовники. А что храмовники? Ему ведь теперь вроде как именно к ним и надо… Мутант задумался. В голове у него все окончательно перепуталось. К храмовникам он не хотел тоже. Да и что он им скажет: отведите меня к маме, я потерялся? То-то обрадуется его появлению мамочка! Вот уж устроит он ей сюрприз! Безо всякого Деда Мороза завершит ее владычество. Впрочем, так ей и надо. Нечего было родного сына в подземелье держать, а потом вышвыривать, словно надоевшую собаку!..

Подумал так – и стало стыдно. Снова прокрутил в мозгу обдуманное ранее. И снова пришел к выводу, что как бы лично ему не было обидно, но Святой, в общем-то, по-другому поступить было нельзя. Нет, можно было его, конечно, убить, но ведь она не сделала этого. Просто из жалости или потому что любила?… Да какая разница – не сделала же!.. А он появится и устроит ей за это подлянку. Нет, так тоже нельзя. Не по-человечески это, пусть даже он к Святой никаких сыновних чувств и не питает. Не по-человечески?… Тут Глеб вдруг снова вспомнил, как собирался голыми руками душить Святую за смерть девочки Нюры, поэтессы-мутантки Олюшки-Заюшки, за собственное беспамятство… Почему же сейчас притупилась эта ненависть?… Да что там притупилась – осталась, конечно, боль в сердце, появилась досада, что именно его мама стала виновницей всего этого (правда, кто знает, а велика ли конкретно ее вина?), но вот как раз ненависти, той самой, нестерпимой, злой, колючей, продирающей насквозь, больше не было. Неужели ощущение родства может так повлиять на мысли и чувства?… Видимо, все-таки да. Как бы это ни было печально. Да что там печально! Отвратительно, мерзко!.. Будто и он стал сообщником.

Хорошо. И что же теперь делать? Куда идти? Может, никуда? Вернуться к ручью, сунуть голову, вдохнуть водицы… Нет, не сможет, инстинкт самосохранения не даст голове удержаться под водой достаточно долго, мелок ручеек. Тогда уж надо к Сухоне идти. Выплыть на самый стрежень, на самую глубину, нырнуть до дна или докуда сможет, а там уже вдохнуть как следует…

Вот как. Ничей. Теперь уже точно ничей. Прав, как же прав оказался Прокопий! Все про него точно увидел. Про них про всех! И что Пистолетец не храмовник, и что они с Сашком не морозовцы…

Сашок!.. Глеб вздрогнул. Как он мог забыть о Сашке?! Но… А как теперь быть с пареньком? Чем он теперь может ему помочь? Идти все же на поклон к матери – так она, лишившись тут же власти, все равно Сашку не поможет. Возвращаться с раскаяньем к Деду Морозу – так он и до этого не стал бы помогать никакому Сашку… Пойти самому, напролом? На авось, на удачу, вдруг отобьет?… Так не отобьет же. И куда идти, понятия не имеет.

Что же делать?!.. Пожалуй, выход и впрямь лишь один – головой в Сухону.

На душе у мутанта стало так мрачно, как не было еще никогда в жизни. Во всяком случае, в этом ее отрезке, который он помнил. Да и в том, прошлом, скорее всего, не было тоже. Тогда он жил, пусть и под землей, не видя солнечного света (или иногда его все же втайне «выгуливали»?), но на всем готовеньком, не ведая забот и печалей. У него были книги, хорошие учителя (Пистолетец еще и сволочь хорошая!), заботливая и может даже любящая мамочка… Вряд ли тогда его душу мог заполнять такой беспросветный мрак, как сейчас. Жизнь на самом деле, совершенно буквально потеряла смысл. В ней не было для него, Глеба, неприкаянного, никому не нужного уродливого мутанта, абсолютно никакого будущего. Он был не просто ничей, он был лишний. Даже не пустое место, а помеха. Так что о чем тут еще думать? В реку – и точка.

