Текст книги "Девичьи игрушки"

Глава 4
ПРОПАВШАЯ ЧАСОВНЯ

Бородавское озеро, апрель 2006 г.

До автостанции было недалеко, и Варя решила прогуляться по городу.

Медленно бредя по улице, она принялась заглядываться на прохожих, витрины, дома и все остальное, что только может приковать взгляд человека бесцельно шатающегося по городу.

Оглядываясь, девушка отмечала все приметы провинциальной жизни, так отличавшейся от московской. Взгляд ее вырывал из толпы то старушек в платочках и опрятных платьях старого покроя, то мужичков в кирзовых сапогах и кепках, то старые, крашенные красным будки таксофонов – основательные, не похожие на привычные по столице легкомысленные дюралевые грибки.

В отличие от Москвы, машины здесь были большей частью отечественными «жигулями». Попадалось немало и почти сгинувших в Первопрестольной «москвичей», и даже пару раз мелькнула призраком прошлого «Победа».

А как много старых домов сохранилось на улицах В-ды, не знавшей ни лихорадки всеобщего переустройства, ни военных невзгод!

Девушка прямо-таки умилялась, видя бревенчатые двухэтажные домики на один подъезд, или бочки с квасом и пивом, оживляющие смутные воспоминания раннего детства.

Узкие улочки и дома с палисадниками ненавязчиво погружали в непередаваемое состояние, которое, подобно машине времени, переносит в прошлое… Вот, кажется, свернешь, а навстречу – тройка, мчащая Баркова.

Асфальт сменялся булыжником, может быть, уложенным еще в том самом веке, когда сюда приезжал автор «Оды Семи звездам». Или тогда еще булыжную мостовую не клали? Жаль, не спросила у Анны Серафимовны. Конечно, приметы времени были и тут – от оберток «сникерсов» под ногами до блестящих тонированным стеклом офисных зданий.

Но все равно – никакого сравнения с летящей очертя голову неизвестно куда Москвой.

Хотя народ был одет в основном более или менее современно, все же Озерской иногда казалось, что ее одежда привлекает внимание, выдавая столичную штучку.

Но нет – прямые, чуть шире обычного покроя джинсы, короткая футболка, пуловер и курточка как будто не должны были вызывать вопросы.

До автовокзала она добралась за полчаса, нашла в расписании рейс № 21 «В-да – Фарафонтово» и купила билет, отдав тридцатник, – цена не такая уж маленькая, особенно для сих небогатых краев.

Автобус был на удивление роскошным. Мощный, зализанных форм «мицубиси» с большим в-ским гербом на борту.

– Ну и ну! – удивленно изрекла Варя. – Таких и в Москве-то…

Словоохотливая дама интеллигентного вида, устроившаяся рядом на сиденье, тут же пояснила:

– А подарок это, милая! Милиция подарила. Наш местный мафиози Сеня Грач купил его для своей «бригады», чтобы на стрелки с комфортом ездить, да вот в одном автобусе их и повязали.

Журналистка пожала плечами. Как легко женщина – по виду сельская учительница – пользовалась блатным жаргоном.

Автобус выскочил из города на широкую дорогу, затем на гравийку, мягко покачиваясь на иностранных рессорах, а Варя прокручивала в памяти недавнюю беседу.

Краевед, с которым она списывалась по электронной почте, А. С. Рядно, оказался милейшей старушкой Анной Серафимовной Рядно. В одной из трех комнат флигеля на заднем дворе городского музея, где размещалось местное краеведческое общество, она внимательно выслушала рассказ Варвары, где правда была перемешана с ложью, и ответила на вопросы журналистки.

Увы, разочарований было больше, чем успехов. Точнее, ничего существенного Варя не узнала.

Местность вокруг Фарафонтова монастыря, с озерцом Бородавским и глухими лесами, и в самом деле изобиловала легендами.

Говорили, что тут стоял некий город – младший брат Китежа, – тоже исчезнувший.

Правда, легенды не уточняли толком, что именно случилось с городом. Он то ли остался на месте, но сделался невидимым, то ли ушел под воду, то ли провалился под землю.

