Текст книги "Тайны прошлого. Занимательные очерки петербургского историка. От Петра I до наших дней"

Петр I не только легко раздавал своим шутам различные титулы, но и жаловал их землями. Известно, например, что после заключения Ништадтского мира Лакоста направил царю челобитную о награждении его «за службы» землями, отвоеванными у Швеции. На просьбу шута Петр наложил следующую резолюцию: «Отдать ежели нет наследников законных против тракта со шведами»[44]44
  Полное и обстоятельное собрание любопытных, забавных и нравоучительных анекдотов четырех увеселительных шутов Балакирева, д’Акосты, Педрилло и Кульковского. СПб., 1869. С. 96.


[Закрыть]. Во владение Лакосте был выделен пустынный остров Соммерс в Финском заливе и также была выдана жалованная грамота, подтверждающая его собственность. Сообщение об этом царском подарке находим в дневнике Берхгольца, который 1 августа 1723 года записал: «Мы стали на якоре в нескольких милях от Гохланда, против песчаного острова Сомерое (Соммерс. – А. Е.), потому что ветер был неблагоприятен… Сомерое есть то самое графство, которое Ла-Коста получил в подарок от императора. Оно состоит все из камня и песку и не имеет вовсе жителей»[45]45
  Ф.-В. Берхгольц. Дневник камер-юнкера Фридриха-Вильгельма Берхгольца 1721–1725. М., 2000. С. 119.


[Закрыть].

По другой версии, Петр I подарил шуту соседний с Соммерсом остров Гогланд. Кстати, единственное изображение Лакосты, дошедшее до нашего времени, связано именно с Гогландом. Мне удалось обнаружить его в уже упомянутой сатирической книге Тремера 1736 года[46]46
  Troemer Johann Christian. Des Deutsch François Jean Chrétien Toucement Adieu von aile Raritées was szu St. Peterburg in Abondance szu seh / Hanss Christian Troemer. Leipszigk.1736.


[Закрыть]. В свое время эта карикатура – да и сама книга «Веселое жизнеописание и хитроумные приключения германо-француза на белом свете» – наделали много шума в Петербурге. По всей видимости, книга, вышедшая всего через год после посещения Тремером России, стала своеобразной местью шутам, которые могли помешать «карьере» немца при русском дворе.

Анна Иоанновна в Тронном зале Летнего дворца. Немецкая гравюра 1739 г.

Главные «герои» гравюры – первейшие шуты Анны Иоанновны – Педрилло и Лакоста. В центре карикатуры – Педрилло, который восседает на козе со скрипкой в руках. Его встречает охотник с рогами. За скрипачом в санях едет влюбленная парочка: испанский капитан и жена Педрилло, которую испанец и соблазняет. Выше изображены два северных чума со стоящими на вытяжку оленями. Это – «камень» в огород Лакосты, «короля самоедов». Сам же Лакоста, представленный «комендантом» Гогланда, высовывается из башни маяка. Он обозревает свои островные владения и одновременно отпускает на итальянском языке оскорбительную реплику, адресованную Педрилло: «Поди прочь, дурак!». На море видны прибитые к берегу бочки – остатки кораблекрушения. Возможно, это намек на сомнительные доходы Лакосты: известно, что маячные служители часто пользовались имуществом, доставшимся им после гибели кораблей.

В Летнем саду после наводнения 23 сентября 1924 г. Фото В. Буллы

Хотя на гравюре Тремера Лакоста изображен в роли коменданта острова, он так и не получил Гогланд (или Соммерс) в свое владение: после смерти Петра Лакоста, как и многие другие приближенные, пытался подтвердить права на свои пожалованные императором земли. Однако шуту было отказано в этом на том основании, что грамота была недействительная, так как Петр вместо печати приложил к ней рубль.