А может, повеситься здесь, на березке? Ремень есть, березок – хоть… попой кушай!.. Но почему-то вешаться казалось недостойно, противно. Где-то он даже читал (теперь уже не вспомнить, где и когда), что во время повешения опустошается мочевой пузырь, а иногда и кишечник. Представил, как будет висеть с мокрыми, вонючими штанами – и стало тошно. А еще если Нюра с Олей наткнутся!.. Нет-нет! Только в реку! Там в любом случае будешь сырой, и принюхиваться некому – рыбы любого сожрут. Эх, и зачем он, дурак, «птичку» убил? Та бы им хоть деток накормила – все бы польза была для кого-то!..

Решение идти к реке оформилось, вызрело и стало теперь единственной целью Глеба. Но ломиться к ней напролом все же не следовало. Попасться сейчас в руки что храмовников, что морозовцев значило бы испортить все, не только продолжить свои мучения, но еще и навредить матери. И неважно, что он не испытывает к ней никаких чувств; мать есть мать, зачем брать лишний грех на душу?

Мутант вспомнил, что сказали девочки: краешек Устюга начинается за ельником. Поэтому туда он не пойдет. Но для начала не мешает определиться, где именно расположен этот краешек, чтобы ненароком не забрести именно туда.

Глеб огляделся. Вон еще одна березовая рощица, вон заросли кустарника, а вон, рядом с кустами, и ельник. Наверное, он и есть, других елок вокруг что-то не видно.

Мутант не стал сразу выходить на открытое место, пошел по краешку рощи. Потом пересек неширокий участок поля до кустарника. В сами кусты не полез, те росли слишком густо, – тоже пошел по краю. Добравшись до ельника, он вдохнул полной грудью. Хвойный, смолистый запах бодрил, даже стало подниматься настроение. Но тут же вспомнилась поговорка: «Перед смертью не надышишься», и на душе опять стало черно. Глеб пересек ельник и осторожно высунулся за крайние елочки.

Вниз шел некрутой уклон. Метрах в пятидесяти впереди виднелась дорога. Слева вдоль нее стояли домики – одноэтажные, бревенчатые, самые обычные деревенские избы. Но Глеб уже знал, что мутанты Устюга в основном в таких домах и живут, так что наверняка это и был тот самый «краешек» города, о котором говорили девочки. Дальше обзор закрывали деревья, так что развалин Устюга он не увидел, но, судя по всему, он сориентировался правильно, других вариантов вроде не просматривалось. Тем более – и это было сейчас для Глеба самым важным – далеко впереди, в разрывах между многочисленными группами деревьев и кустов, он увидел блеск воды. Наверняка это и была Сухона, его цель. Теперь следовало двигаться очень осторожно, перебежками между этими островками растительности. И желательно сначала уйти вправо, подальше от домов.

На то, чтобы добраться до реки, у него ушло очень много времени. Он ни с кем не столкнулся, но зато проголодался так, что кроме еды больше ни о чем не мог думать. Пробовал даже жевать траву, но тут же выплюнул, есть это было невозможно. Конечно, Глеб знал, что существуют и в этих краях съедобные травы – вон, нашел же тогда Пистолетец вполне даже вкусные пýчки, – но как они выглядят, где их искать оставалось для него загадкой.

Мутант начал думать, где бы ему раздобыть хоть какой-нибудь пищи, но быстро вспомнил, что он сейчас собирался делать. «Ты все-таки самый большой идиот из всех, кого я знаю, – мысленно сказал он себе. – Собрался топиться, а думаешь, чего бы поесть! Может, логичней все-таки поменять приоритеты? Сначала подохни, а там, глядишь, и другая проблема снимется».

Глеб подошел к воде. Сначала подумал, что в этом месте слишком пологое дно – долго придется брести до стремнины. Потом рыкнул на себя: «Не ищи отмазку! Решился – значит, все. Долго ему брести! Ничего, прогуляешься напоследок». Но тут сознание, которому уходить навечно в небытие, видимо, очень уж не хотелось, решило еще потянуть время и задало новый вопрос: раздеваться или тонуть как есть, в одежде? Впрочем, вопрос этот мутант сразу же посчитал глупым. Во-первых, в одежде легче и быстрей утонуть – мокрая, она сама потянет на дно, а когда вода наберется в сапоги, потянет довольно быстро. Во-вторых, если его тело когда-нибудь найдут, то пусть уж оно будет одетым. Ему-то уже все равно, но если представить… Неприятно, в общем.