Но до сих пор еще люди якобы слышат колокольные звоны его церквей.

Выяснилось также, что в тридцатых годах недалеко от уже закрывшейся тогда Фарафонтовской обители, километрах в полутора, был монашеский скит.

Никто до сих пор не знает, откуда пришли сюда монахи. Но почему-то народ их невзлюбил. Хотя вроде как были они люди мирные, зла никому не делали, занимались себе пчеловодством да огородничеством, разводили коз. Тем не менее, деревенских ребят ими пугали, запрещали даже приближаться к скиту.

Сельский поп честил их еретиками и даже пожаловался (Варя невольно улыбнулась) в местное отделение ОГПУ. Но приехавший уполномоченный ничего плохого в деятельности новоявленных работников церкви не нашел, что вообще-то для тех не самых гуманных времен странно само по себе.

А потом в одну ночь все эти люди исчезли. Ходили слухи, что в скит нагрянули-таки чекисты и расстреляли всех без суда и следствия, сбросив трупы в озеро. Но никаких следов этого нигде не было, да и зачем кого-то тайно расстреливать на месте всемогущему ОГПУ?

Спрашивая Анну Серафимовну обо всем этом, девушка вдруг узнала нечто такое, что заставило ее всю напрячься.

Она почуяла – вот оно!

Лет пять назад к Фарафонтовой обители, возвращенной церкви и начавшей потихоньку отстраиваться да возрождаться, потянулись паломники. Но не столько в саму обитель, сколько для каких-то странных радений: эзотерики, богоискатели, сектанты самых экзотических сект. Приезжали даже друиды – причем не российского розлива, а чуть не из самой Англии.

Пошли слухи о чудесных исцелениях и разные разговоры, вплоть до того, что именно тут располагается чуть ли не один из входов в Шамбалу. Сам собой возник даже ритуал поклонения святому месту – трижды обойти вокруг озера, читая молитву (кому именно – неважно).

– У нас вообще народ такой, – со смешком поведала старушка. – Издавна сочинять любили. Вот, например, наши раскольники долго рассказывали, что именно тут жил последний настоящий русский царь – Михаил Алексеевич Романов.

– Это какой же? – удивилась Варя. – Что-то не…

– Якобы сын Алексея Михайловича и старший брат Петра I, сохранивший старую веру, за что отец его и выгнал вон. А на царство его венчал будто бы сам опальный патриарх Никон, в то время находившийся здесь в ссылке.

– Никогда не слышала про такое, – честно призналась журналистка.

– Так это ж тайный царь, – рассмеялась Анна Серафимовна. – Настолько тайный, что о нем ничего вообще не известно. А молва о нем все идет. Даже показывают место, где этот раскольничий царь сжег себя вместе с сыновьями, когда Петр прислал солдат, чтобы захватить брата и выпытать у него все раскольничьи тайны.

Прервав речь, она указала на большой фотографический портрет мужчины в старомодном пенсне, висевший на стене.

– Всякие наши в-ские легенды Иван Семенович Корнеев любил собирать – это заместитель председателя нашего краеведческого общества. И в самом деле, много странного насобирал. Вот в середине восьмидесятых годов задумали в колхозе «Красный путь» обновить дорогу. Денег-то хватало – колхоз был богатый, машины колхозникам дарил – не то, что сейчас, – вздохнула Рядно. – Ну вот, начали копать, и нашли древнее кладбище, да странное какое: скелеты были захоронены или в стоячем положении, или полулежа. Иван Семенович даже раскопки там организовал. Жаль, мало времени было – стройка ведь. Так ничего и не нашли.

– А насчет некой провалившейся под землю часовни ничего не было слышно? – затаив дыхание, спросила Варя.

– И это уже в Москве знают?! – всплеснула руками старушка. – Да, занятный случай. У нас была легенда, что как раз там, у Борисова болота, построили часовню на зыбуне, ну она в одночасье и ушла под землю, похоронив молящихся. Так вот – в самом деле ее раскопали. Никаких покойников там, конечно, не нашли… Хотя местная епископия от нее отказалась почему-то…

– А что за часовня все-таки?

