Текст книги "Приключение в полночь"

Верхние этажи дома еще достраивались, и, чтобы добраться до входа, нам пришлось перепрыгивать через кучи песка и щебня. В подъезде пахло цементом и известкой. Доктор отпер дверь и любезно пропустил нас вперед.

Квартира начиналась просторной прихожей, посреди которой стоял лишь круглый стол, накрытый старыми, пожелтевшими от времени газетами, и несколько стульев. Кабинет доктора был похож на походный аптечный склад и на запущенную лабораторию. Среди банок, коробок и уймы пузырьков с лекарствами и кислотами поблескивали всевозможные реторты и колбы, валялись в пыли пробирки и спиртовки. Все было свалено в кучу в таком ужасном беспорядке, что посетитель, забывший здесь шляпу, ни за что не нашел бы ее в джунглях склянок, реактивов и картонных коробок.

– Анастасий, – обратился ко мне доктор с заблестевшими от гордости глазами, – как тебе нравится эта святая святых ветеринарной мысли?

– О! – воскликнул я, с любопытством оглядывая потолок.

– Наберись терпения! – сказал доктор, похлопав меня по плечу. – В этом святилище есть всего понемногу. Я сам готовлю лекарства, а кой-какие и придумываю сам. Здесь и только здесь твое училище!

Я безмолвствовал, и поэтому доктор счел нужным подкрепить свои доводы.

– Я, дороюй мой, кроме медицинского, окончил еще биохимический; поэтому кое-что смыслю в лекарствах и настойках. Так что ты держись за меня и не бойся!

После «святая святых» мы осмотрели и другие комнаты. В спальне стояла всего лишь широченная кровать, неумело заселенная несколькими солдатскими одеялами. Из свежеокрашенных стен торчали вбитые гвозди и крюки. Подобного варварства не увидишь не только в Триграде, но даже в хибарке деда Реджепа. На гвоздях и крюках висели одеяния нашего биохимика.

Кухня отличалась от кабинета только тем, что здесь всюду валялась кухонная утварь. Нам пришлось смотреть в оба, чтобы не ступить нечаянно в кастрюлю или же не испачкаться о закопченную сковороду.

– Доктор, – спросил Аввакум, – насколько я понял, ты холостяк. Для какого черта тебе все эти атрибуты?

Мне показалось, что доктор смутился; он уставился себе под ноги, как будто там был написан ответ на вопрос Аввакума.

– Что поделаешь, – пробормотал он, – есть у меня слабость к кухонной утвари, а отчего – бог знает! Иду мимо хозяйственного магазина, непременно зайду и куплю то кастрюлю, то чайник или сковородку. В подвале у меня навалено вдвое больше, чем тут!

Он посмотрел на разбросанную утварь и улыбнулся.

– Кто знает, может, когда-нибудь и понадобится! Всякое бывает. Аввакум тотчас согласился, что в этом мире все случается. Вот он, например, покупает детские книжки с картинками. Он с жаром заявил доктору:

– Я уже две этажерки забил ими доверху. И еще столько же держу на чердаке.

– Ты смотри, а я-то до детских книжек не додумался! – озадаченно проговорил доктор.

– Ничего, – ободрил его Аввакум. – Если когда-нибудь тебе понадобятся, рассчитывай на меня.

Доктор погладил подбородок и добродушно рассмеялся.

Я бывал на квартире у Аввакума и достоверно знал, что у него нет ни одной детской книжки.

Доктор надел белый передник, завязал его сзади батиком и принялся с виртуозной сноровкой чистить рыбу. Мы с большим интересом следили за его работой. Но он вдруг опустил руки и тяжело вздохнул.

– И компания чудесная, – сказал он, грустно глядя на нас, – и рыба что надо, и вина я припас. Одного только не хватает для полноты картины…

– Брюнетки! – усмехнулся Аввакум. Доктор ласково взглянул на него и кивнул головой.

– Слушай, доктор, – решительно заявил Аввакум, – если ты ничего не имеешь против, я мог бы пригласить от твоего имени брюнетку и бьюсь об заклад на что угодно, что она удостоит нас своим посещением. Но только при одном условии. А именно…

– Что именно? – грозно переспросил доктор, насупив брови.

Он швырнул очищенного сазана на стол и скрестил руки на груди. Ему не хватало при этой позе только усов и трико, чтобы сходство с прежними чемпионами по классической борьбе было полным.