– Ладно, хорош тянуть, – сказал он вслух. – Пошел-пошел!

Глубоко вдохнув, словно тотчас же собрался нырять, Глеб занес над водой ногу. И услышал сзади:

– Купаться собрался? Водица холодная.

Мутант обернулся. На берегу стояло пятеро мужчин. Все одеты в тряпье и обноски, у всех обезображенные мутацией лица. К тому же грязные до невозможности и вонючие – за десять шагов в нос шибает! Не храмовники, точно. Но и на морозовцев слабо похожи – те все-таки поопрятней, не такие голодранцы. Может, добравшиеся до города «дикие», но не имея регистрации, скитающиеся по его окраинам? Бродяги, одним словом.

Вперед вышли двое. Один вынул из-под лохмотьев нож.

– Чё в одежке-то полез? Сымай да полезай опосля куды хошь.

– А что это вы так обо мне заботитесь? – прищурился Глеб.

– Мы не о тебе, – ухмыльнулся второй бродяга. – Мы об одежке твоей. Сапоги, вон, баские. Штаны тож ниче. А рубашку-то пошто так изорвал?

– Да таких вот, как вы, встретил. Пока уму-разуму учил, она и порвалась. Может, зашьете?

– Ща зашью, – выставил нож первый голодранец и шагнул к мутанту.

Глеб напрягся и чуть согнул в коленях ноги. Подосадовал на «голодную» дрожь, которая, правда, уменьшилась – видимо, от выброса в кровь адреналина.

Бродяга все еще крался к нему, выставив нож, когда мутант с места прыгнул к нему и ухватил запястье руки с ножом, одновременно делая подсечку. Выкрутил руку уже падающему голодранцу, перехватил нож и, придавив ногой распростертое тело, приставил лезвие к горлу.

– Всем стоять, – спокойно произнес Глеб. – Или он труп.

Второй бродяга, который был ближе остальных, тоже выдернул откуда-то нож и, взревев, бросился на мутанта.

– Как хотите, – сказал Глеб, чиркнул клинком по горлу поверженного бандита и, не разгибаясь, нырнул навстречу бегущему. Обманный рывок влево, резкий выпад вправо, – и взмах руки с ножом снизу вверх, вспарывающий лезвием тощее брюхо воинственного голодранца.

Сизыми лентами заскользили на землю кишки. Бандит замер, недоуменно уставившись на распоротый живот. Промолвил: «Чаво это?» и повалился в зловонную кучу собственных внутренностей.

– Кто следующий? – посмотрел мутант на оставшихся троих голодранцев. Перевел взгляд на нож, оценил: барахло; деревянная ручка, лезвие сточено до узкой неровной полосы, ладно хоть острое. А когда поднял глаза, увидел, что бандитов уже шестеро.

– Следующий – ты! – взревел один из них, призывно взмахнул топором – ого! вроде ж не было? – и вся шестерка голодранцев, повыхватывав из-под рванья ножи, ринулась к Глебу.

Мутант стал быстро соображать. Допустим, двух он свалит сразу. Третий тоже вряд ли успеет его пырнуть. А вот остальные могут успеть, если хоть какие-то мозги у них в головах имеются. Пожалуй, стоит делать ноги.

И Глеб побежал. Сначала возле воды, но там ноги то вязли в песке, то разъезжались по глине. Тогда он ловко вскарабкался на невысокую кручу берега и помчался наискось от реки, приметив вдалеке какие-то груды развалин.