– Ну часовня и часовня – вроде даже изначально построенная под землей. Вам бы, Варя, об этом лучше сам Иван Семенович рассказал, да, жаль, умер прошлой зимой…

– И что с ним случилось? – напряглась Озерская.

– О господи, Варенька, что с человеком может случиться в семьдесят лет? – вздохнула Анна Серафимовна…

– Вылезай, дочка, – толкнула ее соседка. – Приехали. Вон и обитель…

За окном поднимались над лесом монастырские купола, поодаль в просвете деревьев виднелась синяя гладь Бородавского озера.

А у дороги, позади ржавой, облупившейся остановки, явно помнящей времена, когда слово «джакузи» было бы сочтено фамилией итальянского мафиозо, имелся базарчик.

Необычным было то, что за базарчиком раскинулся не столь большой, хотя и не маленький палаточный лагерь – видать, тех самых эзотериков.

– Ну что ж, – бодро сказала сама себе девушка. – Начнем изучение загадок и тайн места сего!

Мельком обследовав лагерь и убедившись, что в самом деле тут хватает всякого народу, и базарчик, где в глаза бросались люди в черных подрясниках, торговавшие свечами, медом и иконками, Варя направилась в ельник у озера, из светлого дня попав в угрюмоватый сумрак.

Побродив, решила передохнуть и уселась на хвойный ковер, подложив куртку. Еловые лапы напрочь скрыли ее плотным зеленым пологом.

Отсюда было видно людей, идущих вдоль берега озера с поклонами и вскидыванием рук.

Да, «ритуал» действительно имел место.

Вот показалась очередная процессия: две женщины впереди, а за ними двое мужчин. Один мужчина одет в рыжую хламиду, как у кришнаита. Они шли гуськом, бормоча какие-то молитвы или мантры.

Поравнявшись с девушкой, мужик в хламиде прервал молитву и бросил:

– Чую чужих…

И продолжил монотонно брести и бормотать.

Варе сразу стало неуютно. Что она тут, собственно, хочет найти?

Ну сунется она в монастырь, ну, даже пустят ее иноки – так ведь выгонят сразу, когда она заикнется о Баркове, – с точки зрения святых отцов, похабнике, воспевшем языческих богов.

Вернувшись, поспрашивала у людей про подземную часовню, но никто толком ничего не объяснил.

Не без труда нашла…

Старый раскоп, перегороженный потемневшей от непогод жердиной на рогульках, на склоне поросшего осиной холмика.

Видать, и в самом деле часовня была изначально подземной. Из прохода пахнуло гниловатой сыростью.

Лезть туда расхотелось. Да к тому же Варвара не озаботилась купить фонарик.

Вечерело.

Мысль переночевать где-то здесь у девушки вызывала все меньше энтузиазма. Пожалуй, надо вернуться в город, там, в скромном гостиничном номере, все обдумать, купить фонарь и где-нибудь послезавтра вновь появиться тут. Неплохо также выяснить, не осталось ли после этого самого Корнеева каких-нибудь записей? Или, может, она сделала ошибку, что не рассказала Анне Серафимовне все с самого начала?

Так, строя планы, девушка вернулась к дороге, некстати вспомнив, что последний автобус будет в девять часов и ждать его долгонько.

Покосившись на толпу у древней остановки и прикинув наличность, Варвара решила поймать попутную машину.

Ясное дело, если проезжать будет черный джип с мордоворотами и хрипящим из открытых окон шансоном, тормозить его она не будет. А вот выскочивший из-за поворота черный «Москвич-412» с немолодым усатым водителем – в самый раз.

– До В-ды не подбросите? – осведомилась девушка, когда машина притормозила рядом, повинуясь поднятой руке. – Я заплачу.

– Нам по дороге, – лишь бросил водитель, указывая на заднее сиденье.

Они тронулись, и буквально через минуту плавные покачивания машины начали навевать на Варвару сладкую полудрему.

Через пару часов она будет в номере, отоспится, поест. Можно сходить даже в ночное кафе, деньги вроде есть – глядишь, водитель много не заломит.

Стоп, он же не назвал цену!

Озерская подняла глаза, да так и обмерла. Сонливость сняло, как по мановению волшебной палочки.