Надо полагать, что при Екатерине I и Петре II Лакоста сохранял за собой должности придворного шута и «самоедского короля». Но его звезда вновь взошла именно в правление Анны Иоанновны, как известно, особенно любившей шутов. Правда, последние не имели такого влияния при дворе, как при Петре I. Царь держал шутов не только для своего увеселения, но как одно из орудий насмешки против невежества. При Анне Иоанновне их статус упростился: они исполняли роль обычных скоморохов.

Ученый швед Карл Рейнхольд Берк, побывавший в Петербурге в 1730-х годах, выделяет среди пятерых придворных шутов именно Лакосту. «Прочие шуты, – пишет он, – глупые жулики, служба которых состоит в том, чтобы получать оплеухи, ставить подножки и громко хохотать, когда случается что-нибудь смешное»[47]47
  Берк К.Р. // Ю.Н. Беспятых. Петербург в иностранных описаниях. СПб., 1997. С. 155.


[Закрыть]. Он также сообщает, что в 1735 году Лакоста получил новый орденский знак св. Бенедикта (St. Benedetto), учрежденный Анной Иоанновной для поощрения своих шутов. По словам Берка, этот орден чрезвычайно походил на орден Александра Невского – «был покрыт красной эмалью, с маленькими отшлифованными драгоценными камнями вокруг»[48]48
  Там же.


[Закрыть]; его носили в петлице на красной ленте.

Последнее упоминание о Лакосте мы находим в том же 1735 году. Его имя названо в указе камер-цалместеру о расходах из комнатной суммы Анны Иоанновны. «Указали мы, взнесенные в комнату нашу, деньги, сто рублев, – говорится в документе, – которыми осыпал Лакост во время ево аудиенции самоядей, оные записать тебе в расход. Анна»[49]49
  Петров П.Н. Указы камер-цалмейстеру из комнатной суммы императрицы Анны // PC. 1882. Т. 35. № 10. С. 170.


[Закрыть]. Внизу под документом мы находим подробное пояснение этого указа: «Шут Лакоста разыгрывал роль важной особы при представлении самоедских выборных и, выслушав их приветствие, в старинной одежде московскаго двора… сыпал серебро пригоршнями из мешка, с тем чтобы для большей потехи государыни, смотревшей на шутовскую церемонию, самоеды, бросившись подбирать деньги, потолкались и подрались между собою»[50]50
  Там же.


[Закрыть].

После 1735 года судьба Лакосты более не прослеживается. Исследователи XIX века также признают, что год смерти знаменитого шута остается пока неизвестным. К этому можно только добавить, что сын Лакосты Яков Христиан в 1739–1740-х годах служил в полевой артиллерии капралом и сержантом, а в 1740 году был пожалован «в армейские полки подпоручиком»[51]51
  Полное и обстоятельное собрание любопытных, забавных и нравоучительных анекдотов четырех увеселительных шутов Балакирева, д’Акосты, Педрилло и Кульковского. СПб., 1869. С. 98.


[Закрыть].

Екатерина II. Французская гравюра 1787 г

Возвращаясь к фонтану «Лакоста», можно предположить, что такое название явилось знаком особого благоволения к шуту со стороны Анны Иоанновны. Остается только сожалеть, что этот памятный водомет, впрочем, как и другие фонтаны Летнего сада, значительно пострадал после опустошительного наводнения 1777 года.

Это наводнение не на шутку испугало даже Екатерину II, которая и в своем дворце не чувствовала себя в безопасности. По словам ее современников, в ночь на 10 сентября большая площадь перед дворцом императрицы «сделалась морем»[52]52
  Мордвинов И. Петербургское наводнение Екатерининского времени в описании очевидца // Русский Архив. 1916. Т. I. С. 210.


[Закрыть], о чем было немедленно доложено Екатерине. «Монархиня… соизволила прийтить к окнам, – пишет очевидец, – приказала выбить стекла для усмотрения пресильнаго движения тех вод и, сколь соизволила усмотреть везде ревущия воды, тотчас стала на колени, и призван был священник для служения службы»[53]53
  Там же.