– Ее адрес, – ответил со смехом Аввакум.

Доктор опустил руки и расплылся в широкой, до ушей улыбке.

– Ее адрес!.. Ирина Теофилова, улица Брод, дом тридцать три. Недалеко отсюда. Записать на бумажке?

Аввакум небрежно махнул рукой.

Когда и как возникла эта любовь?

Она пришла неожиданно, подобно порыву южного ветра в теплую, летнюю ночь. Может быть, она пришла в юг вечер вместе с первым взглядом, с первой улыбкой. А когда он утром проснулся, любовь уже цвела в его душе. Так в конце весны расцветают сады: с вечера они стоят зеленые, с закрытыми бутонами, а когда розовый рассвет озарит мир, они уже в подвенечном уборе.

Ирина Теофилова и Христина Чавова болтали, наверное, как всегда, о скучных, повседневных делишках на маленьком дворике за кирпичным зданием.

Появился Аввакум и сказал:

– Ваш начальник, доктор Петр Тошков, приглашает вас обеих на скромный ужин.

Доктор послал его только за Ириной, но Аввакум, пожалев Чавову, пригласил на свой риск и ее.

Из распахнутого окна первого этажа струился желтый свет. Открытые, округлые плечи Ирины, ее руки и шея сияли мягким блеском старинной позолоты. А в черной глубине глаз светились крохотные, еле видимые, далекие звездочки.

– Будет свежая рыба, – заявил Аввакум.

– О боже, как я люблю свежую рыбу! – воскликнула, всплеснув руками. Христина Чавова.

Ирина молчала.

– Доктор ждет, – сказал Аввакум.

Она пожала плечами, и глаза их встретились. Она спокойно, сосредоточенно смотрела на него, ничуть не смущаясь и не торопясь отвести взгляд.

Аввакум выдержал ее взгляд и сам загляделся на нее так же спокойно и сосредоточенно, но впервые в жизни не сделал никаких выводов из своих наблюдений. Счетная машина, которая всегда без осечки реагировала своими колесиками на внешние восприятия, вдруг застопорила, как будто выключили ток, приводивший ее в действие.

– А вы нас проводите домой? – спросила Ирина, не спуская с него глаз.

В счетной машине промелькнула искорка жизни.

– Конечно, – сказал Аввакум, – непременно провожу – А сам подумал: «Что на это скажет доктор?»

Ужин прошел весело. Я растолковывал Христине Чавовой сложность лечения куриной чумы, доктор жарил рыбу, а Ирина с Аввакумом накрывали на стол. Руки их иногда встречались, и тогда они виновато поглядывали на сияющего от счастья доктора. Когда мы сели за стол, Ирина стала очень любезной с доктором и даже ласковой; касалась его плечом, подливала вина, а про Аввакума совсем забыла.

К одиннадцати часам доктор стал позевывать, потом, облокотясь на стол, задремал.

Мы поспешили распрощаться и вышли на улицу.

Светила луна. Мы с Христиной Чавовой шли впереди и оживленно разговаривали об овечьих глистах. Ирина молчала. Аввакум гоже был не в духе – уж чересчур любезно держалась Ирина со своим начальником. Когда мы стали прощаться, она слегка кивнула мне головой и мило улыбнулась Аввакуму грустной, немного виноватой улыбкой. Стояла тихая, светлая ночь.

Так состоялось знакомство Аввакума с доктором Петром Тошковым, начальником отдела снабжения лекарствами, и с его темноволосой секретаршей Ириной Теофиловой.

Ирина работала секретарем отдела снабжения лекарствами, а в свободное время много читала – готовилась к конкурсным экзаменам в аспирантуру при университете.

Было что-то необычное, противоречивое в ее жизни и поведении, и это не скрылось от Аввакума. В обществе доктора она старалась всячески угождать ему, терпеливо сносила его грубые шутки, позволяла подолгу держать себя за руку, часто и громко смеялась. Но стоило ей остаться наедине с Аввакумом, как при одном лишь упоминании о докторе ее коробило и в глазах вспыхивали злые огоньки.

А к заведующему складом отдела снабжения лекарствами, красавцу Венцеславу Рашкову, любимцу Петра Тошкова, Ирина относилась подчеркнуто грубо, с расчетливой жестокостью и не упускала случая унизить его и высмеять, особенно на людях. Бедняга был не очень начитан, и она нередко разыгрывала его. Спросит например: «Венцеслав, что ты Думаешь о Бернарде Шоу? Ведь это величайший французский писатель, не правда ли?» А когда Венцеслав кивнет утвердительно головой, спросит; «Ты читал его роман „Три мушкетера?“

– Как будто читал когда-то, – бормочет Венцеслав. А Ирина хохочет весело, до слез.