В зеркале заднего вида она разглядела лицо водителя.

Напряженное, самодовольное, излучающее прямо-таки хорьковую злобу – злобу хищника, готового сомкнуть клыки на горлышке беззащитной, ничего не подозревающей пташки.

В глаза Варе бросился рубец на затылке шофера. Такой же был у Вадима на бедре: след ножевого удара.

– Шеф, – подавляя страх, молвила девушка, – поверни назад: я сумку забыла.

– Ни-че-го, – тот усмехнулся, пошевелив усами. – Завтра за ней вернешься…

– Поворачивай, козел! – выкрикнула Варвара, но голос предательски сорвался от подступившего к горлу страха.

Машина резко тормознула.

– А за козла я тебе… – заорал водитель, поворачиваясь.

Девушка, не обращая внимания, попыталась выскочить вон.

– Сидеть, сука… – негромко приказал мужчина.

В руках его появился небольшой черный пистолет.

«Ваша задача сломать сценарий нападения или опередить противника. Еще лучше сделать и то и другое…» – отчетливо вспомнила Варя уроки своего тренера Бориса Олеговича.

Теперь, похоже, его ученице предстояло претворять наставления сэнсэя в жизнь.

Она как бы в ужасе закрыла лицо руками, и ремень сумки соскользнул вниз.

– Сиди, – повторил бандит. – Доедем, куда надо… Сиди!

– Сам сиди, гад! – выкрикнула Варвара, швыряя в лицо незнакомца сумочку.

И почти одновременно хлестнула его левой ладонью по глазам, правой рукой изо всех сил рванув ручку двери.

Миниатюрный, выглядевший игрушечным черный пистолет сухо щелкнул, плюнув огнем, но Озерская уже летела в кювет, привычно сгруппировавшись – как на тренировке. Визг и мат за спиной, хлещущие по лицу ветви, пружинящая старая листва и хвоя под ногами, бешеный бег по лесу напрямик…

Сердце готово было выскочить из груди, а сама Варя – рухнуть без сил наземь, когда лес остался позади, а перед ее взором, сквозь красноватую дымку, предстала окраина деревни и тропинка с идущими навстречу тремя девочками младшего школьного возраста…

При виде ее все трое уставились на невесть откуда появившуюся тетю, а потом дружно завизжали.

Варя машинально оглядела себя.

Весь левый рукав куртки от плеча до манжеты пропитался чем-то темно-красным. Капли оттенка клюквенного сока падали в дорожную пыль.

Окружающий мир бешено завертелся перед глазами, а потом исчез во мраке.

Глава 5
БРЮНЕТА

В-да, зима 1758 г.

Хотя владыка Варсонофий и благословил его на этот поход, все равно было как-то не по себе. Тем более что ни преосвященный, ни его верная стража, ни сном, ни духом не ведали в точности, что это за девица такая Р…на, в честь именин которой устраивался прием.

Сам поручик Р…н объявился здесь чуть больше года назад. Вроде как вышел в отставку по ранению, накопил чуток деньжат за время службы, да и решил осесть в тихом и спокойном городишке, прискучив столичною суетою. Купил по случаю дом на набережной и зажил тихо и смирно, не особенно привлекая к себе внимание городских властей. Духовными же был отмечен как человек, пренебрегающий своими обязанностями православного христианина. В церковь не ходил, никогда не исповедовался и не причащался. Ну в том ему один Бог судия.

Так что решение поручика устроить прием о Великом посту особо странным назвать было нельзя. В сей злосчастный век полного оскудения нравов и не такое увидишь.

Девица же Р…на, как все-таки удалось выяснить Дамиану с Козьмой, рекомому поручику вроде как приходилась племянницей. Наведывалась к дяде раз в полгода из столицы и также особо не выставлялась, все больше гостя в Горнем Покровском монастыре.

Факт этот не прошел мимо внимания господина копииста, и он поспешил поведать соратникам о том, что ему удалось выяснить во время поездки на озера. Дескать, была среди гостий Покровской обители такая, по чьей просьбе мать-игуменья запросила из библиотек Мефодиевского и Фарафонтова монастырей книги из разряда «отреченных». Точно утверждать, что девица Р…на и означенная интересантка – одно лицо, никто не взялся, однако ж проверить не мешало. Оттого и приняли на совете у владыки решение, что Ивану на этом кураже надобно быть непременно, а братья-монахи постерегут его подле поручикова дома и по первому же знаку придут на выручку.