[Закрыть]. В эту ночь Нева поднялась до отметки 310 см, так что вода стояла вровень с окнами дворца Петра I, а вся территория Летнего сада была затоплена примерно на метр. Наводнение сопровождалось ураганным ветром. В результате бури, свирепствовавшей около двух суток, в значительной степени были уничтожены зеленые насаждения, садово-парковые сооружения и серьезно повреждена водопроводная фонтанная система. «В сем году сад почти совсем опустошен был ужасною бурею и великим наводнением, – сообщает академик Я. Штелин, – высокие и густые деревья с корнем вырваны и одно на другое повержены»[54]54
  Штелин Я. Подлинные анекдоты о Петре Великом, собранные Яковом Штелиным. М., 1830. С. 80.


[Закрыть]. Другое свидетельство о последствиях этого наводнения в Летнем саду мы находим в письме неизвестного автора, которое было послано в город Тихвин. Он сообщает, что «в садах беседки, гульбища, галереи и тому ж подобныя, равно инжереи (оранжереи. – А. Е.) в прах изгибли, и какое ж жалостное состояние поутру смотреть было…»[55]55
  Мордвинов И. Петербургское наводнение Екатерининского времени в описании очевидца // Русский Архив. 1916. T. I. С. 210.


[Закрыть].

Существует ошибочное мнение, что фонтаны после этого наводнения никогда не пытались восстанавливать. Однако это не так: в 1780 году архитектор П.М. Егоров выполнил по поручению Канцелярии от строений проект восстановления фонтанной системы Летнего сада, но уже в следующем, 1781 году Екатерина писала начальнику Канцелярии от строений И.И. Бецкому: «Иван Иванович, как в разсуждении фонтанов, находящихся в саду, летняго нашего дворца, Мы имеем особое намерение… и повелеваем всякую работу, до сих фонтанов касающуюся, остановить, а сумму, на то отпущенную, обратить на окончание строения в Ермитаже»[56]56
  РГИА. Ф. 466. Оп. 145–579. Д. 239.


[Закрыть]. Императрица, по всей видимости, не желала идти на значительные расходы по восстановлению фонтанной системы сада, так как нуждалась в средствах на строительство Эрмитажа. В связи с этим также представляет интерес и сообщение Генриха фон Ремерса, автора крупного труда о Петербурге начала XIX века. Автор пишет, что водометы Летнего сада «были перекрыты»[57]57
  Ремерс Г. фон. Санкт-Петербург в конце своего столетия. СПб., 2007. С. 137.


[Закрыть], чтобы снабдить водой Таврический дворец.

Не последнюю роль сыграло в этой истории и эстетическое предпочтение Екатерины II. В одном из писем Вольтеру государыня признавалась в своей приверженности к английскому садово-парковому искусству: «Я теперь до безумия люблю английские сады, с их изогнутыми линиями, пологими склонами, имеющими форму озер, прудами, земляными архипелагами; и испытываю отвращение к прямым линиям и аллеям-близнецам; я ненавижу фонтаны, которые заставляют воду течь против определенного ей природой естественного течения, статуи, скрытые в галереях, передних и т. п. Одним словом, англомания властвует над моей плантоманией»[58]58
  Voltaires Correspondence // Ed. Byt. Besterman. Geneva, 1963. Vol. LXXXII. P. 231.


[Закрыть]. С указом Екатерины II о разборе фонтанов, вышедшем в 1781 году, закончилась поистине золотая эпоха Летнего сада как сада водяной виктории, созданного гением Петра и высоким искусством Жана Батиста Леблона.

Служитель церкви почти полвека хранил грамоту русского царя.