Но бывали дни, когда она после работы брала его под руку и уводила на далекие прогулки. Они уезжали на автобусе к Витоше или же бродили по полям близ Драгалевцев.

После первой встречи у доктора последовали другие. Ирина стала особенно ласковой к Аввакуму, шепталась с ним, клала голову на плечо и всем видом показывала, что не будет противиться, если он поцелует ее. А он, стремясь к ней всей душой, продолжал разыгрывать платоническую дружбу, помня, что дал доктору честное слово не отбивать возлюбленную. Трудно давалась ему эта бессмысленная игра, но он, стиснув зубы, продолжал строить из себя романтического Сирано.

Если бы Аввакум подверг привычному анализу лишь несколько слов и поступков Ирины, он разгадал бы многие черты ее характера и многие подробности ее жизни Но осталось бы и следа от ее «необычности» и романтичности, и вся ее загадочность исчезла бы вмиг так же внезапно, как внезапно пришла любовь.

Но Аввакуму не хотелось ни анализировать, ни изучать. Небо казалось ему более лазурным, звезды ярче, а интегральные уравнения увлекательнее, чем когда либо раньше Он стал чаще улыбаться, склонившись над терракотовыми черенками и уже не засиживался, как прежде, в мастерской. Оказавшись за городом и почувствовав дуновение теплого ветерка, он уже не отмечал про себя «юго-юго-восточный», а становился лицом к нему и. закрыв глаза, прислушивался к его песне, словно слышал ее впервые.

Мы часто совершали прогулки по окрестностям Софии, а иногда прихватывали с собой Христину Чавову и Венцеслава Рашкова.

Мне лично больше всего нравилось, когда Ирина с Венцеславом уходили на футбольный матч – оба были отчаянные болельщики. Когда Петр Тошков ловил рыбу и молчал, Аввакум тоже молчал, зато нам с Христиной было очень весело. Никогда мне не удавалось наловить столько бабочек, как в те солнечные дни…

Теперь все это в прошлом. Когда вспоминаю те тихие, беззаботные часы, мне почему-то приходит на память эпиграф Тургенева к его повести «Вешние воды»:

 
Веселые годы,
Счастливые дни —
Как вешние воды, Промчались они!
 

Вот, кажется, и пришла мне пора ретироваться со страниц рассказа. Ведь я как-никак ветеринарный врач и детективные истории не в моем вкусе. Я предпочитаю луга вокруг Видлы. Тем более что проблемы пастбищного выпаса кооперативного скота представляют для меня куда больший интерес.

5

Двадцать седьмою августа около девяти часов утра Смолянское окружное управление передало короткую радиограмму. Через несколько минут полковник Манов, начальник контрразведывательною отдела госбезопасности, уже читал расшифровку:

«Вакцина, отправленная Центром, не оказывает действия. На сегодняшний день весь пограничный район от Доспата до Смоляна на тридцать километров в глубину охвачен ящуром. Бедствие быстро распространяется на север. Вирус сохраняет свою стойкость. Положение угрожающее».

Полковник еще раз прочитал радиограмму, подчеркнул красным карандашом слова: « Вакцина, отправленная Центром, не оказывает действия», долго раздумывал, облокотившись на стол. Потом встал и прошелся по кабинету, нервно покусывая губы и хмуря брови.

Что значит «Вакцина, отправленная Центром, не оказывает действия»? Он вынул из ящика стола переписку со Смолянским управлением и стал перелистывать краткие резюме отдельных сообщений.

«17 августа. Триград. Внезапная вспышка ящура в самой острой форме. Массовые и одновременные заболевания в направлении юг-север. Тревога среди населения пограничных деревень».

Слова «одновременные», «юг-север» были подчеркнуты толстыми красными линиями.

«18 августа. Только за минувшие сутки эпизоотия охватила районы Доспата, Борино, Лук. Граница блокирована. Полный карантин и прекращение движения по дорогам».

«19 августа. Массовая эпизоотия и в районе Девина».

«20 августа. Ящур распространился по всему Смолянскому округу»

«23 августа. Ничего утешительного. Принятые меры не дают никаких результатов. Эпизоотия продвигается к равнине».