Интересно, зачем он понадобился загадочному семейству? Понятное дело, приветить в доме заезжего столичного гостя всякому соблазнительно. Особенно же тому, кто и сам относительно недавно покинул этот пестрый и шумный мир. Счесться знакомыми, выяснить «из первых уст», чем живут нынче двор и свет… Ах, да мало ли тем для разговоров найдется! Но грызло подозрение, что одними светскими разговорами он не отделается.

Признаться все же, в душе Ваня надеялся, что девица не совсем ему незнакома. Зачем бы ей тогда приглашать его на торжество? Внутренний голос нашептывал поэту сладостное имя, назвать которое новым друзьям он так и не решился.

Оправдаются ли предчувствия? Увидит ли он ту, которая столь запала ему в душу?

 
Я в сердце жертвенник богиням ставил вечно
И клялся было муз любити я сердечно,
Но, видевши тебя, ту мысль я погубил.
Прекрасная Брюнет, тебя я полюбил.
Одна ты у меня на мысли пребываешь,
Теперя ты одна все чувства вспламеняешь…
 

Приходилось лишь гадать да готовиться к нечаянному визиту…

– Как полагаешь, – испросил совета у Прохора, – что прилично будет надеть? И что бы такое подарить виновнице торжества? Неудобно тащиться с пустыми руками-то!

Ворон, будто весь свой долгий век только тем и занимался, что руководил молодыми людьми, собирающимися нанести визит в приличный дом, придирчиво оглядел хозяина.

– Хор-рош и так! – констатировал.

– Ты думаешь? – усомнился Барков.

С унынием порылся в своем нехитром гардеробе.

Мундир? Оно, конечно, вполне пристойно выглядит, да как-то… Не больно празднично, что ли. Все-таки не протокольное мероприятие, а приватное.

Эх, недурно бы…

В дверь осторожно поскреблись.

– Да? – отозвался на стук.

В номер вошел ливрейный лакей с большим свертком в руках. Иван изумленно уставился на нежданного посетителя. Какая нелегкая его принесла?

– Велено передать! – торжественно, с церемонным поклоном протянул слуга пакет поэту.

Тот было отшатнулся, но сверток каким-то чудом оказался у него в руках. Словно сам собой туда прыгнул.

– Кем велено? – насупился господин копиист недоверчиво, вертя так и сяк принесенное. – И что здесь?

Однако лакея уже и след простыл. И куда подевался?

Ваня понесся сломя голову за ним вдогонку, но так и не нагнал. Ну не сквозь землю же лакей провалился, в самом-то деле?

Попробовал расспросить кабатчика, но господин Селуянов только глупо хлопал глазами.

– Призаснул, батюшка! Как есть призаснул. Сморила нелегкая!

Поняв, что ничегошеньки тут не добьется, Барков воротился к себе в комнату. Авось содержимое пакета чуток прояснит дело.

Развернув кокетливую золоченую бумагу, расписанную замысловатыми вензелями и геральдическими фигурами, молодой человек оторопел. Там лежал… полный комплект мужской одежды для парадного выхода. Камзол, жилетка, панталоны, чулки и даже новая треуголка. Все недорогое, но добротное и, сразу видно, скроенное отменными мастерами (впрочем, ни одной метки, обнаружившей бы имя портного, найти не удалось). Ко всему перечисленному прилагалась черного бархата маска в пол-лица.

Значит, прием будет наподобие маскарада, рассудил Иван. Что ж, очень даже удобно для тех гостей (да и хозяев), кто не хочет быть узнанным. Эка досада, право. А он наивно полагал, что возьмет на заметку наиболее видных из тех, кто будет присутствовать в доме поручика Р…на.

Хорошенько порывшись в вещах, поэт таки обнаружил малый признак дарителя.