1710 год был особенно успешным для Петра Великого: за одну военную кампанию русские войска взяли четыре шведских крепости – Корелу, Выборг, Ригу и Ревель. Лифляндия вошла в состав России, и царь стал частенько наведываться в бывшие шведские земли, где увлекся строительством дворцов и разведением регулярных садов. Кажется, царь влюбился в Прибалтику. Ему нравилось здесь решительно все: и европеизированные жители, и мягкий климат, и выгодное географическое положение. Бывая в своем любимом Ревеле (Таллинне), царь заезжал и в Ригу, ее он посетил 9 раз. В одно из посещений Петром этой части Прибалтики и произошла любопытная история, о которой впервые было упомянуто в «Рижских городских известиях» в 1825 году.

В годы Северной войны русские войска часто двигались по дороге, ведущей из Митавы в Ригу. По пути солдаты неизменно маршировали мимо Далбинского церковного прихода, чем основательно обременяли христовых служителей: петровская гвардия шла с грохочущим барабанным боем, а отдельные солдаты не гнушались таскать пасторскую живность с церковного двора.

…Случилось, что как-то мимо храма ехал сам Петр I, направлявшийся в Митаву. Ему навстречу в полном облачении вышел пастор. Предание называет имя церковного служителя – Виттенберг.

Ливонцы (лифляндцы). Гравюра из итальянского издания 1791 г.

Царь покинул повозку и, выслушав приветствие на латинском, поцеловал пастора в лоб. Затем монарх спросил святого отца, далеко ли до Митавы. Поскольку расстояние было неблизкое, а дело шло к ночи, Петр выразил желание ночевать у пастора, причем без свиты. Очевидно, царь не хотел стеснять церковного служителя своим неугомонным окружением, которое могло веселиться до утра…

О чем говорили весь вечер лифляндский священник и русский царь, неизвестно, но расстались они по просьбе Виттенберга: последний откланялся царю и отправился на вечернюю молитву. Предание сообщает, что монарх «отпустил пастора с благодарением и пожеланием ему спокойной ночи».

Прощаясь на другой день, Петр I спросил пастора, не желает ли он испросить «царскую милость». Скромный служитель отвечал царю: «В житейском быту я почти ни в чем не имею надобности; в душевном надеюсь на милосердие Бога, веруя в моего Спасителя, а посещение Вашим Величеством моего дома есть уже такое счастье, больше которого мне уже ничего не нужно». На это Петр философски заметил, что пастор, по его мнению, богаче его, царя, раз не нуждается ни в чем. «Но мне хотелось бы, – продолжал монарх, – оставить тебе что-то на память». Тогда Виттенберг сказал царю, что у него все же есть единственная просьба: он будет очень благодарен государю, если тот избавит его двор от произвола солдат, которые постоянно воруют его домашний скот, а также избавит пасторские уши от беспрестанного боя проходящих здесь военных команд.

Приход Далбес. Современное состояние. Фото Я. Пурмаласа (Латвия)

Царь улыбнулся, услышав столь скромную просьбу, оторвал лоскуток бумаги и, написав несколько слов, отдал пастору «для предъявления на случай нужды».

Минуло сорок лет… После Петра Великого на российском престоле сменилось четыре монарха, а ныне царствовала Елизавета, дочь Петра Алексеевича. Россия была втянута в очередную войну, вошедшую в историю под названием Семилетней. В 1757 году в Митаве, недалеко от Далбинского прихода, разместилась главная квартира главнокомандующего российской армией генерал-фельдмаршала С.Ф. Апраксина. В Петербурге говорили, что сам Апраксин воспринял назначение на пост главнокомандующего без особой радости, так как больше любил проводить свое время на ассамблеях, чем под стягом боевого знамени…

Тем временем войска стягивались к Риге, куда генерал-фельдмаршал двинулся с огромным обозом. Вдогонку ему императрица Елизавета послала подарки – соболий мех (чтобы главнокомандующий не замерз) и столовый серебряный сервиз в 80 пудов весом:

Апраксин любил пышно поесть и щедро угостить. Остряки перешептывались, что фельдмаршал намеревался открыть кампанию не против пруссаков, а против рижских дам…

Генерал-фельдмаршал С.Ф. Апраксин. Неизвестный крепостной художник середины XVIII в.