В переписке имелись два распоряжения: министра земледелия и министра внутренних дел. Предупреждая, что бедствие может достигнуть общегосударственного масштаба, министр внутренних дел приказал пограничным войскам, органам госбезопасности и санитарным властям принять срочные меры по локализации эпизоотии и по выявлению диверсантов, распространивших доставленный из-за границы вирус ящура.

Встревоженный и мрачный, полковник Манов, наверное, уже в двадцатый раз перечитал приказ и снова принялся ходить взад и вперед по кабинету Госбезопасность должна, конечно, схватить за руку тех, кто принес и разжигает на нашей земле эпизоотию ящура, думал полковник, но дело Центрального управления по борьбе с эпизоотиями – локализовать и пресечь ее. Тогда что же значат слова «вакцина не оказывает действия»?

Он велел телефонистке соединить его с доктором Светозаром Подгоровым. начальником Центрального управления. Полковник был с ним знаком и потому сразу заговорил на «ты».

– Слушай, друг, – начал он, стараясь говорить спокойно. – Ты можешь сказать, какое сегодня число?

– Двадцать седьмое августа, – четко и невозмутимо ответил Подгоров.

– Так… – полковник перевел дух и провел языком по губам. – Неделю назад ты уверял меня, что эпизоотия ящура у границы будет ликвидирована твоими людьми за пять-шесгь дней. Ты помнишь?

– Вирус оказался слишком устойчивым, – ответил Подгоров.

– А как же твоя вакцина? – взорвался полковник. – Ты же мне клялся, что это не вакцина, а чудодейственный эликсир!

– Во-первых, – сказал доктор, – вакцина не моя. Честь ее открытия мне не принадлежит. Во-вторых, она произведена на фармацевтических заводах Германской Демократической Республики, закуплена нашим правительством и принята согласно протоколу специальной комиссии, назначенной приказом министра. Все это, как мне кажется, необходимо иметь в виду, прежде чем говорить об упомянутой вакцине. И, в-третьих…

– В-третьих, – перебил его полковник, – я хочу знать… Госбезопасность хочет; знать, почему твоя доброкачественная вакцина не действует, как ей положено соответственно протоколу специальной комиссии? Почему она не создает иммунитет? Я прошу тебя объяснить этот незначительный факт. Надеюсь получить ответ до обеда. – Полковник выжидающе замолчал. На другом конце провода тоже молчали. – До обеда – ты понял? – повторил полковник и бросил трубку.

Он примял недокуренную сигарету, сдул пепел, просыпавшийся на переписку со Смолянским окружным управлением, и нажал кнопку звонка.

В рамке двери возник дежурный лейтенант.

– Позвоните Аввакуму Захову и передайте, чтобы немедленно явился ко мне, – приказал полковник и взглянул на часы.

Было без четверти десять.

Аввакум вошел в кабинет начальника, отрапортовал по уставу и продолжал стоять у двери, пока полковник не подошел к нему с протянутой для пожатия рукой.

Лицо полковника прояснилось, в глазах появились радостные огоньки, по губам скользнула приветливая улыбка. Но это длилось лишь несколько секунд. Полковник деланно закашлялся и, нахмурившись, принялся по обыкновению стряхивать воображаемую пушинку с отворота пиджака. Наконец он тихо спросил:

– Много у тебя работы в музее?

Аввакум понимал, что этот вопрос – лишь вступление к последующему деловому разговору, поэтому лишь усмехнулся, пожал плечами и, попросив разрешения закурить, вынул сигареты, закурил и не спеша глубоко затянулся.

– Можно подумать, что у нас установилось какое то негласное расписание, – неторопливо сказал он, любуясь кудрявым колечком дыма – В прошлом году, если помните, вы тоже вызвали меня в конце августа и отправили в Родопы. Я имею в виду момчиловское дело. Тогда я был занят восстановлением большой расписной греческой амфоры. Сейчас я работаю над двумя чудесными ионическими гидриями, и вы снова вызываете меня в такое же время, чтобы опять-таки отправить в Родопы. Благодарю. В эту пору в районе Триграда уже прохладно, и ехать туда одно удовольствие.

Аввакум уселся поудобнее в кресле и вытянул ноги. Его тонкое лицо с чуть прикрытыми глазами и плотно сжатыми губами было неподвижно, как у спящего.