То был вдвое сложенный лист плотной серой бумаги (без водяных знаков и клейма производителя), на котором причудливым витиеватым почерком кто-то написал всего три слова: «Крестнику от крестного».

Непонятно. При чем здесь его, Иванов, крестный? Он уже лет семь или восемь как помер и покоится на кладбище в Сестрорецке. А ежели бы и был жив, то вряд ли у него хватило денег на столь щедрый подарок. Сам едва сводил концы с концами.

Рука, выведшая сии словеса, была явно старческой, Дрожащей. Вон, чернила разбрызгались так, что потом подчищать пришлось. И пахло от записки не так, как от принесенного арапом приглашения, – чем-то острым, неприятным. Однако признать, чем именно, господин копиист не смог. Не силен был в химии, не в пример профессору Ломоносову.

Облачась в обновки, Барков повертелся перед зеркалом. Как на него было шито. Кто же это так хорошо знает стать приезжего, что даже мерку снимать не понадобилось?

– Хор-рош! – одобрил Прохор. – Хор-рош! И пр-ри-гожий! Но будь настор-роже!

– Без тебя знаю! – огрызнулся молодой человек, одергивая камзол.

Что-то ему мешало.

Похлопал себя по груди, по бедрам. Рука наткнулась на нечто маленькое и твердое.

Хм? И это еще не конец сюрпризам?

Точно!

Извлек из кармана на свет божий плоскую коробочку.

Раскрыл.

Мать честная! Красотища неописуемая!

Жемчужная брошь в виде змейки, хватающей себя за хвост. Вместо глаза вделан махонький черный перл. Сколь же такое чудо в рублях потянет? Чай, не меньше, чем вся его новая экипировка.

Но каков «крестный», а? Обо всем позаботился. Даже о подарке для именинницы.

Оно, вестимо, и стыдно здоровому и сильному детине перебиваться подаяниями, полученными неизвестно от кого. Он ведь не куртизан какой. И не нищеброд. Сам еще заработать способен. Знать бы, от кого все сие пришло, может, и отослал бы подношения обратно. Зане поруха для чести.

– Дают – бер-ри, бьют – беги! – наставил на путь истинный ворон.

Что ж он, вслух говорил, что ли, подивился Иван. Или Прохор, как всегда, подслушал крик души своего непутевого хозяина?

Однако ж пора. Пора…

 
Marlbrough s'en va-t-en guerre,
Ne sait quand reviendra.
 

Дом поручика не производил впечатления большого и роскошного. Двухэтажный деревянный особняк с неизменными колоннами и столь же неизменной резьбой. Никаких видимых признаков перестройки. Как видно, новый хозяин, вселившись сюда, отнюдь не был одержим духом преобразований. Что странно для бывшего жителя столицы. Как правило, тем, кто хоть немного пожил в больших городах, не очень уютно обитается в провинции. Вот и пытаются они пусть в малости, да подражать той своей, былой жизни.

Впрочем, поверхностное впечатление часто бывает обманчивым. Надобно и внутреннее убранство обозреть.

Что еще было непривычным, так это отсутствие гостевых экипажей у парадного крыльца. Ужель он один приглашен на прием? Или опоздал? Так нет же. Только-только прозвонили к вечерне.

На пороге Ивана встретил дюжий арап с булавой, одетый в ливрею и парик. Наверное, тот самый, что и приносил пригласительный билет к нему в гостиницу. Несколько дисгармонировала со всем его заправским видом машкерадная седая борода, прилепленная косо-криво, лишь бы живо. Но, присмотревшись, поэт разглядел, что никакая это не борода, а повязка, прикрывавшая всю правую щеку басурмана. Видно, зубы прихватило у бедолаги. Оно и не дивно по такой-то промозглой и холодной погоде.

Лакей как-то недобро посмотрел на гостя. Хрюкнул себе под нос неразборчивое, а затем распахнул дверь. Оттуда пахнуло теплом. Заслышалась и музыка.

Молодой человек прошел в сени, где попал в руки еще одного арапа. Сей был поприветливее первого. Заулыбался, оскалив белоснежные, идеальной формы и сохранности зубы.

– Милости просим, вашество! – на довольно чистом русском языке молвил слуга, низко кланяясь. – Как доложить прикажете?