Но до Риги Апраксин не доехал и остановился в Митаве. Русское войско, расквартировавшееся в окрестностях города, жило в ожидании приказа выступить на марш.

Солдаты жгли костры, проводили маневры, барабанили… А приказ все не поступал… Неудивительно, что 73-летний пастор Виттенберг был не в восторге от присутствия русской армии, фактически вставшей на постой близ его церковного прихода. Старый служитель долго терпел, но наконец решился: сел в дедовскую одноколку и отправился к самому главнокомандующему графу Апраксину просить у него защиты.

Предание сообщает, что по пути в главный штаб пастор должен был форсировать реку. Но ему пришлось провести долгое время в ожидании судна, так как в первую очередь перевозили военных, которых тут скопилось великое множество. Переехав на другой берег, Виттенберг вообще не смог двигаться дальше в своей одноколке: нескончаемая колонна солдат направлялась в сторону Митавы. Дряхлому служителю не оставалось ничего иного, как плестись в штаб российской армии пешком. Несколько офицеров указали Виттенбергу на дом, служивший главной квартирой генерал-фельдмаршалу.

Однако, зайдя в штаб, пастор был остановлен еще в передней адъютантом Апраксина. Офицер заявил старику, что сейчас к графу пройти решительно невозможно: его превосходительство проводит военный совет, на котором присутствуют все генералы армии. На это пастор важно отвечал:

– Петр Великий не заставил бы меня дожидаться! Он у меня гостил и был мне друг.

Услышав это, адъютант немедленно побежал к фельдмаршалу, который, как сообщает предание, тут же вышел в переднюю… Военный совет был приостановлен.

Апраксин лично отвел пастора в гостиную, где его посадили и подали завтрак. Генералы и другие высокие чины обступили старика и внимательно слушали его рассказ «о делах и словах Петра Великого». После воспоминаний о том, как царь гостил у него в Далбинском приходе, пастор Виттенберг приступил к делу: он объявил о своем требовании к солдатам – не нарушать тишину в окрестностях его храма и не трогать ему принадлежащий скот.

При этих словах старый служитель вынул из кармана свернутый пожелтевший кусок бумаги, «писанный государем». Как повествует предание, «все генералы и офицеры с благоговением целовали бумагу и прижимали ее к сердцу. Тщетно главнокомандующий убеждал пастора уступить эту драгоценность. Разумеется, просьба пастора была выполнена. Возвратясь домой в фельдмаршальском экипаже, нашел он уже охранный караул у дверей своих».

На этом необычный рассказ о лифляндском друге Петра I заканчивается… Он любопытен уже тем, что прибалтийские предания, связанные с именем русского царя, встречаются довольно редко. Так что эта латышская легенда поистине уникальна, а главная ее мысль – поучительна: спустя тридцать лет после смерти Петра указы великого монарха, спешно набросанные на клочке бумаги – без всяких печатей и гербов, – выполнялись в России беспрекословно. Вот как надо управлять страной!

После знакомства с этой историей меня заинтересовал вопрос: а что известно о судьбах пастора Виттенберга и графа Апраксина?

Что касается российского полководца, то здесь затруднений не было: генерал-фельдмаршал Апраксин стал героем Семилетней войны. Как и планировалось, он вступил в Пруссию, где разбил армию Фридриха II при Гросс-Егерсдорфе. Однако позднее, оговоренный дворцовыми интриганами, был смещен с поста главнокомандующего и попал под следствие, во время которого скоропостижно скончался в 1758 году. Надгробие графа Апраксина сегодня можно видеть в Лазаревской усыпальнице Александро-Невской лавры.