Взглянув на Аввакума, безмятежно развалившегося в кресле с легкой, снисходительно-добродушной улыбкой, затаенной в прищуренных глазах, полковник чуть не подпрыгнул на стуле. Потом развел руками и, опираясь грудью на полированную кромку письменного стола, сказал, глядя в упор на Аввакума:

– А ты откуда, товарищ Захов, знаешь… что, собственно, дало тебе повод полагать, что я пошлю тебя в Родопы и именно в Триград?

– Бактериологическая диверсия, – тихо ответил Аввакум.

– Но почему ты думаешь, что я вызвал тебя в связи с бактериологической диверсией? А быть может, я задумал пустить тебя по следу пропавшего документа, в котором изложены наши секреты производства меди?

– Это тоже очень важно, – заметил Аввакум. – Но я готов на любое пари, утверждая, что вызвали меня именно по поводу ящура в Родопах. Берусь доказать! Хотите?

Полковник потер лоб, огляделся, словно проверяя, нет ли в кабинете еще кого-нибудь, и пожал плечами.

– Посмотрите, пожалуйста, – сказал, улыбаясь, Аввакум. – На вашем столе лежит папка. В ее верхнем правом углу видны номер и наименование, красиво выписанные красным карандашом. Конечно, наименование условное, но я хорошо знаю, что это кодовый знак Смолянского управления. Я запомнил его еще с той поры, когда занимался момчиловским делом. Значит, прежде чем вызвать меня, вы просматривали переписку со Смолянским управлением – это ясно как дважды два. Но что происходит сейчас в Смолянском округе? – Аввакум стряхнул пепел с сигареты и, выдержав паузу, продолжал:

– В Смолянском округе сейчас свирепствует сильнейшая эпизоотия ящура. Один мой друг, ветеринарный врач, служит в Триграде. Сейчас он в командировке в Софии, и через него я познакомился с некоторыми работниками Центрального управления по борьбе с эпизоотиями. Вот откуда мне известно, что в Смолянском округе уже десять дней свирепствует ящур.

Он погасил сигарету и скрестил ноги.

– Итак, на вашем столе лежит переписка со Смолянским окружным управлением. Из-под обложки выступает краешек какого-то листка. Скорее всего, это сообщение, возможно радиограмма, которую вы только что получили. Это сообщение взбудоражило вас, иначе вы не вызвали бы меня так спешно, будто на пожар. Но что же, в сущности, случилось? Готов поспорить, что из Смоляна радируют: «SOS, положение усложняется, шлите помощь». Тут вы и вспомнили, что у меня есть кое-какой опыт работы в тех краях, и тотчас же приказали послать за мной.

Полковник молчал.

– Еще два слова, – продолжал Аввакум. – Разрешите? Возникает вопрос: почему эпизоотия не затухает, а неудержимо разрастается? Ведь еще девять дней назад Центр отправил вакцину для предохранительных прививок. Похоже на то, что она не действует, не создает иммунитета. Вакцина негодная. Уверен, что и из Смоляна пишут: вакцина негодная.

Полковник кивнул головой.

Аввакум закурил новую сигарету и умолк, машинально барабаня пальцами по подлокотнику. Огоньки, горевшие у него в глазах, пока он говорил, померкли, но на лице еще ощущался отсвет. Оно напоминало строгий фасад дома, окна которого затенены мягкими, светлыми, но непроницаемыми шторами.

Полковник сидел недвижно, словно был еще во власти только что прослушанной великолепной симфонии. В его взгляде, устремленном на собеседника, в наклоне головы, в неподвижно сомкнутых на столе руках читались удивление и восторг.

– Товарищ полковник, – нарушил молчание Аввакум. – Вы экстренно вызвали меня, значит, время не терпит. Я в вашем распоряжении. – Аввакум взглянул на своего начальника, и по его тонким губам пробежала еле заметная улыбка. – Вы по собственному опыту знаете, сколь роковыми могут оказаться даже несколько упущенных минут. Генерал Груши опоздал на полчаса, и Наполеон проиграл сражение при Ватерлоо!

Полковник рассмеялся.

Он не стал вдаваться в обычные сухие протокольные напутствия, подошел к Аввакуму и, положив ему руку на плечо, попросту спросил:

– С этого ты и начнешь? С загадки вакцины?

В этом вопросе было все: приказ действовать и постановка предстоящей оперативной задачи.

Аввакум поднялся и взглянул на часы. Стрелки показывали ровно одиннадцать.