Ваня протянул ему пригласительный билет. Арап развернул, пробежал надпись глазами. (Вот ведь диво – и читать обучен! Может, он и не арап вовсе, а ряженый русак с вычерненной дегтем рожей?)

– Прошу за мной, – снова поклонился чернокожий, указывая рукою на нарядную, резную дверь.

Они прошли. Сначала лакей, а за ним и поэт.

– Его благородие Академии Российской копиист Иван Семенов Барков! – громко и торжественно возгласил арап.

И вновь скрылся в прихожей.

Да уж, «благородие», скривился парень. Видали мы таких «благородий»…

По заведенным еще во времена Петра Великого ассамблейным уставам, ни хозяин, ни хозяйка не вышли приветить новоприбывшего гостя.

Тем более что как раз пора было начинать бал. Дамы и кавалеры уже выстроились в два ряда, друг напротив друга, приготовившись к контрдансу – церемониальному танцу, открывавшему празднества.

Барков повертел головой. Бальная зала была не огромной, однако ж приличных размеров. Тут вполне могло поместиться до десятка, а то и больше пар. Сейчас их было как раз десять.

К поэту подошел стройный вертлявый господинчик, по всей видимости, распорядитель бала, и указал место в мужском ряду. Пару Ване составила недурная на вид дама, рассмотреть все прелести которой мешало домино и лиловая полумаска.

Раздались звуки торжественной, медленной музыки, похожей на размеренный марш. Как на Иванов вкус, оркестр играл очень даже недурно. Не уступал даже иному столичному. Вот тебе и провинция. Где же откопал таких виртуозов господин поручик? И во что они ему стали?

Кавалеры и дамы принялись делать поклоны и реверансы сначала соседям, а потом друг другу. Затем первая пара сделала круг влево и опять встала на свое место. То же самое произвела вторая пара, а следом и прочие.

Церемониальные танцы, а паче же контрдансы, Иван не любил. Его откровенно утомляли хождения по кругу, бесконечные прогулки по залу, реверансы и поклоны. То ли дело хоть менуэт. Менуэт танцевали одна, две, а иногда и три пары. При исполнении менуэта можно было не соблюдать чинопочитание. Более того, протанцевав один раз, кавалер или дама могли повторять танец с новыми партнерами, выбранными по собственному желанию.

А лучшее время бала – это когда кончались церемониальные танцы, в которых принимало участие большинство гостей, и начинался «польский». Он хорош тем, что движения в нем непринужденные и естественные.

Среди своих однокашников Барков считался недурным танцором. По крайней мере старался не пропускать уроков Самуила Шмита, а пару раз ему даже посчастливилось поработать под наблюдением самого Жана Батиста Ланде, с именем которого связано открытие в России первой танцевальной школы.

Напарница, видимо, оценила мастерство своего партнера. Заулыбалась. Ее реверансы стали более радушными, а приседания – низкими. Ивану сверху открывались такие соблазнительные видения, что прямо горло перехватывало.

Пройдя так круга два-три, дама указала поэту веером на одну из открытых дверей, куда незамедлительно и просочилась. Чуток замешкавшись, молодой человек последовал за прелестной проводницей.

Это был кабинет, убранный в экзотическом вкусе. Здесь смешались предметы, привезенные откуда-то из знойной Африки (не оттуда ль, откуда и слуги-арапы), с вещицами явно восточноазиатского происхождения. Маски, ассагаи, копья и щиты, бронзовые бодхисатвы… И… фаллосы. В превеликом множестве и из самых разных материалов: бронзовые, деревянные, фарфоровые. Покрытые затейливыми письменами и инкрустированные цветными каменьями.

«Странный вкус у хозяина сей комнаты, – подумалось господину копиисту. – Или же хозяйки»?

А на ум тут же пришли те два гигантских столба, виденные им в провалившейся под землю часовне Никона.

Центром же интерьера покоев было чучело волчьей головы, висевшее над канапе, покрытым шкурой того же зверя. Не серый, а какой-то рыжеватый зверь хищно оскалил острые клыки и вперил в гостя желтые стеклянные глаза.