Узнать о судьбе лифляндского пастора оказалось сложнее. С этим вопросом я обратился к известному рижскому искусствоведу В.К. Бартошевской. В ответном письме исследовательница сообщила, что приход Далбес – именно так в Латвии называют этот храм, существует поныне и является действующим; он находится недалеко от Елгавы (Митава – старое русское название). Правда, древнюю Далбесскую церковь, которую посещал Петр I, основательно перестроили в XIX веке. За более подробной информацией о прежнем храме и пасторе Виттенберге г-жа Бартошевская обратилась к архиепископу латвийской лютеранской церкви Янису Ванагу. Его высокопреосвященство любезно ответил, что Далбесский храм был возведен в 1699 году. Имя пастора Виттенберга встречается в бумагах латвийского архива: в одном из документов пастор сообщает курляндскому герцогу об установке в Далбесской церкви алтаря, который был подарен приходу лиепайской ратушей. А вот существует ли в Латвии изображение самого Виттенберга, выяснить пока не удалось. Кто знает, быть может, в каком-нибудь прибалтийском музейном собрании и хранится портрет скромного лифляндского пастора – друга Петра Великого…

В XIX веке на левом берегу реки Невы, в урочище Красные Сосны (в двенадцати километрах от Шлиссельбурга), существовал очень любопытный и ныне утраченный памятник, связанный с именем Петра Великого.

Его основание восходит к легенде, повествующей о том, что здесь царь часто любил отдыхать во время своих «шведских походов». Это место представляло собой большую поляну, украшенную величественными соснами, с высоты которых хорошо просматривалось Приневье. Неудивительно, что Петр облюбовал Красные Сосны как место своего лагеря в октябре 1702 года – во время штурма Нотебурга. Предание даже сообщает, что накануне штурма царь рассматривал шведскую крепость в подзорную трубу с вершины одной из «красных» сосен…

Другое предание гласит, что в древности на этом месте располагалась священная роща, служившая финнам местом совершения своих языческих обрядов; здесь сыны «Калевалы» приносили жертвы небесным божествам – Перкеле и Юмале. С Красными Соснами также связана старая финская легенда, уходящая корнями в русско-шведскую войну XVI столетия…

Русские постоянно побеждали в эту кровавую войну, рассказывает предание, пока к шведам не прибыл новый полководец Понтус Делагарди. Это человек был в тайной связи с духами, при участии которых стал одерживать над московитянами одну победу за другой. Однажды после очередного сражения Делагарди прилег отдохнуть у Красных Сосен, среди заколдованных деревьев. Когда Понтус заснул, у него на шее выросла огромная сосна; сильная тяжесть заставила полководца проснуться.

Петр I. Гравюра 1722 г. Германия

Только при помощи Перкеля Делагарди смог сдвинуть с себя чудесное дерево и таким образом спасти свою жизнь. Это происшествие шведский военачальник приписал божьему гневу, поэтому он поспешил собрать свое войско и немедленно покинул пределы России. С тех пор больше его никто не видел.

Также рассказывают, что, когда на финскую землю (еще во времена шведского владычества) проникло христианство, на месте Красных Сосен был сооружен храм.

Историк XIX века М. Пыляев нашел средневековый документ, подтверждающий эту легенду: епископ из Або сообщал, что близ дороги в Нотебург в лесу находится монастырь. Действительно, из русских источников также известно, что когда-то в урочище Красные Сосны стояла церковь (не связанная с именем Петра I), но к середине XIX века она уже исчезла… Несмотря на все старания церковников, осенивших поляну храмом, это место продолжало оставаться особо почитаемым. По крайней мере, Пыляев видел посередине луга одну отдельно стоящую сосну, ее окрестные жители признавали за священное дерево!

Таким образом, в Красных Соснах мирно сосуществовал двойной культ – Петра Великого и чудесных деревьев, которые издавна были огорожены от случайной порубки. Правда, со временем имя Петра вытеснило языческие традиции, окончательно связав священные сосны с именем русского царя.