В нормальном состоянии он бы оторвался от преследователей в два счета. Но сейчас давала о себе знать проклятая слабость. И дело тут, наверное, было не только в голоде: сказывалась, видимо, нервная и физическая усталость после нечаянного ночного полета. Да и потом он себя неплохо взвинтил… Как бы то ни было, ноги сейчас буквально подкашивались, мутант понимал, что долго он такого темпа не выдержит. Но до развалин нужно дотянуть во что бы то ни стало. Там много камней и кусков кирпича. Встанет спиной к каменной груде, защитит себе тыл, чтобы не смогли напасть сзади, и станет «отстреливаться» тем, что попадется под руку.

До развалин Глеб не добежал совсем чуть-чуть. Земля под ногой вдруг просела, он потерял равновесие, хлопнулся задом и почувствовал, что летит вниз. Благо на сей раз полет закончился быстро, едва успев начаться. Над головой громко зашуршало, мутант инстинктивно перекатился в сторону, растянулся вниз лицом и закрыл голову руками.

Почти сразу все стихло. Глеб повернулся набок и посмотрел назад. Сначала он увидел сплошную темноту. «Включил» «ночное зрение» и понял: его завалило. Он лежал в узкой, диаметром метра в полтора норе, и вход в эту нору, которую он, падая, проделал, засыпало напрочь. Насколько глубокой была нора с другой стороны, предстояло еще выяснить, но первая же пришедшая в голову мысль очень уж напоминала правду: «Я в заднице. Причем почти буквально».

Мутант перевернулся на спину, отдышался и стал соображать. Первое: в том, что случилось, есть плюс – его теперь не достанут бандиты. Еще один плюс… Нет, плюсов больше не находилось. Все остальное выглядело одним огромным, жирным минусом.

«Если эта нора закончится тупиком, – подумал Глеб, – я просто сдохну от голода и жажды». Подумал так – и начал ржать. Вот уж минус так минус! А кто всего лишь несколько минут назад собирался топиться? Вот тебе, пожалуйста, – те же яйца, только в профиль. Хотя нет, те же, да не те. Конечный результат, бесспорно, один и тот же, но способ его достижения… Утонуть – это быстро: нырнул поглубже, выдохнул воздух, вдохнул воду, покорячился минутку-другую – и все, пируйте, рыбы-раки! Или в Сухоне раки не водятся? Не важно, пусть только рыбы, больше достанется… Так вот, утонуть – это быстро. А умирать от голода-жажды – это долго. Без воды, вроде как, дней семь, а то и десять можно прожить. Но как это, наверное, будет мучительно!..

«А ведь я дурак, – пришла в голову следующая мысль. – Нет, я не просто дурак, я самый настоящий безмозглый идиот! Это уже, конечно, не новость, но чтобы сглупить так, как я сделал сейчас – это еще нужно постараться! Зачем я побежал от реки?! Почему я не побежал в реку?! Причем, нужно это было делать сразу, не вступая в разговор с этими голодранцами. Что, они полезли бы в реку следом? Маловероятно. Но даже если бы и полезли, я бы все равно добрался до глубины раньше. Нырнул бы – и все! Унесло бы течением сразу. Из-за каких-то сапог и штанов вряд ли бы эти бродяги стали рисковать. А если бы и стали – мне-то уже это было бы по хрен!.. Но это одно… Ладно, про реку не подумал. Хотя очень странно забыть про нее, стоя рядом и собираясь топиться. Ну, пусть… Башка-то дырявая, что тут поделаешь. Но зачем было вообще убегать от бандитов? Прирезали бы – вот и ладно, не пришлось бы грех самоубийства на душу брать. А так вот – два убийства повесил… Впервые, кстати, своими руками людей жизни лишил, если не считать человеком ту мразь, что зарезала Нюру. Удивительно, совесть совершенно не мучает. Может, ее уже и нет у меня? Кончилась? Если вообще была…»

Вспомнив про убийства, мутант вспомнил и про нож. Сначала обрадовался: не нужно будет помирать от жажды и голода, все можно решить одним взмахом клинка, останется лишь выбрать – по горлу, в сердце или перерезать вены и тихо-мирно потерять сознание от потери крови. Однако нож исчез. Скорее всего, выпал из руки, когда он, Глеб, сюда провалился. А потом его засыпало. Можно попробовать откопать, но надежды мало.