Дама подошла к восьмиугольному деревянному столику, на котором дымилась, расточая чуть слышный аромат лаванды, бронзовая курильница. Раскрыла лакированную коробку, стоявшую тут же, взяла оттуда щепоть коричневого порошка и бросила на угли. Над курильницей тотчас взвился клуб дыма. Да такого ядреного, что красавица ажио зашлась в кашле.

Помахала нежной ручкой, разгоняя веером облачко. В кабинете запахло чем-то непонятным. Иван не сумел бы четко сформулировать, чем именно. Ему помстилось, что так могут пахнуть неведомые дальние страны, в коих он никогда не бывал и вряд ли побывать поспеет. А еще в этом аромате чувствовалось кипение плотской страсти. Что как нельзя лучше гармонировало с расположившейся тут коллекцией.

Молодой человек смахнул пот со лба. Сделалось жарко и отчего-то стало тяжело дышать.

Между тем Лиловая Маска сначала уселась, а потом и полуприлегла на канапе. Полы домино распахнулись, представив восхищенному взору парня все великолепие юной женской фигуры. Указала веером на кресло, стоявшее подле ее ложа. И все молча, не проронив до сих пор ни слова.

Господин копиист не спешил воспользоваться приглашением. Вместо этого он полез в карман и извлек футляр с жемчужной змейкой.

Слегка колеблясь, протянул таинственной незнакомке. И при этом покосился на клыкастую голову, нависшую над канапе.

Девица приняла коробочку, раскрыла и не удержалась от восхищенного вскрика. Понравилось. Еще бы. Такое-то, да чтоб не пришлось по вкусу.

Однако ж как хорошо «крестный» угадал с подарком. Знал небось кому предназначался.

Змея – змее-искусительнице.

– Откуда вы знали, что виновница торжества – именно я? – прошептала дама в домино.

– Догадался, – развел руками Иван, садясь в кресло. – Кто, кроме хозяйки дома, так хорошо осведомлен в расположении комнат и в том, где и что стоит.

– Глаз поэта? – высказала догадку собеседница.

– Вы мне льстите. Какой же я поэт? Так, виршеплет. Большей частью переписываю да перевожу чужое.

– Не скромничайте, – лукаво погрозила пальчиком Лиловая Маска. – Самоуничижение паче гордыни.

– Нет, право, какая ж тут скромность? Мои стихи даже не печатают. И вряд ли когда такое случится. Вот вы, например, ужель читали что из моих сочинений?

– Приходилось, – склонила голову к плечу дама и мило покраснела, что не смогла скрыть даже личина.

– Не спрашиваю, понравилось ли, – молвил поэт, про себя дивясь смелости прелестницы.

Признаваться вслух, что читает срамные стихи… Гм… Или она провоцирует его?

Так и есть.

Взяла в руки один из фаллосов – костяной, исписанный непонятными закорючками, – и стала задумчиво поглаживать да поигрывать символом мужского достоинства.

Заколка домино как-то незаметно расстегнулась, и плащ медленной струею сполз со смуглых плеч на пол. Полная грудь призывно всколыхнулась в глубоком всхлипе-вздохе.

– Что ж вы так робки, сударь? – вопросила с издевкой. – В виршах-то гораздо прытче и смелее…

Господи, за что?!

Он осторожно, будто старинный сосуд или невиданную драгоценность, взял ее руку и легонько коснулся губами. Кожа была горячей, но сухой. Неутешительный признак для страстного влюбленного, готового потерять голову.

С такой же почтительностью опустил девичью ладонь назад, на канапе.

– Кажется, я имел случай доказать вам свою храбрость?.. – печально поглядел ей прямо в глаза, поблескивавшие из вырезов маски. – Там, в лесной хижине…

– Так вы… узнали меня? – нимало не удивилась Брюнета.

Иван легонько кивнул. А как иначе? Если с первого взгляда лишь ее и видел. Даже не понадобилось глядеть по-особому…

– И не попытались воспользоваться ситуацией? – с легкой досадой изрекла девушка, сбрасывая ненужную машкару. – Или я вам ни капельки не нравлюсь?

Тут уже был прямой вызов.